36. (1) Так, перебивая друг друга, восклицали все союзники, и крики их донеслись даже до Филиппа, стоявшего в отдалении. (2) Тогда он попросил у Квинкция отложить все на следующий день: завтра он уже наверняка либо сам убедит остальных, либо даст убедить себя. Для переговоров был выбран берег у Трония[3550]. (3) Все сошлись туда вовремя. Филипп сначала принялся умолять и Квинкция, и всех присутствующих не лишать себя надежды на мир, (4) а затем попросил дать ему время, чтобы он мог отправить послов в Рим, к сенату: он примет мирный договор или на условиях, о которых шла речь, или на любых других, какие предложит сенат. (5) Остальным это отнюдь не понравилось: они усмотрели здесь лишь стремление промедлить и выиграть время для стягивания сил. (6) Но Квинкций возразил, что такое сомнение было бы справедливо, будь теперь лето и время военных действий, а сейчас стоит зима, и они ничего не теряют, назначив срок для отправки послов; (7) притом сенату все равно предстояло бы рассматривать и утверждать любой договор, который они заключили бы с царем, а тут можно выяснить мнение сената, пока зима и так предоставляет необходимый для этого перерыв в войне.
(8) С этим согласились и остальные предводители союзников. Было объявлено перемирие на два месяца; союзники решили, что каждый из них сам отправит послов к сенату для разъяснений, чтобы коварный царь не ввел сенат в заблуждение. (9) К соглашению о перемирии было сделано добавление, что царские гарнизоны должны уйти из Фокиды и Локриды немедленно. (10) Сам Квинкций для придания посольству веса отрядил вместе с союзническими послами афаманского царя Аминандра, а также Квинта Фабия (он был сыном сестры жены Квинкция), Квинта Фульвия и Аппия Клавдия.
|
|
37. (1) По прибытии в Рим первыми были заслушаны послы союзников, а не царя. Почти вся речь их была посвящена нападкам на Филиппа, (2) но более всего они произвели впечатление на сенат, объясняя расположение суши и моря в этой области, (3) дабы для всех сделалось очевидным, что Греция не может быть свободна, покуда царь удерживает Деметриаду в Фессалии, Халкиду на Евбее, Коринф в Ахайе; (4) сам Филипп более всерьез, чем в шутку, называет их оковами Греции. (5) Затем впустили посланцев царя. Когда они было завели длинную речь, их прервали коротким вопросом, собирается ли Филипп уйти из этих трех городов; тут они заявили, что по поводу этих именно городов у них нет полномочий, – тем речь и закончилась. Так царские представители отосланы были без соглашения о мире, а Квинкцию была предоставлена свобода действий в вопросах мира и войны. (6) Сам же он, вполне убедившись, что сенату война не прискучила, отказался в дальнейшем от переговоров с Филиппом и объявил, что примет только такое посольство, которое возвестит о готовности царя уйти из всей Греции. Квинкций жаждал не мира, но победы.
38. (1) Царь, понимая, что спор придется решать оружием и что ему надлежит отовсюду стягивать силы, всего более беспокоился за удаленные от него ахейские города, причем за Аргос больше, чем за Коринф. (2) И он почел за благо передать их лакедемонскому тирану Набису как бы на сохранение, с тем, чтобы в случае царской победы тот вернул их, в противном же случае оставил себе. Царь написал Филоклу, который начальствовал над Коринфом и Аргосом, чтобы тот договорился с тираном. (3) Помимо того что и сама эта передача являлась подарком, Филокл добавил, что царь готов соединить браком своих дочерей с сыновьями Набиса в залог его будущей дружбы с тираном. (4) Сначала тот отказывался взять город иначе, как по приглашению самих аргосцев, если они решат призвать его на помощь. (5) Но затем, когда он узнал, что горожане на многолюдной сходке не только отвергли, но и прокляли имя тирана, это показалось ему подходящим поводом для того, чтобы их обобрать. Он велел Филоклу передать ему город, когда тот пожелает. (6) Ночью тиран тайно от всех был впущен в Аргос; на рассвете он овладел всеми господствующими позициями и запер ворота. (7) Лишь немногим из числа знати в первый миг замешательства удалось выскользнуть из города. В их отсутствие имущество их было разграблено. У оставшихся же отняли золото и серебро, а также потребовали от них очень больших денег. (8) Те, кто незамедлительно выплатил требуемое, были отпущены без глумления и истязаний; заподозренные же в утайке или сокрытии чего‑либо, подвергались, подобно рабам, истязаниям и пыткам. (9) Собрав затем сходку, Набис обнародовал два законопредложения: одно об отпущении долгов, а другое – о подушном перераспределении земли. Тем, кто жаждал мятежей, были вручены сразу два факела, чтобы распалять чернь против знати[3551].
