ДОНЕСЕНИЕ ОО НКВД ЮЗФ В УОО НКВД СССР С ВЫПИСКАМИ ИЗ ДНЕВНИКА КАПИТАНА ВЕРМАХТА
20 июня 1942 г.
Зам. народного комиссара внутренних дел СССР
комиссару государственной безопасности 3 ранга
тов. Абакумову[510]
Во время боев на Харьковском направлении, в числе других документов, ОО НКВД 38-й армии был захвачен дневник капитана немецкой армии — командира батальона 294-й пехотной дивизии, занимавшего село Песчаное. Фамилию его установить не удалось.
В дневнике особое внимание обращают на себя те места, где автор его подчеркивает, что перебежчики — изменники Родины раскрыли немцам планы подготовлявшегося наступления, дали сведения о силах, стягивавшихся для этого наступления. Автор также невольно подчеркивает ряд слабостей немецко-фашистских войск, говорит о невыносимых условиях жизни советских людей на оккупированной территории.
Автор дневника, как видно из первой его части, до своего перевода на Восточный фронт находился в составе гарнизона какого-то острова на Западе. Для восполнения потерь командного состава на Востоке он был срочно произведен в капитаны и отправлен на Восточный фронт.
Ниже приводятся наиболее интересные отрывки из дневника:
«…B Перемышле я встретил старого товарища из 16-го пехотного полка, который мне рассказал о боях полка, находящегося перед Севастополем. Они очень многое пережили и понесли огромные потери.
Из Перемышля ехали по Украине. Вот она, Россия. Далекие, неизмеримо огромные поля, не обработаны. Леса нет, только иногда несколько деревьев. Печальные колхозы с разрушенными домами. Немногие люди, грязные и завернутые в тряпье, стояли с безучастными лицами у железной дороги. Дороги грязные настолько, что оси экипажей застревают в грязи. Следов войны мало, только у вокзала видны последствия налетов пикирующих бомбардировщиков: сожженные здания и депо, перевернутые товарные вагоны, от которых остались только остовы.
С 12 по 15 апреля продолжалась поездка до Харькова. Ее сделали приятной интересные разговоры, которые я вел с обер-лейтенантом Банделе из транспортников. К сожалению, он был явно выраженным пессимистом и при всем своем уме видел только отрицательные стороны этой войны. Относительно использования Украины для нашего собственного пропитания он, ссылаясь на серьезные источники, заявил, что в течение многих лет об этом нечего и думать. По своим собственным наблюдениям я мог с ним только согласиться. Он тоже говорил о большой заботе, которую внушает нам всем влияние и значение СС. Останется навсегда непонятным, что рядом с армией, которая ведь должна быть единственным носителем оружия родины, существует еще вторая организация с аналогичными задачами. Однако так уж устроены немцы: как только мы пришли к единству, то создали себе сами новую двойственность, которая может явиться основой нового нарушения единства. На родине уже поговаривают о том, что когда победоносная армия вернется домой, то она на границе будет разоружена СС.
Если в действительности дело вряд ли обернется так скверно, то все же эти разговоры указывают на общее направление мыслей, от осуществления которого да сохранит нас господь, так как тогда разгорелось бы самое ужасное, что видела когда-либо мировая история.
Однако наконец мы прибыли в Харьков. Было совершенно темно, едва было видно протянутую руку, света на улицах не было, мы ощупью добрались до фронтового этапного пункта. Там мы переночевали в жалкой комнатке на соломенном мешке, накрывшись шинелью. Утром молодой русский военнопленный принес нам воды для умывания, ведро на четверых. Мы уже радовались, готовясь пить кофе, но он оказался ужасным.
Затем я явился в свою дивизию, обед и вечер провел у одного лейтенанта, командира автоколонны, который подробно поведал мне о своих переживаниях в России. В частности, он рассказал мне об ужасных боях, которые вынесла 294-я пехотная дивизия в последних числах марта, когда русские могли при несколько большем порыве легко вновь захватить Харьков. Однако еще раз это было предотвращено, позиции были удержаны при больших собственных потерях.
