Султан Омана наделен особым даром: обставлять все эффектно.
Во дворце, который султан спроектировал лично, в столице Омана, городе Маскат, расположенном на самой оконечности Аравийского полуострова, во время роскошного обеда я вдруг услышала знакомые звуки марша Джона Филиппа Сузы «Колокол Свободы». Султан Кабус, облаченный в струящееся одеяние с церемониальным кинжалом на поясе, с ярким тюрбаном на голове, улыбнулся и посмотрел наверх. На галерее над нами, частично скрытая ширмой, располагалась группа из состава Королевского симфонического оркестра Омана. Такой жест был очень характерным для проницательного и дружественного Западу восточного лидера, который дорожил взаимоотношениями с Соединенными Штатами, любил музыку и пользовался абсолютной властью для того, чтобы в течение четырех десятилетий своего правления вносить радикальные изменения в жизнь собственной страны.
Султан собирался мне сообщить, что готов был принять еще более радикальное решение, чем все предыдущие. Было 12 января 2011 года, и оставались считаные дни до того, как «арабская весна» в корне изменит расстановку сил в геополитике Ближнего Востока. Я только что посетила беспокойного южного соседа Омана, Йемен, и направлялась на региональную конференцию в Катар, намереваясь предупредить глав стран Ближнего Востока о том, что их режимы падут в случае отсутствия своевременных экономических и политических реформ. Однако сейчас внимание султана было сосредоточено только на Иране.
Обостряющийся конфликт вокруг незаконной ядерной программы Ирана представлял собой серьезную угрозу для международной безопасности. Администрация президента США Обамы с 2009 года придерживалась политического курса, предполагавшего применение санкций либо поощрений (в зависимости от ситуации), но переговоры между Ираном и пятью постоянными членами Совета Безопасности ООН (Соединенные Штаты, Россия, Китай, Великобритания и Франция) и Германией, так называемой группой «5+1», до настоящего времени так и не увенчались успехом. Перспектива вооруженного конфликта становилась все более реальной. Дело могло дойти до удара со стороны Израиля с целью лишить Иран возможности разработать ядерное оружие, по аналогии с Ираком в 1981 году и с Сирией в 2007 году.
|
|
«Я могу помочь», — сказал мне султан. Он был один из тех лидеров, который считался всеми сторонами конфликта посредником, заслуживающим доверия. У него были тесные связи с Вашингтоном, арабскими государствами Персидского залива и Тегераном. Султан предложил организовать в Омане негласные прямые переговоры между Соединенными Штатами и Ираном для того, чтобы решить вопрос ядерного вооружения Тегерана. Предыдущие попытки наладить контакт с теократическим режимом Ирана закончились неудачей, но султан считал, что он может поспособствовать положительному исходу таких переговоров. Конфиденциальность была необходима для того, чтобы предотвратить срыв переговоров бескомпромиссными политиками обеих сторон до того, как такой проект начнет разрабатываться. Каково же было мое отношение к этой идее?
С одной стороны, не было ни единого повода для того, чтобы довериться иранцам, одновременно была масса поводов для подозрений, что они используют любую возможность для затяжки времени и отвлекающих маневров. Новые переговоры могли привести к проволочкам и проблемам, которые обеспечили бы иранцам время для того, чтобы приблизиться к своей цели: создать ядерное оружие, которое станет угрозой для Израиля, соседних стран и всего мира. Любые уступки, на которые мы могли пойти в процессе этих переговоров, были способны уничтожить результаты многолетней кропотливой работы для установления интернационального консенсуса по вопросу жестких санкций и усиления давления на режим в Тегеране. С другой стороны, предложение султана могло оказаться нашим единственным шансом избежать конфликта или неприемлемых перспектив превращения Ирана в государство, вооруженное ядерным оружием. Наша неудача в следовании принципам дипломатии могла привести к ослаблению интернациональной коалиции, которую мы сформировали для того, чтобы наложить санкции на Иран и настоять на их выполнении.