|
|
39. (1) Овладев городом аргосцев, тиран мгновенно забыл, от кого и на каких условиях принял город, – (2) отрядив послов в Элатею к Квинкцию, и к Атталу, зимовавшему на Эгине, он оповестил их, что Аргос в его власти, и если Квинкций прибудет туда на переговоры, они, несомненно, обо всем договорятся. (3) Квинкций, чтобы лишить Филиппа и этой опоры, обещал приехать и послал к Атталу, чтобы тот, отплыв с Эгины, встретился с ним в Сикионе. (4) Сам же он, покинув Антикиру, с десятью квинкверемами, которые в эти самые дни привел с зимней стоянки на Коркире его брат Луций Квинкций, прибыл в Сикион. (5) Аттал был уже там. Он убедил Квинкция не ходить в самый Аргос, ибо следует тирану идти к римскому полководцу, а не наоборот. (6) Недалеко от города было место под названием Микеника: сговорились встретиться там. (7) Квинкций явился с братом и несколькими военными трибунами, Аттал – с царской свитой, ахейский претор Никострат – с немногими воинами. (8) Тиран ждал их там со всем своим войском. Вооруженный, в окружении вооруженных же спутников, он вышел почти на середину поля, разделявшего стороны; безоружный Квинкций вышел с братом и двумя военными трибунами. Аттала, тоже безоружного, обступили претор ахейцев и один из придворных. (9) Тиран начал свою речь с извинений, что он прибыл на переговоры вооруженным, в сопровождении вооруженной свиты, а римский командующий и царь, как он видит, безоружны: он, Набис, не их‑де боится, но аргосских изгнанников. (10) Затем, когда зашла речь об условиях дружбы, римлянин потребовал двух вещей: (11) во‑первых, прекратить войну с ахейцами и, во‑вторых, послать ему вспомогательные части против Филиппа. Помощь он послать обещал, а с ахейцами вместо мира было заключено перемирие впредь до окончания войны с Филиппом.
|
|
40. (1) По почину царя Аттала возник спор об Аргосе: он утверждал, что тиран силой удерживает город, преданный в его руки коварством Филокла. Тот возражал, что сами аргосцы позвали его для защиты. Царь потребовал собрать сходку аргосцев, чтобы выяснить это, – тиран не возражал. (2) Но, настаивал царь, сходка должна быть свободной, она призвана без вмешательства лакедемонян решить, чего хотят аргосцы, а для этого следует вывести из города гарнизон. (3) Тиран отказался вывести войска. Спор кончился безрезультатно. (4) В итоге переговоров тиран дал римлянам шестьсот критян; между ахейским претором Никостратом и лакедемонским тираном было заключено перемирие на четыре месяца.
(5) Оттуда Квинкций отправился к Коринфу и подошел к воротам с критской когортой, дабы показать начальнику города Филоклу, что тиран отложился от Филиппа. (6) Филокл и сам вышел на переговоры к римскому командующему, и когда тот стал побуждать его немедленно уйти, передав им город, ответил словами, из которых не следовало, что он отказывается, но скорее, что хочет отложить это дело. (7) Из Коринфа Квинкций переплыл в Антикиру и оттуда послал брата разузнать, как настроены акарнанцы. (8) Аттал же из Аргоса приплыл в Сикион[3552]. (9) Там государство прибавило к прежде оказанным царю почестям новые, а царь, помимо того, что он некогда выкупил для сикионцев за огромные деньги священное Аполлоново поле, и на сей раз не обошел союзный и дружественный город своей щедростью, подарив ему десять талантов серебра и десять тысяч медимнов пшеницы. С тем он вернулся в Кенхреи к кораблям.
