Милый бармен, которому уже хорошо за двадцать, со светлыми, взлохмаченными волосами, посылает мне озорную ухмылку.
—Что я могу сделать для тебя, сладенькая? — спрашивает он с южным акцентом, который такой же приторный, как и его внешний вид.
— Стопку текилы, — кричу я сквозь громкую музыку, переполняющую пространство. Через несколько секунд я возвращаюсь из своих блуждающих мыслей, глядя на маленький шот, появившийся предо мной на деревянной барной стойке.
— Двадцать баксов.
Я поднимаю на него глаза. Он сказал двадцать баксов?
—За шот текилы?
На его лице появляется ехидная улыбка:
— Да.
— В таком случае, это должна быть лучшая текила, которую я когда-либо пробовала.
На что он смеется.
—О, да, она такой и будет, — он снова ухмыляется, а я подношу выпивку к моему рту, подмигиваю и глотаю огненную жидкость. Этот красавчик улыбается и поднимает брови.
— Повторить?
— Следи, чтоб стакан не пустел, — теперь уже я ухмыляюсь, когда через пару секунд подношу ко рту новую стопку.
Вторая порция обжигает меньше, чем первая, отчего я чувствую, как в моем животе разливается тепло.
— Эй, там, убийца. Полегче с шотами. Сколько их уже было?
Я смотрю через плечо, вижу Сидни, стоящую позади меня. Её брови нахмурены, губы плотно сжаты.
— Только два, но кто будет их считать?
— Вот ты и будешь. Завтра ты возвращаешься на работу или забыла?
— Я бы хотела.
Я машу рукой, чтобы привлечь внимание бармена.
— Еще одну.
— Ева, ты должна остановиться.
Она подходит ближе, положив свою руку на мою, чтобы попытаться остановить меня.
— Я не хочу, —раздраженно говорю я.
— Ева, что с тобой происходит?
Повернув голову, я поднимаю на нее бровь.
—Что ты имеешь в виду? Разве девушка не может пойти в бар и выпить?
— Мы знакомы больше двух с половиной лет, почти столько же живем вместе, и ты никогда не вела себя как любительница выпивки. Конечно, признаю, мы пили коктейли, но и то после работы, а не ходили в бар, чтобы пропустить стаканчик на сон грядущий. Какая тебе после этого работа на утро? Ну, это совсем на тебя не похоже. Я имею в виду, я все понимаю, но...
Я закрываю глаза и выдавливаю стон.
— Я просто хочу спать, Сид. Сегодня я снова навещала маму, и это было ещё хуже, чем обычно. Ей было очень плохо. После визита к ней, я не хочу думать о том, что у меня снова будет очередная бессонная ночь, или еще хуже...
Я останавливаю себя вовремя, чтобы не наговорить лишнего, что я пытаюсь таким образом заглушить голоса и не увязнуть в очередном ночном кошмаре. Она не сможет понять этого.
Сидни протягивает руку и берет мою. В ее глазах забота, как будто она слышит слова, которые я не озвучиваю.
— Алкоголь не избавит тебя от кошмаров, детка. Думаю, что пришло время обратиться к кому-нибудь.
— Может быть, — шепчу я.
И все равно ищу взглядом бармена, поднимаю руку, чтобы подать знак, что я хочу продолжить.
Мое тело свободно. Нет никакой скованности. С каждым выпитым мной шотом «милый бармен» становится «горячим барменом». Кажется, его зовут Остин, и его шутки все смешнее и смешнее, пока я не сгибаюсь пополам в приступе смеха.
— Ты готова ехать домой? — спрашивает у меня Сидни.
— Неа, —хихикаю я, после очередной шутки Остина.
— Я просто не могу оставить тебя здесь.
Сидни прищуривает глаза, а я подмигиваю ей.
— Я буду в порядке. Остин позаботится обо мне.
—Это-то меня и беспокоит.
Я смеюсь, и Остин ухмыляется.
Сидни приближается ко мне и шепчет на ухо:
— Ты уверена?
— Абсолютно. Я буду в порядке. Иди домой спать.
Где я, черт побери?
В голове все стучит, словно работает отбойный молоток. Во рту сухо и губы слиплись, когда я их открываю. Как будто я наелась мела. Неприятный вкус. Противно. Я пытаюсь потереть лицо, прогоняя сон, но вместо этого обнаруживаю потеки на подбородке, сущий кошмар.
Может, текила не такая уж удачная идея.
Тем не менее, это сработало. С алкоголем, просочившимся в мою кровь, я отключилась, даже несмотря на то, что не в своей постели. Первый раз за последние несколько недель у меня был полноценный ночной сон.
Сажусь, осматривая себя. Я полностью одета и в постели одна. Слава Богу. Возможно, все не так уж плохо. Не то, что я бы не наслаждалась ночью в постели с Остином, но мне не хотелось быть при этом в стельку пьяной и ничего не помнить после.
