Глава 1
Какая мука – заставить себя ранним утром вылезти из теплой кровати и отправиться на работу под противным моросящим дождем! Персональный апокалипсис, не иначе, потому что осеннее петербургское утро и впрямь вызывает мысли о конце света: до костей промозгло, и серый свинец неба словно готов ударить в висок.
Зябко ежась, плотней запахнув воротник плаща, Татьяна спешила в издательство, вспоминая сон, что привиделся ей этой ночью. Снилось, будто она сочиняет прекрасную музыку, которая летит над землей, исцеляя больных, даря людям утешение и счастье. Проснувшись, Татьяна загрустила – когда‑то она мечтала научиться играть на фортепиано, но почему‑то не сбылось. Странный сон – к чему бы? Хотя и так ясно и не надо заглядывать в сонник – обычная тоска по многим упущенным возможностям: не реализовалась в том и в этом, там не сложилось и тут не сбылось, приплюсуй сюда же несчастливую женскую судьбу, дорогая…
Дунул душевный балтийский ветер. Зонтик в ее руках предательски дрогнул и, как назло, сломался. Холодный нынче октябрь. Среди этой осенней хляби лето кажется таким далеким… Да было ли оно? И та другая, счастливая, жизнь? Для Татьяны лето кончилось в тот день, когда умерла бабушка. Зинаида Павловна умерла тихо, будто уснула. Без нее в доме стало тоскливо и пусто. Через два дня после смерти бабушки, поняв, что хозяйки больше нет, умерла старая собака Балалайка.
Теперь Татьяна часто видит бабушку во сне. Та улыбается: «Ты думаешь, я умерла, Таня? Нет, я живая! Здесь хорошо, всегда лето, и цветочки растут. И Балалайка со мной. Только тут она не старая. Да и мне здесь, слава Господи, всего сорок четыре! В общем, все у меня нормально, не реви! Смотри там за сестрами, с этих дур станется – таких дел натворят!» Скажет так и исчезнет.
|
|
Татьяна переходила дорогу, погруженная в невеселые думы, когда проезжавшая мимо машина обдала ее водой из лужи. В итоге в офис она вошла мокрая и грустная. Неудивительно, что работа в этот день не ладилась. Отложив в сторону очередную рецензию, Татьяна набрала номер Полины. В последнее время она сильно беспокоится за сестру. В особенности после того, как однажды в августе, среди ночи, к Татьяне домой ввалился пьяный Данилов.
– Что случилось, Иван?
– Твоя сестра опять не ночует дома!
Она растерялась.
– Что же я могу сделать?
– Поговори с Полиной, вразуми ее! Она меня бросит!
– Что у тебя с руками, Иван?
– Разломал пару рекламных щитов, надо же было куда‑то выплеснуть энергию!
Она с ужасом смотрела на разбитые в кровь руки хирурга Данилова.
А тот яростно кричал:
– Ты не знаешь, какая она сука! Вот увидишь, она уйдет к нему! Ненавижу! Может, ее убить?
– Данилов, что ты говоришь? Опомнись!
– Я не могу без нее! Когда ее нет ночью, я сижу со светом, боюсь, вдруг она не вернется. Что мне делать? Пусть она будет с ним, если хочет, только пусть возвращается. Я должен знать, что она вернется! Мне без нее нельзя!
Она говорила ему что‑то ободряющее, и Данилов протрезвел, успокоился, ушел в ночь. С тех пор Татьяне кажется, что Иван как‑то сторонится ее, избегает, что ли. Что у них происходит? Полина отказывается говорить на эту тему, и старшей сестре остается только уповать на то, что все как‑то само собой образуется.
|
|
Полина не отвечала, и Татьяна никак не могла сосредоточиться на работе – в голову лезли разные мысли.
– Пойдете на обед? – спросила Мышкина.
– Нет, Людочка, спасибо.
– Морите себя голодом! Между прочим, у вас лицо осунулось! – укоризненно заметила Мышка.
– В самом деле? – удивилась Татьяна и подошла к зеркалу.
Ммм, да… Мышка права – вид заморенный, под глазами круги. В последнее время собственное отражение в зеркале не радует Татьяну. Она знает, что постарела. С каждым годом и новой бедой морщин появляется все больше, Татьяна перестает узнавать свое лицо. Морщинки у глаз и вертикально прорезающие лоб, придающие лицу скорбное выражение, появились после смерти бабушки, в них опыт и горечь, память и слезы. Раньше ей удавалось побеждать в борьбе со временем – от хорошей французской косметики лицо делалось гладким, но теперь косметика уже не маскирует возрастные изменения. Первые седые волосы, усталость в глазах, глубокие складки у рта – лицо умной женщины «среднего возраста» с остатками былой красоты. Что ж, надо учиться стареть. Но как это мучительно! Жестокую работу проводит время в отношении женщин! Она с грустью посмотрела на Людочку Мышкину – цветущая юная девочка, наивная, веселая…
– Можно я сегодня уйду пораньше? – спросила Люда.
