32. (1) Как скоро речь Фурия склонила умы на сторону римлян, Дамокрит, претор этолийцев, который, как говорили, был подкуплен Филиппом, не стал выступать ни за тех, ни за этих, (2) а лишь заметил, что в решении столь важных дел особенно пагубна торопливость. «Раскаяться легко,– продолжал он,– да только поздно и проку в том нет, если скоропалительное решение уже принято, а переменить или поправить его нельзя. (3) Правильное решение созреет со временем, а пока что можно договориться так: законом действительно предусмотрено, чтобы касательно мира и войны постановления принимались на собраниях общеэтолийском и пилейском[3403], (4) однако не будет никакого нарушения, если теперь мы поручим претору созвать общее собрание, когда он сочтет, что пришла пора выбирать между войной и миром, а решения, там принятые, можно будет счесть приравненными к решениям этолийского и пилейского собраний и имеющими такую же законную силу».
И послов отпустили, не давши ответа, а Дамокрит почел, будто, так сказавши, сослужил согражданам своим великую службу, ибо теперь они могли выжидать – кому будет счастье, за тех и встанут. Вот каково дело было в собрании этолийцев.
33. (1) Филипп усиленно готовился к войне на суше и на море. Суда свои он стягивал к Деметриаде, в Фессалию. (2) Ожидая, что Аттал и римляне с флотом двинутся весной от Эгины, он, как и в предыдущие годы, командование судами и войсками на побережье поручил Гераклиду, (3) сам же занялся подготовкой сухопутного войска. Филипп уверен, что лишил римлян двух сильнейших союзников: с одной стороны – этолийцев, с другой – дарданов, ибо тем и другим нарочно для того посланный сын его Персей перекрыл дорогу, заняв ущелье близ Пелагонии. (4) Что же до консула, то он в это время уже не готовился к войне, а вел ее: он шел с войском через земли дассаретиев[3404], продовольствие, что скопилось у него в зимних лагерях, вез с собой и не расходовал, ибо окрестные поля давали достаточно, чтобы прокормить солдат. (5) Города и селения сдавались ему, какие по своей воле, а какие от страха; некоторые были взяты приступом, другие стояли безлюдные, ибо жившие здесь варвары бежали в ближние горы. (6) Консул некоторое время стоял лагерем возле Линка[3405], недалеко от реки Бев, и отсюда разослал фуражиров добыть зерна по амбарам дассаретиев. Филипп хорошо видел отчаяние и ужас жителей области; но не знал толком, куда направился консул, и послал отряд конников выяснить, по какому пути намерен двигаться враг. (7) В такой же неизвестности пребывал и консул. Знал, что царь покинул зимние квартиры, а куда идет, не ведал и тоже послал конников на разведку. (8) Оба отряда, выйдя с разных сторон, долго блуждали по стране дассаретиев и наконец оказались на одной дороге. И те и другие, заслышав голоса, звон оружия и ржание коней, конечно, поняли, что враг близко. Еще не видя друг друга, они изготовились и, едва сблизились, тотчас кинулись в бой. (9) Числом и храбростью были они равны, ибо оба отряда состояли из отборных воинов, и несколько часов кряду бились на равных. Кони и воины утомились наконец, и противники разошлись, – ни одна сторона не добилась победы. (10) Македонян погибло сорок и тридцать пять римлян. И воротились они – одни к своему царю, другие к своему консулу, – так ничего и не разведавши о расположении вражеского лагеря; (11) про это узнали от перебежчиков, чье предательство и легкомыслие во всех войнах помогают одной стороне раскрывать тайны другой.
