Глава 2
– Танюша! – раздался в трубке голос Гришина. – Вечером у нас праздник!
Татьяна удивилась: с чего бы? Сегодня будний день, к тому же среда, а они встречаются по вторникам и четвергам.
– Неужели ты забыла? Годовщина нашего знакомства!
– Надо же… Как трогательно, что ты помнишь!
– В семь часов жду тебя в нашем ресторане!
Положив трубку, она прикинула, что заехать домой переодеться не успеет.
– Мышка, я сегодня уйду пораньше. У меня встреча!
Младший редактор Люда Мышкина посмотрела на Татьяну с завистью, как будто знала, о какой встрече идет речь.
– Счастливая вы, Татьяна!
– Почему ты так считаешь?
– Ну как же! Рядом с вами такой мужчина!
Ей стало неловко: Люда испытывает странный интерес к ее отношениям с Гришиным и непоколебимо уверена в том, что старшая коллега очень счастливая женщина. Хотя Татьяне непонятно, что может знать о женском счастье Людочка в свои двадцать три года? Кстати, когда Татьяна познакомилась с Гришиным, ей было примерно столько же.
…Это произошло в ту пору, когда Олег был начинающим, никому не известным литератором, смиренно обивающим пороги издательств в надежде опубликовать истории о майоре Глухове. Татьяна в то время только что устроилась в издательство на работу, и именно к ней попали творения Гришина. Когда было принято решение об их публикации, Татьяне поручили редактировать эти опусы.
Олег произвел на нее сильное впечатление в первую же встречу. Приятное лицо, широкие плечи, дорогой костюм, манеры и обходительность – чистая засада для барышни! В каком‑то смысле она понимает Люду Мышкину – сама не смогла устоять перед обаянием и напором Гришина.
– За тебя! За эти девять лет! Между прочим, ты принесла мне удачу. – Он поднял бокал с дорогим вином.
|
|
Олег вообще любит все дорогое: рестораны, вина, брендовую одежду. Вот и сейчас он со вкусом и дорого одет и ресторан выбрал соответствующий… «Не какой‑нибудь кабак из дешевых!»
– Помнишь то время, Танечка?
Еще бы она не помнила!
…Татьяна занялась редактурой. Роман Олега надо было подготовить за месяц, и, когда Гришин предложил работать по вечерам, она согласилась. Они встретились в пустовавшей квартире его приятеля и начали работу над серией о майоре Глухове. В первый же вечер Олег признался, что Татьяна ему нравится. Она смутилась и перевела разговор, указав на очередные ляпы в тексте, но Гришин оказался настойчивым, да и свои стилистические погрешности считал менее важными, нежели внимание младшего редактора. Однако грехопадения не случилось – Татьяна строго попросила, чтобы до окончания работы Олег забыл обо всем личном.
Вскоре серию подписали в печать. На радостях Гришин пригласил Татьяну в ресторан. Оттуда они возвратились веселые и пьяные. Почему‑то в ту же самую квартиру, где трудились над книгой. Кстати, из мебели там был только стол, на котором лежали рукописи Гришина. Олег открыл бутылку дорогого шампанского и, многозначительно подмигнув, произнес тост:
– За нас!
А потом поступил так, как, вероятно, поступил бы в отношении понравившейся ему женщины литературный персонаж майор Глухов – взял Татьяну на руки и… Не успев опомниться, барышня оказалась лежащей на столе и прямо на листах бессмертного творения о майоре Глухове лишилась девственности. От произошедшей близости у нее осталось чувство стыда и неловкости. У Гришина – удивление. Он в самом деле был озадачен: все‑таки девушке двадцать три года. Девственность в таком возрасте, при том что девица безусловная красавица, удивляет. Гришин прямо спросил, в чем причина. Татьяна, грустно усмехнувшись, объяснила, что после смерти родителей заботы о младшей сестре легли на нее. «Некогда было амуры крутить, понимаешь?» Он расплылся в улыбке: «Значит, мне повезло!»
