Мои глаза сканируют листы предо мной. Семь страниц. Семь долбанных страниц вопросов. Начиная с самой примитивной информации, ведущей к...
Я просматриваю немного дальше по списку, вижу вопросы про семью. Сердце замирает в груди. Неужели он не может просто отказать мне в приеме, а не заставлять отказаться по причине моего нежелания отвечать на эти вопросы? Представляю, как переверну страницу, а там окажутся знаки и пятна чернил, которые я должна буду описать.
Охарактеризуйте ваши достоинства? Что это? Я устраиваюсь на работу?
Каковы ваши методы решения проблем? Я должна записать перечень?
Есть ли проблемы со сном? Понятно же, я не была бы здесь, если бы могла разобраться со всем этим.
Просматриваю дальше по списку...
Отметить.
Отметить.
Отметить.
Пожалуйста, не проблема. Господи, чем я занимаюсь?
Вы принадлежите к какой-либо религии или духовной секте?
На этом вопросе я поднимаюсь со своего места.
Я ухожу отсюда.
Это смешно.
Пока двигаюсь к двери, слышу скрип. Оглядываюсь через плечо, и мои глаза расширяются, когда я вижу человека, стоящего передо мной.
Как так получается, что каждый раз, когда я его вижу, у меня захватывает дух? Я никогда не видела более красивого мужчину. Он великолепен. Но даже это слово не может описать его полностью. Он высокий. Его сильное подтянутое тело возвышается над моим хрупким. Этот мужчина, его присутствие...
Он выглядит внушительным. Как будто он один может заставить мир сойти со своей оси.
Доктор Монтгомери прищуривает глаза и продолжает смотреть. Это нервирует и в тоже время волнует. Но он встряхивает головой, момент потерян. Расправив плечи, он направляется ко мне.
— Привет, Ева.
Мое имя соскальзывает с его языка, словно плавная мелодия. Возможно, таким прекрасным баритоном следует петь.
— Здравствуйте, доктор, — отвечаю я тихо.
Он тянется вперед и берет мою руку.
— Приятно видеть тебя снова. Но, пожалуйста, знаю, что я твой доктор, но ты можешь называть меня Престон, — он замолкает, как будто неуверен. — Если это позволит тебе чувствовать себя более комфортно.
О чем я думала, решив прийти к этому человеку? Я отчаянно пытаюсь разобраться со своим дерьмом, но этот парень... Нет. Он слишком шикарен. Мне нужно встретиться с кем-то постарше — намного, намного старше. Может быть, с мужчиной лет семидесяти, который носит крошечные очки в проволочной оправе.
Престон посылает мне небольшую улыбка, и, я клянусь, у меня в животе просыпается тысяча бабочек.
— Пожалуйста, проходи в мой кабинет.
Другая его рука указывает на дверь рядом с тем местом, где мы стоим. Она приоткрыта и внутри темно. Зловеще.
— Хм, ладно.
Чувствую, что моя рука, по-прежнему заключенная в его руке, тяжелеет.
Мое тело не может двигаться, замерло. Я застываю на месте. Готовая сбежать. Готовая снова зарыть свою голову в песок и притворяться, что мне не надо быть здесь. Я смотрю в сторону выхода, а затем снова на него, и встречаюсь с ним взглядом.
Его полные губы растягиваются в утешительной улыбке.
— Все будет хорошо. Не волнуйся, нет ничего необычного, — шепчет он, но ни одна часть моего трясущегося тела не верит ему.
Инстинктивно пячусь спиной к двери, расцениваю свои варианты: уйти и позволить страху завладеть мной, или последовать за этим человеком.
Наши тела близко, мы в нескольких шагах от его кабинета. Он резко останавливается, и я чуть не врезаюсь в него, когда он включает там свет. С широко раскрытыми глазами я осматриваю его кабинет, а потом снова смотрю на него. Его присутствие заполняет небольшое пространство. Он притягивает, и мои внутренние барьеры вновь выстраивают стену. Как я могу говорить с человеком, один вид которого лишает меня душевного равновесия? Он поглощает весь кислород из воздуха, просто стоя рядом.
Мое дыхание становится рваным, когда я двигаюсь далее в комнату. Втягивая воздух маленькими порциями, я стараюсь очистить свою голову. Мне нужно сделать это. Я должна остановить кошмары, и это мой единственный вариант, поэтому мне нужно блокировать мою тягу к этому человеку.
— Почему бы тебе не присесть на диване? — говорит он, когда идет к столу, который находится вдоль дальней стены, и берет блокнот.
Я сижу на красном бархатном диване и смотрю вверх, понимая, что он за мной наблюдает, пока я усаживаюсь. Его глаза отслеживают каждое мое движение, он садится поудобнее в кресло напротив журнального столика.
Положив блокнот на колени, он вытягивает руку и запускает пальцы в волосы.