Выйдя из комнаты, я осматриваюсь в чужой квартире. Он храпит, свернувшись калачиком на диване. Я даже не удосуживаюсь попрощаться. Ситуация и так достаточно неудобная для меня, принимая во внимание то, что вчера я была сильно пьяна. Черт, надеюсь, я не наговорила всяких глупостей, или еще хуже, опозорилась. Сидни и мне, возможно, следует подыскать другой бар.
Парень спит, но вдруг начинает бормотать, как будто он вот-вот проснется. Я воспринимаю это как сигнал, чтобы побыстрее убраться за дверь.
Нью-Йорк довольно спокойное место в шесть утра, пока еще темно. Единственный звук —мягкий гул проезжающих мимо такси. Это напоминает мне о звуках машин, которые можно услышать только в ночной тиши. Когда я возвращаюсь в свою квартиру, похмелье начинает отступать. Звуки и архитектура зданий меня отвлекают. Меня буквально завораживает сложная структура каждого дома, мимо которого я прохожу. Они как отпечатки пальцев, ни одно здание не похоже на другое. Каждое строение уникально и по-своему красиво.
Оказавшись на своей улице, я прибавляю темп. Рабочий день начнется уже через несколько часов, и необходимо попасть в офис до девяти, а мне еще нужно в душ и собраться.
Спустя час я готова к выходу. Поскольку у меня был перерыв, я решила приехать пораньше и сделать максимум работы. Но я отстаю от намеченных планов, и вот уже бегу, стараясь не попасть в самый час пик. Тяжело дыша, я прохожу турникет охраны, а затем спешу к лифту. Он открывается практически мгновенно.
Такое чувство, что сейчас у меня начнется судорога. Мышцы дергаются, глаза слезятся, я подаюсь вперед, сутуля плечи, припадая трясущимися руками к холодной металлической поверхности стены. Мне приходится столкнуться лицом к лицу со своим страхом. Возвращаюсь в место, которое так сильно напоминает мне о моей утрате, кажется, будто кто-то вновь вскрыл рану на моем сердце. Нацепив улыбку на лицо, я стараюсь обуздать эмоции и выхожу в холл. Но моя улыбка лишь фикция. Это ложь. Она показывает, что я в порядке. Но я не в порядке. Каждая улыбка это мольба. Каждая улыбка это молитва, чтобы никто не увидел мою боль. Чтобы никто не понял, как сильно я страдаю после смерти Ричарда.
Мое сердцебиение учащается. Я в порядке. Я буду в порядке …
Это странно — быть здесь. Все в корне неправильно. Душа компании ушла, и в то время как люди вокруг меня смирились, я не могу игнорировать его отсутствие. Ричард был не только боссом, он был во всех смыслах жизнью этой компании. Теперь он ушел, это место выглядит как оболочка того, что было раньше. Это как если бы мне нужна подсказка, чтобы понять происходящее. Само по себе ничего не изменилось, но все по-другому.
Я следую вглубь офиса. Дымка печали задерживается на лицах нескольких человек, которые уже здесь. Краем глаза я замечаю, что они смотрят, изучают, обсуждают. Они шепчутся и задаются вопросом, где я была. У меня большое желание заползти в нору и спрятаться. Вместо этого, с полной решимостью я расправляю плечи. Говорю «доброе утро», направляясь к своему столу, и надеюсь, что они не могут увидеть меня через мою маску.
В течение следующих нескольких часов я отвечаю на все письма, которые пришли за эти две недели, пока я отсутствовала. К счастью, Сидни помогла мне, выполняя кое-что из моей работы, пока меня не было. Без нее мне никогда бы не справиться со всем этим, учитывая мое состояние после похорон.
Как будто мои мысли магическим образом выманивают ее, и я вижу, что Сидни идет прямиком ко мне.
— Эй, ты в порядке? Я не видела тебя этим утром. Во сколько ты вернулась? Ты... — она наклоняется вперед, ближе ко мне.
— Ты пошла домой к тому бармену?
Я издаю стон.
— Да, — ее глаза расширяются, но я качаю головой. — Не было ничего такого.
Я поднимаю руки и разминаю виски.
— Ты с похмелья? У тебя болит голова?
— Я в порядке. Она действительно почти не болит. Просто немного неприятное ощущение, — кладу руки обратно на свои колени, чтобы доказать, что я в порядке. — Извини, если я напугала тебя. Я не должна была оставаться. Мне следовало пойти домой вместе с тобой.
Я вздрогнула от воспоминания о прошлой ночи, и о количестве выпитого, меня передернуло, надеюсь, это было не заметно, но судя по выражению на лице Сидни, понимаю, что она это видела.
— Я ушла оттуда рано утром. Постаралась не разбудить тебя, когда вернулась домой, а потом приехала сюда, — открываю следующее письмо и начинаю громко стонать. — Боже, сколько же их ещё осталось. Спасибо. Без тебя я бы совсем пропала.