Татьяна улыбнулась.
– Какая ты хорошенькая, Мышка, просто прелесть! Конечно, иди! Смотри, не промокни! На улице дождь!
– Я на машине! – кокетливо вздохнула Мышка.
Девочка поправила красный шарфик и умчалась.
Татьяна налила чай и с кружкой подошла к окну. Город заливал дождь. В окно было видно, как выбежавшая из дверей издательства Мышка, торопясь, чтобы не промокнуть, спешит к припаркованной у входа машине. Из нее вышел Олег Гришин, поцеловал Людочку и галантно приоткрыл дверцу. Через минуту машина Гришина скрылась из вида.
|
|
Выходит, Олег недолго скучал в одиночестве. Он быстро нашел ей замену! Татьяна почувствовала себя никому не нужной и старой. В кружку с чаем упала слеза. Подул ветер. На дереве против окна дрогнули последние листья и, сдавшись, полетели вниз. Татьяне показалось, что осень теперь будет всегда.
* * *
Маша пыталась чем‑нибудь заняться, но все ее внимание было приковано к телефонному аппарату, который предательски молчал. Бушуев не звонил третий день, и от беспокойства она не находила себе места. Где Саша, что с ним? Через каждые двадцать минут она снимала трубку, проверяя, исправен ли телефон. Наконец раздался звонок.
Услышав Сашин голос, Маша с негодованием закричала:
– Куда ты пропал, черт побери?!!
– Дела, Маруся!
– Какие могут быть дела? Я тут с ума схожу!
– Грустные дела! Учеба, работа – в общем, ничего интересного!
Маша встрепенулась – Сашин голос показался ей простуженным.
– Ты заболел?
– Пустяки. Легкая простуда.
Саша закашлял.
– Ты лечишься?
– Конечно!
– Небось шлялся без шарфа и простыл?!
– Маруся, скажи лучше, как ты живешь?
– Я скучаю…
– Какое совпадение! Представь – я тоже!
– Что же нам делать?
– Ждать.
– Ты говоришь об этом так спокойно! – вспыхнула Маша. – Ты больше не любишь меня?
Он вздохнул:
– Маруся, какая ты все‑таки дурочка, неужели ты не понимаешь – я не могу без тебя! Если тебя нет рядом, ничто не имеет смысл: ни институт, ни Москва – ничто…
…Она застыла с трубкой в руках, слушая выматывающие длинные гудки. Всякий раз прощаясь с Сашей, Маша чувствовала, как что‑то рвется в груди. «Нет, я больше не выдержу, должен быть какой‑то выход, мы должны быть вместе!» Хотя бы раз в жизни она должна проявить решительность. Надо ехать в Москву, она успеет на вечерний поезд!
Собиралась девушка недолго – побросала в сумку вещи, оставила сестре коротенькую бессвязную записку и ринулась на вокзал.
Через час Маша уже ехала в поезде. Ей хотелось как можно быстрее преодолеть препятствия, разделяющие их с Сашей, и оказаться рядом с ним. Она пребывала в нервном напряжении и ночью в поезде почти не спала.
Раннее утро, вокзал, такси, московские улицы – все напоминало кадры из фильма. Скорее, скорее…
И вот фильм наконец закончился – сонный Саша открыл входную дверь, и Маша поняла, что вернулась в реальность.
Бушуев смотрел на нее, онемев от изумления.
– Хоть бы из вежливости сделал вид, что обрадовался! – хихикнула Маша.
Он охнул:
– Маруся, откуда ты? Как это возможно?
– Как возможно? Обыкновенное чудо! То, которое любит греть пятки!
– Это не сон?
– Какой сон! Просыпайся уже, соня несчастный! Ты рад?
– Я счастлив!
Маленькая убогая квартирка: эстетика шестидесятых, обшарпанные обои, провалившийся диван. М‑да, вздохнула Маша, Сашин быт не назовешь налаженным!
Видя ее растерянность, он смутился:
– На студенческую стипендию не больно‑то разбежишься! Я могу позволить себе снимать только дешевую квартиру!
– Мне наплевать, главное, что мы вместе!
Она прижалась к нему.
– Осторожнее, я все‑таки простужен!
– А я буду тебя лечить! За тем и приехала!
– Ты надолго или как?
– Или как! – засмеялась Маша, но, увидев выражение его лица, тут же добавила: – Я надолго, Саша! Навсегда!
Он засиял от радости.
– Это правда? Неужели ты решилась?
– Представь себе!
– И замуж за меня пойдешь?
– Подумаю!
Он помрачнел:
– Но, как видишь, я ничего не могу тебе предложить. Денег с трудом хватает на жизнь…
– Зачем ты мне это говоришь?