34. (1) Филипп решил позаботиться о погребении всадников, погибших в этой схватке, полагая тем возбудить преданность своих солдат и готовность их рисковать за него жизнью; (2) для того приказал он перенести тела в лагерь, дабы все видели, с какою пышностью их хоронят. (3) Нет ничего более непостоянного и непредсказуемого, нежели настроения толпы. Зрелище похорон должно было пробудить в солдатах боевой пыл и готовность не щадить своей жизни, а наместо того преисполнило их страха и уныния. (4) До сего времени приходилось им видеть лишь раны от копий или стрел, изредка – от пик, да и воевать привыкли они только с греками и иллирийцами; теперь, увидев трупы, изуродованные испанскими мечами[3406], руки, отсеченные одним ударом вместе с плечом, отрубленные головы, вывалившиеся кишки и многое другое, столь же страшное и отвратительное, (5) воины Филиппа ужаснулись тому, с какими людьми, с каким оружием придется им иметь дело. Перепуган был и сам царь, ибо еще не доводилось ему воевать с римлянами по‑настоящему. (6) Дабы усилить свою армию, тотчас отозвал он сына с войском, стоящим в ущельях Пелагонии, открыв тем Плеврату и дарданам дорогу в Македонию, (7) а сам с двадцатью тысячами пехоты и четырьмя тысячами конников двинулся путем, указанным перебежчиками, и стал немногим более чем в тысяче шагов от римского войска неподалеку от Атака на вершине холма, окружив его глубоким рвом. (8) Поглядел царь вниз на римский лагерь и, как говорят, изумился, увидев, сколь правильно он расположен и весь целиком, и внутри каждой части, сколь ровны ряды палаток и как проложены улицы, и сказал, что никогда не увидеть такого у варваров. (9) Два дня консул и царь наблюдали друг за другом и удерживали своих воинов в стенах лагеря; на третий – консул построил войско и вывел на поле боя.
35. (1) Царь побоялся подвергнуть опасности все войско сразу и выслал сперва лишь четыреста траллов (я говорил уже прежде, что траллы – народ иллирийский[3407]) да три сотни критских пехотинцев, придав им столько же конников под началом одного из своих царедворцев – Афинагора, дабы тревожили они римскую конницу. (2) Римляне же, чья линия отстояла от врага немногим более чем на пятьсот шагов, выслали вперед застрельщиков и две неполных алы всадников, чтобы сравнять с вражеским число конников и пехоты. (3) Воины царя ожидали боя, к какому привыкли: чтобы всадники то наступали, то, метнувши дротики, поворачивали назад, чтобы иллирийцы стремительными внезапными атаками теснили противника, чтобы критяне забрасывали стрелами врага, наступающего рассеянным строем. (4) Римляне, однако разрушили эти ожидания: натиск их был не яростный, но ровный и упорный, (5) ибо все делали всё – застрельщики, метнувши дроты, бились мечами, а конники, ворвавшись в строй врагов, останавливали коней и дрались кто с седла, кто спрыгнув на землю и смешавшись с пешими. (6) Так что противостоять римлянам не могли ни Филипповы всадники, не приученные к упорному бою, ни пешие его воины, полуголые, в бою привыкшие без всякого порядка перебегать с места на место. Когда столкнулись они с римскими застрельщиками, вооруженными легким круглым щитом и коротким мечом, а потому готовыми и защищаться, и нападать, (7) они вовсе не стали драться, но положились только на скорость бега и укрылись в стенах лагеря.
36. (1) Дав своим лишь один день передышки, Филипп приготовил к бою конницу и легковооруженных и ночью поставил в весьма удобном для нападения месте – между двумя лагерями – заставу из легких пехотинцев, каких в Греции зовут пелтастами[3408]. Атенагору же с его конниками повелел, (2) если битва пойдет в открытую и с успехом, воспользоваться удачей, если же нет – отходить понемногу, чтобы заманить противника в приготовленную ловушку. (3) Конники Атенагора в самом деле отступили, но командиры когорты легких пехотинцев не дождались сигнала, бросились на противника раньше времени и упустили победу. Римляне одолели врага в открытом бою, ловушки избежали и воротились в свой лагерь победителями.