— Ладно, — он говорит так, будто собирается с мыслями.
Мое сердце сильнее бьется груди, пока я жду начало разговора. Мое дыхание громкое, я нахожусь в ужасе, пока в моем животе все сжимается, лицо горит, а на лбу выступает пот.
— Просто дыши, — бормочет он. — Это будет несложно. Обещаю. Сначала я задам тебе очень простые вопросы и сделаю для себя пометки того, что ты скажешь, чтобы после мне было легче воскресить это в своей памяти. Все в порядке?
Я кусаю губу.
— Да, все в порядке.
— О, и, пожалуйста, не стесняйся прервать меня в любой момент, и, если ты решишь, что нужно сделать паузу, мы сможем остановиться, когда пожелаешь.
Сглотнув, я киваю.
— Итак, давай начнем немного с того, когда началась твоя тревога, что привело тебя в больницу и немного о том, что привело тебя сюда сегодня.
— Разве мы не можем поговорить о чем-нибудь попроще?
У меня вырывается нервный смешок, и я замечаю, как правый уголок губ доктора приподнимается в полуулыбке, отчего на щеке появляется маленькая ямочка.
— Можем, но в чем тогда прикол нашей первой встречи? — шутит он, и мои плечи расслабляются. — Так, как ты себя чувствуешь сегодня?
Я наклоняю голову и думаю, что ответить.
— В порядке. Устала. Не выспалась, — признаю я на вздохе.
Он кивает.
— Это я могу понять. Нервничала сегодня?
— Да. Думаю, немного было.
— Что-то еще, что тебя тревожило?
Кусаю нижнюю губу и терзаю ее до боли. Престон берет ручку и делает заметки на листке бумаги, затем переводит свой пристальный взгляд на меня.
— Попроще? — улыбается он.
Я киваю.
— Вы всегда жили в Нью-Йорке?
— Хм, да. Я имею в виду, что не родилась в городе, мы переехали сюда, когда я была маленькой, — уточняю я.
— О, тогда где ты родилась? — он наклоняется вперед, отодвигая свою записную книжку, и внимательнее изучает меня.
— Я из Лонг-Айленда, родилась там.
— А ты работаешь? Или учишься?
— Я работаю в маркетинговом отделе в Stone Agency. Это фирма, оказывающая полный спектр услуг. Мы специализируемся в моде и развлечениях.
— Очень интересно.
— Да, мне нравится, — пожимаю плечами, выдавливаю подобие небольшой улыбки, на что он смеется.
— Звучит немного скучно. Вот быть психотерапевтом — это гораздо интереснее.
Он подмигивает, поднимая мне настроение, и это работает, потому что теперь я смеюсь, уходит напряжение из мышц, и я расправляю плечи. Когда мой смех прекращается, он становится серьезным и выпрямляет спину.
— Готова к сложному вопросу? — спрашивает он, и я киваю. — Давай обсудим твой первый визит в больницу. Это не трудно?
Его голубые глаза встречаются с моими.
— Полагаю.
— Для того, чтобы это сработало, ты должна доверять мне. Можешь ли ты сделать это? Можешь довериться мне?
— Не уверена, что смогу, но я попробую. Ну, как известно, я попала в аварию. Очевидно, после меня доставили в больницу.
Я слишком смущена, чтобы рассказать ему обо всех панических атаках и ночных кошмарах, так что молчу и пытаюсь придумать, что еще сказать. Слышу, как на заднем фоне тикают напольные часы.
Доктор Монтгомери тянется через стол, берет очки и надевает. Он поправляет их, пока они точнее садятся на его нос, и затем смотрит вниз на бумаги. Когда он смотрит вверх, я клянусь, мое сердце останавливается. Смотрю в его глаза, понимаю, что то, как он носит эти очки, выглядит... сексуально.
Он слишком идеален.
Он упирается руками в подлокотники кресла и изучает меня.
— Ты в порядке? Что происходит?
Я пытаюсь себя успокоить, проклиная за то, что так явно поддаюсь его обаянию.
— Хм, я просто нервничаю. Напугана. Отчасти... я не знаю. Потеряна? Я не уверена, должны ли мы обсуждать все это и то, как ты помог мне тогда.
— Это нормально, особенно для тех, у кого такая консультация впервые, — уверяет он меня.
— Ну, это хорошо, буду знать. Счастлива быть хоть в чем-то нормальной, — резко отвечаю я.
Нет ничего нормального в моей панике, когда я думаю о том, чтобы озвучить мои кошмары и страхи перед этим мужчиной. Намного проще было в больнице, когда я думала, что никогда не увижу его снова.
