– Э‑э, это… это Кит, – пробормотал Пит. – Ничего, что я позвал приятеля посмотреть телевизор?
– Ну, наверное… – ответил растерянный Кохлан.
Он посмотрел на Кита и обнаружил, что, судя по позе и многозначительному взгляду, тот чувствует себя в доме Кохлана едва ли не более комфортно, чем сам старик.
– Привет, Кит, – кивнул Кохлан.
Кит в ответ только ухмыльнулся.
– Я убрал все покупки, – сказал Пит. – Опять принес вам пирог со свининой и маринованными огурцами, как вы любите.
– Спасибо, Пит.
– Он был уцененный, так что вам лучше съесть его сегодня.
– Да, спасибо, Пит, – снова пробормотал Кохлан, смущенный обсуждением его финансового положения при постороннем. – Однако… послушай, Пит, я не возражаю, если ты приведешь сюда приятелей. Но не можешь ли впредь сначала спрашивать меня?
– Простите, я думал, вы дома, – ответил Пит.
– Все в порядке, ничего страшного.
* * *
Пит недолго вел себя сдержанно, и, когда Кохлан неделю спустя вернулся домой попозже – чтобы не казаться навязчивым, он иногда специально уходил, когда Пит должен был прийти с покупками, – то обнаружил с Питом уже не одного, а нескольких приятелей. Когда Кохлан, озадаченный шумом, просунул голову в дверь, он увидел четырех или пятерых парней, рассевшихся в гостиной. Один из них выглядел ровесником Пита, но остальные казались двумя‑тремя годами старше, на их подбородках пробивались пучки мягких волос, а вытянувшиеся конечности постоянно елозили, не находя себе места. Пит сидел в центре дивана и, похоже, ощущая себя куда вольготнее, чем в предыдущий раз, смотрел телевизор. Казалось, он не замечает Кохлана, да и никто из них не обращал на него внимания, и Кохлан ощутил, как его раздирают противоречивые эмоции. С одной стороны, он чувствовал, что должен выставить Пита из комнаты и попросить его забрать с собой остальных, но при этом ему не хотелось опять ставить парня в неловкое положение перед товарищами. Не дожидаясь, когда его обнаружат, Кохлан взмахнул рукой, будто забыл что‑то, повернулся и вышел из квартиры.
|
|
Он пошел к Парламентскому холму, через парк мимо легкоатлетического стадиона и обратно, в Кэмден‑таун. Мысли его блуждали от детей к прошлому. Когда он снова вернулся домой, Пит и его приятели уже ушли, но в воздухе по‑прежнему висел запах сигарет и чего‑то еще. Кохлан отворил окна, чтобы проветрить комнату, а затем плотно запер дверь и отправился спать.
Ночью, ворочаясь в постели, не в состоянии заснуть из‑за шума, доносившегося от соседей, Кохлан снова вернулся к мыслям, посетившим его во время прогулки. У него с женой не могло быть собственных детей, а потому он не представлял себе, как урегулировать ситуацию с Питом. Инстинкт подсказывал, что он все сделал правильно, но Кохлан молил Бога дать ему нечто большее, нежели инстинкт.
В 1945 году, незадолго до того, как Кохлан начал ухаживать за женой – он знал ее с младшей школы, и в юности они жили всего в трех улицах друг от друга, – у нее был короткий, но бурный роман с женатым американским солдатом, служившим в Лондоне. Когда американец бросил ее, чтобы вернуться к жене в Западную Виргинию, она просто не обратила на это внимания, словно он значил для нее не больше пары старых туфель. Но потом, через два месяца, она впала в глубокую депрессию и три недели не выходила из дома. Когда же, наконец, вышла, она была уже совсем другой – тихой и безропотной, словно полиняла, а жизнь и душа остались в старой коже. И у нее появилось время для Кохлана, тоже тихого и надежного паренька из дома по соседству. Конечно, пошли слухи, что вовсе не депрессия была виной ее затворничества, а что вслед за отъездом американца она сделала подпольный аборт, причем так неудачно, что осталась бесплодной. Кохлан, благодарный за ее внимание, не обращал внимания ни на какие слухи, хотя за всю их долгую супружескую жизнь она так и не смогла забеременеть. Даже сейчас, когда после ее смерти прошло более десяти лет, он по‑прежнему отказывался верить, что слухи были чем‑то большим, нежели злобная болтовня, придающая особый смысл их бездетности.