— Если тебе что-нибудь понадобится, я здесь. Как ты, кстати? Здесь все нормально? — ее голос понижается, и я знаю, что она обеспокоена из-за офисных сплетен, которые обязательно распространятся после моей выходки на похоронах.
— Не знаю. Думаю, в порядке.
Сидни наклоняется.
— Это нормально — не быть в порядке.
Когда я не реагирую, она протягивает руку, чтобы сжать мою.
— Думаю, тебе действительно нужно с кем-то обсудить это. У тебя же есть визитка, которую тебе дал врач в больнице. Пожалуйста, подумай, может, стоит ему позвонить? В этом нет ничего плохого — попросить о помощи. Очень тяжела потеря близкого человека.
Воспоминание о Ричарде заставляет мое сердце ёкнуть.
— Я просто не уверена, смогу ли рассказать про это, а с мамой, которая всегда нуждается в моем присутствии, не уверена, что будет время, понимаешь?
— Ты должна начать ставить себя на первое место. Ты самый сильный человек, которого я знаю. Заботиться о своей матери — это не легко. Может быть, теперь пришло время найти кого-то, кто научит тебя заботиться о самой себе. Тебе всегда было трудно открыться людям, поговорить о ней, но думаю, что пришло время попробовать. Думаю, что это все к лучшему. Нет больше никаких оправданий, Ева.
— Дело не в этом, — качаю я головой.
— Тогда в чем?
Я открываю рот, чтобы ответить, но слова не идут. Холодный пот выступает на лбу и сердце ускоряется. Резкая боль пробегает вниз по моей руке. Я протягиваю руку через плечо и разминаю спазм мышц в районе левой лопатки.
— Мы можем поговорить об этом дома?
— Да, конечно, — шепчет она и морщит нос. — Ой, я забыла тебе сказать. Майкл созвал после обеда совещание. Все боятся, что их уволят.
Все ясно, Майкл теперь исполнительный вице-президент агентства. Если он собирает общую планерку — это очень важно. Она пожимает плечами, прежде чем вернуться к своему столу, который прямо по диагонали от моего.
Я достаю последний проект, работаю и пытаюсь отвлечься, но ожидание сводит с ума. Стены словно сжимаются вокруг меня. Как бы я хотела, чтобы Ричард был здесь.
Я потягиваю руки над головой и зеваю. Я сижу за столом уже в течение нескольких часов. Рассматриваю чашку холодного кофе на своем столе, но боюсь, что этот трюк не сработал. Взглянув на часы, понимаю, что не только проработала весь обеденный перерыв, но и могу опоздать на встречу. Мои каблуки глухо стучат по мраморному полу, пока я иду в конференц-зал.
Когда я вхожу в ярко освещенную комнату, большинство сотрудников, включая Сидни, уже там. Садясь рядом с ней за длинным столом из органического стекла, который охватывает весь центр комнаты, я смотрю в панорамное окно с видом на Парк-Авеню. Снова идет снег. Мокрые хлопья льнут к поверхности соседних зданий, и я теряюсь в белой дымке.
Приглушенные звуки эхом разносятся по комнате, и я перевожу свое внимание назад, к центру стола. Атмосфера стремительно меняется, когда Майкл Дюран входит в зал. В воздухе повисает напряжение.
Ощутим страх.
— Добрый день, и спасибо всем, что пришли. Это будет короткая встреча. Я просто хочу затронуть некоторые слухи, которые появились в последнее время. Нет, мы не закрываемся, — говорит он резко, и все дружно выдыхают. — Однако, будут изменения. В течение ближайших нескольких недель адвокат огласит завещание Ричарда, также есть другие важные моменты, но сегодня мы не станем это обсуждать. Понимаю, это звучит довольно расплывчато, и я хотел бы дать вам больше информации, но, к сожалению, пока это все, что я могу вам сказать. Все это время я буду исполнять обязанности главного. Как вам известно, у Ричарда в компании был пассивный инвестор, поэтому, пока они решают, кто займет пост генерального директора, с любыми вопросами можно обращаться ко мне.
Когда он, наконец, перестает говорить, то смотрит на меня. Одновременно все глаза в комнате следят за его взглядом. Кажется, все они подозревают, будто я что-то знаю.
Я действительно знаю, но им я этого не скажу.
После того, как Майкл уходит, зал погружается в обсуждения. Сидни поворачивается ко мне, и я пожимаю плечами.
Кто-то хватает меня сзади за плечи. Моя спина напрягается, поскольку я поворачиваюсь, чтобы увидеть стоящего там Барри. Большинство тех, кто работает на The Stone Agency, работают командой, Барри же не привык плясать под чью-то дудку. Он всегда сдержан и предпочитает работать в одиночку. Мы никогда не ладили.
