Когда мистер Маллинер вошел в «Привал рыболова», нас поразила его скорбная серьезность, а то угрюмое молчание, в каком он выпил виски, окончательно убедило нас, что дело плохо. Мы поспешили выразить сочувствие. Оно его тронуло.
— Что ж, господа, — сказал он, — не хотел обременять вас своими бедами, но мой троюродный брат разводится с женой.
Мисс Постлвейт, наша добрая хозяйка, протирающая бокалы, внесла в разговор мягкую женскую нотку.
— Змеюка в дом вползла?
— Нет, — покачал головой мистер Маллинер, — нет, змеюка не вползла. Жена моего троюродного брата, как только он к ней обратится, склоняла голову набок и говорила: «Что, дорогой?» Он терпел одиннадцать месяцев и три дня. Видимо, это — европейский рекорд. Мистер Маллинер вздохнул.
— В наши дни, — продолжал он, — брак дается даром. Жениться так легко, что молодой муж не ценит своей жены. Чтобы вернуть семье былую крепость, нужны испытания, нужны препоны. Скажем, мой племянник Осберт очень счастлив в браке, ибо многое перенес.
— Он долго добивался ее любви? — спросил Пинта Пива.
— Он проверял свои чувства? — спросила мисс Постлвейт.
— Нет, — отвечал мистер Маллинер, — влюбился он сразу и сразу понял, что любим. Жениться на Мейбл Петерик-Сомс мешали не его и не ее чувства, а поведение Бешфорда Бреддока. Вам знакомо это имя?
— Нет.
— Но оно хотя бы впечатляет?
— Скорее, да.
— Так вот, в Центральной Африке страусы при самых этих звуках прятали голову в песок, а злые носороги скромно скрывались за деревом. Познакомившись с ним, Осберт их понял.
Раньше (продолжал мистер Маллинер) племянник мой жил хорошо. Он был красив, как все Маллинеры, здоров, жизнерадостен и так богат, что сборщики налогов выли от счастья, посылая ему форму Д. К тому же он влюбился в прекрасную Мейбл и понял, что она отвечает ему взаимностью.
|
|
Несколько недель все шло как нельзя лучше. Он миновал без помех все стадии, а именно — визиты, цветы, расспросы о здоровье папаши, игры с мамашиным шпицем; и, наконец, пригласил Мейбл в ресторан и в театр.
Ничто не предвещало беды. Обед был бесподобен, как и пьеса, а главное — за второй акт он дважды пожал прелестную ручку, и та вроде бы отозвалась. Словом, мы не удивимся, что у самого дома Осберт прижал свою даму к груди и пылко поцеловал.
Когда утихло эхо, он заметил высокого человека в цилиндре.
Сперва все молчали. Потом Мейбл смущенно проговорила:
— Бэши! Откуда ты взялся? Я думала, ты в Африке. Незнакомец снял цилиндр, ударил по нему кулаком, выпрямил и снова надел.
— Сегодня вернулся, — объяснил он, — обедал тут, у вас. Мне сказали, ты в театре.
— Да, — признала Мейбл. — Познакомьтесь, пожалуйста. Мистер Маллинер. Мой кузен, мистер Бреддок.
— Очень приятно, — сказал Осберт.
Все опять помолчали. Бреддок снова проделал свои манипуляции со шляпой. Осберт на него смотрел, и взгляд его ему не нравился.
— Ну, я пошла, — сказала Мейбл.
— Спокойной ночи, — сказал Осберт.
— Спокойной ночи, — сказал Бреддок.
И прибавил, когда хлопнула дверь:
— Надо поговорить.
— Да?
— Да. Я все видел.
— Все?
— Все. Вы любите Мейбл? Осберт этого не отрицал.
— Я тоже, — сообщил Бреддок.
Осберт немного растерялся. Не скажешь же: «Как мило!»
— Я любил ее, — продолжал Бреддок, — когда она была вот такая.
— Какая? — уточнил мой племянник, поскольку уже стемнело.
|
|
— Такая. И если всякие гады… лопоухие мерзавцы… пучеглазые кретины на нее покусятся, я…
— В-вы?
Бешфорд Бреддок неприятно засмеялся.
— Не слыхали, часом, что я сделал с царем Мгумбо-Мгумбо?
— Я не знал, что есть такой царь.
— Теперь — нету.
Осберт ощутил что-то неприятное в области позвоночника.
— Что же вы с ним сделали?
— Не спрашивайте.
— А все-таки?
— Не надо. Вы и так узнаете, если не отступитесь от Мейбл. — Бреддок взглянул на звезды. — Какая погода! Точно такая тишь стояла в пустыне Нгоби, когда я задушил ягуара.
— К-какого?
— Ах, не все ли равно? Вы его не знаете. Сперва было трудно, правая рука в лубке, но минут через пять, одной левой… Спокойной ночи, мистер Маллинер.
И, проделав с цилиндром все, что нужно, Бреддок исчез во тьме.
Постояв несколько минут, племянник мой пошел домой и, с третьего раза отперев дверь, укрылся в своей библиотеке. Там, налив себе бренди с содовой, он погрузился в раздумья. После второй порции мысли его обрели какую-то связность, но были таковы, что я не решусь их вам поведать.