|
|
* * *
На следующий день они снова были в его квартире, но теперь уже без Пита. Их было трое, они курили и смотрели по телевизору шоу Джерри Спрингера.
– Что вы здесь делаете? – спросил Кохлан, изо всех сил стараясь выразить негодование, но ощущая страх.
Парни просто не обратили на него внимания, просто скалили зубы на извергающий гром аплодисментов телевизор.
– Как вы вошли? – сказал Кохлан и сделал еще один шаг.
Парни все так же ухмылялись и его не замечали.
– Я спрашиваю, как вы вошли сюда? – повторил Кохлан и встал перед телевизором.
– Эй, мужик, твой парень дал нам ключ, – наконец отозвался один из них, изогнувшись, чтобы разглядеть экран. Его мрачное бледное лицо скрывал капюшон фуфайки.
– Вы хотите сказать, что Пит дал вам ключ?
|
|
– Ну если его так зовут, – усмехнулся парень.
– Что ж, ему не следовало так поступать, – сказал Кохлан, наклоняясь, чтобы выключить телевизор. – Так что лучше бы вам уйти.
– Я же смотрю! – запротестовал другой парень.
– Эй, мужик, он дал нам свой ключ, – сказал первый. – Дал нам свой ключ и сказал подождать его здесь. Сказал, что должен что‑то купить для вас или что там еще. Так что не стоит просить нас уйти.
– Ну, и что он должен делать, когда вернется и увидит, что мы ушли? – сказал второй. – Что он скажет, когда вернется и увидит, что вы вышвырнули нас отсюда?
– Э‑э… это другое дело, – растерялся Кохлан. – Надо было сразу сказать.
И тут же почувствовал, как сжалось сердце, будто он предал Пита.
Он ощущал на себе оценивающие и осуждающие взгляды всех присутствующих, как будто именно он был тут главным злодеем. Он не знал, что делать, дыхание его становилось все более прерывистым, и, постояв немного с отсутствующим взглядом, он повернулся, вышел на кухню и уставился в окно. Грудь его сдавила чудовищная тяжесть.
Через полчаса Пит все‑таки пришел, но, когда в следующий раз Кохлан застал в гостиной его уставившихся в телевизор дружков, Пита с ними опять не было. Когда прошел час, а он так и не появился, Кохлан поднялся на кухне с табурета, приковылял в гостиную и попросил их уйти. На сей раз парни особо не возражали и, хмыкая, поволочили ноги к выходу, но старик все равно чувствовал себя униженным и оскорбленным.
* * *
В следующий раз парни включили телевизор на полную громкость, и, хотя Кохлан пару раз просил их уменьшить звук, шум не утихал. У Кохлана не было сил спорить с ними, и он не выходил из кухни. Он прождал Пита час с лишним, но больше не смог. Натянув куртку, он ушел из дома.
Он сидел на скамейке в центре квартала и наблюдал за прохожими. Вечер выдался теплый, и Кохлану здесь было уютно, спокойнее, чем при свете, – сумрак скрывал архитектурные огрехи и шрамы на теле квартала.
Он посидел еще несколько минут, а затем решил пройтись. Когда около половины одиннадцатого он вернулся домой, компания уже смылась, но оставила после себя в гостиной кучу мусора: смятые банки из‑под пива и колы, коробки от жареной курицы, окурки, неоновые бутылки с торчащими из них изжеванными соломинками. Он прибрал, как мог, и отправился в постель, окончательно решив встретиться с Питом и попросить его вернуть ключ.