– Когда‑то ты боялась, что любовная лодка разобьется о быт, теперь для страхов есть все основания.
– И как раз теперь меня это не волнует. Просто позволь мне остаться с тобой!
– А как же театр?
– Что‑нибудь придумаем! Буду ездить туда‑сюда, не проблема – поезда между Москвой и Петербургом ходят регулярно!
– Выдержишь?
Они смотрели друг на друга и улыбались.
– Может, угостишь меня чаем?
Сашина кухня поражала запустением и унынием, а в холодильнике повесилась мышь. Бушуев виновато развел руками – вот так, мол, и живем!
– Бедный Саша, а я ведь и приготовить ничего не смогу! Сразу предупреждаю – хозяйка из меня никудышная!
– Актриска! Что с тебя взять!
– Ой, надо позвонить сестре! – спохватилась Маша и кинулась к телефону. – Она, наверное, уже потеряла меня!
Таня! Доброе утро! Почему не предупредила, что уезжаю? Да я сама не знала! Просто вдруг поняла, что надо срочно ехать! Да, я у Саши! Он рядом, передает тебе привет! Как театр? Спектакль два раза в неделю – смогу приезжать, подумаешь, ночь в поезде! Главное, что я с Сашей, мы вместе!
Положив трубку, она обернулась к Бушуеву:
– Тебе привет! Кстати, Таня считает, что я поступила правильно!
– Главное, чтобы ты не пожалела об этом, – вздохнул Саша. – Давай пить чай. Собственно, кроме чая ничего нет!
– Подумать только – наш первый семейный завтрак! – расхохоталась Маша. – Начинается новая жизнь!
* * *
Рабочий день закончился, но Климов не спешил уходить из лаборатории. Он любил свою работу и зачастую забывал о времени, особенно в дни, когда не планировалось встреч с Полиной. В этот легендарный институт Климов пришел с твердым намерением целиком посвятить себя любимому делу. Его усилия оценили, и руководитель лаборатории дал ему карт‑бланш на любые начинания. В институте он стал самым молодым руководителем проекта. Наука была для него смыслом жизни. Он вообще считал, что единственным занятием, достойным мужчины, может быть только дело, работа, которая позволит удержаться на плаву в любой ситуации, невзирая на жизненные обстоятельства и отношения с любимой женщиной.
Кстати, о любимой женщине… Он улыбнулся, увидев в телефоне вызов абонента, шедшего в его телефонном справочнике первым номером.
– Ты где, Ник? – спросила Полина.
– В лаборатории!
– С какой‑нибудь роскошной лаборанткой?
– Как ты догадалась?!
– Можешь оставить ее ради меня?
– Ради тебя брошу к чертовой матери!
– Отлично! У меня сегодня свободный вечер! Постарайся придумать что‑нибудь необычное!
– Как насчет вечера в «Собаке»?
…Они встретились в маленьком уютном ресторанчике. Полина скинула плащ, и Климов восхищенно присвистнул – на ней было черное платье в стиле Шанель, которое удивительно шло ей.
– Ты в нем такая… выразительная! Давно хотел сказать, ты необыкновенно артистична и жестами можешь выразить все, что угодно – просто гений пантомимы.
Климов старался говорить любимой небанальные комплименты и делать неожиданные сюрпризы – на сей раз он подарил ей желтую розу.
Взяв розу, Полина нахмурилась:
– Между прочим, желтый – цвет разлуки!
– Разлука? Не дождешься! Я на всю жизнь к тебе привязан веревочкой! А с розой ты еще больше напоминаешь мима. Можешь просто молчать и выразительно смотреть на меня.
Так они и сидели за столиком: Полина вертела розой, пуская в воздух сигаретный дым, а Климов насмешливо улыбался, не сводя с нее глаз. Он мог часами любоваться Полиной. Ее внешность завораживала: огромные темные глаза, мальчишеская стрижка, длинная шея, хрупкая, точеная фигура и мощная сексапильность в каждом жесте – призыв, на который он был готов откликнуться в любую минуту. Она не переставала волновать и удивлять его. Когда‑то, на заре их отношений, Климов боялся, что утоление страсти повлечет за собой охлаждение, как было у него с другими любовницами, но Полине удалось невозможное – ее темперамент, сила, искренность восхищали Никиту и заставляли желать только эту женщину. И потом он любил Полину. Он в самом деле любил ее…
– За тебя! – Он поднял бокал с вином. – Кстати, как поживают сестры?
– Маша репетирует в театре, Татьяна очень загружена в издательстве.
Климов вздохнул – он успел здорово привязаться к семье Басмановых, полюбить их со всеми присущими им странностями. Эти люди давно стали для него родными, разбавив синий цвет одиночества, к которому он привык.