Конечно, мы можем его понять. Баловни судьбы обретают особую тонкость, которая затрудняет контакты с существами низшего порядка. Он не мог, просто не мог сразиться с пещерным человеком. Умел он одно — собирать старинную яшму, а поможет ли это в поединке с тем, кто убивает ягуаров, да еще одной левой?
Разлука с Мейбл, думал он, разобьет ему сердце, встреча с ее кузеном — голову. Мелко дрожа, он направился к столу и написал письмо, где сообщил, что его срочно вызывают в Австралию. Потом запечатал конверт, надписал, вышел, опустил в ящик и лег.
|
|
Разбудил его телефон. Трубку он не взял, прикинув, что уже принесли утреннюю почту и Мейбл хочет кое-что уточнить. Он встал, умылся, побрился, оделся и мрачно сел за стол, когда Паркер, его лакей, сообщил о приходе генерал-майора сэра Мастермена Петерик-Сомса.
Поднявшись не без труда (кости куда-то делись), Осберт вежливо сказал:
— Здравствуйте. Яичко не хотите?
— Не хочу, — отвечал сэр Мастермен. — Яичко! Нет, это бесподобно! Яичко! Ха-ха-ха!
Сторонний наблюдатель решил бы, что он принадлежит к Обществу защиты яиц, но Осберт, знакомый с фактами, истолковал эти возгласы правильно, тем более что гость смотрел на него тем стальным взглядом, за который его не любили в военных кругах.
— Мистер Маллинер, — сказал он, — моя племянница получила странное письмо.
— Да? — откликнулся Осберт.
— Да. Вы забыли наклеить марку. Пришлось заплатить три пенса.
— Сейчас, сейчас…
Генерал-майор отмел рукою его жалкие уловки.
— Дело не в деньгах. Мейбл считает, что вчера вы с ней обручились.
Осберт покашлял.
— Э, — сказал он, — м-м-м… в определенном смысле…
— Ясно, — сказал гость. — Вы играете ее чувствами. Часом, не слыхали об Уилкинсоне?
— Нет.
— Дж. Дж. Уилкинсон. Такой брюнет с моноклем.
— Нет, не слыхал.
— Он играл чувствами моей племянницы Эстер. Я его высек у входа в клуб «Трутни». А Бленкинсоп-Бастард вам знаком?
— Нет.
— Играл чувствами Гертруды. Я его высек у входа в клуб, где бывают любители голубей. Кстати, чем вы увлекаетесь?
— Яшму собираю…
— Клуб есть?
— Есть.
— А вход?
— Конечно.
— Так-так. — Светлый взор генерала стал мечтательным. — Объявление о помолвке появится завтра в «Морнинг пост». Всего хорошего, мистер Маллинер.
И, положив на блюдо кусок ветчины, которым он балансировал на ложке, генерал-майор вышел.
Вчерашние размышления намного уступали сегодняшним. Целый час племянник мой сидел, обхватив голову руками и глядя в полном отчаянии на остатки джема. Как все Маллинеры, он мыслил ясно и четко, но сейчас зашел в тупик. Ситуация была так сложна, что он попытался выразить ее математически, однако и это не помогло. Наконец явился Паркер, оповещая о втором завтраке.
— Уже?
— Да, сэр. Разрешите принести поздравления?
— Э?
— Генерал обмолвился, уходя, что вскоре вы сочетаетесь браком с мисс Петерик-Сомс. Тем самым я смог дать вашему другу необходимую информацию.
— Другу?
— Мистеру Бешфорду Бреддоку. Заходил после генерала проверить, верны ли сведения. Обещал к вечеру вернуться.
Осберт встал, словно кресло немного раскалилось.
— Паркер?
— Сэр?
— Меня вызывают в Замбези, то есть в Гренландию. Приеду не скоро. Дом закроем, вы пока что отдохните. Через три месяца свяжитесь с конторой «Пибоди, Трап, Трап, Трап, Трап и Пибоди».
— Хорошо, сэр.
— Да, кстати…
— Сэр?
— Я собираюсь попробовать силы на сцене. Купите мне парик, нос, бакенбарды и синие очки.
Когда, воровато оглядевшись, Осберт кликнул такси и дал адрес незаметной гостиницы на Кромвел-роуд, планы его ясными не были. Только достигнув гавани и загримировавшись, он немного справился с мыслями. День, равно как и ночь, он провел в номере, а утром отправился к братьям Коэн, чтобы купить полное облачение путешественника. Отплыть он думал в Индию, заглянув по дороге в Японию, Мексику, Перу, Венесуэлу и на острова Фиджи.
Братья Коэн радостно захлопотали вокруг него, и через несколько минут он с удивлением обнаружил, что обладает каскеткой, фишками, клюшками, укулеле, концертино и шаром с золотыми рыбками.
Он огорчился. Расторопные братья, видимо, его не поняли. Скупо, но весомо, он объяснил им, что те годы, которые он протянет здесь, на земле, не будут отданы картам или поло, музыке или рыбкам. «Вы бы еще треуголку предложили, — закончил он. — Или швейную машинку».