Но Пит не появился ни на следующий день, ни через день, а когда он так и не пришел на третий день, Кохлан почувствовал, что его хрупкая решимость заколебалась. А потом, во время обеда, когда он искал фольгу, чтобы завернуть недоеденный сэндвич – от постоянного напряжения у него пропал аппетит, – то обнаружил нечто, снова взорвавшее его.
Стоя на стуле в кухне, он дотянулся до верхней полки, где должна была быть фольга, и нащупал там холодный пластиковый пакет. Заглянуть на полку он не мог, так что принялся шарить подагрическими пальцами в попытке понять, что это. Похоже на старую полиэтиленовую сумку, набитую льняными носовыми платками.
Он старался подтянуть пакет, но пальцы соскальзывали. После нескольких неудачных попыток ему удалось ухватить край свертка. Продвигаясь на пару дюймов за раз, он двигал пакет к краю полки. Наконец старик добился своего, и сверток полетел вниз, а из него на пол каскадом посыпались маленькие пластиковые пакетики и конвертики из фольги. Следом летел извивающийся, словно воздушный змей, черный мешок для мусора. Кохлан в изумлении смотрел на эту кутерьму. По кухонному полу разлетелось по меньшей мере две или три сотни маленьких пакетиков и конвертов.
На это потребовалось с минуту, но Кохлан видел достаточно полицейских сериалов, чтобы понять, что перед ним наркотики. На сотни, а может, тысячи фунтов. Он слез со стула и присел, не сводя глаз с ужасной кучи и думая, что со всем этим делать. Он посмотрел на часы и увидел, что уже почти пять, время, когда обычно заходит Пит. Вздохнув, он с трудом опустился на пол, сгреб все маленькие пакетики в большой мусорный пакет и положил его на стол.
Через пятнадцать минут он услышал в прихожей голос Пита, а вслед за ним еще чей‑то. Кохлан затаил дыхание, сердце его выскакивало и груди, пока он ждал, когда они пройдут из прихожей в гостиную. Он услышал, как включился телевизор, огласивший квартиру частой дробью консервированного хохота, и мгновение спустя на кухню вошел черноволосый паренек. Он посмотрел на сидящего перед набитым мусорным мешком Кохлана, и зрачки его расширились и потемнели от злости.
– Какого хрена ты тут надумал с этим делать?
– Я мог бы задать тебе тот же вопрос, – ответил Кохлан.
– Не твое собачье дело.
– Это моя квартира, – сказал Кохлан. – Это мой дом.
В этот момент в кухню вошел Пит, привлеченный повышенными голосами.
– Ты знаешь что‑нибудь об этом? – показал на мусорный пакет Кохлан.
Подыскивая нужные слова, Пит бросил взгляд на другого парня. А тот без предупреждения подошел к Кохлану и со всей силы ударил его в лицо.
Кохлан ощутил, как молния боли пронзила его хребет и пригвоздила к стулу. Слезы растворяли бьющую из носа кровь. Он покрутил головой и, потеряв сознание, рухнул лицом на пакет с наркотиками.
– Ты убил его! – взвизгнул Пит. – Ты убил его!
– Не‑е, он не умер, – сказал другой, пихнув Кохлана в плечо с такой силой, что голова старика задергалась на пакете. – Смотри, у него до сих пор идет кровь. У мертвецов кровь не идет.
– Но он может вот‑вот умереть. – Лицо у Пита побелело, язык прилип к гортани.
– Не будь ты гребаным идиотом, – отозвался второй и снова пихнул Кохлана.
Старик сполз со стула, потянув за собой пакет с наркотиками, содержимое которого высыпалось на изношенный линолеум.
Пит застыл, не отрывая глаз от старика и рассыпавшихся наркотиков.