(4) На другой день консул спустился на равнину, где выстроил все свое войско к бою, а перед первой линией поставил несколько слонов, из тех, что захвачены были в Пуническую войну; теперь впервые римляне использовали в бою этих животных. (5) Видя, что противник отсиживается за валами, консул расположил солдат кого на холмах, кого у самого частокола, и они стали всячески поносить македонян за трусость. Однако вызвать их на бой так и не удалось, ставить же лагерь в столь близком соседстве от врага было невозможно: на солдат, разбредшихся по полям за продовольствием, тотчас набросились бы неприятельские конники. (6) Потому консул перенес лагерь на расстояние примерно в восемь миль от противника и стал в месте, называемом Оттолоб. (7) Вскоре римляне вышли на окрестные поля на фуражировку; Филипп же сперва удерживал своих в ограде лагеря, чтобы еще возросла у римлян беспечность, а у его воинов жажда боя. (8) А когда увидел, что римские солдаты широко разбрелись по полям, быстро выдвинул на середину равнины всю свою конницу и тех пеших критян, что были особенно скоры на ногу и могли сравняться в беге с конями, так что все занятые фуражировкой оказались отрезанными от своего лагеря. (9) Тут Филипп, разделив свое войско, отправил часть преследовать рассыпавшихся по полю фуражиров и приказал не оставлять в живых ни одного человека, сам же с остальными воинами занял дороги, ведшие в римский лагерь, преградив римлянам все пути к спасению. (10) Страх и смерть царили в полях, и никому не дано было добраться до своих, чтобы известить о беде, ибо бежавшие наталкивались на царские заставы (11), и большинство убито было не теми, что за ними гнались, а теми, что подстерегали их на путях к лагерю. Наконец некоторым удалось проскользнуть меж вражеских застав – перепуганные, прибежали они в лагерь, где не столько растолковали ясно, что случилось, сколько лишь посеяли тревогу.
37. (1) Консул разослал конников во все стороны, где только можно было помочь гибнущим, сам же во главе построенных квадратом легионов выступил из лагеря. (2) Из тех, кого послал он на помощь фуражирам, некоторые блуждали по полям, ибо слышали крики то тут, то там и не знали, куда направиться, другие же тотчас столкнулись с врагами (3) и ввязались в сражение сразу в нескольких местах. Самый жаркий бой разгорелся там, где находился царь: с ним было столько пеших и конных, что получился как бы настоящий боевой строй, да к тому же они заняли главную дорогу к лагерю, и больше всего римлян устремилось сюда. (4) Преимущество было на стороне македонян – присутствие царя подогревало их воинский пыл, а критяне из вспомогательных войск неожиданно поражали стрелами римлян, действуя строем против рассыпавшихся и разрозненных воинов. (5) Если бы македоняне не так увлеклись преследованием, они наверное завершили бы славной победой не только это сражение, но и всю войну; (6) но чересчур далеко их завела жажда крови. Они неожиданно натолкнулись на ведомые трибунами римские когорты; (7) завидев своих, повернули на врага и побежавшие было римские конники; в мгновение ока изменился весь ход битвы – преследователи оказались преследуемыми. (8) Немало македонян продолжали биться грудь в грудь, многих смерть настигла во время бегства; не всех изрубили мечами – иные, ища спасения, устремились в болота и тонули вместе с конями в глубоких топях. (9) Оказался в опасности и сам царь: под ним ранили коня, тот упал вместе со всадником, и царя чуть было не затоптали. (10) Спас его конник, что соскочил на землю, поднял растерявшегося царя и посадил на своего коня. Пешим солдат этот не мог поспеть за своими, и его изрубили мечами римляне, поспешившие к месту, где упал царь. (11) Филипп в страхе бросился прочь. Конь кое‑как дорогами и бездорожьем вынес его из болот, и царь наконец добрался до своего лагеря; там уже и не чаяли увидеть его живым и здоровым. (12) Две сотни македонских всадников погибли в этом деле, около сотни попали в плен; восемьдесят лошадей в богатой сбруе привели в римский лагерь; туда же снесли и снятые с врагов доспехи.