— Сейчас, сейчас, — возрадовался Ирвинг. — Треуголочку? Сию минуту.
— Тащи машину, Лу, — приказал Изадор. — Да, загляни в обувной отдел, пригласи сюда мистера Бреддока. Ну, вам повезло! — сообщил он Осберту. — Та-акой человек, где он только не бывал!
Бакенбарды с усами скрывали все лицо; что оставалось на виду, то побелело.
— Б-бр-р-р?..
— Да, да. Тот самый. Путешественник.
— Мне душно! — сказал Осберт и кинулся к дверям, где столкнулся с человеком, поражавшим как величавостью, так и военной выправкой.
— Эй, кто тут есть? — крикнул генерал ясным голосом патриция, а племянник мой сел на стопку брюк.
Братья, сколько их было, кинулись к посетителю, кто — с пожарным шлемом, кто — с микроскопом, кто — с головоломкой.
— Кнуты имеются? — спросил он.
— Конечно, конечно!
— Хорошо. Дайте мне кнут покрепче, а главное — упругий.
Тут вернулся Лу с Бэшфордом Бреддоком.
— Бэши! — воскликнул генерал. — А я смотрю — кто такой? Тут темновато.
— Включи все лампы, Ирвинг, — сказал Изадор.
— Не надо, — взмолился Осберт. — У меня болят глаза.
— Тогда вам нельзя ехать в тропики, — сказал Бреддок.
— Это что, твой приятель? — спросил генерал.
— Нет, первый раз видимся.
— Мистер… э-э… купил каскетку, — сообщил Ирвинг, — фишки для покера, клюшки для поло, удочку, укулеле, концертино, рыбок, треуголку и швейную машину.
— Да? — сказал Бреддок. — Тогда остаются шлем, краги и мазь от укусов аллигатора.
— А ты тут зачем, Бэш? — поинтересовался сэр Мастермен.
— Я? Да вот, хочу купить ботинки с шипами. Надо раздавить одну гадюку.
— Смотри, какое совпадение! А я покупаю кнут, тоже для гадюки.
— Не везет им, я вижу, — заметил Бреддок. — Ха-ха! Генерал важно кивнул.
— Правда, — признался он, — с моей гадюкой не все ясно. Может, кнут и не понадобится, хотя… вообще-то с ним спокойнее.
— Хорошая вещь, — согласился Бреддок. — Не зайти ли нам в ресторан?
— С удовольствием, с удовольствием.
— До свиданья, — кивнул Осберту Бреддок. — Когда отплываете?
— Завтра, на «Раджпутане»! — услужливо сообщил Изадор.
— Что?! — вскричал сэр Мастермен. — Вы едете в Индию? Да я там полжизни пробыл. И на старой, доброй «Раджпутане»… Старший стюард ест у меня из рук, да, ест из рук. Скажу ему пару слов… Нет-нет, непременно приду! Мне надо сделать доброе дело, а то совсем озвереешь.
Когда Осберт полз в гостиницу, он думал о том, что судьба немного перестаралась. На палубе, под ярким солнцем, генерал его узнает. Значит, плыть нельзя. Заказав две порции кофе, он обвязался мокрым полотенцем и стал размышлять.
Часто слышишь, что Маллинера можно смутить, но нельзя сломить. Вскоре план был готов. Бежать надо не за границу, а в лондонский пригород. Генерал-майор с легкостью отбудет в Индию, но ни за что не сядет в трамвай, направляющийся в Далидж, Криклвуд, Уиннмор Хилл, Брикстон, Балем или Сарбитон. Там и надо укрыться.
Осберт решил подождать до темноты, зайти домой, взять яшму и исчезнуть в неизвестном направлении.
Примерно в полночь он сунул ключ в свою замочную скважину.
Честно говоря, он боялся, что Бреддок караулит у дома, но его не было.
Скользнув в переднюю, Осберт с облегчением вздохнул — и тут же заметил, что из-под двери в столовую сочится свет.
Сперва он удивился, потом понял, что Паркер без него решил немного развлечься. Действительно, в столовой стояли два прибора. Питья и еды еще не было; видимо, лакей и его подруга пошли за ними в кладовую.
Дрожа от гнева, мой племянник спрятался за гардиной, чтобы, подождав немного, предстать перед наглым слугой в виде Немезиды. Да, генерал-майор и Бреддок его пугали, но то — они, а то — эта креветка. После всех испытаний даже приятно поставить ее на место, как-то бодрит.
Раздались шаги. Осберт снял парик, очки, нос, бакенбарды и приготовился к эффектному выходу.
Но выйти ему не довелось. Напротив, он вжался в гардину, как очень робкая черепаха, и постарался дышать ушами, ибо вошли не Паркер с подругой, а два огромных мордоворота.
Осберт никогда не видел воров. С близкого расстояния они внушили ему то чувство, какое испытывал Даниил, пока не наладил отношения со львами. К счастью, звук, который он издал, не в силах задерживать дыхание, удачно слился со звуком вылетевшей пробки.