– Ну же, давай, собирай, – прикрикнул второй.
Пит на мгновение заколебался – ноги несли его прочь, – но затем подчинился. Он сгребал наркотики в кучу и пытался уловить дыхание Кохлана.
– Давай, давай, – подгонял его дружок, пихая в бок носком кроссовки.
Пит торопливо собрал оставшиеся пакетики и побросал их в мусорный пакет. Закончив, он замотал верхушку пакета и протянул его второму. Но тот велел вернуть пакет на буфет.
– А как же мистер Кохлан?
– Он никому не скажет, – последовал ответ.
Вскоре Кохлан, более потрясенный, чем поврежденный, пришел в себя. Постепенно возвращаясь к реальности, он некоторое время оставался на полу и пытался уловить звуки присутствия в квартире посторонних. Казалось, все тихо, и он окончательно убедился, что в чувство его привела хлопнувшая дверь. Он провел рукой по окровавленной верхней губе. Кровь подсыхала, а значит, из носа уже не текла. Он с трудом поднялся и проковылял к раковине. Открыл кран и подождал, когда пойдет холодная. Сложив ладони, он наполнил их водой и прижимал к носу, пока вся вода не просочилась сквозь негнущиеся пальцы. Повторил процедуру. Когда нос и лицо вокруг него онемели, он почувствовал, что к нему возвращаются силы и сознание проясняется. Он понимал, что нужно обратиться в полицию, но знал и то, что это будет ошибкой. Он видел, что случалось с людьми, решившимися за себя постоять, и не желал себе такого. Куда чаще мучения не прекращались, а только возрастали.
Он доплелся до спальни и сменил рубашку, а залитую кровью бросил в мусорное ведро за дверью. Кровь забрызгала и брюки, но так как он купил их всего несколько недель назад, то решил не выбрасывать. Переодевшись, он пошел в ванную, чтобы рассмотреть в зеркале свои увечья. Стерев высохшую кровь фланелью, он склонился к зеркалу, чтобы взглянуть поближе. Небольшая царапина на носу и наливающийся синяк, но, помимо этого, повреждения казались минимальными, по крайней мере, снаружи.
Он вернулся в спальню и надел толстый свитер. Хотя вечер был теплый, его знобило после нападения, и руки покрылись гусиной кожей. Потом он пошел на кухню и взглянул на кровь на полу, кровавые отпечатки ладоней от пола до раковины, словно следы какого‑то большого подбитого зверя. От такой картины его затошнило, и он решил убрать кухню позже. Он вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Кохлан шел через Кэмден‑таун, по улицам, исхоженным с детства, но теперь не узнавал их. Мысли его беспорядочно блуждали и терялись в знакомых приметах его жизни. Прежде он был вполне готов к решительному противостоянию с Питом насчет позволения его дружкам использовать квартиру, но теперь просто хотел забыть, что когда‑то встретил этого парня.
Он попытался съесть омлет в кафе на Чок‑Фарм‑роуд, повозил его по тарелке, пока тот не остыл, а потом отправился к Парламентскому холму. Там он сел на скамейку с видом на стадион и стал смотреть на девушек, возящихся у ямы для прыжков в длину. Одна из девушек вдруг побежала к водяному рву на дорожке для бега с препятствиями. Воды в нем не было, но она все же прыгнула туда и, притворяясь, что тонет, завизжала, размахивая руками. Ее подруги не обращали на нее никакого внимания, так что она, в конце концов, вернулась к яме с песком.