— Нормально — это просто определение, которое мы используем для себя, чтобы обозначить рамки, Ева. В нашей беседе не может быть рамок, — подмигивает он, и я на удивление высоко оцениваю этот небольшой жест, потому что, увидев его улыбку, улыбаюсь в ответ. — Поэтому, думаю, нам следует начать с самого начала. Я часто прихожу к выводу, что большинство проблем связано с этим. Единственное решение — установить причину и следствие, понять с чего все это началось.
— Возможно.
— Как насчет того, чтобы ты рассказала немного о своей семье?
Мгновенно мои мышцы напрягаются. В любое время темы, касающиеся моей мамы, вызывают спазмы у меня внутри. Я люблю ее, но быть ее основным опекуном в моем возрасте достаточно трудно.
— Моя семья — это только моя мама и я, — пытаюсь улыбаться, но вместо этого мои губы дрожат, выдавая меня.
— Где твой отец?
— Он умер в результате несчастного случая, когда я была маленькой, — хочу растаять, притвориться, что меня здесь нет, отступить за границы своего разума.
— Сколько тебе было? — его голубые глаза, нежные и искренние.
— Четыре, — отвечаю я, прежде чем успеваю себя остановить.
— Это, должно быть, было тяжело для тебя.
— Честно говоря, я даже не помню его. Большинство моих детских воспоминаний — это мама и я. И Ричард, конечно. Не помню, говорили ли мы о нем в больнице. Он был лучшим другом моего отца, — делаю глубокий вдох. — И ещё он был моим шефом.
— Так ты знала Ричарда очень близко?
— Он фактически вырастил меня. Это были его похороны, когда я уже уезжала после прощания и попала в аварию.
Знакомое чувство страха давит на сердце. Все мое тело напрягается. Вскоре появится боль в спине, после перейдет на грудь. Это словно удар кинжалом между лопаток, и я пытаюсь растереть эту боль.
— Очень сожалею о твоей потере. Если ты не возражаешь, я спрошу, как это произошло?
— У него случился сердечный приступ. К тому времени, когда... я нашла его.
Убираю руку со спины и прижимаю ее ко рту, чтобы сдержать рыдания.
— Знаю, это, должно быть, тяжело для тебя. Хочу, чтобы ты сделала глубокий вдох. Можешь это сделать? — я пожимаю плечами. — Как это случилось?
— Помню, что звонила ему, но он не ответил. Мне нужно было забрать кое-что у него для совещания. Я как раз была у мамы. Он... он жил в том же здании, где и она. Когда я добралась к нему, то нашла его уже мертвым. Я... Я помню все как в тумане, на грани потери сознания. Позвонила 911, даже вернулась к матери, чтобы рассказать ей. Я была убита горем и не могла полноценно оценивать происходящее.
— Так, когда именно ты перестала оценивать? Что ты помнишь?
Я делаю медленный вдох и выдох, чтобы не начать задыхаться.
— Когда я снова увидела его тело, но уже в гробу. Вот когда это произошло. До этого я все ещё отказывалась верить в происходящее. Но в тот момент реальность ударила меня, и я поняла, что Ричард мертв.
Слезы льются из моих глаз, и я пытаюсь их вытереть.
Престон берет ручку и строчит что-то в своем блокноте.
— Это был первый раз с момента смерти твоего отца, когда ты присутствовала на похоронах?
Я киваю.
— Я знаю, что ты была маленькой, когда умер твой отец, но ты что-нибудь помнишь?
— Нет.
Доктор снова быстро пишет, а я очень хочу заглянуть через его руку и прочитать, что он там написал. Когда Престон кладет свою ручку в сторону, поднимет глаза, и наши взгляды встречаются.
— Ты сказала, что он был тебе как отец. У него были отношения с твоей матерью?
— О, Господи, нет. Ей едва хватает сил передвигаться, чтобы почистить зубы. В ее жизни не было места для нового мужчины.
— А какие у тебя с ней отношения?
— Напряженные. Утомительные.
— Не хочешь рассказать мне немного про это?
— Я должна говорить про это сегодня?
Пожалуйста, скажи нет.
— Нет, нет, — о, слава Богу. Услышав, что мне необязательно рассказывать сегодня то, что я не готова, я облегченно вздыхаю и расслабляю мышцы спины. — Есть какая-то тема, что-то конкретное, что вызвало дискомфорт, потому что мы это обсуждали?
— Мне — нет. Не совсем, — нервно улыбаюсь я.
— Тогда, как насчет того, чтобы попробовать поговорить еще немного? Если будет тяжело, мы можем остановиться.
— Ладно, — шепчу я.