|
|
Гришин ухаживал красиво: розы дарил корзинами, шампанское покупал непременно французское, приглашал исключительно в дорогие рестораны. Щедро тратил на нее первые писательские гонорары. Опять же старался удовлетворять культурные запросы профессорской дочки: театры, филармонии, модные выставки. Татьяна переживала свой первый настоящий роман. Вскоре Олег резко пошел в гору. Его остросюжетные боевики оказались востребованы, и за экшен по Гришину стали неплохо платить. Собственной популярностью Олег чрезвычайно гордился и мнил себя одаренным автором. Иногда Татьяне хотелось сказать Гришину, что его потенциал далек от его литературной судьбы, но… Из деликатности она молчала, хотя и не могла воспринимать творчество Олега всерьез. Брутальный и недалекий майор Глухов, этакий Бонд отечественного разлива, постоянно мчался кого‑то спасать, кого‑то по ходу дела убивал, соблазнял красоток направо и налево, причем все они, как на подбор, были голубоглазыми блондинками, как Татьяна.
– Задумалась? – к действительности ее вернул голос Олега.
– Да, нахлынули воспоминания!
|
|
– Славные были времена! Нищета, молодость. – Он усмехнулся. – Чего‑то мне все хотелось…
– А сейчас? Хочется чего‑нибудь?
Гришин задумался.
– Черт его знает… Вроде все есть… Разве что международных контрактов!
– А перемен?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Олег настороженным тоном.
Татьяна вздохнула – она задала вопрос без всякой задней мысли, отнюдь не намекая на его супружеские узы.
– Психологи советуют менять что‑то каждые семь лет: род деятельности, квартиру…
– Нет, что ты! Квартира у меня замечательная, мне вовсе не хочется ее менять, от добра добра не ищут! А работа… Где еще я смогу столько заколачивать? Пока старик Глухов меня кормит, какой смысл дергаться? А потом, ты знаешь, я вообще боюсь перемен!
Она усмехнулась – конечно, знает.
– Я бы, разумеется, хотел, чтобы все было по‑другому. Если б не моя жена… Ты же знаешь, Танюша, я бы женился на тебе.
– Перестань! – ей были неприятны эти слова. – Ты оправдываешься, как будто я тебя в чем‑то упрекаю!
На самом деле она никогда его ни в чем не обвиняла, даже тогда, когда через полгода любовной связи узнала о существовании жены Олега. Этот факт как‑то вдруг выплыл наружу, и Гришин удивился, отчего Татьяна придала ему такое значение. «А какое это имеет отношение к нам?» – удивленно спросил он. Нет, Татьяна его не обвиняла, просто решила разорвать их связь. Полгода они не встречались. А потом Олег сказал, что разводится. Он и по сей день разводится.
– Ты идеальная женщина! – Он снова поднял бокал. – За тебя!
Вскоре Олег предложил уйти из ресторана. Они вышли, сели в машину и поехали в съемную квартиру.
…В спальне Гришин вручил ей подарок – цепочку с бриллиантовой подвеской. Утром, рассматривая бриллиант, Татьяна увидела, что он приличных размеров и явно дорогой, но радости не почувствовала.
* * *
Маша сидела в своей квартире на Мойке в полном одиночестве. Татьяна еще утром взяла в издательстве отгул и уехала в Березовку. Перед Машей лежали страницы текста из пьесы, которую она готовила для завтрашнего прочтения в театре. Текст запоминался с большим трудом – она то и дело отвлекалась, разглядывая в окно Мойку, по которой плыли катера с развеселыми туристами.
Раздался телефонный звонок, и девушка услышала любимый голос.
– Маруська, привет!
Она, как заправская актриса, тут же придала голосу томности и сексуальности. Ответила Бушуеву чуть с придыханием:
– Да, Саша!
– Идем гулять!
– Не могу! У меня завтра важный день! Пробы в театре!