38. (1) Нашлись люди, утверждавшие, будто в тот день царь действовал опрометчиво, а консул нерешительно: Филиппу‑де следовало просто сидеть и ждать – ведь он знал, что все окрестные поля уже разорены и римляне доедают последний хлеб; (2) консулу же, коль скоро разгромил он македонскую конницу, обратил в бегство легкую пехоту и чуть было не захватил в плен самого царя, надо было напасть на македонян в их собственном лагере (3) – исполненные страха и смятения, они бы и сопротивляться не стали, и так кончилась бы война. Сказать такое легко, а сделать много труднее, как оно обычно и бывает. (4) Если бы консул двинул против Филиппа всю свою армию и пехотинцев тоже, то, может быть, перепуганные македоняне, ища спасения за валами, побежали бы в лагерь и римляне сумели бы одолеть укрепления и выгнать царя из лагеря; (5) но ведь там стояла нетронутой вся македонская пехота, у ворот были заставы и часовые. Вот и не вышло ли бы то же самое, что незадолго перед тем у царя, когда бросил он своих воинов врассыпную преследовать отступавших конников? (6) Даже и сам замысел Филиппа напасть на рассыпавшихся по полям и занятых фуражировкой солдат не в чем было бы упрекнуть, если бы царь сумел вовремя остановиться. (7) Еще понятнее, что он отважился дать решающий бой – ходили слухи, будто Плеврат и дарданы с огромным войском перешли границы своих земель и уже вторглись в Македонию; (8) а позволить окружить себя со всех сторон Филипп не мог, он понимал, что в таком случае римляне, сидя на месте, окажутся победителями. (9) В конце концов Филипп решил, что после двух неудачных конных сражений оставаться в том же лагере гораздо опаснее, чем попытаться обмануть бдительность врага и уйти из этих мест. На закате солнца он послал к консулу вестника просить о перемирии, дабы предать земле погибших конников, (10) и тем ввел римлян в заблуждение, сам же после второй стражи, разложив по всему лагерю костры, снялся с места.
39. (1) Консул принимал ванну, когда ему доложили о приходе вестника и о том, с какою просьбою он пришел; (2) консул приказал ответить, что лишь на следующее утро будет у него время начать переговоры. Филиппу только того и надо было – за ночь и за первые часы следующего дня войско могло уйти достаточно далеко; царь двинулся через горы по тропам, недоступным тяжело вооруженным римлянам. (3) На рассвете консул дал согласие на перемирие – с тем отослал он Филиппова вестника, и тогда лишь заметил, что царский лагерь пуст. Не зная, какими путями идти в погоню, он провел еще несколько дней в лагере и запасся за то время продовольствием. (4) Затем двинулся к Стуберре, приказавши свезти туда из Пелагонии весь хлеб нового урожая, что стоял еще на полях, оттуда он подошел к Плуинне, так все еще и не напавши на след македонян. (5) Филипп же поначалу разбил лагерь у Бруания, но вскоре ушел оттуда и, пройдя напрямик по бездорожью, нежданно обрушился на противника, приведши его в полное смятение. Выступив из Плуинны, римляне затем стали лагерем у реки Осфага, (6) а царь укрепился невдалеке тоже на берегу реки, что зовется у местных жителей Эригон. (7) Удостоверившись, что римляне двинутся к Эордее[3409], царь опередил их и занял ущелья, дабы помешать римлянам пройти. (8) Македоняне где насыпали валы, где рыли рвы, где громоздили вместо стен груды камней либо валили деревья, смотря по местности и по тому, что попадалось под руку; (9) наконец они сочли, что достаточно укрепились, хоть и наспех, и что теперь путь, и без того трудный, стал благодаря их усилиям вовсе непроходимым. (10) Однако же местность вокруг была покрыта лесом, и оттого македоняне не могли сражаться так, как они только и умеют, – стеной, выставив над щитами свои длиннейшие копья[3410], ибо свободного пространства, которое для этого надобно, здесь не было. (11) Длинные ветви деревьев тянулись со всех сторон, так что и фракийцы никак не могли размахнуться своими огромными мечами. (12) Один только отряд критян мог принести пользу, да и то стрелы их, столь опасные в конном бою, где ранят и вырвавшегося вперед всадника, и коня его, отскакивали от римских щитов, не оставлявших открытого места, куда целиться. (13) Увидевши, что стрелы ничего не дают, критяне принялись собирать камни, валявшиеся повсюду в долине, и метать их. Однако и камни ударялись о щиты с грохотом, но без толка, и лишь слегка задержали наступавших. (14) Под градом камней одни из них построились черепахой[3411]и пробились сквозь строй врагов, другие же обошли гору, потом вырвались на гребень (15) и кинулись на македонских часовых; стоявшие в караулах воины перепутались, бежать через завалы не могли и во множестве гибли на месте.