Видимо, воры не придерживались диеты. В наши дни, когда все трясутся над калориями, редко встретишь человека, который ест и пьет сколько влезет. Нежданные гости принадлежали к этому небольшому меньшинству.
Однако, утолив первый голод колбасой, ветчиной и бараниной, тот, что поближе к окну, расслабился и огляделся.
— Ничего квартирка, — признал он.
— Ну! — согласился его сообщник, видимо, немногословный, быть может, потому, что ел картошку с хлебом.
— Ба-альшие шишки живут!
— Ну!
— Лорды или там баронеты.
— Ну! — согласился второй вор, подливая в шампанское портвейна, хереса, вермута, бренди и шартреза.
Друг его задумался.
— Вот, эти лорды, — начал он. — Идут, понимаешь, обедать.
— Ну?
— У сэра, скажем, сестра, а у пэра — младший сын. Кто раньше за стол сядет?
— Раньше? — уточнил второй, выпив еще гремучей смеси. — Я так полагаю, кто шустрей. Коту ясно.
Первый вор поднял брови.
— Эрнст, — сказал он, — ты прям какой-то темный. Прям как будто в обществе не бывал.
Второй вор вспыхнул. Нависло молчание. Первый вор ел, второй смотрел на него, дожидаясь удобного случая. Он его дождался.
— Гарольд! — сказал он.
— Не чавкай.
— Чего-чего?
— Не чавкай.
— Кто это чавкает?
— Ты.
— Я?
— Ну!
— Чавкаю?
— Одно слово — свинья, — подытожил Эрнст. — Пэры! Сэры! Сестры, понимаешь, всякие. А я зато не чавкаю.
И наглядности ради впился в баранью ногу.
Этого Гарольд не вынес. Ловко схватив бутылку, он ударил Эрнста по голове.
Осберт прикрылся гардиной. Он понимал, что за такое зрелище многие заплатили бы, но вполне удовольствовался звуками. Судя по ним, борцы лупили друг друга всем, что было в комнате, кроме обоев и буфета.
Потом, после страшного треска, наступила тишина.
Осберт выглянул не сразу. Первый взгляд явил ему что-то вроде оргий из исторического фильма. Не хватало только приятных с виду, но не совсем одетых девиц.
Он вылез из укрытия. Вор по имени Гарольд лежал частично в камине, вор по имени Эрнст лежал под столом. Они очень изменились. Если, что вполне вероятно, полиция знала их с виду, ей предстоял нелегкий труд.
Мысль эта разбудила в Осберте гражданские чувства. Он позвонил в ближайший участок и узнал, что служители закона прибудут, чтобы забрать останки. Почувствовав, что надо бы вдохнуть свежего воздуха, он вышел — и тут же ощутил на плече чью-то тяжелую руку.
— Добрый вечер, — сказал голос Бреддока. — Есть разговор.
Осберт с удивлением заметил, что ничуть не боится. Все относительно в нашем мире. После встречи с Эрнстом и Гарольдом всякие Бреддоки — вроде кроликов.
— А, Бэши! — сказал мой племянник.
В эту минуту перед домом остановился фургон и из него полезли полисмены.
— Мистер Маллинер? — спросил сержант. Осберт радушно его приветствовал.
— Просим, просим! — сказал он. — Они в столовой. Кажется, я немного увлекся. Не вызвать ли врача?
— Сами напросились, — сказал сержант.
— И то правда, — согласился Осберт.
Бреддок слушал эту беседу с некоторым удивлением.
— А что тут у вас?
— Ах, вы еще не ушли?
— Нет, не ушел.
— Хотите со мной поговорить?
— Да, хотелось бы.
— Сейчас, сейчас, сию минуту. Вот управимся — и я ваш. Ко мне, знаете ли, забрались воры.
— Кто-кто? — спросил Бреддок, но сразу же увидел, как два полисмена несут Гарольда, а еще два — Эрнста. Сержант, замыкавший шествие, покачал головой.
— Да, сэр, — сказал он, — так и прикончить недолго. Вы уж поосторожней… Сами виноваты, нет спора, но тоже люди.
— Вероятно, я вышел из себя, — признался Осберт. — Бывает со мной, бывает… До свиданья, сержант, спасибо. Ну Бэш, я к вашим услугам.
Бреддок замялся. Лицо его, бледное в свете фонаря, стало в передней зеленоватым.
— Так о чем вы хотели поговорить? — осведомился Осберт.
Гость что-то проглотил два раза подряд.
— Увидел, знаете, в газете про вашу помолвку, — объяснил он. — Решил спросить, какой вам сделать подарок.
— Спасибо, мой дорогой.
— А то все дарят одно и то же.
— Верно, верно. Ну, что ж, обсудим.
— Нет, я спешу. Лучше вы мне напишите до востребования: Африка, Конго, Бонго. Я как раз туда еду.
— Ладно, — согласился Осберт. — Какие у вас странные ботинки!
— Мозоли замучили.
— А шипы зачем?
— Уменьшают давление стопы.
— А, ясно! Спокойной ночи, Бэш.
— Спокойной ночи.
— Всего вам хорошего.
— И вам! И вам! — воскликнул Бреддок.