– Ну начинается! – недовольно вздохнул Саша. – Я надеялся, что, когда ты закончишь этот дурацкий институт с постоянными вечерними репетициями, мы будем проводить вместе куда больше времени!
Маша чувствовала себя виноватой – в последнее время они действительно редко виделись.
– Ты же знаешь, я скоро уезжаю!
В конце лета Бушуев собирался в Москву поступать в Литературный институт.
– Извини, мне надо выучить еще две страницы текста!
Он холодно отрезал:
– Ну как знаешь! Желаю творческих успехов!
Маша с тоской посмотрела в окно – лето, солнце, счастье!
– Ладно! Пусть идет все к чертям! Где встретимся?
…Они сидели в кафе на набережной и пили шампанское.
Саша подмигнул ей:
– Выпьем за тебя! Кстати, что за пробы?
Маша всплеснула руками:
– Очень важные! Понимаешь, мне после института надо где‑то закрепиться, а этот театр – предел мечтаний! Сашка, ты не представляешь, как я хочу поступить туда! Там такая школа! А режиссер просто гений! Завтра иду к нему на кастинг, боюсь, мама дорогая! Говорят, он просто зверь! Я уже целую неделю готовлюсь и репетирую!
– Значит, сегодня отдохнешь!
– Только к полуночи мне надо вернуться, чтобы выспаться!
– Успеешь! Маруська, неужели ты хотя бы один вечер не можешь принадлежать мне целиком и полностью?! Тем более что я скоро уезжаю!
Вспомнив об этом, она опечалилась.
– Так жалко тебя отпускать! Но я понимаю – у тебя талант, надо его развивать, учиться!
– Не знаю, Маруся! Может, вообще задвинуть эту литературу к такой‑то матери?
– Да ты что? С ума сошел?
– А что… – Он усмехнулся. – На поэтические гонорары не больно‑то проживешь! А поженимся, как жить? Сколько ты в своем театре будешь получать?
– Копейки!
– Вот видишь!
– Но мы пока не женимся!
– В ближайшее время я поставлю вопрос ребром! Хватит жить порознь!
– Разве нам сейчас плохо?
– Хорошо, Маруся, кто спорит… Очень мило: прогулки, шампанское, веселые выходки, секс по тридцать шесть часов кряду, но… – Он замолчал.
– О чем ты?
Маша дотронулась до его руки.
– Но ведь есть что‑то еще: ответственность друг за друга, необходимость в постоянном присутствии любимого человека.
– И скучные серые будни?!
– Мне кажется, этого мы можем не опасаться! Чего ты боишься? Быта?
– Неужели варить супы и стирать носки весело?
– А разве наша жизнь состоит сплошь из веселых вещей? И вообще… Носки я сам себе стираю! При чем здесь это? Ах, Маша, ты еще такая маленькая!
– Окончишь институт, вернешься из Москвы, и поженимся!
– А все‑таки, может, ну их, эти творческие амбиции, к лешему? Пойду к Козликову в рекламное агентство, он меня зовет. Монеты нормальные, и ехать никуда не надо!
– Вот пусть Козликов и считает монеты! А ты гений! У тебя особый путь! Ты вообще будущий Введенский! Кстати, завтра я читаю его стихи, вот послушай!
Маша с чувством начала… Над Невой летели строчки, в которых некто «забыл существованье слов, зверей, воды и звезд». Когда она закончила, раздались аплодисменты. За соседним столиком ей хлопали пожилые интуристы. Маша улыбнулась им в ответ.
– Поэзия Введенского – это космос! Знаешь, я часто размышляю над его словами «но кругом быть может Бог!». Вот смотри: солнце отражается в Неве – это Бог, Он в твоих волосах, вон собака смешная бежит – и это Он…
Влюбленные брели вдоль набережной, взявшись за руки. На подходе к Дворцовой площади к ним подошел явно нетрезвый человек невнятной наружности и обратился к Бушуеву: «Простите, я хочу нарисовать вашу даму. Редкая фактура!» Уличный художник кивнул на стоявший неподалеку мольберт.