(10) А Набис, оставив в Аргосе сильный гарнизон, вернулся в Лакедемон. Если сам он обирал мужчин, то для ограбления женщин он послал в Аргос свою жену. (11) Приглашая к себе то одну, то другую знатную женщину, то нескольких, связанных между собой родством, она увещеваниями и лестью, а когда и угрозами отобрала у них не только золото, но в конце концов даже одежду и все женские украшения.
КНИГА XXXIII
1. (1) Вот что произошло зимой. А с началом весны Квинкций вызвал Аттала в Элатию и, желая подчинить своей власти племя беотийцев, которые все еще колебались в нерешительности, двинулся через Фокиду: лагерь он разбил в пятидесяти милях от Фив, главного города Беотии. (2) Оттуда он на следующий день двинулся к городу с одним манипулом[3553]. С ним был Аттал и посольства, во множестве прибывавшие отовсюду. Гастатам[3554]легиона (их было две тысячи) он приказал следовать за собой на расстоянии мили. (3) Почти на половине дороги его встретил претор беотийцев Антифил, а горожане со стен глядели на приближение римского командующего с царем. (4) Им казалось, что вооруженных воинов при них немного – ведь гастатов, следовавших позади, не было видно из‑за изгибов дороги, петляющей по долинам. (5) Уже приблизившись к городу, Квинкций замедлил свой ход, как будто приветствуя вышедшую ему навстречу толпу. На самом же деле он задержался, чтобы подоспели гастаты. (6) А горожане, которые толпою шли перед ликтором, заметили следовавшую позади колонну воинов не прежде, чем подошли к отведенному для командующего дому. (7) Тут все оцепенели, как будто город коварством претора Антифила был предан неприятелю и будет им взят. Стало ясно, что собрание беотийцев, назначенное на следующий день, не сможет принять независимого решения. (8) Но они скрыли печаль, которую обнаруживать было бы и бесполезно, и небезопасно.
2. (1) На собрании первым стал говорить Аттал. Начав с заслуг своих предков и перечислив собственные заслуги как перед всей Грецией вообще, так и в особенности перед беотийцами, он вдруг запнулся и рухнул навзничь. (2) Аттал был слишком стар и дряхл, чтобы выдержать усилие, потребное для произнесения речи. (3) У него отнялись ноги, и пока его относили домой, собрание ненадолго прервалось. (4) Затем говорил ахейский претор Аристен, выслушанный с тем большим вниманием, что он внушал беотийцам то же самое, что уже внушил ахейцам[3555]. (5) Сам Квинкций добавил немного, он превозносил в своей речи более римскую честность, нежели силу оружия или мощь державы. (6) Потом Дикеарх из Платей[3556]внес и прочитал предложение о союзе с римлянами. Поскольку противоречить никто не осмелился, все беотийские общины, проголосовав, постановили принять это предложение и ввести его в силу. (7) После роспуска собрания Квинкций задержался в Фивах ровно настолько, насколько того требовало происшедшее с Атталом несчастье. (8) Когда стало видно, что сейчас болезнь не угрожает жизни, но лишь расслабила тело, он оставил его для необходимого лечения, а сам вернулся в Элатию. (9) Таким образом, беотийцы, как раньше ахейцы, были вовлечены в союз, а Квинкций, обезопасив и замирив свой тыл, обратил все помыслы на Филиппа и на то, как завершить войну.