СНОВА О НЯНЯХ
Увидев мистера Маллинера в «Привале рыболова», мы испытали ту радость, какую испытывает горожанин, когда сквозь туман проглянет солнце. Наш уважаемый собрат навещал свою старую няню в Девоншире, и без него умственный уровень бесед непозволительно понизился.
— Нет, — отвечал мистер Маллинер, когда мы спросили, хорошо ли он съездил. — Нет, хорошо мне не было. Старушка почти совсем оглохла и потеряла память. А главное, может ли тонкий человек ощущать покой рядом с тем, кто бивал его некогда головной щеткой?
И он поморгал от былой боли.
— Удивительно, — продолжал он не сразу, — удивительно, как мало меняется старая, добрая, кряжистая няня по отношению к своим питомцам! Они поседеют, полысеют, прославятся на ниве политики, промышленности или искусства, но для нее останутся мастером Джеймсом или мастером Перси, которые без понуканий никогда не умоются. Шекспир дрогнет перед няней, Герберт Спенсер, Нерон, Аттила… Что же до Фредерика, моего племянника… но интересна ли вам жизнь моих родных?
Мы заверили его, что интересна.
— Тогда, — сказал он, — я поведаю вам эту историю. Ничего особенного, конечно, но — показательно, показательно!
Начну с тех минут (сказал мистер Маллинер), когда, приехав из Лондона на зов старшего брата, Фредерик созерцал из окна тихий морской курорт.
Кабинет доктора Маллинера освещало вечернее солнце, но даже оно не могло разогнать мрак, который окутывал душу приезжего. Выглядел он примерно так, как выглядел бы очень болотистый пруд, обзаведись тот лицом.
— Джордж, — тихо и сумрачно сказал он, — ты выманил меня в эту дыру, чтобы я навестил няню, которую и в детстве терпеть не мог.
— Ты ей много лет помогаешь, — напомнил Джордж.
— А что мне делать, если вы все складываетесь? Вношу свою лепту, noblesse oblige.
— Та же noblesse oblige ее навестить. Она скучает. Что там, она стареет.
— Ей лет сто.
— Восемьдесят пять.
— Господи, как время бежит! Помню, заперла меня в шкаф, когда я украл варенье…
— Она прекрасная воспитательница, — признал Джордж. — Конечно, не без властности, есть это в ней, есть… Но, скажу тебе как врач, не спорь с ней, потакай ее прихотям. Даст яйца всмятку — ешь.
— В пять часов дня?! Не буду.
— Будешь. Еще как будешь. У нее больное сердце. Если что, я не отвечаю за последствия.
— Если я съем яйцо, я тоже не отвечаю. И вообще, какие яйца? Что я, ребенок?
— Конечно. Мы все для нее — дети. На Рождество она подарила мне «Фаунтлероя».
— Значит, по-твоему, я должен потакать этой помеси Лукреции Борджиа с прусским сержантом. Почему? Нет, объясни мне, почему? Из всех нас я особенно ее боялся, боюсь и теперь. Почему ты выбрал меня?
— Я не выбирал. Мы все ее навещаем. И мы, и Олифанты.
— Олифанты?!
Фредерик дернулся. Будь его брат дантистом, а не терапевтом, можно было бы подумать, что тот вырвал ему зуб.
— После нас она служила у них, — объяснил Джордж. — Неужели ты их забыл? Когда тебе было лет двенадцать, ты полез на старый вяз, чтобы достать для Джейн грачиное яйцо.
Фредерик горько засмеялся.
— Бывают же кретины! — заметил он. — Рисковать жизнью из-за этой особы… Нет, жизнь мне недорога, что в ней хорошего, да и вообще скоро помру. Но ради Джейн!..
— А мне она нравилась. Говорят, стала красавицей.
— Возможно. Только сердца нет.
— То есть как?
— А так. Вот, посуди сам: обручилась со мной, уехала к каким-то Пендерби, и, пожалуйста, письмо, выходит за некоего Диллингуотера. Надеюсь, он ее задушит.
— Как это все печально!
— Кому? Не мне. Можно сказать, чудом спасся.
— Теперь я понимаю, почему ты мрачный.
— Кто, я? — удивился Фредерик. — Я счастлив. Я просто в восторге.
— А, вон что! — Джордж взглянул на часы. — Ну, хорошо, хорошо, иди. Туда минут десять.
— Как я найду этот чертов дом?
— Есть табличка с названием.
— С каким?
— «Укромная заводь».
— О, Господи! — вскричал Фредерик. — Этого еще не хватало.
Казалось бы, вид из окна дал ему представление о курорте, но, проходя по улицам, он глазам своим не верил. Непостижимо! Такая дыра — и столько в ней уместилось. Вот мальчики; жуть, а не мальчики. Вот торговцы с тележками; жуть — и торговцы, и тележки. Дома — нет слов! А солнце! Сверкает и сверкает, хоть тресни. Тут бы ливень с пронзительным ветром, а не эта желтая блямба на синем небе. Конечно, дело не в Джейн. Просто он не любит солнца и всяких там небес, органически не выносит. Ему по душе ураганы, трусы, глады, моры…
Тут он заметил, что пришел по адресу, на мерзкую улицу с чистым тротуаром и двумя рядами опрятных кирпичных домиков. Глядя на медные молоточки и белые занавесочки, Фредерик невыразимо страдал. Здесь явно жили люди, которые не знают и знать не хотят, что несколько месяцев назад одна, скажем так, особа обручилась с Диллингуотером.