40. (1) Ущелье преодолели легче, нежели ожидали, и консул вступил в Эордею, откуда, опустошив поля, воротился в Элимею[3412]; оттуда двинулся он в Орестиду и подошел к городку Келетру, лежащему на полуострове. Стены этого городка омывает озеро, (2) и подойти к нему по суше можно одной только дорогой – через узкий перешеек. Уверенные в его неприступности, жители закрыли ворота и отказались сдаться, (3) но тут увидели: вражеские знамена движутся к стенам города, солдаты черепахой подошли уже к воротам, перешеек забит римлянами; тогда испугались они и сдались на милость победителя. (4) От Келетра Сульпиций пошел в Дассаретию и приступом взял город Пелий – увел рабов, захватил добычу, а свободных отпустил без выкупа и город им возвратил, оставивши в нем сильный гарнизон, (5) ибо расположение его было удобно для набегов на Македонию. (6) И консул, прошедши через вражескую страну, отвел войско в места уже замиренные, к Аполлонии, откуда война и началась.
(7) Филиппа то и дело беспокоили набегами этолийцы, афаманы, дарданы и многие другие племена, что внезапно и отовсюду поднялись против него. (8) Дарданы уходили уже из Македонии, когда Филипп послал им вслед Атенагора с легкой пехотой и с большею частью конницы, приказав неотступно наседать с тыла на отходивших, перемалывать замыкающие отряды и тем ослабить это племя настолько, чтобы не было им впредь повадно выходить с войском из дому. (9) Претор этолийцев Дамокрит, тот самый, что прежде убеждал не торопиться с объявлением войны, теперь в том же самом совете стал пылко призывать к войне, (10) ибо узнал о конном сражении у Оттолоба, о вторжении дарданов и Плеврата с иллирийцами в Македонию, а в довершение всего – о том, что римский флот подошел к Орею и Македония не только вся окружена вражескими племенами, но вот‑вот будет заперта и с моря.
41. (1) По всем этим причинам Дамокрит и этолийцы вновь присоединились к римлянам и вместе с царем афаманов Аминандром двинулись на осаду Керкиния. (2) Жители заперли ворота, но в городе стоял македонский гарнизон, а потому непонятно, сделали они это по своей воле или их заставили силой. (3) Через несколько дней город был взят и сожжен; тех же, кто уцелел после всеобщего избиения – и рабов, и свободных, – отправили вместе с добычей. (4) Испугавшись подобной участи, те, кто возделывает земли по берегам Бебийских болот, покинули свои города и укрылись в горах. (5) Добыча здесь оказалось небогатой, и этолийцы ушли в Перребию[3413]. Там они взяли с бою Киретии, страшно разорив это поселение, жители же Малойи сдались добровольно, и их приняли в число союзников. (6) Из Перребии Аминандр затеял идти под Гомфы – город этот лежит неподалеку от Афамании, и потому он надеялся завладеть им без больших хлопот. (7) Влекомые жаждой добычи, этолийцы устремились в плодородные долины Фессалии, и Аминандр последовал за ними, хотя и не одобрял ни само это нападение, ни грабительские вылазки, где каждый действовал на свой страх и риск, ни то, что лагерем располагались как попало и где придется, не строя настоящих укреплений. (8) Он опасался, что такое небрежение погубит и его самого, и его отряд, и потому, когда увидел, что этолийцы ставят лагерь перед городом Фаркадоном в открытом поле, (9) отвел своих