Девушки ушли, когда начало смеркаться, но Кохлан чувствовал себя слишком усталым и растянулся на скамейке, чтобы немного отдохнуть, прежде чем отправиться в путь. Мерцающие летние звезды, усыпавшие темнеющий небосвод, напомнили ему о военном времени, когда он притащил свой тюфяк на крышу флигеля, чтобы слушать, как бомбы падают на Ист‑Энд. Несмотря на шум и опасность того, что бомбежка приблизится, он запомнил это время как время покоя, время до встречи с женой, время перед тем, как рухнул соседний дом. Уступив усталости и непрекращающейся головной боли, веки его сомкнулись, а когда он снова открыл глаза, уже светало. Удивленный, он энергично потер лицо, чтобы проснуться, и встал на ноги. Спина болела, но, когда он пошел к воротам, боль отступила. Взглянув на Кентской дороге на часы ювелирного магазина, он с удивлением обнаружил, что уже пять утра.
Войдя в квартиру, он постоял в прихожей, затаив дыхание и прислушиваясь. Минута шла за минутой, но до ушей его не доносилось ничего, кроме обычного квартирного скрипа. Похоже, он здесь один, но, чтобы убедиться, он обошел все комнаты, посмотрел в буфете, за дверями и только потом вернулся к входной двери и запер ее. Затем он вернулся в спальню и прямо в одежде забрался в постель.
Когда он проснулся, было четыре пополудни, кровать пересекал тусклый прямоугольник оранжевого света. Мгновение он не мог понять, где находится, а затем вспомнил, как уснул на скамейке, а потом и все остальное. Но в этот ускользающий миг непонимания он ощущал себя в ладу с миром. А теперь снова в груди комок. Он опять посмотрел на часы. Скоро должен появиться Пит или его дружки, а ему не хотелось при этом присутствовать. Он заторопился в ванную, чтобы проверить раны, а затем снова в спальню, чтобы надеть самую теплую и удобную одежду. На кухне он достал из ящика буфета пенсионную книжку, сунул ее в задний карман брюк и поспешил к выходу. Он бросил взгляд на торговцев наркотиками, сидящих у телефонных будок, и, купив в угловой лавке пару пирожков и пакет молока, направился в сторону Парламентского холма.
Там было несколько пенсионеров на лужайке для игры в шары, да пара средних лет силилась перекинуть мяч через сетку на одном из теннисных кортов. Кохлан остановился понаблюдать за ними, захваченный случайным проявлением их заурядной жизни, а затем направился к скамейке, где провел предыдущую ночь. Едва отвернувшись от решетки, окружавшей корт, он испугался, что скамейка может быть уже занята. Но, когда взобрался на холм и увидел, что там никто не сидит, испытал такое чувство облегчения, как будто вернулся в свою квартиру и обнаружил, что Пит с дружками решили уйти.
Ускорив шаг, он дошел до скамейки, сел и оглянулся, щурясь под еще высоким солнцем. На стадионе никого не было, никто не возился у ямы для прыжков, не за кем было наблюдать, коротая время. Но на главной дорожке женщина выгуливала собаку, и, когда Кохлан бодро с ней поздоровался, она вознаградила его мимолетной улыбкой. Давно уже не встречался он с такой реакцией и отвык от подобных поощрений. Сквозь березы на противоположной стороне стадиона и подъемные краны, что, казалось, навеки расползлись по улицам Лондона, Кохлан смотрел на заходящее солнце, пока скамейку не окутала мгла. Казалось, было чуть холодней, чем предыдущей ночью, и он поплотнее запахнул куртку. Вдобавок холм обдувал легкий ветерок, и старик подумал, что на скамейке может быть слишком холодно. Чтобы заснуть, он старался думать о чем‑то другом. Рядом с теннисными кортами было маленькое кафе, и он думал, что мог бы согреться, притулившись в уголке тамошней кухни. Но затем он вспомнил про эстрадную площадку. Не обычную эстраду со сварной оградой вокруг, а сцену с глухой стеной, обращенной к дорожке. Когда на эстраде что‑то происходило, можно было смотреть со склона холма. Если бы он мог пробраться туда, то был бы защищен и от ветра, и от людей, проходящих по дорожке. Бросив последний взгляд на угасающее за стадионом солнце, Кохлан закутался в куртку и поплелся к эстраде.