Разыскав эту «Заводь», он постучал в дверь, и ему открыли.
— Да это мастер Фредерик! — воскликнула няня. — В жизни бы не узнала, как вырос!
Почему-то ему стало полегче. Он был не очень плохой — так, ровно посередине между близким к святости Джорджем и бессердечной Джейн; и самый вид старой няни удивил и тронул его.
Образы детства очень крепки. Ему казалось, что она — огромная, широкоплечая, очень грозная, а перед ним стояла старушонка, которую мог бы унести ветерок.
Он растрогался. Он умилился. Он понял брата. Конечно, ее надо порадовать. Только зверь огорчит ее, даже если она сварит яйца.
— Какой большой! — не унималась няня.
— Правда? — откликнулся Фредерик.
— Настоящий мужчина. Идите, садитесь за стол. Сейчас накормлю.
— Спасибо.
— НОГИ!
Он подскочил. Губы у няни сжались, глаза сверкали.
— Нетэтонадожевгрязныхботинках! — сказала она. — Убираешьубираешьаимхотьбычто.
— Простите, пожалуйста! — пролепетал он, вытирая ноги о половичок.
Направляясь в комнату, он ощущал, что стал меньше, моложе и гораздо слабее. От умиления остались следы.
Но и они исчезли, когда в кресле, у окна, он обнаружил Джейн.
Вряд ли читателя интересует внешность такой девушки, но все же, на всякий случай, сообщим, что у нее были золотисто-русые волосы, золотисто-русые брови и, как это ни странно, золотисто-русые глаза, а кроме того — маленький носик с одной веснушкой, маленький ротик и маленький, но решительный подбородок.
Сейчас подбородок был уж очень решителен, словно таран небольшого судна. На Фредерика она смотрела так, будто от него пахло луком.
Фредерик молчал. Трудно начать беседу с особой, которая вернула тебе письма, кстати — очень хорошие. Произнеся в. конце концов «Ык», он уселся и стал смотреть на ковер. Джейн смотрела в окно. Царила тишина, если не считать того, что из часов выскочила кукушка и сказала «Ку-ку».
Внезапность ее появления и отрывистость речи допекли истерзанного Фредерика. Он подскочил и вскрикнул.
— В чем дело? — осведомилась Джейн.
— Птицы тут всякие!
Джейн пожала плечами, давая понять, что ее не интересуют ощущения людей низшего типа, но Фредерик продолжал:
— Что вы здесь делаете?
— К няне пришла.
— Вот уж не ждал!
— Да неужели?
— Знал бы, никогда бы в жизни…
— У вас пятно на носу.
Скрипнув зубами, он вынул носовой платок, заметив при этом:
— Вероятно, мне лучше уйти.
— Ни в коем случае! — резко ответила Джейн. — Она вас очень ждала. Хотя понять не могу…
— Чего?
— Ах, неважно!
Пока он выбирал самый едкий из трех возможных ответов, явилась няня.
— Конечно, дело не мое, — сказала Джейн, — но некоторые помогли бы нести такой тяжелый поднос.
Фредерик вскочил, густо при этом краснея.
— Нянечка, — сказала Джейн, удачно сочетая заботливость со злобностью, — ты не надорвалась?
— Я как раз… — пролепетал Фредерик.
— Да, когда няня его поставила. О, Господи, какие бывают люди!
— Он всегда был глупый, — великодушно сказала няня. — Садитесь, мастер Фредерик, я вам яичек сварила. Мальчики их любят.
Фредерик посмотрел на поднос. Да, яйца там были, и крупные. Желудок, подраспустившийся за это время, болезненно сжался.
— Ох, и ели же вы! — припомнила няня. — Что яйца, что пирог… Помню, у мисс Джейн на именинах… Можно сказать, вывернуло!
— Няня! — вздрогнула Джейн, бросая неприятный взгляд на страдальца.
— Спасибо, — выговорил он. — Я… это… яиц не буду.
— Как так не будете? — удивилась няня. — Хорошие яички. Не будет он! У меня съедите.
— Да мне не хочется…
Хрупкая старушка снова превратилась в грозу Наполеона.
— Ни-ка-ких кап-ри-зов! Фредерик судорожно хрюкнул.
— Хорошо, — сказал он, — спасибо, съем яйцо…
— Два, — уточнила няня.
— Два…
Джейн повернула в ране нож.
— А вот пирога я бы на вашем месте не ела, он очень сытный. Никак не пойму, — сказала она, ломаясь, как взрослая, — никак не пойму, какое удовольствие обжираться! Мы же не свиньи!..
— Мальчики, что с них возьмешь, — заметила няня.