Проходят минуты, и мы меняем тему, говорим ни о чем. Это легче, чем говорить о моей матери или душераздирающе обсуждать тему похорон Ричарда. Мы не говорим о моем отце. Мы говорим на простые, обыденные темы. Темы, которые заставляют меня чувствовать себя комфортно. Темы, которые заставляют меня улыбаться. Но в конце концов эти темы заканчиваются, и я замечаю, что доктор Монтгомери смотрит на часы. Понимание того, что наша встреча подходит к концу, оставляет меня со смешанными чувствами. Я все равно радуюсь тому, что сделала, мне будет не хватать комфорта, который я почувствовала во время нашего общения. Хорошо, что есть такие люди, которые могут выслушать, дать совет и наставления, в которых я так отчаянно нуждаюсь после смерти Ричарда.
Это было хорошо. Прийти к нему было правильным решением. С плеч словно сваливается небольшой груз.
— Сегодня ты провела большую работу. И сделала ты это действительно хорошо. Первый шаг — самый трудный. Но у тебя получилось.
Престон улыбается и берет со стола черный кожаный блокнот. Когда я тяну к нему свою руку, наши пальцы соприкасаются. Мягкая кожа его большого пальца задевает мою, это отзывается румянцем на моих щеках, когда доктор передает мне блокнот.
— У меня есть для тебя небольшое задание.
— Задание?
— Да, я хочу, чтобы ты вела дневник. Записи о том, как ты себя чувствуешь. Если паническая атака начинает формироваться, запиши первые признаки. Неважно, что ты думаешь, или что чувствуешь в тот момент, я хочу, чтобы ты записывала, договорились?
— Ты будешь читать это после? — пожалуйста, скажи нет. Пожалуйста!
— Я буду просить тебя, чтобы ты читала мне, о чем написала, так мы сможем определить твои триггеры, но нет, сам я читать не буду (прим. Триггер (от англ. trigger) — событие, вызывающее у человека, больного ПТСР, внезапное репереживание психологической травмы, само по себе не являющееся пугающим или травматичным. Больные посттравматическим стрессовым расстройством обычно всеми силами сторонятся встреч с триггером, стремясь избежать нового приступа. Чаще всего триггер является частью травмирующего переживания: плач ребёнка, шум машины, нахождение на высоте, изображение, текст, телепередача и т. д.).
Это я могу принять, пока буду уверена, что смогу выбрать то, что говорить ему.
— Хорошо. Я сделаю это.
— Отлично. Кроме этого, я отправлю по электронной почте несколько методов и практик, как бороться с наступающей паникой.
Я смеюсь над его предложением.
— Я просто представила себе обновленные устаревшие методы, которыми ты заставишь меня воспользоваться.
— Нет, ничего подобного.
На мгновение на его губах появляется улыбка, но только на мгновение, потому что он тут же берет себя в руки, и маска профессионала возвращается. Неважно, насколько мало это было, но я уже скучаю по его улыбке.
— Там будут примеры техники дыхания и визуализации упражнений. Еще оставлю тебе информацию о нескольких группах поддержки, на которых можно поприсутствовать, если сочтешь необходимым. Веришь или нет, но есть много людей, которые после перенесенного горя страдают от похожих панических атак. Возможно, захочешь пообщаться с другими, кто прошел через подобное.
Престон склоняет голову над столом. Я наблюдаю, как он строчит что-то на обратной стороне визитной карточки, поднимает и передает мне.
— И, если будет необходимость, я написал тебе мой прямой номер. Пожалуйста, не стесняйся позвонить мне.
Иметь его номер опасно. Мысль о телефонном звонке... Я никогда не смогу воспользоваться им. Если только я это сделаю, боюсь, никогда не захочу остановиться.
— Я даже не рискну это сделать, доктор Монтгомери.
— Возможно не сейчас, но, может, наступит время, когда ты будешь нуждаться в этом.
Надеюсь, что он не прав.
Я стараюсь написать Сидни сразу, как только выхожу, но она не отвечает, так что я возвращаюсь домой.
— Как все прошло? — кричит она из гостиной, пока я закрываю дверь.
Роняю ключи на столик, повернув голову в ее сторону. Иду в гостиную, она бросает в сторону журнал, который читала, и наклоняется вперед, очевидно, ожидая, когда я начну рассказ.
— Хорошо, — бормочу я.
— Ты должна мне все рассказать. Вы выяснили причину твоих кошмаров?
— Сид, это была моя первая консультация, — невозмутимо говорю я. — Неужели ты думаешь, мы выяснили это так быстро?
Она морщится.
— Ну, и о чем вы тогда говорили?
— Он спрашивал о моей работе. Я рассказала ему о маме.
— Ты сказала ему о своей маме? — в ее огромных глазах шок.
— Ну, я рассказала ему, что моя семья — это только я и она, вот и все.
— О-о.
— Это было странно, Сид. Рассказывать кому-то свои проблемы.
— Что-нибудь еще?
Я издаю стон.
— Боже мой, Сидни, я не успела открыть дверь, и ты уже устроила мне допрос с пристрастием, — сажусь рядом с ней на диван. — Я умираю с голоду. Может, закажем что-нибудь?