– Я согласна! – быстро сказала Маша.
Бушуев потянул ее за рукав, но она уже устремилась вслед за странным художником. Тот страшно обрадовался, достал кисти. Усадив девушку, принялся рисовать. Саша примостился рядом, наблюдая за Машей. В глазах девушки отражался его любимый город, на который он хотел смотреть только ее глазами.
Она разглядывала Дворцовую площадь в лучах заходящего солнца. Ах, если бы на портрете можно было передать ее счастье! В этот момент она была невероятно, фантастически счастлива, застыла в счастье, как муха в янтаре. Навечно. Портрет вышел довольно странным, но очень понравился Маше. Она даже в ладоши захлопала. Как будто про нее угадали что‑то важное… Художник расцвел, галантно поцеловал ей руку.
У Александрийской колонны Бушуев еще раз взглянул на портрет и покачал головой:
– Ну ты даешь! Чувак был совсем пьяный!
– Мне стало жаль его, видно, что человеку нужны деньги. Но портрет, согласись, замечательный!
– Ты совсем не похожа на себя!
– А мне кажется, очень похожа! Такое чистое импрессио, по настроению – это я! Глаза мечтательные, в башке стихи Введенского!
Он улыбнулся:
– Маруська! Ты совершенно невозможна!
– Какой прекрасный вечер! Хорошо бы еще шампанского!
– Подожди здесь, я мигом!
Бушуев взял стремительный старт и через несколько минут вернулся с бутылкой и бумажными стаканами. Они выпили шампанское прямо на площади, быстро набирая градусы.
Вскоре Маша констатировала, глупо хихикая:
– Мы с тобой надрались до синих соплей!
Саша принялся подначивать ее:
– А давай на спор?! Ты сейчас устроишь представление, будешь читать вслух стихи. За деньги! Предмет спора – сколько монет тебе подадут. Если больше ста рублей – ты выиграешь!
– Я согласна! – сказала совсем пьяная Маша. – Только у меня шапки нет! А как без нее?
Бушуев мигом нашелся и расстелил пакет:
– О! Пусть сюда бросают! Господа! Сегодня на арене Мария Басманова!
Маша без тени смущения взялась декламировать стихи, которых знала великое множество. Туристы смеялись и бросали деньги. Через двадцать минут сольного выступления Маша с Сашей кинулись считать выручку. Набралось семьдесят пять рублей.
Бушуев покатился со смеху:
– Не густо, Маруся! Ты проиграла!
Маша бросилась к рафинированному, явно европейскому туристу.
– Сэр, сударь, мистер, как вас там к лешему! Поэзию любите? Что для вас? Элюар, Эллиот? Берите Пушкина!
Она прочла отрывок из «Онегина». Интурист опешил, явно не понимая, что от него хотят.
– За представление надо платить! – грозно сказала Маша. – Деньги! Доллар! А, черт!
Интурист вдруг улыбнулся и достал бумажник. К Бушуеву Маша вернулась, неся в руках десять долларов.
Саша расхохотался:
– Бог ты мой, Маруся, профессорская дочка! Кто бы мог подумать! Ты вымогала деньги, как цыганка!
– Но спор я выиграла!
Обнявшись, они танцевали под Ангелом танго.
Только к часу ночи Маша вспомнила о завтрашнем прослушивании.
– Сашка, мне надо домой! У меня завтра пробы в театре!
– Подумаешь! Ну не возьмут в этот театр, возьмут в другой!
Она разозлилась и даже стукнула его по голове:
– Как ты не понимаешь! Мне надо именно в этот!
– Да к черту все! Пойдем кататься на катере!
Маша мгновенно согласилась. Часа два они катались на катере, вдохновенно целуясь.