Спал он около часа. Ему снились черно‑белые существа, прыгающие с бетонного островка и непринужденно плавающие в ладу друг с другом и окружающим миром. Он долго стоял и смотрел на них с противоположного берега, пока, наконец, не собрался с духом, чтобы прыгнуть к ним. Сначала он неуклюже махал на месте оцепеневшими руками и ногами, но вскоре тоже поплыл свободно. Первое время другие существа сторонились его, но через несколько минут приняли в свой круг, а когда плавание закончилось, помогли ему забраться на свой бетонный остров. Он оглянулся на место, откуда нырнул в воду, и увидел, что оно исчезло.
На следующее утро он проснулся, чувствуя себя так, как будто провел лучшую ночь своей жизни, и зашагал домой, словно ощущал приближающуюся весну. Войдя в дом, он увидел, что дверь его квартиры распахнута. Испугавшись, что его ограбили, он ускорил шаг и заторопился вверх по лестнице. Но, когда приблизился к двери, страх сменился чем‑то другим: колоссальным облегчением, что наконец‑то он никому ничем не обязан и может делать то, что пожелает. Подойдя к двери, он остановился, прислушался, захлопнул ее и пошел гулять дальше.
Часть IV
Лондон зовет
Марк Пилкингтон
Она поскачет на белой лошади
(Mark Pilkington
She’ll Ride a White Horse)
Марк Пилкингтон – редактор и издатель журнала «Стрейндж Эттрэктор Джорнал». Писал для «Гардиан», «Фортин Таймс» «План В», «Артур» и других изданий. В настоящее время работает над полнометражным документальным фильмом и выступает с экспериментальными музыкальными группами, включая «Рагнарек», оркестр Стеллы Марис Джоун и «Дисинформейшн». Более подробную информацию см. на сайте www.angeattractor.co.uk.
Место действия – Дэлстон
Сотня настороженных глаз следила за его приближением в едко‑желтых пятнистых сумерках. Кошки окружали его со всех сторон, застывшие, будто перед броском, то ли к нему, то ли от него. Хелдон мнил себя любителем кошек, но от столь пристального внимания по его спине побежали мурашки.
Под прицепами и машинами, на гофрированных крышах мерцали огоньки кошачьих глаз, однако большая их часть принадлежала почти неотличимым друг от друга бурым тощим телам, окружившим опрокинутую пластиковую бочку, откуда полуразмороженный шмат мяса с костями сочился на разодранный газетный заголовок: «Иран. Генералы объединенных сил наготове».
Днем рынок «Ридли‑роуд» – сердце Дэлстона. Клубящийся галдеж продавцов и покупателей, где исковерканный английский Ист‑Энда, западноафриканский, индийский, русский, турецкий теснят друг друга в невообразимой толчее. Под вывесками «Детская одежда для Белоснежки», «Птица оптом на любой вкус», «Универсальная торговля от Альфы до Омеги» с прилавков предлагают ткани экзотических расцветок и дешевые электротовары наряду с бочками неидентифицируемых частей животных, незнакомыми овощами и разблокированными мобильными телефонами.
Ночью же рынок принадлежит кошкам. Они здесь повсюду. Им нет нужды драться – еды довольно для всех – скрытые тенью, они просто ждут своей очереди.
«Они, по крайней мере, не подпускают крыс», – подумал Хелдон, явно пытаясь успокоиться. Грызун длиною в фут юркнул за мусорный ящик на колесиках. Кошки не отвели глаз с незваного гостя более внушительных размеров.
– Не обращайте на меня внимания, – громко сказал он, – и спокойно возвращайтесь к обеду.
– Забудь про кошек, они просто следят за непрошеными гостями.