— Да, да, — согласилась Джейн, — а все ж неприятно. Глаза у няни сверкнули. Она не любила, когда важничают,
— Девочки, — заметила она, — тоже не сахар. Фредерик с облегчением вздохнул.
— Да, — повторила няня, — не сахар. Одна девочка так хотела похвастаться новыми панталончиками, что выбежала в них на улицу.
— Няня! — вскричала ярко-пунцовая Джейн.
— Какой ужас! — вскричал и Фредерик. Кроме того, он коротко рассмеялся, ухитрившись выразить этим такое презрение, такое снисхождение сильного мужчины к слабой и глупой женщине, что гордый дух его бывшей невесты возмутился.
— Что вы сказали? — проверила она.
— Я сказал: «Какой ужас».
— Вот как?
— Естественно. Представить себе не могу более постыдного зрелища. Надеюсь, вас оставили без ужина.
— Если бы оставили вас, — удачно парировала Джейн, — вы бы не выжили.
— Вот как?
— Да. Вы — обжора.
— Вот как?
— Да, да, да. Робин-Бобин-Барабек…
— Детки, — сказала няня, — разве можно ссориться?
Она взглянула на них тем взглядом, какой вырабатывается за полвека, если проведешь его с капризными детьми, и подытожила:
— Нельзя. Мистер Фредерик, поцелуйте мисс Джейн. Фредерик заметил, что комната вращается.
— Что? — выговорил он.
— Поцелуйте мисс Джейн и скажите: «Больше не буду».
— Она дразнится.
— Ай-яй-я-яй! А кто у нас маленький джентльмен? Фредерик вымученно улыбнулся.
— Простите…
— Не за что, — отвечала Джейн.
— Теперь поцелуйте, — напомнила няня.
— Не буду! — сказал Фредерик.
— Что?! — Няня погрозила ему пальцем. — Идите в шкаф и сидите там, пока не одумаетесь.
Мы, Маллинеры, горды. Один из наших предков удостоился при Креси похвал Его Величества. Но Фредерик вспомнил слова брата. Да, сидеть в шкафу — недостойно нас, но лучше ли, если у немолодой дамы будет сердечный приступ? Опустив голову, он пошел в коридор, а там — и услышал, как повернулся в скважине ключ.
Проведя минуты две в раздумьях, рядом с которыми похмельные мысли Шопенгауэра показались бы мечтами Полианны, он услышал голос:
— Фредди… То есть мистер Маллинер.
— Да?
— Она ушла на кухню. Выпустить вас?
— Не беспокойтесь, — холодно ответил он. — Мне и тут неплохо.
Время текло. Через час или через годы дверь открылась и закрылась. Фредерик с удивлением заметил, что он не один.
— Что вы тут делаете? — неприветливо осведомился он. Джейн не отвечала, но странно крякала. Почему-то, против воли, Фредерик ее пожалел.
— Ну-ну! — неловко сказал он. — Не плачьте.
— Я не плачу. Я смеюсь. Жалость мгновенно исчезла.
— Вам кажется, — спросил он, — что это очень смешно? Черт знает где сидим…
— Не ругайтесь.
— Почему? Мало того, что я вообще сюда попал, так еще сиди в шкафу…
— …черт знает с кем.
— Этого касаться не будем, — с достоинством сказал он. — Сиди в шкафу, когда можно, к примеру, играть в гольф.
— Вы еще играете в гольф?
— Естественно. А что такого?
— Нет-нет, ничего. Я рада, что вы развлекаетесь.
— Почему бы мне не развлекаться? Вы что, думаете…
— О, нет-нет-нет! Я знала, что вам это безразлично.
— Что именно?
— Ах, неважно!
— Вы хотите сказать, что я… гм-м-м-м… мотылек?
— Конечно. Из самых заядлых.
— Ну, знаете! Да я в жизни…
— Вот как?
— Именно так.
— Смешно!
— Что именно?
— То, что вы сказали.
— У вас извращенное чувство юмора. То вам смешно сидеть в шкафу, то…
— Надо же как-то развлечься. Вы знаете, за что меня заперли?
— И знать не хочу. За что?
— Я закурила. О, Господи!
— Что там еще?
— Кажется, мышь. Как вы думаете, их тут много?
— Конечно. Просто кишат.
Он хотел поярче описать их — скажем, шустрые, крупные, коварные, — но тут что-то стукнуло его по ноге.
— Ой! — воскликнул он.
— Простите. Это я вас?
— Меня.
— А я думала, мышь.
— Ах, вон что!
— Больно?
— Так, не очень.
— Простите.
— Пожалуйста.
— А если бы я попала в нее, она бы испугалась, правда?
— В жизни бы не забыла.
— Значит, простите.
— Да ладно, что там! Какая-то нога, когда…
— Когда что?
— Не помню.
— Когда сердце разбито?
— Сердце?! Ну, что вы! Я очень счастлив. Кстати, кто этот Диллингуотер?
— Да так, один.
— Где вы с ним познакомились?
— У Пендерби.
— А обручились?
— Тоже у них.
— Вы опять там были?
— Нет.
Фредерик фыркнул.
— Минуточку. Когда вы к ним ехали, вы собирались выйти за меня. Значит, уложились в две недели?