Полина решила пошалить и под столом коснулась его ногой. Шутка получила довольно смелое продолжение – Полину не особенно смущало присутствие других людей. Климов удивленно взглянул на любовницу и улыбнулся.
– Что ты делаешь? Не стыдно?
Она посмотрела на него тем особенным взглядом, какой всегда предшествовал их близости.
– Нет. Мне никогда не стыдно сказать, что я хочу тебя!
Климова неизменно восхищала ее способность быть застенчивой и развязной, нежной и яростной, холодной и страстной.
– Ты меня волнуешь! Еще чуть‑чуть, и этот жюльен окажется у меня на брюках! На твоем месте, дарлинг, я бы убрал ногу…
– Пожалуйста! – рассмеялась Полина. – Раз уж ты не расположен к шуткам, позволь задать тебе серьезный вопрос?
– Все, что угодно, кроме твоих похабных шуточек!
– Фи, как грубо! Ладно, прощаю… Ник, а что, если бы мы никогда не встретились?
– К чему сослагательные наклонения?
– Ну, если представить… Как бы ты жил без меня?
– Любимая, мы, физики, утверждаем, что в определенный момент времени возможен лишь единственный исход событий. И к черту все сослагательные наклонения, давно пора обходиться без них. Мы с тобой не могли не встретиться!
– Понятно! Какая интересная наука физика! Кстати, ходят слухи о том, что ты незаурядный физик!
– Это сильно похоже на правду!
– Тогда хочу попросить – отмени пространство и время к такой‑то матери!
– Вот послал Бог любовницу – вечно просит меня о каких‑то странных вещах! Почему они вообще тебя волнуют?
По ее лицу пробежала тень.
– Ты будешь любить меня, когда я стану старой?
Он застыл с бокалом в руках и удивленно уставился на нее.
– Почему ты на меня так смотришь?
– Пытаюсь понять, откуда такие мысли у юной цветущей женщины!
– Когда‑нибудь я перестану быть юной и цветущей! Представь, у меня появятся морщины, обвиснет зад…
– А на твоем прелестном лице время нарисует границы и ландшафты – так, кажется, любят говорить? И оно станет похожим на географическую карту? Не переживай, ты будешь гениальной старухой!
– Я серьезно, Никита!
Он вздохнул:
– Ты намеренно делаешь из меня поэта? Придется пойти тебе навстречу и сказать пошлость: любимая, вселенная моих чувств к тебе не знает взрыва, породившего пространство и время, и для нас с тобой нет времени и расстояний!
В глазах Полины появились слезы. Сказав, что ей надо «припудрить нос», она ушла.
Климов задумался: какой Полина станет с годами и что время может сделать с ней такого, что заставило бы его разлюбить ее? У каждого человека есть свой внутренний центр, «я», которое остается вневременным и неизменным в его собственных глазах; и пусть с годами мы меняем наружность, привычки, взгляды, но это «я», как самоощущение, продолжает быть постоянным и не зависит от возраста; вот точно так, как свое «я», он воспринимает Полину, она – его «я», и так будет всегда. Он, конечно, знает, что, вообще говоря, она обычная женщина, не совершенство, не божество, обычная женщина, у которой со временем появятся морщины и поседеют волосы, но… Эта женщина совершенна для него, вот в чем вся штука. И ему хочется стареть вместе с ней.
Когда Полина вернулась, Климов посмотрел на нее с такой нежностью, что она смутилась. У него защемило в груди, отчего захотелось многое сказать ей. «Сегодняшний странный вечер, ресторанчик, дождь за окнами, желтая роза, глаза Полины – неужели это может когда‑то исчезнуть? Раствориться во времени?»
Испытывая несвойственное для себя волнение, он сказал:
– Мой печальный мим! «Счастливы дни, что мы прожили, не заметив», говорил умница Беккет, и, знаешь, согласно этому определению я прожил много счастливых дней, но, видимо, мне редкостно повезло, потому что, встретив тебя, я проживаю дни, которые замечены мною как невероятно счастливые, осознанно счастливые!
– Я благодарна тебе за эти слова! – Ее голос дрогнул. – Ты не представляешь, как они важны для меня! Спасибо…
* * *
Данилов переставал думать о Полине только во время операций. В эти минуты или часы он вообще ни о чем не думал – работал на автомате, отринув все лишнее и личное, что могло бы помешать.
Так было и на сей раз… Но этот случай оказался особенным – несмотря на все усилия хирурга Данилова, пациент умер на операционном столе. Хуже всего было то, что Данилову об этом предстояло сообщить жене умершего.
Худенькая женщина средних лет нервно ходила по коридору. Данилов тяжело вздохнул: неприятная миссия, черт побери, даже за столько лет работы привыкнуть к такому невозможно. Хотя для кого‑то из его коллег это вообще не проблема.
Женщина метнулась к нему.
– Ну что, доктор?