Низкий голос, по‑африкански тщательно выговаривающий слова, доносился из зашторенной лавки в бетонном каркасе на противоположной стороне улицы; потертая вывеска над закрытой деревянной дверью, прежде чем совсем обветшать, гласила: «Хорошие товары афр».
Кошки вернулись к своим делам. Хелдон пересек улицу и отворил дверь.
– Привет, Ани. С тех пор как я был здесь в последний раз, у тебя прибавилось кошек.
– Да, мой друг. Они, по крайней мере, не подпускают крыс, так?
Анивета улыбнулся, и мужчины обменялись рукопожатиями. Унизанная золотыми кольцами могучая лапища толстяка нигерийца поглотила одутловатую бело‑розовую ладонь Хелдона. Африканец утверждал, что ему пятый десяток, но слезящиеся глаза и дубленая кожа заставляли Хелдона думать, что он старше.
– Очень любезно с твоей стороны встретиться со мной, – сказал Хелдон.
– Так у меня вроде и выбора нет, так? Пойдем внутрь, здесь у меня голова раскалывается. – Повернувшись, Анивета пробрался сквозь ядовито желтые и зеленые ткани, свисающие с потолка, и скрылся из вида.
Плотная черная занавеска скрывала дверь в маленькую, тускло освещенную комнату. На тянущихся вдоль стен полках стояли ряды немаркированных стеклянных банок с высушенными растениями, порошками и предметами слишком изуродованными, чтобы определить их как животных, минералы или овощи. У стены напротив входа стоял массивный деревянный стол, чью поверхность покрывало то, что можно было назвать следами как научных, так и магических штудий: весы, щипцы, ступка с пестиком, пятна, следы ожогов, свечной воск.
Анивета сел на крепкий деревянный стул и выжидающе посмотрел на Хелдона.
Слабый запах ладана, перезрелых овощей и старого мяса напомнил Хелдону о первом его визите сюда. С тех пор прошло почти пять лет. В тот раз он был немного напуган, хотя ни за что бы в этом тогда не признался. Теперь же он был просто раздражен.
– У нас еще один, Ани. Но, полагаю, ты уже знаешь.
– Да, знаю. На этот раз девочка. Вы, конечно, назовете ее Евой.
* * *
Хелдон хорошо знал рынок. Немудрено, если работаешь по соседству. В основном рынок обслуживал сам себя, замкнутая система, с которой лучше не связываться. У полиции здесь были свои люди, но и у рынка, по‑видимому, были свои люди в полиции. Подержанные мобильники и прочий ворованный товар – это одно. Этим можно заниматься, не привлекая особого внимания. Но есть и другое, что невозможно не заметить. Когда торговля оружием и наркотиками становились делом уж слишком обыденным, а это случалось каждый год, некоторые из лавок подвергались налету полиции, как, например, старый паб на углу подъема Святого Марка, который, став теперь кабинетом косметолога, потерял былую популярность, но приобрел покой.
Но все это была обычная полицейская работа, а Хелдон ею больше не занимался.
Сначала он работал с дикими зверями. В основном шимпанзе, но, по случаю, это могла быть и горилла, доставленная из Конго и Габона. Итальянская девчонка панк едва не лишилась чувств при виде огромной темной пятипалой кисти, вывалившейся из бумажного пакета, когда в мясной лавке «Солнечный день» сверток вручали покупателю.
При облавах целых животных не обнаруживали, только части – головы, лапы, гениталии – по большей части слишком ценные для употребления в пищу и продающиеся исключительно для мути или джу‑джу. Колдовство. Магия. Они нарыли и еще кое‑что. Сначала полицейские приняли содержимое сумки за части детеныша шимпанзе: пальцы с содранной кожей, почерневшие и сморщенные пенис и мошонка, зубы. Но судебные медики определили, что все это принадлежало человеку.
Хозяина лавки арестовали.