3. (1) Ранней весной, когда послы вернулись из Рима, ни о чем не договорившись, Филипп объявил набор по всем городам царства. Но молодых людей сильно недоставало, (2) так как беспрерывные войны истребили уже многие поколения македонян. (3) Даже в царствование самого Филиппа очень многие пали в морских войнах против родосцев и Аттала, в сухопутных – против римлян. (4) Итак, он стал записывать в войско новобранцев шестнадцати лет; под знамена были призваны и дослужившие до отставки ветераны, сохранившие хоть немного сил. (5) Пополнив таким образом войско, царь после весеннего равноденствия стянул силы к Дию[3557]. Там он разбил постоянный лагерь и поджидал врага, ежедневно упражняя воинов. (6) А Квинкций, примерно в те же дни покинув Элатию, миновал Троний и Скарфею и прибыл к Фермопилам. (7) Там, в Гераклее, он застал собрание этолийцев, совещавшихся, с какими силами сопровождать на войну римского командующего. (8) Узнав, чт о решили союзники, Квинкций на третий день перебрался из Гераклеи в Ксинии и, расположив лагерь на границе меж энианами и фессалийцами, стал поджидать вспомогательные этолийские войска. (9) Этолийцы не замешкались: шестьсот пехотинцев и четыреста всадников пришли под командованием Фенея. Чтобы не вызывать недоумения задержкой, Квинкций тут же снялся с лагеря. (10) По переходе во Фтиотиду к нему присоединились пятьсот гортинцев с Крита под водительством Киданта и триста аполлонийцев, все одинаково вооруженные[3558], а через некоторое время – Аминандр с тысячей двумястами афаманскими пехотинцами.
(11) Узнав о выступлении римлян из Элатии, Филипп почувствовал, что решительная битва близка, и счел нужным подбодрить воинов; (12) в своей речи он сначала долго распространялся о доблестях предков, о военной славе македонян и лишь потом перешел к тому, что внушало тогда наибольший страх, но могло пробудить и некоторую надежду.
4. (1) Да, сказал он, македоняне потерпели поражение в теснинах у реки Аой – но ведь македонская фаланга трижды опрокидывала римлян под Атраком[3559]. (2) Да и в том, что не удержали эпирского ущелья, виноваты были сначала те, кто плохо стоял на страже, (3) а затем, во время самого сражения, легковооруженные воины и наемники. Фаланга же македонян и тогда выстояла, и всегда будет непобедима на ровной местности и в правильном сражении.
(4) Теперь в фаланге было собрано шестнадцать тысяч воинов, вся боевая мощь Македонского царства, а кроме них – две тысячи воинов с легкими щитами (их называют пелтастами); фракийцев и иллирийцев (это их племя именуется траллы) было поровну – по две тысячи, (5) да еще почти полторы тысячи разноплеменных наемников, да две тысячи конницы. С такими вот силами царь поджидал врага. (6) У римлян было примерно столько же, и лишь в коннице они имели перевес благодаря приходу этолийцев.
5. (1) Когда Квинкций придвинул свой лагерь к Фтиотийским Фивам[3560], он понадеялся, что глава общины Тимон предаст город. Квинкций подошел к стенам с несколькими легковооруженными и всадниками. (2) Но надежда оказалась настолько тщетной, что римляне даже были вынуждены вступить в бой с совершившими вылазку горожанами, и дело бы кончилось скверно, не подоспей из лагеря срочно вызванные пехотинцы и всадники. (3) Когда из этой опрометчивой затеи ничего не вышло, Квинкций отказался пока от дальнейших попыток взять город. (4) Он был достаточно осведомлен о том, что царь уже в Фессалии, но не знал еще, куда он направился. И вот, разослав воинов по полям, он приказал рубить лес и готовить жерди для частокола.
(5) Македоняне и греки тоже ставили частоколы, но их жерди не были удобны для переноски и не обеспечивали прочности самого укрепления: (6) деревья они срубали слишком большие и слишком ветвистые, так что нести их вместе с оружием воины не могли. Когда же этим частоколом обносили лагерь, то разрушить такую изгородь было очень легко. (7) Дело в том, что редко расставленные стволы больших деревьев возвышались над прочими, а за многочисленные и крепкие сучья было удобно браться прямо руками, (8) так что двое, много трое, юношей, напрягшись, могли вытащить один ствол, и вот уже в частоколе, как распахнувшиеся ворота, зияла дыра, которую нечем было тут же закрыть.