|
|
* * *
В это трудно поверить, учитывая все то, что произошло позднее, но Иран был союзником Соединенных Штатов в холодной войне. Правитель этой страны, шах, получил свой трон в результате государственного переворота 1953 года, поддержанного администрацией президента США Эйзенхауэра и направленного против демократически избранного правительства, которое подозревалось в симпатиях к коммунизму. Это решение, которое многие иранцы никогда не простили Америке, вполне соответствовало духу холодной войны. Наши правительства успешно сотрудничали друг с другом на протяжении 25 лет — до того момента, когда в 1979 году авторитарный шах был свергнут в результате Исламской революции. Ее результатом стало то, что шиитские фанатики во главе с аятоллой Рухоллой Мусави Хомейни захватили власть и навязали гражданам Ирана свой теократический вариант Исламской Республики. Новые руководители Ирана были настроены по отношению к Америке крайне непримиримо, называя нас «Большим Сатаной». В ноябре 1979 года иранские радикалы взяли штурмом посольство США в Тегеране и удерживали в заложниках 52 американцев на протяжении 444 дней. Это было откровенным нарушением международного права и тяжелым испытанием для нашей страны. Я помню, как каждую ночь смотрела в Литл-Роке репортажи, в которых велся счет дням, проведенным пленниками в неволе, в то время как кризис усиливался с каждым днем и обозримые перспективы прекращения этого кошмара не просматривались. Ситуация еще более усугубилась, когда спасательная операция Вооруженных сил США закончилась крушением вертолета и транспортного самолета в пустыне, что привело к гибели восьми американских военнослужащих.
|
|
Иранская революция привела к десятилетиям террора, поддерживаемого государством. Иранский Корпус стражей Исламской революции и организация «Хезболла», которая действовала в интересах Ирана, совершали террористические акции на территории стран Ближнего Востока и всего мира. В список их преступлений вошла организация теракта против посольства США в апреле 1983 года в Бейруте (Ливан), который привел к гибели 63 человек, включая 17 американских граждан. В октябре того же года они организовали теракт против морских пехотинцев США, который унес жизни 241 американца, а также против жилого комплекса в городе Эль-Хубар в Саудовской Аравии, который привел к гибели 19 служащих ВВС США и ранению сотен других людей. Кроме того, Иран сделал своей мишенью евреев и израильтян, организовав теракт в Израильском культурном центре в Буэнос-Айресе в Аргентине в 1994 году, жертвами которого стали 85 человек, а многие получили ранения. Госдепартамент США постоянно обозначал Иран как «главного спонсора терроризма» и представлял официальные доказательства его причастности к организации взрывов, похищениям людей, угонам самолетов и другим актам терроризма. Иранские ракеты, стрелковое оружие и минометы убивали как американских военнослужащих, так и военнослужащих союзных нам стран и гражданских лиц в Ираке и Афганистане.
Учитывая все изложенное, Иран, оснащенный ядерным оружием, представлял собой серьезную угрозу для безопасности Израиля, соседей Ирана по Персидскому заливу и всего мирового сообщества в целом. В связи с этим Совет Безопасности ООН начиная с 2006 года принял шесть резолюций, призывающих Иран прекратить разработку ядерного вооружения и следовать Договору о нераспространении ядерного оружия. Иран входит в число 180 стран, которые подписали его. Этот договор предоставляет своим участникам право на использование ядерной энергии в мирных целях, но обязывает обладающих ядерным оружием разоружиться, а тех, кто не имеет ядерного оружия, отказаться от его приобретения или разработки. Если позволить Ирану в нарушение этой договоренности получить в свое распоряжение ядерное оружие, это создаст прецедент для подобной практики сначала по всему Ближнему Востоку, среди суннитских лидеров, воспринимающих Иран в качестве противника, а затем и по всему миру.
Нам было известно, что Иран, несмотря на осуждение и давление со стороны международного сообщества, в течение многих лет разрабатывал технологию и материалы, необходимые для производства ядерного оружия. В начале 2003 года Иран имел в своем распоряжении около сотни центрифуг для обогащения урана, который представляет собой один из двух типов топлива для ядерного оружия (второй тип топлива — это плутоний). Центрифуги вращаются на сверхбыстрых скоростях, обогащая уран до такого высокого уровня, чтобы его можно использовать для создания ядерного топлива. Это очень сложный и кропотливый процесс, для которого требуются тысячи центрифуг. В течение последующих шести лет, когда мнения международного сообщества разделились, Иран постепенно расширял свою ядерную программу. При этом он отказался предоставлять инспекторам Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) доступ к своему производственному процессу и какую-либо информацию о нем. Несмотря на заверения иранских лидеров, что их ядерная программа разрабатывается исключительно в мирных (научных, медицинских и коммерческих) целях, ученые Ирана вели свои разработки в обстановке строжайшей секретности, в защищенных подземных бункерах, расположенных на большой глубине в горной местности, и обогащали уран до таких уровней и в таком количестве, что у разумных людей появились вполне обоснованные подозрения.