– Сожалею… Мы сделали все, что могли…
Она покачнулась, как от удара. Данилов поддержал ее. Довел до кресла.
– Вам лучше присесть…
Наверное, следовало повернуться и уйти, обычно он так и делал, но сейчас почему‑то не смог. Ужасно – кажется, за несколько минут она постарела прямо на глазах и превратилась в старуху.
Женщина горько усмехнулась:
– Видите, доктор, я не плачу. У меня больше нет слез. Все выплакала. Неделю назад муж ушел от меня. Просто оставил на столе записку, где сказал, что прошлое было ошибкой. Мы прожили вместе тридцать лет, понимаете? Я думала, что умру от боли… Но вот я живу, а его нет… Странно, правда?
Данилов растерянно пожал плечами. Молчание. Слезы. И новое признание.
– Муж ушел от меня к молодой любовнице… А вскоре с ним случился приступ, и он попал в больницу. Представляете, его девочка даже не сочла нужным приехать сюда. Какая пошлая мелодрама… Знаете, пока шла операция, я поняла, что согласна на что угодно – даже на его предательство, на его уход к любовнице, лишь бы только он был жив… Лишь бы был, пусть и не со мной… – Женщина закрыла лицо руками.
– Наверное, это и есть любовь! – выдохнул Данилов и, не в силах найти другого, более подходящего жеста, погладил ее по руке. – Крепитесь!
Он развернулся и побрел в ординаторскую, оставив женщину на ее острове горя.
Слова вдовы не шли из головы. Любовь… Что мы вообще о ней знаем, кроме того, что «загадка сия великая есть»?! Он закончил рабочий день привычным ритуалом – налил водки и залпом выпил. Снимаем стрессы – доктор сам себе прописал. Его смена закончена, и можно идти домой, но он не спешит. Раньше Данилов мчался домой из‑за жены, а теперь многое изменилось. Полина стала отчужденной, и это для него больнее всего – он привык к тому, что жена видит в нем друга, нуждается в его любви и поддержке. Собственно, их история и началась с того, что, познакомившись со странной хрупкой девушкой, похожей на озябшую, раненую птицу, Данилов захотел отогреть ее в своих руках. После свадьбы он с радостью наблюдал, как Полина постепенно оттаивает, возвращается к жизни. Супруги были счастливы, а потом что‑то случилось, сломалось, и Данилов стал не нужен. Вот незадача – сделаться в одночасье абсолютно бесполезным… Полина стала тяготиться им. Это раньше они могли читать вслух любимые книги, гулять вечерами в Летнем саду – сейчас все переменилось. И сексуальная близость теперь редкое явление…. Полина отвергает его, ссылаясь на головную боль, досадные «женские» дни, или, что гораздо хуже, готова принять ласки мужа, но при этом словно приносит себя в жертву, что больно ранит его, как ничто другое. Если прежде, в минуты близости, Данилов был с ней нежен, то в последнее время ведет себя нарочито грубо. Недавно он попросту изнасиловал Полину. Был пьян, алкоголь придал уверенности. Он ломал ее красивое, гибкое тело, столь любимое им, с каким‑то отчаянием, намеренно стараясь причинить жене боль. Удивительно – Полина молчала. Когда все кончилось, он увидел на ее глазах слезы и заплакал сам. Полина утешала мужа, гладила по голове… Настоящий психоз, и как все это болезненно и мучительно для обоих!
Наверное, надо найти силы и отпустить ее. Но разве он сможет жить без Полины? В то же время видеть ее страдания так же невыносимо. Как, впрочем, и представлять их с Климовым в объятиях друг друга. Он старается не думать об этом, но иногда подобные фантазии, как яд, просачиваются в его сны…
Данилов закрыл лицо руками. В кабинет заглянула молоденькая медсестра.
– Иван Петрович, там вас спрашивают… – Она осеклась.
Данилов резко спросил:
– Что тебе, Верочка?
– Вы так переживаете из‑за смерти N? – огорчилась девушка. – Не стоит! Вы сделали все, что могли! И вообще, у каждого врача за плечами свое кладбище! Ничего не поделаешь.
– Да, – кивнул Данилов, – запишем в издержки профессии. Вера, сделай мне чай покрепче!
Глава 2
Андрей проснулся совершенно разбитым. Уже несколько ночей он не высыпается и плохо себя чувствует. Болезненное состояние, ничего не хочется – тонус осенней мухи. В будни Андрей еще как‑то держится, сосредотачиваясь на работе, а в выходные сложнее, поскольку они подразумевают общение с женой. Сегодня, между прочим, выходной… Андрей прислушался – из кухни доносились голоса жены и дочери. Он подошел к окну – день обещал быть теплым и солнечным. Эх, поехать бы сейчас в Лавру, посидеть на лавочке, послушать, как поют птицы. Рядом великие покойники, тихо, благостно – так и тянет прилечь полежать вечным сном, ха‑ха…
Насладиться этой фантазией Андрей, впрочем, не успел, потому что в комнату заглянула Лена и напомнила, что он обещал Марине провести воскресный день вместе. Ничего не поделаешь – Лавра с золотыми листьями и тихим кладбищем отменяется.