(9) Римляне же срубают легкие жерди, по большей части раздваивающиеся, с тремя‑четырьмя, не более, ветками, чтобы воину удобно было, повесив оружие за спину, нести их сразу по нескольку. (10) Римляне так тесно вбивают колья и переплетают ветки, что невозможно разобрать, где какого ствола ветка. (11) Концы веток настолько заострены и так между собою перепутаны, что не остается места протиснуть руку (12) и не за что ухватиться, не за что потянуть. Переплетенные ветви крепко держат друг друга, и даже если вдруг удастся вытащить одну жердь, то откроется лишь небольшой просвет и заменить вынутую жердь будет совсем легко[3561].
6. (1) На другой день Квинкций снялся с места; воины несли колья с собой, чтобы разбить лагерь в любом месте. (2) Пройденный путь был невелик, и, остановившись примерно в шести милях от Фер, командующий послал разведать, в какой части Фессалии находится неприятель и что он затевает. Царь был около Ларисы. (3) Он уже знал, что римляне от Фив двинулись к Ферам. Горя желанием как можно скорее решить дело боем, Филипп и сам пошел на врага. Он разбил лагерь в четырех милях от Фер.
(4) Назавтра легковооруженные отряды обеих сторон отправились занять холмы, господствующие над городом. Они заметили друг друга, находясь на равном расстоянии от возвышенности, которой должны были овладеть. (5) Оба отряда остановились и послали каждый в свой лагерь гонцов с известием, что вопреки ожиданиям наткнулись на неприятеля и спрашивают, что предпринять. В ожидании ответа они бездействовали (6) и были в тот день отозваны в свои лагери, так и не начав битвы. На следующий день вокруг тех же холмов произошло конное сражение, в котором царская конница была обращена в бегство и отогнана в лагерь, не в малой мере благодаря этолийцам. (7) Обеим сторонам сильно мешало поле, густо заросшее деревьями, и сады, какие бывают в пригородах, а также дороги, огороженные плетнями и кое‑где прегражденные. (8) Поэтому и тот и другой полководец решили уйти из этой местности, и оба, словно по уговору, двинулись к Скотусе[3562]: Филипп надеялся пополнить там запасы провианта, а римлянин – прийти первым и оставить неприятеля без продовольствия. (9) Целый день оба войска шли, не видя друг друга за разделявшей их цепью холмов. (10) Римляне разбили лагерь у Эретрии во Фтиотиде, а Филипп – над рекой Онхестом. (11) Даже на другой день, когда Филипп стал лагерем у так называемого Меламбия, в скотусских землях, а Квинкций – у Фетидия в фарсальской земле, ни те ни другие твердо не знали, где находится неприятель. (12) На третий день сперва хлынул ливень, а затем сгустился туман и стало темно – римляне из страха перед засадами остались в лагере.