…Она пришла домой в пять утра. У подъезда влюбленные простились, и Бушуев потопал к себе на Сенную. В парадном, чтобы открыть дверь своей квартиры и вписаться в нее, Маше пришлось предпринять героические усилия – дверь почему‑то раздваивалась, а то и троилась. «Во набралась!» – хихикнула девушка и с пятой попытки попала в дверной проем. В комнате она рухнула на кровать и заснула мертвецким сном.
* * *
Будильник прозвонил в восемь. Маша еле выползла из кровати. Пошатываясь, она вышла в коридор и тут же обо что‑то споткнулась. Маша заорала от страха, а неопознанное явление послушно, как куль, повалилось к ее ногам. При включенном свете в куле был опознан Клюквин.
– Какого черта! – недовольно пробасил он, поднимаясь с пола. – Бродишь ни свет ни заря!
От возмущения Маша не сразу нашлась что ответить.
– Откуда ты взялся вообще?
– Татьяна оставила мне ключи и разрешила у вас пожить!
– А почему я тебя ночью не помню?
– Неудивительно! – ехидно пробурчал Клюквин. – Шляешься по ночам пьяная! Небось не помнишь, как тебя зовут!
– А чего ты тут сидишь? Ты меня ужасно напугал!
– Медитирую! Я теперь каждое утро встаю затемно и медитирую. Один йог говорит, что мы должны просыпаться в пять утра, медитировать несколько часов, а потом начинать свой бизнес.
– Тоже йог нашелся! – фыркнула Маша.
– И вот я сижу, погрузившись в медитацию, совершенно отринув себя, а тут ты выскакиваешь как угорелая и пинаешь меня!
– Проехали, идем варить кофе.
За завтраком Маша пожаловалась Клюквину на скверное самочувствие – голова раскалывается, дикая усталость. Обычно в такое утро она представляет, что у нее включается автопилот, ну, знаете, когда сил нет, надо просто включить автопилот! А тут она включает, а ни фига не происходит – автопилот не работает.
В голосе Клюквина прозвучала неподдельная тревога:
– Плохие дела, Маруся! Хуже этого только знаешь что может быть? Когда шасси не выпускается!
– Юра, что мне делать?! У меня сейчас прослушивание в театре! Театр – мечта, режиссер Палыч – зверь, и мне очень надо зацепиться именно в этом театре! А я приду туда вялой рыбой, кому такая нужна? Где драйв, экспрессия?
– Надо кофе на водке сварить! Кофе «Черный капитан»! Будешь как новенькая!
– Точно бодрит? Давай! – Маша махнула рукой.
Клюквин с готовностью кинулся к столу. Минут через пять он с гордостью водрузил на стол нечто черное, отдающее спиртом.
– Ты уверен, что это пьют? – затравленно спросила Маша.
– Ага! Давай залпом!
Она выпила, и из ее глаз брызнули слезы.
– А теперь прими ледяной душ, и вперед! – скомандовал Клюквин.
Странное дело, ядреная смесь вкупе с бодрящим душем сделали свое дело: Машино сердце стучало, а пульс зашкаливало.
Выйдя на шумный проспект, она вдруг почувствовала такое ненормальное возбуждение, что едва не понеслась по Невскому вскачь как угорелая. Вот это «Черный капитан»! Она буквально влетела в театр.
– Басманова? – Девица в очках подозрительно оглядела Машу. – На пробы? Идите на сцену!
«Зверь» Палыч оказался невысоким, полноватым, слегка помятым человеком. Судя по всему, режиссер пребывал не в лучшем состоянии, чем Маша при пробуждении. Он позевывал и смотрел вокруг исключительно хмуро. Маша мгновенно распознала родственный синдром похмелья и почему‑то всю робость у нее как рукой сняло.
– Кто такая? – строго спросил Палыч.
– Басманова! – крикнула Маша так, что режиссер вздрогнул.
– Чего орешь? Мы не глухие!
– Голос ставлю! Чтоб и в последнем ряду было слышно!
– А… – удивился Палыч, – молодец! Ну, давай, что ли… Начинай!
– Александр Введенский! Мой любимый поэт! – звонко прокричала Маша.