— Да, конечно.
— Что закажем?
Достаю свой телефон и просматриваю номера доставки, сохраненные в нем.
— Пицца?
— Пицца — это хорошо. Итак, это все, что я получу? Странно.
— Да. Ты же понимаешь, я не знала, о чем говорить и чего ожидать, что странно.
— Итак, в принципе, ваше первое общение было похоже на первое неловкое свидание, верно?
— Это именно то, на что это было похоже.
И да, это было почти оно. Этот неловкий момент, когда ты смотришь на парня и думаешь «Господи, он всегда такой красивый?». Только это было не свидание. Он — мой врач, так что сейчас подобные мысли неуместны.
— Говоря о первом свидании... Он все еще такой же горячий, как и раньше?
— О Боже, Сид! Оставь меня в покое! — я смеюсь и кидаю в нее подушку.
Она делает вид, что напугана.
— Хорошо, я собираюсь принять быстрый душ.
— Ладно, я останусь здесь и закажу пиццу.
Подруга посылает мне воздушный поцелуй.
— Спасибо.
Сидни выходит из комнаты, потом смотрит через плечо и открывает рот, чтобы сказать что-то, но я останавливаю ее.
— Иди в душ, от тебя пахнет.
На что я смеюсь.
Как только она уходит, я откидываюсь на спинку дивана, и мои мысли возвращаются к моей терапии. Боже, надеюсь, что это поможет.
Порывшись в сумочке, я достаю блокнот и прищурившись, смотрю на него. В этом нет ничего необычного.
Запись в дневнике:
Я ненавижу, что я должна делать это. Не уверена, что это будет реально работать. Ну, у меня не было приступа паники, так как я получила этот дневник всего несколько часов назад. Что же вместо этого мне написать про свой первый раз. Черт, звучит не очень хорошо. Слава Богу, доктор Монтгомери не будет это читать.
Первая паническая атака. Моя первая паническая атака произошла на похоронах Ричарда. Я понятия не имею, с чего это началось. Минуту назад я была там, и затем перенасыщение кислородом, и я прихожу в себя после аварии. Я помню мелочи.
Я помню свое учащенное сердцебиение.
Я помню, как холодный пот выступает у моих бровей.
Я помню, что потерялась в своих мыслях.
Потом я ничего не помню.
Отодвигаю свой блокнот и смотрю на слова, которые написала. Описание того, что я чувствую, немного меня успокаивает, как, собственно, стихают и чувства. Они не владеют мной. Доктор Монтгомери, очевидно, больше, чем просто красивое лицо. Он знает, о чем говорит.
Может быть, еженедельные консультации с доктором — это не так уж и плохо.
Глава 10
Престон
Какого хрена я делаю? Я не должен был разговаривать с этой девушкой, не говоря уже о лечении. Я знал, что это случится; я пытался подготовить себя, но ничто не могло подготовить меня к тому, что я чувствовал, когда она сидела в кабинете напротив меня.
Это было так, будто из моих легких выкачали весь кислород. Я знал прямо там и тогда, что это не нормальное состояние. На секунду, когда наши взгляды встретились, я знал, что мне нужно сказать ей, чтобы она ушла. Ушла и не возвращалась. Она слишком похожа на Слоан и, все же, она отличалась от нее. В первую секунду, как она заговорила, это стало более очевидным, насколько разными они были. Слоан была слабой, но эта девушка… Ева Гамильтон... Она не может видеть этого, но она одна из самых сильных людей, которых я когда-либо встречал.
Смотрю в окно, кажется, что вот-вот выпадет снег. Холодный и угнетающий, как и все снаружи, такое чувство, будто стены моего офиса сжимаются. Вновь всплывают мои прежние проблемы. Я стискиваю зубы. Именно такие чувства эта девушка пробуждает во мне. Она заставляет меня вспоминать. Она напоминает мне обо всех моих неудачах, ошибках и недостатках, но больше всего ее присутствие напоминает мне о том, что я потерял.
Телефон, зазвеневший на моем столе, вытаскивает меня из моего внутреннего смятения. Определитель номера показывает, что это мой старший брат. Интересно, что ему нужно в это время дня. Обычно он слишком занят, чтобы поговорить в рабочее время. Я поднимаю трубку, но не успеваю ничего сказать, потому что он произносит одну фразу, которая наносит мне удар в живот.
— Ты мне нужен.
Твою мать.
— Для чего? — спрашиваю я. — Что случилось?
— О, Боже, ничего серьезного, — он смеется на том конце линии. — У нас годовщина, а я был так занят на работе, ну, и, забыл.
— Ничего себе, ты забыл про юбилей? Это довольно низко даже для тебя.
— Тебе не обязательно напоминать мне, какой я, черт побери. Но хорошая новость в том, что она никогда не узнает правду обо мне. Я весь день думал над тем, что бы придумать. Решил, что мне понадобится твоя помощь.