7. (1) Филипп, торопившийся в путь, (2) не убоялся туч, спустившихся на землю после дождя: он приказал поднять знамена. Однако густой мрак и туман настолько затмили свет дня, что знаменосцы не видели дороги, а воины – знамен. Войско двигалось по неизвестно чьим крикам, словно заблудившееся ночью, походный строй смешался. (3) Перевалив через холмы, которые называются Киноскефалы[3563], македоняне разбили лагерь и выставили сильную охрану из пехотинцев и всадников. (4) Хотя римлянин оставался в том же лагере у Фетидия, он все‑таки послал десять турм конницы и тысячу пехотинцев на разведку, наказав им стеречься засады, какую в ненастный день легко устроить даже на открытом месте[3564]. (5) Когда этот отряд наткнулся на занявшего холмы неприятеля, обе стороны застыли на месте, испугавшись друг друга, а потом послали гонцов в свои лагеря к полководцам и, когда прошло первое потрясение от неожиданности, не стали долее уклоняться от битвы. (6) Она завязалась сначала между немногими вырвавшимися вперед дозорами, потом сражавшихся стало больше – на помощь оттесненным стали приходить подкрепления. Римляне оказались малочисленней, они слали к командующему гонцов одного за другим, сообщая, что их одолевают. (7) Квинкций спешно двинул на выручку пятьсот всадников и две тысячи пехоты, по большей части этолийцев, под началом двух военных трибунов. Это поправило ухудшившееся было положение римлян, (8) и вот уже с переменой счастья македоняне принялись, терпя неудачу, через гонцов просить у царя подкреплений. Но так как он из‑за павшего на землю тумана совсем не ожидал сражения в этот день, немалая часть солдат и союзников разосланы были за продовольствием. Некоторое время Филипп в страхе не ведал, на что решиться. (9) Но гонцы продолжали настаивать, а туман на горной гряде между тем уж рассеялся, и стало видно, что македоняне оттеснены на самый высокий из окружающих холмов, (10) где их защищают скорее выгоды местоположения, чем оружие. И тогда наконец Филипп решился послать навстречу опасности все свои силы, лишь бы не жертвовать теми, кто остался без защиты. (11) Он послал туда предводителя наемников Афинагора со всеми вспомогательными частями, кроме фракийских, а также с македонской и фессалийской конницей. (12) С их появлением римляне были согнаны с гряды и остановились не раньше, чем достигли равнины. (13) Главная заслуга в предотвращении повального бегства принадлежала этолийским конникам. В те времена это была лучшая конница в Греции, но в пехоте этолийцы уступали своим соседям.
8. (1) Все новые и новые гонцы возвращались к царю из сражения с преувеличенно радостными известиями, крича, что римляне в страхе бегут; и в конце концов это побудило царя выстроить к бою все войска, (2) хоть он и не желал этого, хоть и медлил, твердя, что все делается опрометчиво, что ему не нравится ни место, ни время сражения. (3) Так же поступил и римский военачальник, подвигнутый более неизбежностью битвы, чем удачным стечением обстоятельств. Правое крыло он оставил в запасе, выстроив слонов впереди знамен, а сам c левым крылом, включавшим все легковооруженные отряды, двинулся на врага. (4) При этом он ободрял воинов, напоминая, что они будут биться с теми самыми македонянами, которых, преодолев суровость природы, отбросили и разбили в эпирских ущельях, окруженных горами и реками, (5) с теми, которых еще раньше победили под водительством Публия Сульпиция, когда те заняли проход в Эордею[3565]. Македонское царство держится одной только славой – не мощью, но теперь и слава эта померкла.
(6) Как раз в это время римляне добрались до своих, которые стояли в глубине долины, – с появлением войска и полководца они возобновили битву и, перейдя в наступление, обратили врага вспять. (7) А Филипп с пелтастами[3566]и правым крылом пехоты – лучшей частью македонского войска, которую называют фалангой, – чуть не бегом приближался к неприятелю; (8) Никанору, одному из своих приближенных, он приказал следовать прямо за ним с остальными силами.
(9) Вначале, взойдя на кряж, царь нашел там оружие (его было немного) и тела врагов, он увидел, что тут была битва, что римляне отсюда отброшены и теперь сражение идет возле неприятельского лагеря; Филипп воспрял было от охватившей его радости, (10) но вскоре, когда страх перекинулся на его воинов и они побежали, он встревожился. На миг у него возникло сомнение, не вернуть ли войско в лагерь. (11) Однако противник приближался, истребляя бегущих, и спасти их можно было, лишь придя им на помощь; да и для самого царя отступление не было бы безопасным. (12) Вынужденный вступить в решающую схватку, когда часть его сил еще не подоспела, царь расположил конницу и легковооруженные отряды на правом фланге; (13) пелтастам и македонской фаланге он приказал отложить копья, длина которых стала помехой, и сражаться мечами. (14) А чтобы строй труднее было прорвать, царь снял половину воинов с переднего края и удвоил число рядов так, чтобы построение сделалось скорее глубоким, чем развернутым вширь. При этом он приказал сдвинуть ряды, чтобы воин соприкасался с воином, оружие с оружием.