примерно на милю – на небольшой холм и, немного укрепив его, оказался в безопасности. (10) Этолийцы, занимаясь грабежом, и не вспоминали, что идет война и они находятся на вражеской земле: кто почти без оружия бродил по полям, кто спал либо пьянствовал в лагере, не позаботившись даже выставить караулы. Нежданное появление Филиппа застало их врасплох. (11) Извещенные о приближении врага первыми беглецами, что, дрожа от страха, возвращались с полей в лагерь, Дамокрит и другие вожди пришли в смятение, ибо было около полудня и почти все солдаты, наевшись, спали беспробудно. (12) Тут все стали будить друг друга, одним приказывали взяться за оружие, иных посылали за теми, кто грабил поля. Суматоха поднялась такая, что из всадников многие забыли свои мечи и большинство даже не надели панцирей. (13) Кое‑как собрали впопыхах один отряд в шестьсот человек, считая вместе и всадников и пеших, и вывели против конников Филиппа, превосходивших Дамокритовых воинов и числом, и храбростью, и оружием. (14) Этолийцы оказались разбиты с первого же удара, они и не пытались толком драться, тотчас обратились в постыдное бегство и устремились обратно в лагерь; многие были убиты, других уводили в плен – Филипповы конники отбивали их от толпы бегущих и брали в кольцо.
42. (1) Возле самого лагеря Филипп велел трубить отбой, ибо кони и люди его утомились – не столько, правда, от битвы, сколько от перехода, долгого и очень уж поспешно пройденного. (2) Царь отправил несколько конных турм и попеременно с ними некоторые манипулы легковооруженных воинов за водой и продовольствием, расставил посты (3) и стал ожидать, пока подойдет пехота, – она шла строем и из‑за тяжелого снаряжения отстала. (4) Когда пехота пришла, Филипп и ей повелел поставить тут же прямо перед собой знамена и оружие и наскоро подкрепиться едой; из каждого отряда не больше чем по два‑три человека посылал он за водой, остальных же конников и легковооруженных построил тем временем в боевой порядок на случай, если противник что‑нибудь предпримет. (5) Рассыпавшиеся по полям этолийцы толпою воротились в лагерь и вознамерились было защищать его: расставили вооруженных воинов у ворот и по валам и из‑за укреплений свирепо и гордо посматривали на неподвижно стоявшего противника. (6) Но когда двинулись вперед боевые знамена Филиппа и македонский строй вплотную подошел к валу, этолийцы тотчас же покинули все посты и через задние ворота кинулись к холму, где укрепились афаманы; и когда бежали в страхе и беспорядке, то многие попали в плен, а других изрубили. (7) Все это и грабеж лагеря продолжалось целый день, и Филипп, который сперва был уверен, что до темноты сможет выбить из лагеря и афаманов, расположился на ночь на равнине перед их холмом, решив напасть на врага с рассветом. (8) Но этолийцы, гонимые все тем же страхом, что заставил их бросить собственный лагерь, ночью бежали врассыпную и отсюда. Тут весьма полезен оказался им Аминандр; под его командованием афаманы, которые хорошо знали эти места, провели беглецов горными тропами, неведомыми преследователям, в Этолию. (9) Лишь немногие, те, что заблудились в беспорядочном бегстве, попали под удары македонских конников, которых Филипп на заре, увидев, что на холме никого нет, послал в погоню.