Какое-то, достаточно короткое время в конце 90-х была надежда на то, что Иран выберет альтернативный курс. В 1997 году президентом Ирана стал умеренный центрист Мохаммад Хатами, который в своем интервью американскому телевидению заявил, что хотел бы разрушить «стену недоверия» между Ираном и Соединенными Штатами. У администрации президента США Клинтона были все основания не вполне доверять Ирану, прежде всего с учетом террористических акций против жилого комплекса в городе Эль-Хубар (Саудовская Аравия), в котором размещались военнослужащие ВС США. Однако президент США ответил обдуманно, пойдя навстречу инициативе Хатами и упомянув Иран в видеопоздравлении в честь Ид аль-Фитра — праздника по завершении мусульманского священного месяца Рамадан. «Я верю в то, что скоро придет тот день, когда наши взаимоотношения с Ираном снова наладятся», — сказал президент. Администрация предприняла дипломатическое зондирование, намереваясь начать диалог. В частности, было направлено письмо через нашего общего друга султана Омана. В 2000 году госсекретарь США Мадлен Олбрайт принесла официальные извинения за ту роль, которую сыграла Америка в государственном перевороте 1953 года в Иране, и сняла со страны некоторые экономические санкции. Однако Иран так и не сделал ответных шагов, поскольку консервативные силы страны не дали ему такой возможности.
Взаимные уступки могли стать хорошей основой для взаимовыгодного сотрудничества обеих стран, и Хатами готов был протянуть руку помощи Соединенным Штатам после трагедии 11 сентября 2001 года. Он был готов к совместным действиям в Афганистане, с которым Иран непосредственно граничит. Но речь президента Буша в 2002 году, в которой тот назвал Иран, Ирак и Северную Корею «осью зла», лишила наши страны в то время возможности дальнейшего диалога. Евросоюз взял инициативу переговоров с Ираном о его ядерной программе в свои руки, но переговоры прекратились после того, как в 2005 году Хатами на посту президента страны сменил Махмуд Ахмадинежад, который отрицал Холокост, провокационно угрожал стереть Израиль с лица Земли и при любой возможности оскорблял Запад.
Как сенатор от штата Нью-Йорк во время президентского срока Буша, я настаивала на усилении давления на режим Тегерана и его ставленников, голосовала за наложение на Иран санкций и официальное признание Корпуса стражей Исламской революции террористической организацией. Я постоянно заявляла: «Мы не имеем права, мы не можем, мы не должны допустить того, чтобы Иран разработал или приобрел ядерное вооружение». Пока по этому вопросу не будет достигнуто широкого международного консенсуса, односторонние санкции США не смогут оказать на Иран сдерживающего влияния.
В своей статье в журнале «Форин афферс» в 2007 году я писала: «Администрация президента США Буша отказывается вести переговоры с Ираном по его ядерной программе, предпочитая игнорировать неправомочное поведение руководства этой страны вместо того, чтобы предпринять какие-либо практические шаги». И еще: «Если Иран не хочет выполнять взятые на себя обязательства и учитывать волю международного сообщества, то мы обязаны использовать все методы для урегулирования этого вопроса». Не вдаваясь в подробности, хочу упомянуть, что данные методы могли включать в себя и возможные силовые акции, однако я подчеркивала, что, в любом случае, начинать необходимо с дипломатических средств воздействия. В конце концов, если Соединенные Штаты могли вести переговоры Советским Союзом в самый разгар холодной войны, в то время как тысячи ракетных установок нашего противника были нацелены на американские города, то мы не должны бояться вести диалог с таким противником, как Иран, учитывая сложившиеся обстоятельства. Самое важное в такой ситуации — соблюдать хрупкий баланс, все время иметь в виду вероятность применения силовых методов, но действовать дипломатическими методами и сохранять выдержку. Надо признать, что подобная ситуация была не нова. Эффективное ведение международной политики всегда подразумевает применение метода кнута и пряника. Умение поддерживать этот хрупкий баланс скорее искусство, чем наука.