9. (1) Квинкций принял в свой строй тех, кто был до этого в деле, пропустив их между знаменами и боевыми порядками, и тотчас трубач подал знак к сражению. (2) Рассказывают, что битва началась таким криком, какой редко случается услышать: оба войска издали клич одновременно, и не только те, кто был в строю, но даже оставленные в запасе и те, кто как раз вступил в бой. (3) На правом фланге местность благоприятствовала царю: он занимал высоты и в сражении одерживал верх. На левом фланге наступило полное замешательство, когда стала приближаться та часть фаланги, которая была в хвосте. (4) Середина строя (она была смещена к правому флангу) оставалась только зрителем битвы, словно не имевшей к ней отношения. (5) Подоспевшая фаланга, выстроенная скорей для похода, чем для сражения, едва вышла на кряж. (6) Квинкций и направил удар именно против фаланги, не выстроившейся еще к бою, хоть видел, что на правом фланге римляне отступали. Вперед он пустил слонов, рассчитывая, что, если побежит часть врагов, она увлечет за собой и остальных. (7) Расчет оказался верен: напуганные животными македоняне сразу же повернули назад. (8) Остальные устремились за ними; тут один из военных трибунов, действуя сообразно обстоятельствам, оставил в строю столько воинов, сколько требовалось для верной победы, а сам с двадцатью знаменами[3567]совершил быстрый обход и зашел в тыл правому крылу врага. (9) Никакой строй не сохранит порядок от замешательства, подвергшись удару с тыла, но тут неизбежное смятение усугублялось еще и тем, (10) что тяжелая и неуклюжая македонская фаланга не могла развернуться, да этого и не допустили бы те римляне, которые только что отступали от ее лобового удара, а тут принялись наседать на врага, перепуганного нападением с другой стороны[3568]. (11) К тому же теперь против македонян была и сама местность, ибо, гоня неприятеля вниз по склону[3569], они тем самым отдали кряж противнику, зашедшему с тыла. Недолгое время македонян избивали с двух сторон, а потом они почти все, побросав оружие, пустились в бегство.
10. (1) Филипп с немногими пехотинцами и конниками сперва поднялся на самый высокий холм, чтобы взглянуть, какая судьба постигла его левое крыло, (2) но затем, увидев там повальное бегство, а на всех высотах – сверкание римских знамен[3570]и оружия, он и сам покинул поле битвы. (3) Квинкций теснил отступающих, как вдруг заметил, что македоняне поднимают копья; не понимая их намерений, он несколько придержал воинов, озадаченный необычным зрелищем. (4) Затем, сообразив, что такой у македонян способ сдаваться в плен, он решил дать пощаду побежденным. (5) Но воины не поняли ни того, что враги сдаются, ни того, что именно хочет командующий, – они набросились на противника; после первых убитых остальные бежали врассыпную. (6) Царь потеряв голову умчался к Темпейской долине. Там он остановился на день в Гонне, чтобы собрать уцелевших после сражения. Римляне победителями ворвались во вражеский лагерь, рассчитывая на добычу, но обнаружили, что большая ее часть уже разграблена этолийцами. (7) В тот день было перебито восемь тысяч врагов, а пять тысяч взято в плен. Победители потеряли около семисот человек. (8) Если верить Валерию[3571], безмерно преувеличивающему все на свете числа, то врагов в тот день пало сорок тысяч, а в плен взято (здесь вымысел более скромный) пять тысяч семьсот человек да двести сорок девять знамен. (9) Клавдий[3572]также пишет о гибели у неприятеля тридцати двух тысяч и пленении четырех тысяч трехсот человек. (10) Мы же здесь не то чтобы предпочли самое меньшее число, но последовали за Полибием, писателем, который надежен во всем, что касается римской истории вообще и в особенности тех ее событий, которые развертывались в Греции[3573].