Услышав про коня, который отведал бы борща, Палыч изумленно всплеснул пухлыми ручками, и миролюбиво спросил:
– А сплясать?
– Запросто! – сказала Маша. – Еще не остановите! А потом спою!
– Надо же, какая экспрессия!
А вы как думали! Человек, принявший с утра кофе «Черный капитан», и не такое выкинет.
Когда Маша закончила, Палыч заключил:
– Браво! Вы нам категорически и безоговорочно подходите!
Глава 3
Неделю назад директор сообщил ей, что галерея закрывается. Полина почувствовала растерянность и грусть – она привыкла к своей работе. К тому же она решительно не представляла, чем ей теперь заняться. Полина в очередной раз обозвала себя дурой – надо было получать образование, глядишь, сейчас все было бы проще.
Первые дни без работы она провела в состоянии полной прострации, гуляла по городу, подолгу сидела в Летнем саду. Никого не хотелось видеть, даже Климова. Особенно Климова. Когда на мобильном высвечивался его номер, она не отвечала. Ей вообще ничего не хотелось: ни есть, ни спать – ну не было, хоть ты тресни, любви к «привычкам бытия»! Вместо еды – полпачки сигарет в день, вместо сна – хроническая бессонница.
– Ты так угробишь себя! – сказал ей Данилов. – Это я тебе как муж и врач говорю!
Он все понимал, сочувствовал ей, но от его молчаливого сочувствия было ничуть не легче.
– Лучше как муж и врач скажи, куда мне податься?
Он растерялся, не нашел что ответить.
Полина сухо усмехнулась:
– Ясно! Значит, ты тоже считаешь, что из меня ничего не выйдет?!
Он запротестовал:
– Я этого не говорил!
– Не говорил, так подумал!
Полина чувствовала, что ее будто несет с горы, и не могла остановиться. Разумеется, они поругались. Данилов ушел и вернулся пьяным уже ночью.
В последний год он стал пить и приходил изрядно «навеселе». Полина пробовала говорить с ним, Данилов отвечал, что алкоголь в его случае – издержки профессии, мол, попробуй‑ка выдержать ночные дежурства и бесконечные операции! Она умолкала, зная, что дело не в этом. Причина в другом: Данилов догадывается о ее отношениях с Климовым, переживает и пытается заглушить переживания алкоголем.
Месяц назад, в июле, разразилась мучительная сцена. Она была дома одна. Данилов остался в больнице на ночное дежурство. Поздно вечером позвонил Климов. Он только что вернулся из Москвы. Никита признался, что отчаянно скучал в эти две недели отсутствия, и предложил немедленно встретиться. Она не пошла, а полетела к нему. Полина была любовницей Климова уже четыре года, но всякий раз от одной только мысли, что увидит его, теряла голову.
Они поужинали в ресторане, прошлись по набережной, а потом поехали к нему, где до утра любили друг друга. В шесть утра Климов отвез ее домой, потому что к восьми с ночного дежурства возвращался Данилов. Однако в хорошо продуманном и давно отработанном сценарии на сей раз случился сбой: когда Полина открыла дверь, Данилов вышел ей навстречу. Последовал вопрос: «Где ты была?» Она отвела взгляд. Муж взял ее за плечи и заставил посмотреть в глаза. Несмотря на мягкость характера, Данилов обладал большой физической силой.
Она вскрикнула:
– Ты делаешь мне больно!
– Ответь на вопрос!
– Я была у Татьяны.
– Сейчас я позвоню ей!
Неожиданно Полина почувствовала горькое облегчение – что ж, пусть все выяснится. Она не может больше жить в липкой паутине лжи, пусть Данилов узнает, какая она, и убьет ее презрением.
– Иван, не надо никуда звонить! – Она сама поразилась тому, как спокойно прозвучал ее голос. – Если хочешь, я скажу правду!
И тут с ним что‑то произошло, он побледнел:
– Не надо. Я верю тебе! Мы оба знаем, что ты была у Татьяны!