В самый разгар президентских выборов 2008 года я подвергла в ходе дебатов резкой критике заявление сенатора Обамы, в котором он обещал в течение первого года работы его администрации встретиться с руководителями Ирана, Сирии, Венесуэлы, Кубы и Северной Кореи для проведения переговоров без предварительных условий. Я возразила ему, отметив, что можно начать диалог с этими странами, но нельзя обещать им встречу на высшем уровне до тех пор, пока мы не получим что-то взамен. В ответ команда Обамы обвинила меня в поддержке политического курса Буша и в отказе от урегулирования конфликтов с указанными странами. Естественно, никто в подробностях не осветил эти моменты для простых избирателей, но такова реальность любой предвыборной кампании. В апреле 2008 года мои действия также послужили причиной определенного оживления, когда я поставила иранское руководство в известность о том, что если оно применит ядерное оружие против Израиля в «мою смену», то Соединенные Штаты отреагируют незамедлительно и «мы будем в состоянии уничтожить их». Это заявление обратило на себя внимание Тегерана, и Иран направил официальный протест в ООН.
После того как президент Обама предложил мне занять должность госсекретаря США, мы начали разрабатывать более эффективный подход к отношениям с Ираном. Нашей целью было предотвратить разработку ядерного оружия Ираном. Эта цель была проста, но достичь ее было совсем не просто.
В начале 2009 года казалось, что Иран находится в очень благоприятных политических условиях на Ближнем Востоке. Американское вторжение в Ирак ликвидировало давнего соперника Ирана, Саддама Хусейна, и ему на смену пришло более дружественное Ирану шиитское руководство. Влияние и престиж Соединенных Штатов в регионе были катастрофически низкими. Организация «Хезболла» своими кровавыми акциями в Ливане поставила Израиль в 2006 году в безвыходное положение, а организация «ХАМАС» после двухнедельного израильского вторжения в январе 2009 года продолжала контролировать Сектор Газа. Суннитские лидеры стран Персидского залива с ужасом наблюдали за тем, как Иран наращивает военный потенциал и расширяет сферу своего влияния, выступая в качестве реальной угрозы в борьбе за стратегически важный Ормузский пролив. Говоря же о внутренней политике Ирана, нельзя не отметить, что железная хватка его режима не подвергалась какой-либо критике или сомнениям, а объем экспорта нефти неуклонно увеличивался. Президент Ахмадинежад, по сути, был драчливым петухом, напыщенно и самодовольно вышагивавшим по арене международных отношений. Однако на самом деле всю ответственность нес Высший руководитель Ирана аятолла Али Хаменеи, сменивший на этом посту Хомейни в 1989 году и никогда не скрывавший своей ненависти к Америке. Бескомпромиссные стражи Исламской революции сконцентрировали в своих руках значительную власть в Иране. Речь шла также об обширных экономических фондах, которые руководство страны собиралось потратить на благо военной диктатуры под маской духовного руководства. Я спровоцировала сильное беспокойство арабских руководителей, когда упомянула об этой тенденции во время своей поездки в страны Персидского залива.
Столкнувшись с такой непростой расстановкой сил, мы с президентом США Обамой были вынуждены применять как поощрительные меры, так и давление для того, чтобы поставить Иран перед очевидным выбором: если он выполнит взятые на себя обязательства по договору и пойдет навстречу международному сообществу, позволив наблюдателям провести инспекцию объектов своей ядерной программы, то сможет извлечь свою выгоду из наладившихся взаимоотношений. Если же он откажется от сотрудничества, то неизбежно столкнется с тотальной изоляцией и еще более болезненными последствиями.
Одним из дружественных шагов президента Обамы были два частных письма к аятолле Хаменеи с предложением сотрудничества. Более того, президент США записал видеообращение к народу Ирана. Равно как и усилия моего супруга десять лет назад, эти шаги натолкнулись на непроницаемую стену молчания со стороны Тегерана. Никто из нас не питал никаких иллюзий по поводу того, что Иран изменит свою тактику только потому, что новый президент США был настроен вести с ним диалог. Но мы верили в то, что наша готовность к взаимодействию, в частности, поможет нам разработать систему санкций против Ирана, если тот ответит нам отказом на приглашение за стол переговоров. Вся мировая общественность увидит, что именно Иран, а не Америка отказался от мирных переговоров, и это позволит усилить давление на Тегеран.