— Так чем я могу помочь?
— Я удивлю ее поездкой в следующем месяце.
— И?
— Мне нужно, чтобы кто-то присмотрел за детьми. Сможешь? — он испускает долгий выдох.
— Все, чем могу. Ты же знаешь это.
— Да, знаю. Спасибо, Прес.
Повесив трубку, все, что я могу сделать, это покачать головой. Я в шоке, что он забыл. Это вообще не было похоже на него, поэтому не могу остановить улыбку, которая расползается по моему лицу, понимаю, как сильно он постарался, чтобы исправить свою ошибку. После Слоан мне не для кого было так суетиться. Никто не затрагивал мое сердце. Снова. Такая любовь дает мне веру, что, возможно, однажды я найду кого-то, ради кого стоит снова всем рискнуть.
Глава 11
Ева
Запись в дневнике:
Все казалось неправильным. Мое сердце с перебоями билось в груди. Я не могла это контролировать. Мое тело мне неподвластно. Мое сердце сжималось сильнее. Я чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.
К тому времени, как я добралась до ванной, мое дыхание участилось. Каждый раз, когда я представляла, что мне нужно будет рассказывать, как я попала в аварию, я теряла дар речи. Страх сушил мне рот так, что немел язык. Все, что я могла сделать, это ждать, когда пройдет приступ панической атаки.
Я сижу после тяжелого рабочего дня в холле для посетителей, наблюдая за дверью и признаками жизни за ней. Стану ли я когда-нибудь иначе к этому относиться? Прошла неделя. Неделю назад я нашла в себе силы, чтобы войти в это здание и попытаться выяснить, что же со мной происходит. Неделю назад я приветствовала доктора Монтгомери в моей жизни, избавляясь от бремени, и он начал очищать мою душу. Проходят секунды, а мои мысли продолжают плыть по течению, и я не могу не задаться вопросами о моем новом психологе. Кто этот мужчина? Что им движет? В тот момент, когда знакомые признаки паники начинают формироваться, я прогоняю мысли прочь. Просто думать о нем и о нашей предстоящей встрече — это уже вызывает во мне панику.
— Мисс Гамильтон, доктор готов вас принять, — я оглядываюсь на ассистента, и она указывает в сторону его кабинета. — Он сказал, что вы можете войти.
Вынимаю руку из кармана пальто, направляюсь к двери доктора Монтгомери и открываю ее. Он заканчивает телефонный разговор и движением руки указывает мне занять место на диване.
— Хорошо, солнышко. Конечно, я буду там. Я не пропустил бы такое ни за что на свете, — на его лице появляется улыбка, которая не только касается его глаз, но также затрагивает его душу. — Тоже люблю тебя.
Услышав слова, которые вырвались у него словно от эмоций, меня обуревает странное чувство. Оно очень похоже на ревность, но это не так. Я не знаю этого человека настолько, чтобы ревновать.
Нет, я просто завидую таким чувствам. Когда кто-то любит тебя, вы принадлежите кому-то, когда ваша душа тянется к другой душе.
После того, как Престон вешает трубку, его взгляд все еще наполнен тем чувством, которого мне так не хватает.
Безусловная любовь.
— Прости, сегодня день рождения моей племянницы. В эти выходные у нее праздник.
Его племянница. Я выдохнула, не осознавая, что задержала дыхание.
— Ей повезло иметь такого дядю, как ты.
— Мне повезло не меньше.
Тепло его улыбки эхом отражается в голосе, и в этот момент я вижу его с другой стороны. Это заставляет меня доверять ему больше, вызывая во мне больше симпатий.
— Ну, как ты сегодня?
— В порядке. Было много работы. Сложности с моей мамой. Чувствую себя выжатым лимоном, — признаюсь на выдохе.
— Что еще не так?
Я рассказываю ему обновленную информацию обо всем, что произошло с тех пор, как я была здесь в последний раз. По определенным причинам, я умалчиваю про кошмары. Я просто не готова озвучивать это, пока меня волнует так много других вопросов. Доктор слушает с неподдельным вниманием и записывает. Как только я заканчиваю, он отодвигает свой блокнот в сторону и пристально смотрит на меня.
— Давай поговорим о Ричарде. Можем ли мы это сделать? Или нужна минутка?
Полагаю, что он спрашивает о моем внутреннем состоянии.
— Я могу сделать это.
Престон расслаблено выдыхает, должно быть, он ждал мою ответную реакцию на этот вопрос, а затем наклоняется вперед.
— Ты говорила, что Ричард был лучшим другом твоего отца. Он всегда был частью твоей жизни?
— Сколько я помню, Ричард всегда был рядом.
Мое сердце сжимается каждый раз, когда чувствую, что начинается паника, я концентрируюсь на широких плечах доктора Монтгомери, на том, как он дышит, и это успокаивает меня.