— Привет, — говорит Барри, но зрительного контакта нет. Он никогда никому не смотрит в глаза. — Ты знаешь, кто это будет?
— И тебе привет, Барри.
Он начинает постукивать по ноге пальцами.
— Он же все тебе говорил. Ты должна что-то знать.
— К сожалению, не смогу вам помочь.
Он хмурится от моих слов, но прежде, чем он пытается надавить посильнее, я ухожу. Пока не поговорю с мамой, я и правда ничего не знаю, но, даже если бы и знала, то не поделилась бы с этим прихвостнем.
Глава 5
Ева
Неделя высасывает из меня все силы…
Меня часто охватывает страх, кошмары проникают в мой сон, а аппетит ухудшается.
Но сегодня суббота.
Так что сегодня хороший день.
Все лучше, чем ад, который я переживаю, вернувшись на работу. Сарафанное радио, охватившее Stone Agency, порождает много слухов, работать становится невыносимо, и это ещё один повод уговорить Сидни составить мне компанию пропустить по стаканчику. Она не судит меня за количество выпитого алкоголя, которое помогает мне уснуть. Работа становится напряженной и для нее, поэтому она не против выпить вместе со мной.
После того, как я пустилась во все тяжкие на прошлой неделе, проснувшись в квартире Остина, я пытаюсь убедить Сиди найти другой бар, но она говорит, что мне нужно набраться мужества и пережить это. Что нужно сорвать пластырь и вести себя естественно, и это не будет странным, потому что именно так будет правильно. В итоге я так и делаю. Остин отнесся спокойно к моему появлению. Он даже купил нам по рюмочке, чтобы сгладить ситуацию.
После перезагрузки мой телефон начинает звонить. Это моя мама. Я не могу сейчас с ней общаться. Перевожу ее звонок на голосовую почту, переодеваюсь в другой, более праздничный наряд. Одевшись, я направляюсь вниз по улице к своей любимой закусочной. После всех потрясений и возвращения на работу я совсем забыла про свой еженедельный ритуал. Надеюсь, что это маленькое отвлечение и возвращение к старым привычкам поможет мне вернуться к обычной жизни.
«Райская трапеза» славится своими изумительно вкусными вафлями с шоколадной крошкой и начинкой из хрустящего безе. Ну, может быть, не всемирно известной, но в Мюррей-Хилл это было единственное место, в которое стоило зайти.
Как только я оказываюсь у знакомой двери, в кармане вибрирует мой телефон, на экране высвечивается неизвестный номер. Я настораживаюсь. Кто бы это мог быть, особенно в субботу утром? Звонок с неизвестного номера для меня всегда предвестник плохих новостей.
— Алло.
Это из клиники Синай-Грейс. Мне нужна Ева Гамильтон.
Мой пульс ускоряется и отдается шумом в ушах.
— Да, это я. Что случилось? Что-то с моей мамой?
Пожалуйста, скажите, что с ней все в порядке. Пожалуйста.
— Ваша мать была доставлена сегодня после побочной реакции на одно из ее лекарств.
Меня охватывает чувство вины, наполняя мои вены отчаянием. Вот почему она звонила. Она нуждалась во мне, а я отправила ее на голосовую почту.
— Я сейчас приеду.
Завершаю разговор. Даже не спрашиваю, в каком она отделении, какой номер палаты. А в палате ли она? Я просто бегу. Я бегу так быстро, как только могу, чтобы помочь моей маме.
Уже через тридцать минут я в приемном покое больницы и направляюсь прямиком к стойке информации.
— Моя мать была доставлена сегодня, — я тяжело дышу.
— Имя? — спрашивает дежурный, даже не глядя в мою сторону, выражая тем самым полное безразличие.
— Лора Гамильтон.
На моих глазах она вводит данные в компьютер, и с каждым нажатием на кнопки клавиатуры знакомое первобытное чувство страха, которое я стараюсь все время контролировать, грозит вырваться наружу.
— Ее сейчас как раз перевели в палату, — наконец-то отвечает администратор, и я так отчаянно хочу, мысленно умоляю ее побыстрее назвать мне номер палаты. Я теряю столько драгоценных секунд, прежде чем смогу убедиться, что с ней все в порядке.
К тому времени, когда женщина говорит мне, где я могу найти мою мать, я безумна в своем отчаянии. Развернувшись, бегу по коридору, затем поднимаюсь на лифте наверх. Стук моих каблуков эхом разлетается по коридору, пока я ищу палату моей матери. Когда я, наконец, оказываюсь внутри, у меня подкашиваются ноги.
Она бренно лежит на кровати. Ее кожа покрыта потом и в свете больничных ламп выглядит тусклой и серой. Я сажусь возле кровати и беру ее крошечную руку в свою. Все, что от нее осталось, это кожа да кости. На секунду все внутри меня замирает, разум и тело онемели. Время останавливается, пока я слежу за ее дыханием. Я молча благодарю Бога, что не потеряла ее, ведь я уже потеряла отца и не так давно Ричарда.