Повод для возобновления сотрудничества представился, когда началась совместная работа на афганском направлении. В далеком 2001 году, в самые первые дни войны мы зондировали почву для сотрудничества и взаимодействия с целью пресечь наркоторговлю и стабилизировать ситуацию в Афганистане. Однако с тех пор Иран настойчиво и последовательно занимал минимально конструктивную позицию. Во время подготовки к важной международной конференции по вопросу Афганистана, организованной ООН в Гааге в конце марта 2009 года, мне необходимо было принять важное решение: поддержать ли настойчивое приглашение ООН в адрес Ирана. После того как я посоветовалась со своими союзниками по НАТО, я назвала предстоявшую конференцию «крупными переговорами между всеми сторонами, которые имеют какие-либо интересы в Афганистане». Это позволяло Ирану присоединиться к нашей встрече. Если бы руководство Ирана ответило на наше приглашение, то это была бы первая в истории наша с ним совместная работа.
Тегеран ограничился присутствием в Гааге заместителя министра иностранных дел, чья речь включала в себя несколько дружественных предложений по совместным проектам. Я не встречалась лично с иранским дипломатом, но поручила Джейку Салливану переговорить с ним для того, чтобы повысить шансы дальнейшего сотрудничества по вопросу Афганистана.
Джейк также лично вручил иранской стороне письмо с просьбой освободить трех американских граждан, которых удерживали в Иране: агента ФБР в отставке Роберта Левисона, аспирантку Эшу Момени и американскую журналистку ирано-японского происхождения Роксану Сабери. Роксана была арестована в Тегеране по обвинению в шпионаже спустя несколько дней после того, как я вступила в должность в январе 2009 года. После того как она объявила голодовку, а Соединенные Штаты и другие страны взяли ситуацию под свой контроль, ее освободили в мае того же года. Она приехала на встречу со мной в Госдепартамент США вскоре после своего возвращения и рассказала мне о том тяжелом испытании, которое ей пришлось пережить. Роберт Левисон все еще находится в заключении. Эше Момени, которая была освобождена из заключения, но удерживалась в стране, позволили вернуться в Соединенные Штаты в августе 2009 года.
На той же конференции в Гааге Ричард Холбрук имел краткую беседу с иранским дипломатом на официальном обеде (хотя позднее иранцы отрицали, что такой разговор состоялся).
Вторая половина 2009 года обернулась неожиданными событиями, которые необратимо изменили курс международной полемики по иранскому вопросу.
Сначала в Иране состоялись выборы. В июне Ахмадинежад был объявлен победителем президентских выборов. Все указывало на то, что результаты были сильно искажены, если не полностью фальсифицированы. Огромные толпы народа собирались на улицах Тегерана и по всей стране в знак протеста. Это было очень неожиданно для нас: средний класс Ирана отстаивал свое право на демократию, которую ему обещали во время революции 1979 года, но которую он так и не получил. Протесты набирали силу и получили название «зеленого движения». Миллионы иранцев вышли на улицы, демонстрируя беспрецедентное проявление своего несогласия с существующими в стране порядками, многие даже требовали низложения правящего режима. Сотрудники органов правопорядка отреагировали применением насилия. Мирных граждан били полицейскими дубинками, были произведены массовые аресты. Политические оппоненты были арестованы, подверглись пыткам, некоторые из них были убиты. Люди по всему миру были потрясены видеоматериалами о женщине, застреленной прямо на улице. Эти акты насилия шокировали, но репрессии были вполне в духе режима, который нарушал все мыслимые права человека.
В администрации президента США Обамы разгорелись горячие споры о том, как было необходимо отреагировать на эти события.
— Мы пристально наблюдаем за событиями, которые разворачиваются в Иране, но мы, как и остальное мировое сообщество, следим за реакцией народа Ирана и ждем решения, которое он примет, — заявила я, когда протесты в Иране стали нарастать, но еще до того, как они переросли в более серьезные столкновения. — Мы искренне надеемся, что ситуация разрешится благополучно и отразит истинную волю и намерения иранского народа.