– Кстати, могу тебя обрадовать – я иду с вами! – сообщила Лена.
Андрей удивился: в последнее время они редко куда выбирались вместе. Лена сегодня излучала доброжелательность, и он предположил, что жена хочет обратиться с какой‑нибудь просьбой. Андрей ждал и боялся этого. Ленины просьбы, как правило, сводились к предложению продать дом или найти более высокооплачиваемую работу, нечто радикальное и абсолютно неприемлемое.
– Ты не рад? – Она надулась.
– Конечно, рад! – Андрей обреченно вздохнул. – Идем в театр?
– Может, в зоологический музей?
Андрей растерялся:
– Почему непременно туда?
– Я уверена, что Марине понравится!
– Хорошо. Пусть будет музей.
В музее Андрей попытался опробовать на практике новое личное изобретение – «мощный фильтр» Басманова. Вещь исключительно полезная. С его помощью Андрею удавалось фильтровать добрых пятьдесят процентов поступающей извне информации, и в настоящее время он работал над тем, чтобы увеличить мощность фильтра.
– Ты меня слушаешь? – откуда‑то издалека раздался голос жены.
– Разумеется! – Он вежливо улыбнулся.
– И что ты об этом думаешь?
Андрей озадачился – Лене удавалось пробить брешь в его системе защиты.
– О чем?
– А говоришь, что слушаешь!
Лена вспыхнула, но быстро справилась с собой и сказала нарочито спокойным тоном:
– Во второй, прошу заметить, раз повторяю тебе предложение…
Она изложила концепцию некоего коммерческого предприятия, в котором, по ее убеждению, Андрей должен принять живейшее участие. Увлеченно и пламенно Лена расписала план будущего проекта в сжатом варианте, адаптированном для мозга человека, весьма далекого от коммерции, такого, как ее муж. В финале прозвучал риторический вопрос: «Надеюсь, ты согласен?!» Андрей в ужасе попятился назад и оказался прижатым к вольеру с сохраненными для истории приматами.
– Лена, ну что ты говоришь? Неужели ты можешь представить меня в бизнесе? Я далек от этого, как звезда Беттельгейзе!
– Тебе никто и не предлагает самому заниматься коммерцией! Речь идет о том, что фирму зарегистрируют на тебя и ты возьмешь в банке кредит на свое имя.
– Ну так и бери кредит на себя!
– Кто мне его даст? – крикнула Лена, уже выходя из себя. – Я последние три года вообще нигде не работаю, нянчу твоего ребенка!
– Нашего ребенка! – счел нужным уточнить Андрей.
– Вот именно! Хорошо, что ты помнишь об этом! Вот и подумай о нашем ребенке! Сделай то, о чем тебя просят! Ты кандидат наук, а поскольку наша фирма будет связана с техническими проектами, твоя научная степень как раз уместна. Пойми, на роль директора ты – идеальная кандидатура!
– Право же, странно! Надо бы просчитать, составить бизнес‑план, можно ведь и прогореть.
– Анатолий уже все просчитал!
Андрей растерялся:
– Кто это?
Лена усмехнулась:
– Я неоднократно про него рассказывала, ты вообще меня слушаешь?
Андрей промолчал – в сущности, ему было совершенно наплевать на этого Анатолия и его коммерческие затеи.
– Пойми, ты ничего не теряешь! Занимаешься своими преподавательскими делами, кто тебе не дает?! В фирме ты будешь только числиться директором, а делать все станут другие люди.
– Кто?
– Я! И Анатолий! А тебе деньги на блюде! Разве плохо?
– В теории, может, и нет. А на практике…
– Ну хватит, Андрей! Мне надоело тебя упрашивать! Это становится невыносимым!
Лена отвернулась от мужа и сосредоточилась на бывшем когда‑то живым леопарде.
Андрей почувствовал дикую усталость. Ему вдруг вспомнилась фраза – де, с занудой легче переспать, чем объяснить, почему ты этого делать не хочешь. Как раз тот случай – проще выполнить желание Лены, чем объяснить ей что‑либо.
– Хорошо, я согласен. Когда надо подать документы?
– Ты прелесть! Спасибо!
Она потянулась к нему губами.
– Ах, оставь! – Андрей с раздражением отстранился.
Они остановились перед чучелом мамонта. Андрей взглянул на беднягу и вдруг ощутил с ним некое родство – он почувствовал себя таким же старым. Нелепым древним ископаемым.