Она — все, что у меня есть. Она не может покинуть меня.
В моих глазах слезы. Это уже слишком. Все это слишком тяжело для меня.
Моя спина напрягается, мышцы сводит, и мягкий жужжащий звук появляется в ушах. Это моя неминуемая погибель.
Я вижу ее. Она показывает свою уродливую голову, готовясь к нападению. Воздух. Мне нужен воздух.
Необходимость повернуться и бежать становится всеобъемлющей, она подталкивает меня к движению, унося меня из дверей палаты в коридор. В спешке я запутываюсь в чем-то, начинаю задыхаться и падаю на пол. Такое ощущение, будто я тону в воде и пытаюсь прорваться сквозь толщу воды и выбраться на поверхность.
Белые костяшки пальцев, сбивчивое дыхание, удушье.
Повсюду густой туман, какой бывает в дождливый день, он парит надо мной, туман в моей голове. Все темнеет, я больше ничего не вижу.
Меня поглощает это место, я увязла.
Каждый глоток кислорода обжигает, и мое дыхание, по-прежнему неровное, больше похожее на всхлипы.
Быстрее, быстрее, еще быстрее, и я боюсь, что могу задохнуться.
Пространство все еще давит на меня.
Стены вокруг, моя одежда — все сковывает, меня, я словно в тисках, и это причиняет боль.
Моя грудь сжимается, и я чувствую, как кто-то трогает мою левую руку, прощупывая пульс.
Где я?
Что со мной происходит?
Мое сердце.
У меня сердечный приступ?
Я умираю.
— Ты в порядке? — голос пробивается сквозь туман в моей голове. Я быстро моргаю. — Мне нужно, чтобы ты вдохнула через нос... один, два, три. Очень хорошо, теперь выдох через рот... один, два, три.
Я вдыхаю и выдыхаю.
Его голос четкий все время, пока он говорит мне:
— Вдох. Один, два, три. Выдох…
Мои руки трясутся, пот покрывает всю кожу. Его низкий голос продолжает меня успокаивать. Он вытаскивает меня из тьмы на свет. Реальность возвращается, я понимаю, что нахожусь в больнице, стою на коленях в коридоре рядом с палатой моей матери. Глядя вниз, замечаю, что мои руки все еще дрожат, остаточное явление после приступа.
— Она в порядке? — спрашивает другой голос.
— Она будет в порядке, — поясняет все тот же низкий голос. Так и будет, и я ему верю.
Вдох — выдох, вдох — выдох.
Все ещё в оцепенении, я, тем не менее, чувствую чьи-то руки, они касаются моей спины, направляют вверх, помогая подняться.
— Просто дыши. Ты можешь сделать это. Еще несколько шагов.
Его успокаивающий голос направляет меня, заставляя следовать его указаниям. Когда мы достигаем места назначения, мне выдвигают стул, и я сажусь.
Я поднимаю голову, и сердце в груди замирает.
Предо мной стоит психолог из больницы — из этой больницы. Врач с невероятно голубыми глазами, с глазами, в которых можно потеряться, если ты слишком долго в них смотришь. Замерев, я пытаюсь выровнять дыхание и стараюсь вести себя перед ним спокойно. Отворачиваюсь, избегая его пристального внимания. Почему именно он должен был найти меня? Я ощущаю жжение на своих щеках. Я хочу исчезнуть. Я не могу смотреть на него. Мне нужно уйти.
— Посмотри на меня, — медленным движением я поднимаю подбородок.
В его глазах нет никакого осуждения, только беспокойство. Воздух спокойно проникает в мое тело, и я принимаю его, делаю выдох, потом еще один.
— Доктор Монтгомери, — шепчу я, больше для себя, чем для него.
Он слышит меня и кивает, продолжая оценивать меня опытным взглядом. Интересно, помнит ли он, кто я. Если помнит, то связано ли его внимание с беспокойством обо мне или же это часть его профессии.
— Да? — он садится напротив меня. Небольшая складочка между его бровями заставляет меня жалеть, что я могу услышать его мысли прямо сейчас, потому что то, как он на меня смотрит, меня нервирует.
— Вы помните меня? Я…
— Я помню тебя, — он перебивает меня твердым голосом, но я вижу легкое замешательство.
Выражение на его лице вызывает озабоченность, и, похоже, он борется с собой, не зная, как реагировать на меня.
— Тебе уже лучше? С тобой все в порядке? — его голос смягчается.
— Я в порядке, — я дергаюсь вперед. — Моя мать? Где моя мама?
— Она в порядке. До сих пор спит.
Я облегченно выдыхаю, наконец, понимая, где нахожусь. Мы сидим в небольшой комнате. Флуоресцентный свет мерцает надо мной, от чего я щурюсь. Обстановка соответствующая, чтобы пациент чувствовал себя уверенно в кабинете доктора.