Наши информаторы в Иране настоятельно советовали нам не делать никаких заявлений. Они переживали, что, если Соединенные Штаты выступят в поддержку демонстрантов или открыто попытаются вмешаться в ситуацию, это позволит режиму подавить акции протеста как результат заговора иностранного государства. Многие из аналитиков нашей разведывательной службы и эксперты по иранскому вопросу согласились с этим мнением. Но все еще оставался соблазн выразить нашу поддержку иранскому народу и наше недовольство деспотичным режимом его страны. Казалось, это были наиболее правильные действия Америки, соответствовавшие духу наших демократических ценностей и убеждений.
После того как президент выслушал все доводы за и против, он с видимой неохотой принял решение о том, что лучшим служением интересам иранского народа будет отказ Соединенных Штатов от вмешательства в самую гущу конфликта. Это было сложным и весьма дальновидным тактическим решением. И оно было принято не потому, что, как в свое время пытались это представить некоторые комментаторы, президент больше заботился о поддержании хороших отношений с иранским режимом, чем о противостоянии ему. Мы считали, что поступаем правильно по отношению к протестующим и к демократии. Мы не преследовали никаких иных целей. Наша команда в Госдепартаменте постоянно и негласно поддерживала контакт с активистами в Иране. В этой связи мы решились на экстренные меры для того, чтобы предотвратить прекращение функционирования «Твиттера» на территории страны — основного средства связи протестующих с внешним миром.
Бросая взгляд в прошлое, я не могу с полной уверенностью сказать, что наша сдержанность была правильным выбором. Это не остановило режим от безжалостного уничтожения «зеленого движения». Наблюдать за этим было очень тяжело. Возможно, более резкие высказывания Соединенных Штатов не предотвратили бы такой исход событий, а даже ускорили бы этот процесс. Но в то время мы не могли предвидеть, сможем ли мы изменить что-либо или нет. Я глубоко сожалею о том, что мы недостаточно настойчиво призывали другие страны объединиться и присоединиться к нашей борьбе. Так как волна протестов в Иране была жестоко подавлена руководством страны, я выступила за увеличение наших усилий в обеспечении демократически настроенных активистов необходимыми техническим оборудованием и технологиями для того, чтобы избегать преследования со стороны государства и цензуры. В течение нескольких следующих лет мы вложили в этот проект десятки миллионов долларов и обучили более пяти тысяч активистов по всему миру.
В сентябре, когда Али Хаменеи и Ахмадинежад снова стали неоспоримо контролировать Иран, конфликт разгорелся с новой силой. Западные разведывательные службы неусыпно следили за предположительно создаваемой иранской установкой по обогащению ядерного топлива, которая была укрыта в горах недалеко от города Кум к юго-западу от Тегерана. После того как разведка необоснованно обвинила Ирак в хранении оружия массового уничтожения, мы с объяснимой осторожностью относились к возможности поспешных выводов относительно Ирана, однако эти разработки нас очень тревожили. До завершения работ по созданию установки оставалось всего несколько месяцев. Если бы это произошло, то данный шаг значительно усилил бы возможности Ирана в создании атомной бомбы, так как установка находилась в весьма хорошо защищенном месте. Когда иранцы обнаружили, что мы знаем об их обмане, они попытались скрыть его. 21 сентября 2009 года они обратились к Международному агентству по атомной энергии (МАГАТЭ) с письмом, в котором в сдержанных тонах признавали существование небольшого пилотного проекта около города Кум, о котором ранее они случайно забыли упомянуть.
Мы решили сами раскрыть миру всю правду. В ближайшую неделю на ежегодную сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке должны были собраться мировые лидеры. Мы понимали, что публикация сведений о секретной иранской установке по обогащению ядерного топлива вблизи города Кум вызовет широкий общественный резонанс, который мы, в свою очередь, собирались использовать в свою пользу. Президент Обама председательствовал на заседании Совета Безопасности, посвященном ядерной угрозе, а представители группы «5+1» собирались начать новый раунд переговоров с иранской стороной. Мы должны были тщательно спланировать свои действия по раскрытию иранского обмана и согласовать их с нашими английскими и французскими союзниками, чтобы оказать максимально возможное давление как на иранцев, так и на те страны, которые были предрасположены относиться к Ирану с позиций презумпции невиновности (в первую очередь это относилось к России и Китаю). Если бы нам удалось все хорошо организовать, этот вскрытый нами подлог имел бы эффект разорвавшейся бомбы и мог бы изменить дипломатический баланс не в пользу Ирана, что помогло бы нам перейти к более жестким международным санкциям.