11. (1) А Филипп собрал беглецов, что, разбросанные превратностями битвы, шли по его следам, и отступил в Македонию. В Ларису он послал гонцов с приказом сжечь царские архивы, чтобы они не попали в руки врага. (2) Квинкций же, часть пленных и добычи продав, а часть предоставив воинам, двинулся в Ларису, не зная толком, куда ушел царь и что у него на уме. (3) Туда прибыл царский гонец. Предлогом к этому была просьба о перемирии, необходимом для погребения павших в битве. На самом же деле царь просил дозволения отправить к нему послов. (4) Римлянин согласился и на то, и на другое; мало того, он передал царю, что велит ему не унывать. Более всего это задело этолийцев, которые уже начали беспокоиться, жалуясь, что победа изменила командующего: (5) до битвы он имел за правило делиться с союзниками всем, и большим, и малым, – а сейчас их отстранили от любых совещаний, и он решает все сам, по собственному разумению. (6) Вот он уже ищет дружеских отношений с Филиппом; пусть все тяготы и невзгоды войны вынесли на себе этолийцы, выгоды и плоды мира римлянин присвоит себе[3574]. (7) Они и в самом деле были уже не в прежней чести, но не знали, почему ими пренебрегают, и были уверены, будто Квинкций, муж неподкупный, алчет царских даров. (8) А он по заслугам сердился на этолийцев и за их ненасытную жадность к добыче, и за надменность, с которой они приписывали себе славу победителей, (9) и за вздорную похвальбу, оскорблявшую всеобщий слух; кроме того, он считал, что в случае устранения Филиппа и крушения македонского могущества этолийцы сделаются хозяевами Греции. (10) По этим‑то причинам он и вел потихоньку к тому, чтобы их ценность и вес в глазах прочих падали.
12. (1) С неприятелем было заключено перемирие на пятнадцать дней, а с самим царем назначены переговоры. Перед их началом Квинкций собрал союзников на совещание (2) и предложил им высказываться об условиях мира. Афаманский царь Аминандр кратко выразил свое мнение: нужен такой договор, чтобы Греция даже в отсутствие римлян была в силах отстаивать и мир, и свою свободу. (3) Еще более суровым было суждение этолийцев: в краткой речи они воздали скупую хвалу справедливости и последовательности римского полководца, который с теми советуется об условиях мира, кого называл союзниками во время войны; (4) однако, сказано было дальше, он кругом обманывается, если думает, что можно достичь прочного мира для римлян или свободы для Греции, пока Филипп не убит или не лишен царства. А ведь сделать и то и другое легко – стоит лишь воспользоваться удачей. (5) На это Квинкций отвечал, что этолийцы забывают и римский обычай, и свои собственные суждения: (6) сами же они на всех предшествующих советах и переговорах всегда рассуждали об условиях мира, а не о войне на уничтожение; (7) а римляне издревле склонны щадить побежденных: недавно они согласились на мир даже с Ганнибалом и карфагенянами, явив тем выдающийся пример кротости. (8) Но даже если оставить в стороне карфагенян, – сколько раз союзники шли на переговоры с самим Филиппом, ни разу речь не шла о том, чтобы ему отречься от престола. Ужель они станут неумолимы только оттого, что он проиграл битву? (9) С вооруженным врагом надобно быть безжалостным, но с побежденным всего важнее великодушие. (10) Македонские цари представляют собой угрозу свободе греков; но если уничтожить их царство, их народ, то в Македонию, в Грецию хлынут племена дикие и неукротимые – фракийцы, иллирийцы, галлы. (11) Как бы союзники, заботясь об устранении ближайшей угрозы, не открыли дверь для несчастий куда как страшнейших! (12) Тут его прервал Феней, претор этолийцев. Он ручался, что Филипп немедленно возобновит войну, если сейчас удастся ему ускользнуть. (13) «Перестаньте раздорить там, где надлежит совещаться!– отрезал Квинкций.– Мир будет заключен на таких условиях, что он не сможет вновь начать войну».