— Почему я здесь?
— У тебя был приступ паники в коридоре, так что я подумал, было бы разумно отвести тебя в более комфортное и уединенное место.
Между нами повисает тишина. Он явно задумался, и я не могу не задаться вопросом, о чем он думает. Глаза у него добрые. В них читается забота и утешение. Как будто он может чувствовать мою боль, излучать симпатию, живущую в океане синего цвета его глаз, что ярко сияет в свете раннего утра.
На выдохе он отводит свой взгляд. Его поза становится более отстраненной, более официальной. Я закусываю губу. Проходит целая вечность, прежде чем он продолжает говорить.
— Были ли у тебя еще приступы, после того, как ты покинула больницу?
Горячий румянец распространяется по моим щекам, когда я опускаю подбородок. Прямо сейчас я чувствую себя очень неуютно.
— Не надо стыдиться, — его голос нежный, он снимает излишнюю напряженность, и я расслабляюсь. — Если ты не возражаешь, мы можем поговорить об этом, или ты уже начала работать с терапевтом?
— Нет, — бормочу я себе под нос.
Он выглядит так, будто хочет что-то сказать, отругать меня за то, что я так плохо забочусь о себе, но воздерживается.
— У тебя все еще есть моя визитка?
— Да, — пищу я.
— Воспользуйся ей, Ева.
Когда я, наконец, могу встать и уйти, все, что я в состоянии сделать, это покачать головой. У меня нет слов, чтобы выразить то, что я сейчас чувствую. Этот человек лишил меня дара речи.
Глава 6
Престон
Я сижу у себя в кабинете, уставившись на эту чертову стену с тех пор, как она уехала. Прошло несколько часов после ее приступа паники в коридоре больницы, а я все еще сижу здесь и думаю о ней. Ее слова, ее слезы и ее взгляд по очереди всплывают в моей памяти. Это отбрасывает меня обратно, в нашу предыдущую встречу, в тот самый раз, когда я впервые увидел ее тревоги и печаль. Забытое ощущение, чувство, которое я не вспоминал уже долгое время, снова находит свой путь в мою кровь. Буря. Неистовые ветра несут вниз, и я боюсь, что буду охвачен и разрушен.
Это чувство, которое я скрываю, это глубоко укоренившееся чувство вины. Вину, которую, как я думал, что уже искоренил. Но эти чувства неуместны. Они не принадлежат ей. Нет. Они принадлежат кому-то другому. Той другой. Той, которой я никогда не помогал, никогда не спасал.
Мне нужно уйти. Исчезнуть и молиться, чтобы она никогда не обратилась ко мне.
Вместо этого мои слова предают мои мысли.
Я велел ей связаться со мной… снова.
Почему я это сделал? Потому что я дурак и был плохо подготовлен к этой встрече. Когда я столкнулся с ней в прошлый раз, мне показалось, будто вселенная играет со мной злую шутку. Прошло уже несколько недель с тех пор, как она была здесь, и так и не перезвонила мне. Я успокоился и уже почти смирился с этим.
Меня не приняли в расчет.
Я запускаю руки в волосы и тяну до боли.
Бл*!
Теперь я загубил к чертям все возможности. Теперь я не могу заставить себя уйти.
Почему она так сильно похожа на нее?
Она мое наказание?
Мое покаяние…
Глава 7
Ева
Прикусив свою нижнюю губу, жду, когда мама проснется. Я подтягиваю ноги к груди, обхватываю их руками и наблюдаю за ней. Она всегда была такой? Или было время, когда она была молодой и счастливой? Неужели смерть моего отца так на нее повлияла? Судьба мне тоже такое уготовила? Что, если смерть Ричарда станет для меня катализатором? Мне суждено стать такой же?
Я никогда не понимала свою мать. Легче было судить, чем сочувствовать ее бедам, но последние события будто открыли мне глаза. Теперь я знаю, как быстро страх может взять верх.
Протянув руку, я беру ее ладонь. Что сделало тебя такой, мама? Это должно быть нечто большее, чем просто смерть моего отца. Интересно, сможет ли она когда-нибудь сказать мне, что ее преследует. В ее глазах так много боли. Она отказывается говорить об аварии, в которую попал отец. Она отказывается что-либо объяснять. И я пока тоже не готова озвучить свои собственные страхи, мои кошмары, так как же я могу винить ее? Как я могу судить, если иду по той же темной и извилистой дороге?
Не могу.
Мысленно я возвращаюсь к доктору Монтгомери и тому, как он почти умолял обсудить с кем-нибудь проблемы, терзающие меня изнутри. Что-то было в его глазах, то, что заставило меня поверить, что, возможно, он знал, о чем говорил. Следы от усталости на его лице говорили о грусти, глубокой печали, и мне захотелось выяснить больше об этом человеке. Поговорить с ним. Узнать что-нибудь о нем.