В номере президента Обамы в отеле «Уолдорф Астория» мы упорно работали над своей стратегией. Одним из вариантов было эффектное изложение президентом перед Советом Безопасности разведывательных сведений о военном объекте в районе города Кум. Это воскресило бы в памяти воспоминания о знаменитом противостоянии между представителем США в ООН Эдлаем Стивенсоном и его российским коллегой во времена Карибского кризиса, а также о печально известном выступлении госсекретаря США Колина Пауэлла об иракском оружии массового уничтожения. Мы не хотели повторения обоих этих прецедентов. Кроме того, мы хотели быть уверенными в полной координации наших действий со своими союзниками и заранее уведомить обо всем МАГАТЭ, Россию и Китай. Поэтому мы отвергли вариант с выступлением на Совете Безопасности ООН.
Во второй половине дня 23 сентября мы с президентом Обамой и советником по национальной безопасности Джимом Джонсом собрались в отеле «Уолдорф Астория» для встречи с президентом России Дмитрием Медведевым, его министром иностранных дел Сергеем Лавровым и его советником по национальной безопасности Сергеем Приходько. На этой встрече мы представили последние сведения об установке в районе города Кум. Во время первой встречи двух президентов весной этого года в Лондоне Медведев признал, что Россия недооценила ядерную программу Ирана, но эта новая информация о преднамеренном обмане иранцев все равно шокировала русских. Впервые за четыре года, в течение которых я занимала должность госсекретаря, я увидела, как невозмутимый Лавров был сбит с толку и не мог подобрать слов. Спустя некоторое время Медведев удивил прессу, сделав самое жесткое заявление относительно Ирана из всех, которые они когда-либо слышали раньше:
— Редко когда санкции приводили к продуктивным результатам, но в некоторых случаях санкции неизбежны.
Репортеры засыпали сотрудников Белого дома вопросами о том, что вызвало такие кардинальные изменения в риторике российского руководства. Однако мы еще не были готовы рассказать общественности новости об установке в районе города Кум.
У нас созрел план сделать публичное заявление двумя днями позже на саммите «Большой двадцатки» в Питтсбурге, куда должны были прибыть из Нью-Йорка многие мировые лидеры. Когда пришло время, президент Обама вышел на сцену вместе с британским премьер-министром Гордоном Брауном и французским президентом Николя Саркози.
— Размер и конфигурация данного объекта не соответствуют критериям мирной программы, — заявил президент Обама. — Иран нарушает принципы, которым должны следовать все страны мира.
С этого момента все события существенно ускорились. В первый день октября представители группы «5+1» встретились в Женеве с делегацией Ирана. Я направила на эту встречу с иранскими переговорщиками в качестве официального представителя Соединенных Штатов заместителя госсекретаря Уильяма Бёрнса. Под растущим международным давлением Иран согласился разрешить инспекторам МАГАТЭ посетить секретный объект вблизи города Кум. Данная инспекция состоялась в конце октября.
Следующим пунктом повестки дня в Женеве был исследовательский реактор в Тегеране, который был предоставлен Ирану Соединенными Штатами в 1960-х годах для производства медицинских изотопов (они используются для диагностики и лечения заболеваний). Летом 2009 года Иран сообщил, что у него истощился запас ядерных топливных стержней, необходимых для работы реактора и производства изотопов. Иран располагал достаточным количеством низкообогащенного урана, однако у него не было высокообогащенного урана, который необходим для топливных стержней, поэтому он обратился к МАГАТЭ с просьбой оказать ему содействие в удовлетворении его потребностей в топливе на свободном рынке. Американские ядерные эксперты (среди которых был сотрудник Госдепартамента США Боб Эйнхорн) обратили внимание на этот запрос. Боб начал работать над созданием плана, который мог бы решить сразу несколько проблем. Что, если Иран направит за рубеж весь свой запас урана или, по крайней мере, его значительную часть и получит взамен топливные стержни, которые могут использоваться только в исследовательском реакторе, но не для создания атомной бомбы? Это бы удовлетворило его законные потребности и при этом на много месяцев, возможно, даже на год задержало бы его программу разработки оружия. Если иранцы примут такое предложение, то у нас будет время на выработку более комплексного соглашения, которое бы развеяло все наши опасения по поводу ядерной программы. Если же Иран откажется от нашего предложения, то их истинные намерения были бы разоблачены. В августе я обсудила эту идею со своим российским коллегой Лавровым и убедила его в том, что вывоз низкообогащенного урана из Ирана снизил бы напряженность в регионе. Я надеялась на то, что сотрудничество Соединенных Штатов и России и проявление ими единства заставит иранцев сделать соответствующие ответные шаги. Лавров согласился:
— Нам следует серьезно отнестись к этому предложению. Мы готовы принципиально поддержать вас.