— Да.
Тут бы и заметить: «О, женщина!», но как-то в голову не пришло.
— Не понимаю, — сказала Джейн, предпочитая наступление, — какое у вас право меня осуждать.
— Кто вас осуждал?
— Вы.
— Когда?
— Сейчас.
— Я? — удивился Фредерик. — Да я и не намекнул, что вы поступили низко, подло, гнусно, мерзко и непотребно.
— Намекнули. Вы фыркнули.
— Если здесь нельзя фыркать, надо было предупредить.
— И вообще, кто бы говорил! После того, что вы сделали…
— Я? А что я сделал?
— Сами знаете.
— Простите, не знаю. Если вы про тот галстук, я все объяснил: во-первых, его вообще носить нельзя, во-вторых, там цвета чужих клубов.
— Какой галстук! Я про то, как вы обещали меня проводить и позвонили, что у вас дела, а я по дороге на вокзал зашла в кафе — и что же? Вы сидите с крашеной мымрой в розовом платье.
— Повторите, — сказал Фредерик. Джейн повторила.
— Господи! — сказал Фредерик.
— Меня как по макушке ударили…
— Постойте! Я все объясню.
— Да?
— Да.
— Все?
— Все.
Джейн покашляла.
— Сперва вспомните, что я знаю всю вашу семью.
— При чем она тут?
— Может, вы хотите сказать, что это — троюродная тетя.
— Ничего подобного. Это актриса. Вы ее могли видеть на эстраде в «Ту-ту!».
— По-вашему, вы все объяснили?
Фредерик поднял руку, призывая к молчанию, но понял, что все равно ничего не видно.
— Джейн, — сказал он тихим, дрожащим голосом, — помнишь, как мы гуляли в Кенсингтонском саду? Такой хороший был день…
— Не надейтесь меня растрогать.
— Я и не надеюсь. Я напоминаю, что мы встретили китайского мопса. Мопс как мопс, но ты пришла в восторг. С той поры у меня было одно дело в жизни — найти его и купить. Оказалось, что принадлежит он этой… м-м… даме. Мне удалось с ней познакомиться, я стал ее обхаживать. Тогда, в то утро, она сдалась. Пришлось позвонить тебе, а потом часа два слушать, как в последнем шоу ее оттер комик, представив, что пьет чернила. Ничего, я выдержал, к вечеру привез мопса, а наутро получил твое письмо.
Молчали они долго.
— Это правда? — спросила наконец Джейн.
— Конечно, правда.
— Посмотри мне в лицо.
— Какое лицо, тут тьма тьмущая?!
— Ну ладно. Так это правда?
— Еще бы!
— Мопса показать можешь?
— Сейчас — не могу, а дома — пожалуйста. Наверное, жует ковер. Подарю тебе на свадьбу. Мопса, не ковер.
— О, Фредди!
— На свадь-бу, — повторил Фредди, хотя слова застревали в горле, как патентованная каша.
— Да я ни за кого не выхожу!
— Повтори, пожалуйста.
— Я ни за кого не выхожу.
— А Диллингуотер?
— С ним все кончено.
— Кончено?
— Да. Это ведь я с досады. Думала — ничего, зато тебе неприятно, но он стал есть при мне персик. Забрызгался выше бровей. А потом еще кофе пил и так это всхрюкивал. Что ж это, всю жизнь сиди и жди, когда он всхрюкнет? В общем, я ему отказала.
— Джейн! — сказал Фредерик.
— Фредди!
— Джейн!
— Фредди!
— Джейн!
— Фредди!
— Джейн!
Прервал их слегка ослабленный годами, но непререкаемый голос:
— Мастер Фредерик!
— Да?
— Больше не будете?
— Нет.
— Поцелуете мисс Джейн?
— А то как же!
— Тогда выходите. Я яичек сварила.
Фредерик побледнел, но тут же взял себя в руки. Ах, это ли важно?
— Ведите меня к ним, — спокойно сказал он.
КИВАТЕЛЬ
Когда в кинотеатре «Сладостные грезы» пошел новый фильм «Мой малыш», у нас начались бурные споры. Четыре зрителя явились в «Привал рыболова» после первого же сеанса, и разговор, естественно, обратился к малолетним звездам.
— Я так думаю, — сказал Ром, — это все карлики.
— Да, говорят, — поддержал его Виски-с-Содовой, — на каждой студии есть специальный человек, который ездит по циркам. Найдет хорошего карлика — хапц! — и в Голливуд.
Почти непроизвольно мы обернулись к мистеру Малли-неру, как-то чувствуя, что этот кладезь премудрости даст окончательный ответ. Ответил он не сразу, сперва отхлебнул горячего виски с лимоном.
— Проблема эта, — сказал он в конце концов, — волнует умы с тех самых пор, как малолетние полипы вошли в моду. Одни полагают, что ребенок не может быть таким противным, другие — что приличный карлик так низко не опустится. Но кто сказал, что карлики приличны? Сложный вопрос…
— Возьмем хоть сегодняшнего… — сказал Ром. — Этого Джонни Бингли. Чтоб мне треснуть, если ему восемь лет!