43. (1) В те же примерно дни царский начальник Атенагор подстерег дарданов, когда возвращались они в свои земли, и расстроил те их отряды, что шли последними. (2) Дарданы поворотились лицом к врагу, выровняли ряды, и бой пошел уже по‑настоящему, не принося победы ни той, ни другой стороне. Когда же дарданы двинулись дальше, царская конница и легковооруженные воины бросились за ними и неотвязно преследовали их, ибо те не имели такого рода войск, вооружены были слишком тяжело, да к тому же и сама местность благоприятствовала македонянам. (3) Убиты у дарданов оказались считанные воины, раненых же было много, но ни одного не взяли враги в плен, так как они из рядов зря не выходят, но держат строй и в бою, и в отступлении.
(4) Так Филипп удачными походами укротил два племени и поправил свои дела, пострадавшие в ходе войны с римлянами; добился он этого доблестью, а не только благодаря удаче. Вскоре затем помог ему и счастливый случай, еще уменьшивший число его врагов этолийцев. (5) Дело в том, что один из самых видных и знатных этолийцев по имени Скопад[3414]прислан был царем Птолемеем в Этолию с грудой золота, с помощью которого набрал здесь для царя шесть тысяч пехотинцев и пятьсот конников и увел их в Египет. (6) У этолийцев не осталось бы вообще молодежи, способной носить оружие, если бы Дамокрит не удержал хоть часть юношей, порицая их поведение и то напоминая о готовой вот‑вот разразиться войне, то говоря об обезлюдении, угрожающем их родине. (7) Впрочем, неясно, старался ли он так ради своего народа или же по злобе к Скопаду, который недостаточно почтил его подарками.
44. (1) Так разворачивались тем летом [200 г.] военные действия римлян и Филиппа на суше. На море же флот, отплывший в начале лета с Коркиры под командованием легата Луция Апустия, обогнул Малею и соединился с флотом царя Аттала у мыса Скиллея[3415]в землях гермионян. (2) Афиняне, чья ненависть к Филиппу долгое время сдерживалась одним лишь страхом, теперь, завидя близкую помощь, дали своей ярости волю. (3) В городе всегда хватало краснобаев, готовых мутить простой народ; люди эти пожинают успех у толпы во всех свободных городах, а уж тем более в Афинах, славных красноречием. (4) Они‑то и предложили неожиданно закон, который народ тотчас и одобрил; в законе предписывалось все статуи Филиппа, все его изображения с подписями под ними, а также изображения его предков мужского и женского пола снять и уничтожить, а праздники и жертвоприношения в его честь и в честь его предков, равно как должности ведавших ими жрецов, отменить. (5) И места, где было что‑либо возведено или выбито в надписях в честь Филиппа, считать проклятыми и в тех местах никогда не воздвигать и не освящать ничего из предназначенного законами божескими и человеческими стоять в местах чистых и неоскверненных. (6) Жрецам же к каждой молитве за афинский народ, за его союзников, за войско и флот присовокуплять проклятия Филиппу, его детям, его царству, его войску, сухопутному и морскому, (7) всему племени македонскому и имени его. И еще прибавлено было, что также и в будущем, если кто предложит что‑нибудь в порицание Филиппу, то все это афинский народ примет и утвердит; (8) если же кто предложит или сделает что‑нибудь в оправдание или в прославление Филиппа, то дозволяется такого убить, и убийство будет считаться законным. В последней статье говорилось: все, что некогда утверждено было законом против Писистратидов[3416], равно применимо и к Филиппу. (9) Вот как афиняне словом произнесенным и словом писаным – единственным оружием, им доступным, – вели войну против Филиппа.