— Только он?
— Если говорить о маме... Ну, скажем так, она не справилась со смертью отца. Появился Ричард, чтобы помочь мне, — мой голос звучи низко и глухо.
Доктор склоняет голову.
— Мне нужно, чтобы ты подробнее рассказала о своей матери.
Меня пронзает вспышка страха. Когда я говорю, губы дрожат.
— Она потеряла его, замкнулась. Это все, что я знаю. По отношению ко мне она всегда была такой. Имеет ли смысл это обсуждать?
— Имеет. Какой она была до несчастного случая с твоим отцом?
— Люди не говорят об этом, но я видела фотографии моих родителей, там, где они вместе еще до моего рождения, на них она выглядела совершенно другим человеком. Ее глаза светились, и она всегда улыбалась. Она была молода, красива, выглядела беззаботной и влюбленной.
— И это не та мать, которую ты знаешь?
— О, Боже, нет, — я яростно трясу головой. Моя мать никогда не вела себя со мной как мама. Слезы, которые я сдерживаю, после этой мысли пробиваются наружу.
Доктор Монтгомери тянет руку, когда он начинает говорить, его руки обхватывают мои.
— Расскажи мне о маме, все, что знаешь.
Он сжимает мои ладони, и я смотрю вниз на наши руки. Его хватка сильна. Это утешает меня. Это придает мне уверенность — как раз то, что мне нужно. Доктор Монтгомери отстраняется, и мое тело тут же чувствует холод и потерю. Я вглядываюсь в него и вижу, что он хмурит брови.
— Ты можешь это, — призывает он, пока откидывается на спинку стула. С новой дистанцией между нами дискомфорт не уходит. Внезапно я чувствую себя неловко.
— Моя мама... Моя мама — ипохондрик. Сколько я помню, она все время страдает от какой-нибудь мнимой болезни. Большую часть дня она не покидает свою постель. Она всегда больна. Для себя она ничего не делает.
Я глубоко вздыхаю, меня трясет, пока я рассказываю подробности.
— Она отказалась от вождения, потому что не хотела садиться в машину. Она не выходила из дома, поэтому мы никуда не ездили. Вот почему мы переехали в город. Когда Ричард узнал о ситуации, он заставил нас сдать наш дом и переехать в освободившуюся квартиру рядом со своей.
— Это, должно быть, было для тебя нелегко.
— Может быть... Как я уже говорила, я мало что помню из моего детства.
Иногда я благодарю Бога за это.
— Что-то изменилось после того, как вы переехали в город?
— Ричард нанял сиделку, которая так же убирала дом. Она заботилась обо мне и о маме.
— Как ее звали?
— Соня, — чувствую, как в горле застревает ком. Я любила Соню. Она заботилась обо мне. Любила меня. Она была для меня мамой.
— Как долго Соня пробыла с вами?
Недостаточно долго.
— Почти десять лет, а потом однажды ее не стало.
— Что случилось?
Она оставила меня.
— Ей пришлось вернуться в Бразилию, потому что ее мать заболела. Она была немного смущена, что ей пришлось уехать в канун моего тринадцатого дня рождения.
Я все еще чувствую боль, как и тогда, когда она ушла. Печаль пробегает по моим венам при воспоминании об этом, словно зверь в клетке, угрожая вырваться на свободу. Холодный пот покрывает мою кожу. Каждая мышца в моем теле напрягается, парализуя меня на месте.
— Все нормально. Дыши.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
—Она уехала прямо перед моим днем рождения. Я помню, потому что мама была слишком «больна», чтобы делать что-то особенное, но я всегда могла рассчитывать на Ричарда.
— Что он сделал?
— Чего он только не делал. Он был рядом, этого было достаточно. Как я уже говорила, они с отцом были лучшими друзьями. Вместе выросли. Вероятно, они были близки как братья. Когда мой отец умер, я заменила Ричарду родную дочь. Хотя он ранее был женат, его жена не хотела иметь детей, и когда они развелись, он был не заинтересован в повторном браке, так что мама и я были для него практически его семьей. Он всегда был со мной, и когда я сломала руку и пришлось ехать в больницу, и когда нужно было прийти в школу на родительское собрание. Он был единственным, кто приносил мне лекарства, когда я болела, он, а не мама. Она была слишком напугана, что может что-то подхватить от меня, поэтому она оставалась в квартире, а если я была дома, она закрывалась в своей комнате.
Я зажимаю себе рот, но, несмотря ни на что, всхлип вырывается наружу.
— Мне очень жаль.
Его голубой взор блестит настолько остро, что опаляет меня.
— Это было утомительно. Выматывающе.
— Нужна минутка?
Я качаю головой. Мне нужно покончить с этим. Сказать ему все, прогнать это. Тогда будет легче.