* * *
И началась Машина московская одиссея! Пестрая, многоголосая Москва показалась девушке волшебной норой‑тоннелем, через которую она летела, а вокруг, как в той сказке, становилось «чудастее и чудастее». На Машу обрушилась лавина впечатлений и открытий, жизнь закружилась в бешеном ритме: выставки, театры, богемный круг, куда ее ввел Саша, а главное, в этом сентябре она переживала самый медовый и упоительный период жизни – они с Сашей были полностью поглощены друг другом. Температура чувств, как на вулкане, и, как говорил Бушуев, цитируя любимого поэта, особенное ощущение жизни «пчелы на горячем цветке». Они были фантастически и безоговорочно счастливы.
Маша и не заметила, как пролетели сентябрь с октябрем. А когда началось унылое межсезонье, она с удивлением обнаружила, что на прежде безупречно чистом небосводе их с Сашей отношений возникли тучки. И вскоре начала догадываться, откуда дует ветер, их нагоняющий. Они оба чувствовали некоторую усталость, вызванную, конечно, исключительно внешними обстоятельствами, но, коль скоро этих самых внешних обстоятельств было удручающе много, победить их не могла даже сила любви Маши и Саши. Увы, денег катастрофически не хватало. Маша была вынуждена свести свои запросы к минимуму и брала деньги у старшей сестры, которые та, смущенно улыбаясь, совала ей в каждый приезд в Петербург. Тех грошей, что девушка зарабатывала в театре, хватало лишь на бесконечные переезды между столицами. Над стипендией Бушуева, понятное дело, можно было лишь посмеяться или поплакать. Саша использовал любую возможность заработать. Все чаще он возвращался домой далеко за полночь – поэт подрабатывал грузчиком. Посещения богемных тусовок пришлось ограничить, и Маша нередко оставалась одна. Она устала от бешеного темпа жизни: переезды из Петербурга в Москву и обратно, репетиции в театре, хроническое недосыпание. За месяц Маша похудела на пять килограммов. Она хотела помочь Саше, искала работу. Но из‑за театра ей оставалось рассчитывать только на случайные заработки.
Подумав, она решила смирить гордость и актерские амбиции и отправилась сниматься в массовке. Ей досталась незначительная роль «девушки из ресторана». Машина сверхзадача в этой роли сводилась к тому, что она должна была сидеть за столом сбоку от главной героини и что‑нибудь убедительно жевать. В павильоне с декорациями, изображавшими роскошный ресторан, девушку усадили за стол и поставили перед ней салат «Цезарь». Появилась известная актриса. Она гордо прошла по залу и манерно уселась неподалеку. Вскоре к ней присоединился не менее известный партнер, голубоглазый брюнет, и пара оживленно защебетала. Маша занялась салатом. Он был безвкусным, к тому же в горле у нее стоял ком – вот тебе, Маруся, творческие амбиции! Увы, в этом фильме у тебя не главная роль! Жуй салат и по возможности сделай веселое глупое лицо… Камера стоп! Снято! Она получила деньги и поехала домой в весьма расстроенных чувствах.
На следующий день Маша снова отправилась на студию. На сей раз ее завербовали для участия в масштабном историческом фильме в сцене бунта. Массовка состояла из множества людей, одетых в тулупы. На Машу тоже натянули тулуп и пояснили, что по команде режиссера вся толпа должна бежать в указанном направлении. Сигнал почему‑то долго не давали. В съемочной группе то и дело возникали заминки, и актеры массовки мерзли, ожидая пробега. К финалу Маша почувствовала себя полностью окоченевшей. Однако она взяла резвый старт и честно побежала в толпе, когда режиссер наконец скомандовал. После этого участники массовки отправились получать обещанные деньги, но выяснилось, что с выплатой придется подождать. Ожидая свой жалкий гонорар, она окончательно замерзла. К вечеру выяснилось, что денег нет и не будет. Актеры массовки кричали, обещая устроить режиссеру сцену настоящего, а не киношного бунта. Но Маша уже не чувствовала в себе никаких сил к сопротивлению и поплелась домой.
Вот так. Словно она летела через сказочную нору‑тоннель, а приземлившись, больно ударилась. И слезам Москва не верит, и в Машины таланты, и главных ролей давать не хочет, все будто снисходительно усмехается, испытывает: «А ты покажи, на что способна!»
Когда она, замерзшая и голодная, пришла домой поздно вечером, Саша потребовал объяснений. Маша рассказала о неудачной попытке заработать немного денег. У Саши это почему‑то вызвало ярость.
– Я не хочу, чтобы ты снималась в массовке!
– Да перестань, что тут такого? Подумаешь!
– Ты не должна работать!
Она вежливо улыбнулась.
– Должна не должна, все равно приходится…
– Зарабатывать деньги – моя обязанность! – в его голосе звучало подлинное отчаяние.