Детали в прессу не просочились, но Анивета все знал. Сангома, колдун, он многое знал. Хелдону же о нем было известно лишь то, что в семидесятых он прибыл из Нигерии в Лондон, у него был паспорт Соединенного Королевства и не было судимостей. Он всегда оказывался достоверным источником сведений в вопросах этнических обрядов и традиций, а его невозмутимость вкупе с мрачноватым чувством юмора внушали Хелдону уважение, а иногда и страх.
Сначала Хелдон решил что части трупа доставлены из‑за границы. И пребывал в этой уверенности до 21 сентября 2001 года, дня осеннего равноденствия, когда у театра «Глобус» из Темзы выловили пятилетнего мальчика. Труп был обнажен, если не считать оранжевых шортов, надетых на него, как выяснилось, уже после того, как ребенок умер от потери крови. Затем голову и другие части его тела отрезал некто, точно знавший, что делает.
Они назвали его Адамом. Невыносимо было упоминать его как «труп» или «торс». Сначала они приняли его за южноафриканца, но вскрытие показало иное: в желудке мальчика обнаружили смесь глины, кости, золота и остатков единственного калабарского боба. Калабарский боб стал для расследования путеводной нитью. Он происходит из Западной Африки, где, по причине множества неожиданных смертей, им вызванных, известен как «растение конца света». Еще его использовали для выявления ведьм и лишения их силы – поскольку, съев такой боб, мог выжить лишь невиновный. Другим ключом к разгадке стали шорты. Купленные в немецком «Вулворте», они были кораллово‑оранжевыми – цвета Очун, одного из духов ориша в религии Йоруба, царицы рек и великой предсказательницы, знающей будущее и тайны женщин.
Калабарскому бобу надлежало чудовищно поднять кровяное давление мальчика с последующими судорогами и параличом при полном сознании; вопли его наполняли магию исключительной и ужасной силой. Затем ему перерезали горло и оборвали муки заключительным ударом в затылок. Убили, и началось свежевание. Из тела выпустили кровь и сохранили; отделили голову и конечности, включая то, что в мути называется атлант: позвонок у основания шеи, где встречаются нервы и кровяные сосуды.
Неповрежденные гениталии мальчика указывали на то, что убийца охотился не за ними. Ему нужна была кровь, медленно и аккуратно выпущенная из подвешенного трупа. Адам умер, чтобы дать кому‑то деньги, власть или счастье. Возможно, работорговцам, доставившим его в Лондон. Вероятно, путешествие его началось с похищения или продажи в Бенине, а далее через Германию и к этим берегам, конечной цели его маршрута.
Кто‑то заботился об Адаме до его смерти – в организме обнаружили следы лекарства от простуды. Кто знает, был ли он изначально предназначен в жертву, но, даже если не так, он закончил бы рабским трудом или проституцией. По крайней мере тогда у него остался бы шанс.
Несмотря на аресты в Лондоне, Глазго и Дублине и обвинения в торговле людьми, никто не был признан виновным в убийстве мальчика. Долгие месяцы Хелдон мучился от собственного бессилия, однако сумел взять себя в руки. В его команде это удалось не всем. Трехлетнее расследование сломало старшего детектива О’Брайена. На деле, которое могло бы стать пиком его карьеры, он заработал нервное расстройство и уволился. Хелдон был его заместителем в расследовании убийства Адама; он видел нечеловеческое напряжение и бреши, проделанные паранойей в защитной броне О’Брайена.
А теперь появился новый труп.
* * *
Анивета был прав. Они назвали ее Евой.
Девочку изуродовали так же, как Адама; туловище ее было облачено в хлопчатобумажное платье – белое с красным кантом. Четыре дня назад, пятого декабря, мусорщики вывалили ее из контейнера у химчистки на улице Белой Лошади, близ собора Святого Иакова. Ей было около шести лет.
– Что скажешь, Ани?
– Скажу, что это другое, – отозвался сангома.
– Однако медики полагают, что убита она точно так же, как Адам.