— Какие у вас отношения с ней сейчас?
— Она постоянно нуждается во мне. Мой телефон звонит весь день, каждый день. Новая болезнь. Новый диагноз. Новый вариант лечения.
— Так, в основном, это ты заботишься о ней?
— Да.
— А кто заботится о тебе?
— Ричард.
И с этими словами я отпускаю, отпускаю все это. Слезы льются потоком сквозь приглушенные всхлипы и мое разбитое сердце.
Слезы ребенка, который вырос слишком быстро.
Слезы взрослого человека, который потерял слишком много.
Глава 12
Престон
Она сломлена, и все, что я хочу сделать, это исправить это.
Каждая слеза, которую она проливает, оставляет ещё больший след в моей уже измученной душе. Слушать о ее детстве очень тяжело, не говоря о том, чтобы пережить подобное. Она заблудилась, бродя в одиночестве в этом мире. Я пытаюсь открыть рот, чтобы утешить ее, но напоминаю себе, что я здесь, чтобы слушать, а не брать ее руки в свои и обнимать ее. Но я хочу. Я хочу сказать ей, что все будет хорошо. Что все то плохое, что случилось, превратило ее в прекрасную женщину, которой она является сегодня. Я не очень хорошо ее знаю, но могу уже озвучить это. Она гораздо больше, чем она показывает. Гораздо тверже, чем она может понять. Она сильная и преданная, и она прекрасна. Внутри и снаружи. Я не должен думать об этом. Я не должен смотреть на нее в этом свете, но ничего не могу с собой поделать.
Пока Ева рассказывает мне свою историю, несвойственные чувства проникают в мою кровь. Что за мать откажется от своего ребенка? Какая мать заставляет своего ребенка нести заботу не по годам? Я чувствую печаль, возмущение и неодобрение. Осуждение всему причина, я становлюсь предвзятым по отношению к ней. Я осуждаю эту женщину, хотя даже не знаю ее.
Боже, в моей голове бардак. Я не могу думать о таких вещах. Я должен быть беспристрастным. Но я так зол и необъективен, что не должен продолжать лечение. Черт, я даже не уверен, что вправе быть с ней в одной комнате.
Это отнимает всю мою энергию, чтобы не дотянуться до нее. А так хочется схватить ее за руки, притянуть к себе и никогда не отпускать. Сказать, что с ней все будет хорошо, и я буду защищать ее. Но вместо этого я выпрямляю спину и сжимаю челюсти. Она может подумать, что я холоден, ей может показаться даже, что я жесток, но это единственный способ, который я знаю. Это единственное, что я могу сделать, чтобы не утешить ее.
Глава 13
Ева
Я чертовски устала.
Так устала, что едва могу разобрать слова, которые печатаю на клавиатуре. Нужно чем-то взбодриться, и я иду в комнату отдыха. Удивительно, но здесь никого нет, и я приветствую тишину. Как же я всегда наслаждалась энергией, наполняющей офис, но сейчас мое сердце больше не здесь. Эти последние несколько недель я существую на грани. Делаю вид, что работаю и пытаюсь держать свои мысли и эмоции под контролем. Слава Богу, никто не спрашивает, чем я занимаюсь, потому что мне нечего будет ответить. Я не мониторю новые заявки. Я не звоню никому из моих прежних клиентов. Я не делаю ничего.
Когда кофеварка оповещает о готовности, и запах кофе наполняет воздух, я чувствую чье-то присутствие за спиной. Оборачиваюсь через плечо и вижу Барри, стоящего рядом. Я прищуриваюсь, глядя на него.
— Могу чем-то помочь?
— Неа. Просто решил выпить кофе.
Тепло его тела говорит мне, что он стоит слишком близко.
— Барри? Не против дать мне немного пространства?
Он отступает на шаг, но все еще слишком близко.
— Так…
Он наклоняется, чтобы заговорить, и чем ближе он становится, тем больше я чувствую, будто задыхаюсь.
— Ричард никогда не говорил тебе имя своего партнера? Или может, адвокат, который вел его дела связался с тобой?
Хотя я знаю ответы, но пока не решаюсь никому озвучить. Для всех было нелегко принимать то, что Ричард постоянно меня опекал, но что станет с персоналом, когда они узнают, что пассивный инвестор — моя мама, работать здесь мне будет еще сложнее. Я не должна обсуждать это с Барри. Молчаливый партнер — это не большая проблема. Помимо вложенного капитала, она не заинтересована в принятии решений.
— Нет, Барри. Я не знаю.
Я стараюсь себя контролировать, но чем больше мы говорим о Ричарде, тем сильнее ускоряется мой пульс. Не произнося больше ни слова, я выхожу в коридор и направляюсь в дамскую комнату.
Оказавшись там, я бросаюсь к туалету, чувствуя рвотный позыв.