– Не сомневаюсь, что скоро так и будет, – мягко сказала Маша. – Ты станешь знаменитым поэтом…
– Ах, оставь! Я не могу больше это слышать!
Маша устало вздохнула – ее знобило, она не чувствовала никакого желания продолжать разговор. Тем не менее попыталась ободрить Сашу:
– Но ведь в скором времени твой сборник обещают издать!
Он хмыкнул:
– Обещают! Мне нужны деньги сейчас!
– Но перспективы…
– Перспективы не всегда материализуются в деньги! Все, хватит, я ухожу из института!
– Не смей этого делать! Как же твой талант, Саша?!
Он усмехнулся:
– Иногда мне кажется, что его придумала ты!
– Прости, я очень устала. К тому же завтра мне надо быть в Питере на репетиции.
* * *
С вокзала Маша сразу поехала в театр. После вчерашних съемок она простыла и чувствовала себя скверно: знобило, клонило в сон, и потом, в поезде она не выспалась – ехала в купе с противным дядькой, который храпел, словно хряк. Как она устала от вокзалов и поездов!
На репетиции Маша вяло попыталась выдать экспрессию, предполагавшуюся у героини. Видимо, получилось неубедительно.
Палыч, наблюдавший прогон, даже привстал с места и недовольно проорал:
– Басманова, какого черта? Фуфло гонишь! И вообще, соберись – спишь на ходу!
Маша, обычно спокойно воспринимавшая критику главрежа, в этот раз расплакалась, как школьница. К тому же у всех на глазах.
Палыч заворчал:
– Ну, начинается! Истерики будем устраивать?!
– Нет! – сквозь слезы ответила Маша. – Извините, сейчас соберусь!
– Ты болеешь, что ли? – поинтересовался Палыч.
– Да.
Она ненавидела себя за слезы и слабость, выставленную на всеобщее обозрение, но поделать с собой ничего не могла.
– Иди домой, Басманова! – рявкнул Палыч. – Без тебя обойдемся!
Маша вышла из театра, глотая слезы. Хотелось домой, к сестре, пить с ней чай и, лежа на диване, выболтать Татьяне все секреты, а после провалиться в сон, просыпаться только для того, чтобы еще выпить чаю, и снова спать. В то же время Маша понимала: если завтра она не вернется в Москву, Саша обидится.
«Ничего! – подумала девушка, оказавшись дома на Мойке. – Сейчас немного отлежусь и поеду на вокзал, еще успею на ночной поезд…»
– Маруся, может, сегодня останешься? – осторожно спросила Татьяна.
Маша обрадовалась:
– Думаешь?!
На самом деле она только и ждала, чтобы ответственность за это решение кто‑нибудь взял на себя, например, Татьяна.
Кажется, старшая сестра ее поняла, потому что тут же сказала:
– Конечно, отдохни хотя бы денек, отоспись. Я боюсь, что ты заболеешь. Маруся, ты так похудела… Ты хорошо питаешься?
Маша пожала плечами.
– Нормально. Я посплю немного, ладно?
Она прилегла, тут же уснула и не услышала, как зазвонил телефон. Трубку взяла Татьяна. Бушуев попросил позвать Машу. Татьяна виновато сказала, что той, вероятно, сегодня лучше не ехать в Москву. «Ей надо отдохнуть, Саша, ты же понимаешь…» Но Бушуев понимания не выказал, напротив, голосом, звенящим от обиды, заявил, будто с самого начала знал, что Машиных чувств не хватит надолго, и велел передать ей, когда она проснется, что в ее приезде нет надобности. Вздохнув, Татьяна попросила Сашу «не пороть горячку» и не делать скоропалительных выводов. Он сухо попрощался и положил трубку.
Маша проснулась утром, когда старшая сестра уже собиралась на работу.
– Маруся, вчера звонил Саша, – осторожно начала Татьяна. – Кажется, он огорчен тем, что ты не вернулась в Москву.
Весь сон с Маши как рукой сняло.
– Что он сказал?
Татьяна замялась.
– Он обиделся, да? Почему ты не позвала меня к трубке?
– Но ты спала!
– Ты должна была меня разбудить! – крикнула Маша. – Как ты смела!
– Успокойся, ничего страшного не произошло!
Маша закричала с вызовом, уже совершенно выходя из себя:
– Не лезь в мою жизнь! Что ты вообще понимаешь! И прекрати мне засовывать в сумку деньги! Думаешь, я ничего не замечаю? Это унизительно! Оставь меня в покое! – Она побежала в свою комнату и громко хлопнула дверью.
Татьяна отправилась в издательство, глотая слезы.
Сознание того, что она несправедливо, больно обидела сестру, мучило Машу. В чем она ее обвинила?! В том, что та заботится о ней и тайком подкидывает деньги?! «Я подлая, неблагодарная тварь!» – заключила Маша.