Мягкий стон разлетается по палате, возвращая меня к реальности. Мышцы на лице моей матери дергаются, веки подрагивают. Когда ее глаза, наконец, открываются, она смотрит на меня непонимающе, как будто пытается понять, что она здесь делает.
— О, слава Богу, — кричу я.
Слезы, словно дождь, льются из моих глаз.
Я прижимаюсь к ней и плачу, в моем теле больше не осталось никаких эмоций. Рыдаю, словно очищаясь от всего этого, и едва могу приподнять свою голову. Но все же нахожу в себе силы и ищу ответы в маминых глазах. Почему мы здесь? Почему она делает это с собой?
— Что с тобой происходит, мама? — мои слова произнесены шепотом, и ее зрачки расширяются. — Почему ты делаешь это с собой? Ты убиваешь себя.
— Я не стою слез, — бормочет она. — Если бы ты знала, ты бы не плакала.
А потом ее веки закрываются. Ни ответов, ни разъяснений, ничего. Ещё больше путаницы — это все, что я получаю.
Проходят часы, но я ничего не помню. Я потеряна в моем собственном горе и беспокоюсь о ней, поэтому, когда вошедшая медсестра говорит мне, что время посещений вышло и всем пора отдыхать, я, наконец, всматриваюсь и замечаю, что город за окном окутан тьмой. Придет день, и моя мама будет в порядке. Или, по крайней мере, сегодня она в порядке. Кто знает, что принесет нам завтрашний день.
С нежностью целую ее в щеку, покидаю палату и еду домой. Я не задерживаюсь, чтобы поговорить с Сидни. Я слишком устала, и нет сил, чтобы решать какие бы ни было вопросы, которые она, возможно, хотела сегодня обсудить. Вместо этого я иду прямиком в душ и смываю грязь, которая покрывает мою кожу.
Я без сил, устала, полностью опустошена.
Капли теплой воды придают мне сил, хотя они могут только снаружи очистить меня, им не смыть печаль, которая до сих пор остается внутри меня.
Выбираюсь из душа, открытая дверь в комнату Сидни манит меня войти и рассказать обо всем, что произошло сегодня, но когда я заглядываю, вижу, что она спит, и я решаю ее не беспокоить. Вместо этого направляюсь в свою комнату и ложусь в кровать. Выпустив весь кислород их легких, я хватаю свою книгу и пытаюсь отвлечься от всех проблем, которые принес мне этот день.
Мое тело дергается вперед.
Мокрая от пота одежда прилипла к моим исхудавшим конечностям.
Опять этот запах.
Это всегда так. Запах, витающий в комнате, как будто я застреваю в ночном кошмаре.
Медь. Всегда медь.
Дверь с грохотом ударяется о стену, звук удара рикошетом разносится по комнате.
— Ты в порядке? — глаза Сидни светятся в темноте моей комнаты, когда она бросается к моей кровати.
— Я… Я не знаю.
Я вытираю влажные щеки тыльной стороной руки и откидываюсь на подушку.
Один и тот же сон.
Всегда тот же проклятый сон.
— Ты кричала так громко, что кровь стынет в жилах. Я так испугалась. Опять кошмар?
— Да, но я... Я никогда не могу вспомнить, о чем он. Когда я открываю глаза, все исчезает. Какие-то обрывки и запах...
Все мое тело дрожит, я в панике и не знаю, что со мной происходит.
— Шшш, ты в порядке, — воркует подруга, потирая мою спину. — Это, должно быть, просто плохой сон.
Она продолжает круговыми движениями растирать мою спину, и мое дыхание восстанавливается.
— Я хочу, чтобы это прекратилось, — мои плечи опускаются в поражении.
— Ты думаешь, что это из-за смерти Ричарда?
Я поворачиваюсь, чтобы наши глаза встретились.
— Честно? Я не знаю.
— Может, хочешь поговорить об этом? Ты хоть что-то можешь вспомнить?
— Я не знаю, про что говорить. Я не могу вспомнить. Это всегда так ярко, но когда открываю глаза, остается только запах... и, наверное, мой крик.
— Должна признаться, с каждым днем все становится хуже и хуже. Твой крик все ужаснее, и это тянется уже больше недели... Я вижу, что тебя это тоже пугает. Достаточно этого дерьма. Ты должна с кем-нибудь поговорить. Думаю, тебе нужно позвонить психиатру.
— Я не могу пойти к нему, — я скрещиваю руки на груди, опускаю голову и закрываю глаза.
— Почему?
Я не отвечаю.
— Что ты скрываешь от меня?
Неуверенно, я поднимаю голову и встречаюсь с ней взглядом.
— Ну, я вчера столкнулась с ним в больнице, когда пришла к маме, — стараюсь себя контролировать.