Он повернулся и ушел в свою комнату.
Полина сидела на кухне, плакала и курила одну сигарету за другой. Она чувствовала себя усталой и совсем запутавшейся. Древние греки считали любовь наказанием… За что она наказана?
На следующий день они с Даниловым общались как ни в чем не бывало. Вот только с того дня муж стал выпивать еще больше.
* * *
Татьяна подошла к окну – прекрасный летний вечер! Жаль, что не поехала в Березовку, как собиралась. Ее планы нарушил Олег. Он позвонил и попросил о встрече.
Уступив, Татьяна отложила дела, приехала в квартиру их тайных свиданий и вот уже два часа ждет его. Собственно, ждать больше не имеет смысла, потому что пять минут назад Гришин позвонил и виноватым голосом сообщил, что не приедет.
– Извини, Танюша, появились срочные дела…
– А три часа назад ты о них не знал?
– Не знал. Выплыло как‑то вдруг…
Татьяна усмехнулась – очевидно, что «выплывшее» связано с его женой.
Это в книгах Гришина майор Глухов крутит романы с красотками направо и налево, а в жизни известный писатель имеет законную супругу, сына и четкое понятие о супружеских правах и обязанностях. В расписании, установленном Олегом, Татьяне отводится лишь два дня в неделю, ну, в крайнем случае три, если жена Гришина занята. А если у жены на Олега свои планы, Татьяна должна с ними считаться и не обижаться, даже если ее лишат положенных двух свиданий.
– Не злись, ты же добрая девочка!
– Не смей разговаривать со мной как с идиоткой!
Короткие гудки… Странно, но, в сущности, ей уже не больно. Потому что в последнее время Татьяна все чаще задает себе вопросы: любовь ли это и хочет ли она остаться с Олегом? Сама возможность подобных вопросов рождает другие. Что вообще их связывает? Многолетняя привычка? Или ее женский страх одиночества?
Татьяна стояла у окна и плакала. Было жаль испорченного вечера – хотелось к родным в Березовку, но на последнюю электричку она опоздала.
Через три дня до Гришина, видимо, дошло, и он явился с повинной. Татьяна как раз обедала в располагавшемся через дорогу от издательства кафе (о чем Гришину доложила ее коллега Люда Мышкина). У Татьяны пропал аппетит, когда Олег присел рядом.
– Танюша, как хорошо, что я тебя нашел!
Гришин тут же осекся: по ее виду никак нельзя было сказать, что она находит в этом что‑то хорошее. Татьяна задумчиво поддевала вилкой листки салата и молчала.
– Ты обиделась?
Она спокойно ответила:
– С чего ты взял?!
– Значит, точно обиделась! Пойми, я действительно не мог приехать в тот вечер! Кстати, ты не против, если я тоже что‑нибудь закажу? Есть хочется! – Он ослепительно улыбался.
– Не советую! – хмуро бросила Татьяна. – Здесь не твой уровень! Средний ценовой диапазон. За углом есть ресторан, потом зайдешь, поешь, гарантированно не отравишься! Ты ведь не любишь неожиданностей, Олег!
– Твоя ирония бьет наотмашь! – Он нервно забарабанил по столу наманикюренными пальцами.
– Знаешь, Олег, меня так и тянет совершить что‑нибудь экстравагантное, например, взять и вывалить тебе на голову содержимое этой тарелки!
– Зачем? – опешил Гришин.
– Хочется прогнать выражение самоуверенности с твоего лица! Вдруг без него оно станет человеческим?
– Я, конечно, виноват перед тобой, но, согласись, это не дает тебе право оскорблять меня!
– Не беспокойся! Я не отважусь на подобную эксцентричную выходку – увы, не позволит воспитание!
– Давай помиримся!
– Я с тобой не ссорилась! Но если тебе так легче – считай, что помирились!
– Замечательно! – кивнул Олег. – У меня для тебя есть подарок!
Он положил на столик конверт.