Теперь, на переговорах в Женеве, пришло время официально озвучить это предложение и посмотреть на реакцию иранской стороны. Во время обеденного перерыва Бёрнс предложил главе иранской делегации, Саиду Джалили, организовать прямые переговоры вне зависимости от работы основной группы. Когда Джалили согласился, Бёрнс сообщил ему наши условия. Джалили понимал, что он столкнулся с фактом объединившегося международного сообщества, которое предлагает бесспорно справедливое и разумное решение. Ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться. Эйнхорн и заместитель Джалили пункт за пунктом обсудили все детали соглашения. Иранцы приняли все пункты с одной оговоркой: ничего нельзя было предавать огласке до тех пор, пока они не вернутся в Тегеран и не сообщат о соглашении вышестоящему руководству.
Когда участники переговоров вновь собрались в конце месяца на заседании МАГАТЭ в Вене, иранцы изменили линию своего поведения. Джалили не смог достичь договоренности с вышестоящим руководством в Тегеране. Сторонники жесткого курса в правительстве были решительно настроены против такого соглашения, поэтому иранцы заявили, что они готовы отказаться лишь от небольшого количества низкообогащенного урана и хотели бы хранить его в отдаленной части Ирана, не отправляя за границу. Оба этих условия были неприемлемы. Это бы свело на нет весь смысл изъятия у них такого количества обогащенного урана, которое было достаточно для создания бомбы. Представители МАГАТЭ безуспешно призывали Иран вернуться к условиям первоначального соглашения. Венская встреча завершилась провалом переговоров. Соглашение не было заключено.
Воплощая в жизнь обещания президента Обамы, которые он дал в ходе своей предвыборной кампании, мы старались эффективно взаимодействовать с Ираном. Теперь президент решил, что пришло время усилить давление на руководство Ирана, поставив перед ним вопрос ребром. Однако для того, чтобы применить к Тегерану ощутимые меры, было необходимо, чтобы к нам присоединились остальные страны.
Наш представитель в ООН Сьюзен Райс сообщила, что добиться поддержки жесткого курса в отношении Ирана среди членов Совета Безопасности будет весьма непросто. Того же мнения придерживались и мои зарубежные коллеги.
— Мы считаем, что сейчас не самое подходящее время для обсуждения санкций против Ирана, — сказал мне министр иностранных дел Китая Ян Цзечи в январе 2010 года. — Если вопрос о санкциях станет основной темой дня, может оказаться сложнее возобновить переговоры в обозримом будущем.
Несмотря на то что Китай и Россия в принципе согласились с тем, что нельзя допустить того, чтобы Иран создал или стал обладать ядерным оружием, они не были готовы предпринять какие-либо шаги, чтобы остановить его.
Тем не менее я верила в то, что, несмотря на сопротивление, которое нам оказывали, стоит попытаться преодолеть выдвинутые возражения и убедить Совет Безопасности в необходимости новых жестких санкций. В течение весны 2010 года мы активно работали над тем, чтобы увеличить количество голосов в поддержку нашей идеи. Я полностью погрузилась в эту работу, прилагая масштабные дипломатические усилия. Это напомнило мне закулисные переговоры в сенате с хитроумными политическими играми, выкручиванием рук, пересчетом голосов, воззваниями (попеременно) то к принципам, то к собственным интересам и практикой жестких политических курсов, которая существовала при принятии большинства законопроектов.