45. (1) Аттал и римляне сначала отправились из Гермионы в Пирей; (2) там они провели несколько дней, пресытившись постановлениями афинян, равно неумеренными и в почестях, воздаваемых союзникам, и в изъявлениях гнева против врага, после чего наконец отплыли из Пирея к Андросу. (3) Они стали в гавани, называемой Гаврий, и послали к жителям узнать, не согласятся ли они сдать свой город по доброй воле и тем спасти от разрушения. (4) Граждане отвечали, что в крепости стоит македонский гарнизон и оттого они не властны поступать по собственному усмотрению; тогда союзники расположились на виду у жителей, расставили орудия, употребляемые для взятия городов, и Аттал с Апустием с двух сторон двинулись к стенам. (5) Тут греки устрашились, ибо впервые видели знамена и оружие римлян и сколь стремительно приближаются воины к крепостным стенам. (6) И тут же сбежались в крепость, а Аттал и римляне захватили город. Крепость же продержалась всего два дня, и то оттого, что местоположение было выгодно, а не благодаря храбрости защитников; на третий день жители и солдаты гарнизона сдали город и крепость, договорившись, что им будет позволено, не взяв с собой ничего, в одной лишь одежде переправиться в Делий Беотийский[3417]. (7) Город и крепость римляне уступили царю Атталу, себе же взяли добычу да изваяния, украшавшие улицы и площади. Аттал, чтобы не оказаться властителем вконец обезлюдевшего острова, уговорил кое‑кого из македонян и почти всех андросцев остаться. (8) Позже и большая часть тех, кто по условиям перемирия переселился в Делий, тоже дали себя убедить и воротились на Андрос, ибо чем сильнее тосковали они по отечеству, тем охотнее верили обещаньям царя.
(9) С Андроса римляне с Атталом переправились к Китну, потеряли там несколько дней на осаду города и, убедившись, что он едва ли стоит потраченных усилий, поплыли дальше. (10) В Прасиях, уже в Аттике, к римскому флоту присоединились на двадцати легких судах иссеяне[3418]; их послали разорять поля жителей Кариста, а в ожидании возвращения иссеян остальной флот стоял в Гересте, достославном порту Евбеи. (11) Наконец распустили все паруса и двинулись в открытое море, проплыли мимо Скироса, а там прибыли на остров Икос, где пришлось простоять несколько дней из‑за сильного северного ветра. (12) Когда море успокоилось, направились к Скиату, городу, недавно разграбленному и разрушенному Филиппом. (13) Солдаты рассыпались по полям и вскоре вернулись на корабли с зерном и кое‑какой другой едой, но без настоящей добычи – греки того не стоили, да у них и так все было разграблено. (14) От Скиата направились к Кассандрии[3419]и сначала остановились у Мендея – селения, служившего этому городу гаванью; но когда флот обогнул мыс и уже подходил под самые стены, внезапно налетела страшная буря, людей накрывало волнами, растеряв снасти, все устремились на берег. (15) Буря эта была, однако, лишь предвестием бед, что обрушились на воинов на суше: когда разметанные по морю корабли снова стянулись в одно место, а солдаты высадились и приступили к городу, оказалось, что у Филиппа здесь стоит сильный гарнизон; наступавших отбили с большими для них потерями, после чего им оставалось лишь отказаться от неудачной затеи и двинуться к мысу Канастрею[3420]на Палленском полуострове. Потом обогнули Торонский мыс и подошли к Аканту. (16) Здесь сначала опустошили поля, потом овладели городом и разграбили его. Дальше плыть не стали – корабли и без того были перегружены добычей – и двинулись обратно тем же путем, сначала в Скиат, а оттуда на Евбею.
46. (1) Там Аттал и Апустий оставили весь свой флот, кроме десяти быстроходных судов, на которых отправились в Малийский залив[3421], чтобы начать с этолийцами переговоры о дальнейшем ходе войны. (2) Для переговоров с царем и римским легатом этолийцы направили в Гераклею посольство[3422], поставив во главе его некоего Пиррия. (3) Он потребовал у Аттала тысячу воинов на основании ранее заключенного между ними союзного договора, утверждая, что именно таков должен был быть вклад царя в войну против Филиппа. (4) Аттал отказал, ибо, заявил он, когда Филипп под Пергамом жег дома и храмы, этолийцы ведь не послали свои войска грабить Македонию, не попытались создать угрозу собственным землям Филиппа, заставить его уйти и тем избавить Пергам от дальнейших опустошений. (5) Римляне же надавали этолийцам самых разных обещаний, и те отправились восвояси, обретя не столько помощь, сколько надежду. Апустий и Аттал вернулись на Евбею, где стоял флот.