— Подожди, больница? Что твоя мама делает в больнице? — удивленно моргает она. — Почему я слышу об этом только сейчас?
— Я не рассказала тебе об этом прошлым вечером, мне очень жаль. Я просто не смогла.
Она изучает меня с любопытством, затем опускает взгляд, и я задаюсь вопросом, может, она обиделась?
— Хорошо...
Сидни выпускает воздух из легких, явно расстроенная тем, что я скрыла от нее информацию.
— Это…
— Ну, тогда тебе следует обратиться к кому-нибудь другому, — она снова смотрит на меня, и между ее бровями появляются две морщинки.
— Я больше никого не знаю, — содрогаюсь при мысли о необходимости с кем-то говорить, особенно с ним.
— Слушай, я поспрашиваю, но если не смогу никого найти, тогда ты позвонишь ему.
Я соглашаюсь с тем, что она говорит, и неохотно киваю.
— Спасибо, Сид, — мой подбородок дрожит. — Это очень много значит для меня.
— Конечно. Ты моя лучшая подруга. И, как я уже сказала, если не найду другого врача, ты должна будешь позвонить ему.
— Ладно, я поняла. Спасибо.
Сидни переводит взгляд на часы, потом снова смотрит на меня.
— Уже почти шесть. Хочешь встать и позавтракать?
— Ты должна вернуться в постель. У тебя нет причин, чтобы так рано бодрствовать.
Она улыбается.
— Я уже проснулась. Мы можем купить вафли. Знаю, что ты не откажешься.
Конечно, не откажусь, я издаю слышимый вздох, и она смеется.
— Ты искушаешь меня, — подмигиваю я.
Выпрыгиваю из постели и направляюсь в ванную, чтобы принять душ и привести себя в порядок.
Когда мы, наконец, заходим в закусочную, Сидни открывает дверь, и колокольчик оповещает о нашем прибытии.
Все занято.
— Дерьмо, — говорит она. — Думаю, мы должны подождать.
Как правило, ни один из нас не заглядывал сюда в такую рань, поэтому мы не ожидали подобного. У стойки большая очередь, оглядываюсь и не вижу ни одного свободного столика. Знакомый запах веет в воздухе. Ваниль, кофе и пряный аромат муската.
Без предупреждения мой пульс учащается, когда я мысленно отматываю время, это было лишь несколько недель назад. В последний раз я была здесь... с Ричардом. Я была здесь с ним. Его присутствие повсюду. Его смех просачивается сквозь пространство.
— Эй, малыш.
Он наклонился, подарил мне теплые объятия и сладкий поцелуй в лоб.
— Ричард, — воскликнула я сквозь смех. — Мне двадцать четыре. Ты не можешь называть меня малыш.
— Уверен, что могу. Ты всегда будешь для меня «малышкой».
Он засмеялся, а я послала ему огромную улыбку и закатила глаза.
— Отлично.
— Кроме того, я не могу демонстрировать покровительство в офисе. Это единственный раз, когда я могу тебя так называть.
Все, что я могла сделать, это покачать головой. Он был прав. Ричард не мог проявлять себя на работе, и я представила себе, если бы он называл меня так в офисе, остальные сотрудники это неправильно поняли бы.
— И я же не вижу тебя каждый день на работе. И обычно, когда мы видим друг друга, это либо в офисе или в присутствии твоей матери. У нас даже не было времени толком поговорить, а все из-за твоего повышения в прошлом месяце. Так как ты относишься к тому, что стала теперь координатором?
— Это переходный момент. Я до сих пор нервничаю, так же, как и на начальном этапе. Это немного непривычно, учитывая наших клиентов, но мне нравится.
— Хорошо. Ты действуешь грамотно, ты ведь знаешь.
Его похвала заставила меня улыбнуться.
— Я не чувствую этого. Порой я едва могу вспомнить, что мне следует говорить.
— Поверь мне. Я видел много координаторов, которые после становились исполнительными директорами. Соглашусь, что не каждый способен справиться с новыми обязанностями, но у тебя есть к этому стремление. Ты отлично справишься на новом месте.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я верю в тебя.
Я позволила его словам проникнуть в меня, они заставили меня поверить в себя. Они дали мне надежду, что я добьюсь успеха.
— Спасибо.
— Хватит о работе. Сегодня суббота. Что ты запланировала на день?
— Мы с Сидни идем в новый ресторан, открывшийся в Митпэкинг (прим. Митпэкинг — исторический район на западе Нижнего Манхэттена).
У Ричарда появились небольшие морщинки на лбу. Это было почти незаметно, но я увидела это. Я подумала, с чем связана эта проблема. Сидни всегда была хорошим другом для меня и прекрасным работником. Впрочем, Ричард всегда, так или иначе, игнорировал ее. Однажды я спрошу его, но не сегодня. Сегодня был хороший день. Мы поговорили с мамой, она была в приподнятом настроении, когда я зво<