Вновь и вновь я должен был выслушивать, какие ошибки в среднем и высшем командовании явились причиной этих потерь…
После ночи, проведенной в настоящей постели, 16-го утром я с командиром дивизии генералом Нейлингом поехал в батальон, который я должен был принять.
Я сидел рядом с генералом в машине. Спокойный, вдумчивый руководитель с особым отеческим отношением. Мы говорили о различных значительных и незначительных вещах. Он рассказывал о боях дивизии и моих задачах. Я принимал батальон, который после проведенного только что победоносного боя выделялся особо хорошим моральным состоянием.
Сначала он был вместе со всеми отброшен русскими со своих позиций. Оставление позиций нашими людьми было подобно бегству. (Теперь, когда я точно знаю эти позиции и знаю о поддержке, которая имелась здесь, я должен назвать это безответственным и непонятным.)
Затем снова была отвоевана обратно часть села, и 9 апреля с помощью пикирующих бомбардировщиков и танков все село вновь перешло в германские руки. Таковы были бои за Песчаное на Бабке, за удержание которого отныне отвечал я, во главе ослабленного боями батальона, стрелковой роты, тяжелой минометной группы, инженерного взвода, взвода ПТО. Меня поддерживают легкая полевая гаубица, 240-мм мортира, 10-см пушка и 15-см пушка. Это поддержка, которая, в общем, редко встречается.
Я пешком отправился в Песчаное.
Здесь я увидел поле боя, которое можно встретить только в этом походе. Сотни убитых русских, среди них и немецкие солдаты. Все в большинстве полураздетые, без сапог, с ужасными ранами и застывшими конечностями. Среди них русские гражданские лица, женщины. Трупы лошадей и скота с вывалившимися внутренностями. Оружие, боеприпасы, танки, орудия. Едва ли хоть один дом во всей деревне был в порядке: большинство разрушено так, что осталась лишь печка. Там и здесь еще бродят среди застывших трупов женщины. Все это я внимательно осматривал. Я должен быстро преодолеть в себе всякие чувства и по возможности поскорее привыкнуть ко всему этому так же, как привыкли солдаты, уже длительное время участвовавшие в Восточном походе. Размышления об этих вещах необходимо оставить.
Хорошо только, что матери не видят такими своих сыновей, жены — мужей.
Солдат борется без жалоб, но и без подъема, воодушевления — теперь, после этой зимы.
С этими мыслями я прибыл в свой батальон.
Прежний командир батальона — капитан Пакке из танковой дивизии, прекрасный солдат, принял меня превосходно. Штаб был как раз занят постройкой глубокого блиндажа. Мы сразу сделали небольшую прогулку в наступающих вечерних сумерках. Он ввел меня в курс тактического и бытового положения батальона.
Время от времени раздавался артиллерийский выстрел, пулеметная очередь, поднималась в небо осветительная ракета. Только слабый набросок войны, которая приняла здесь совершенно спокойную форму.
„…Ты должен удержать эти позиции. Приложи все для того, чтобы сделать это с наибольшим успехом и наименьшими потерями“, — сказал я себе.
После основательного изучения карты я день и ночь бегал по позициям. Говорил с солдатами, чтобы познакомиться с ними. Они были из всех краев государства: из Восточной Пруссии, из Рейн-Пфальца, из Вестфалии. Старых солдат, участвовавших в деле с самого начала, очень мало, много молодого пополнения, прибывшего на фронт несколько дней назад. Все они лежат в окопах и несут караульную службу.
Очень тяжело всегда для солдат устраиваться на новых позициях. В течение недель и месяцев они вели зимнюю войну: в это время оборонительные позиции находились главным образом на окраинах селений. Однако эти окраины являются прекрасной целью для артиллерии, которая у русских особенно хороша. Поэтому прочь от окраин и в стороне от них зарывайся, в землю! Этот труд солдаты должны взять на себя, чтобы трудом впоследствии сберечь кровь.
Разговоры с артиллеристами, постройка командного пункта батальона, установление новых позиций для тяжелого оружия последовали за этим.