– Что это? – изумилась Татьяна.
– Путевка!
– Куда?
– В Париж! Вылет через три дня! Ты успеешь собраться!
– С чего ты взял, что я сейчас имею возможность ехать в Париж?
– А какие проблемы?
– Кто меня с работы отпустит?
– С главным редактором я договорюсь. Мне он не откажет.
Гришин и в самом деле был с Сан Санычем в приятельских отношениях.
Татьяна улыбнулась:
– Все‑таки странно, мы с тобой еще никуда не ездили вместе! Что на тебя вдруг нашло?
Его лицо вытянулось, и она сразу все поняла.
– Нет, Танечка, – мягко возразил Олег, – путевка только для тебя. Мы, конечно, поедем куда‑нибудь вдвоем, но позже… А пока отдохнешь ты и потом расскажешь мне о впечатлениях!
– Ясно. Спасибо, Олег, чудный подарок!
Она постаралась не показать, что расстроена.
– Мне пора на работу. Обеденный перерыв закончился!
– Идем вместе, я зайду к Сан Санычу, чтобы поговорить о твоем отпуске.
…Вечером Татьяна спросила сестру:
– Маруся, мне тут дали путевку… Вот не знаю, ехать или нет…
– Куда?
– В Париж!
Маша всплеснула руками:
– В Париж?! Сколько стоит?
– Нисколько… Бесплатно…
– И ты еще раздумываешь?
– Вообще, есть сомнения…
– К черту сомнения! Поезжай! Ничего у вас в издательстве заботятся о сотрудниках! Вот это я понимаю!
Вечером позвонил Гришин:
– Ну как, собираешься? Жаль, я не смогу тебя проводить!
– А что такое?
– Завтра я должен срочно лететь в Москву!
– Действительно жаль, – вздохнула Татьяна, – даже не простимся!
– Ничего, скоро увидимся! Не забудь взять с собой фотоаппарат, потом покажешь снимки!
Татьяна простилась с Гришиным и принялась укладывать вещи в дорогу. Утром она заехала в издательство сдать кое‑какие дела и зашла к Сан Санычу.
– Привет, Басманова! – шумно приветствовал ее главред. – Уезжаешь?
Татьяна застенчиво улыбнулась.
– Счастливчики! Везет же некоторым! – подмигнул он. – Кто в Париж, кто в Италию. Молодцы! Я бы тоже не отказался!
– А кто в Италию? – не поняла Татьяна.
– Олег Гришин! Я сегодня звонил ему – теща ответила, что он с женой уехал в Италию!
Татьяне почему‑то стало больно дышать, и она поспешила проститься с главным. Дома, сидя у раскрытого чемодана, она расплакалась. Потом успокоилась, даже усмехнулась – молодец, Гришин, надо же какой заботливый! Сам на отдых поехал и о любовнице позаботился! И преподнес все так трогательно – дела в Москве… Только зря старался, Олег! Она решительно перевернула чемодан – посыпались блузки, белье. Не надо нам ваших парижей! Татьяна призадумалась – сдать, что ли, путевку, деньги немалые… Приедет Гришин – вернет ему в конвертике, скажет, извини, не получилось с Парижем. Обстоятельства не сложились. Татьяна позвонила в турфирму. Ей вежливо объяснили, что деньги не вернут. Ну и ладно.
* * *
Время шло, а Полина по‑прежнему пребывала в ступоре. Просмотр газет с объявлениями о приеме на работу ничего не давал. Куда в самом деле ей податься? Что вообще она умеет, кроме как танцевать? Кстати, недавно она встретила бывшую знакомую из балета – та предложила устроить ее в театр, естественно, на откровенно запасные роли и на совершенно мизерный оклад. Полина отказалась – гордая… Но гордым тоже надо на что‑то жить. Поэтому, увидев объявление о том, что в крупный магазин парфюмерии требуется продавец, она пошла на собеседование. Деньги предлагали, конечно, смешные, но все‑таки хоть что‑то!