Затем первое офицерское совещание, которое показало мне, что в большинстве я здесь имею дело с порядочными, как правило, молодыми офицерами. Я перенес и на них чувство уверенности в неприступности наших позиций, основанное на условиях местности, наличии оружия и моральном состоянии части. Мы уверенно смотрим на приближающееся наступление русских. Однако, по-видимому, оно еще порядочно заставит себя ждать.
А солнце светит теперь почти каждый день, совместно с ветром сушит землю, дороги и долины рек — тем самым приближается благоприятное время для нашего наступления…
Боевой дух русских солдат теперь не оценивают здесь высоко. Сопровождавшиеся для них большими потерями зимние бои заметно подорвали их моральное состояние. Небольшой намек на это дают многочисленные перебежчики. На нашем участке их 18-го числа было двое, 19-го числа четыре. Все азиаты, которые были кое-как обучены и брошены на передовую. Они говорят, русские остаются позади и гонят их вперед[511]. Ночью они перешли через Бабку, завязли в грязи, шли по колени в воде и сияющие смотрели на нас. Они считали себя только в плену свободными. Как парадоксально это ни звучит, но это, по-видимому, соответствует действительности. Русские принимают все больше мер к предотвращению перебежек, а также бегства с поля боя. Поэтому теперь введены в действие так называемые „охранные роты“[512], имеющие одно задание: помешать силой оружия отходу собственных частей. Если дело дошло уже до этого, то законны все выводы о деморализации Красной Армии. Однако одновременно из этого факта ясно видна воля к сопротивлению до последнего и всеми средствами.
24. IV.42
Все еще тишина. Наши соседи имели хороший успех в наступлении у Федоровки, так что теперь западный берег Бабки полностью находится в наших руках. Нас русские по-прежнему через неравные промежутки времени беспокоят своей артиллерией и минометами, не принося серьезного вреда. Недавно у нас от минометного огня противника было два раненых и выведен из строя легкий пулемет. Это, конечно, неприятные потери, но приходится с ними примириться. У меня в руках есть средства отплатить за это русским. Но когда я подумаю, что связано с этим, я должен признать, что война — не время для сведения счетов. Только большой огневой удар мог бы иметь успех, так как русские хорошо окопались. Успех не соответствовал бы затрате сил и средств, а также потерям, неизбежным при этой операции. Кроме того, мы преждевременно раскрыли бы наши позиции, ослабив тем самым силу своего сопротивления. Как я хотел бы поскорее испытать силу нашего отпора — понятно каждому. Однако все эти личные моменты, в основе которых лежит самолюбие, должны отступить перед чувством ответственности за жизнь солдат. Будем поэтому терпеливо ждать своего часа.
Все приготовления сделаны. Составлен подробный огневой план, предусматривающий прикрытие пространства перед главной линией сопротивления огнем без всяких промежутков.
На двухчасовом офицерском совещании я сообщил командирам свои мысли и намерения при различных возможностях нападения врага.
Каждый должен иметь представление о том, чего я хочу. Приняты также соответствующие мероприятия обороны на случай наступления врага на высоту 175,1. Я лично побывал там с командиром резерва, установил место позиции, так что и здесь сделано все возможное. Я достиг далее того, что все убеждены в неприступности наших позиций. Это утверждение, когда часть поверит в него, серьезно повышает силу ее сопротивления, создает доверие к командованию. Затем были урегулированы вопросы снабжения боеприпасами, питанием. Я имел еще беседу с командиром инженерного батальона о закладке новых мин.
Ночью я посетил моих солдат и проверил посты. Охранение обычно тем небрежнее, чем дольше длится война. Равнодушие, добродушие и большая неповоротливость являются источником опасностей, которые могут привести к печальным последствиям. Поэтому как раз в службе охранения начальник не должен жалеть усилий и лично проверять своих людей.
Если бы я в ту ночь был русским, то отправил бы на тот свет по меньшей мере десяток моих солдат без возникновения малейшей тревоги. Я попытался сначала воздействовать скорее добром, чем злом, убеждая моих людей в необходимости строгого внимания к этому делу. Ведь речь идет о собственной жизни и о жизни товарищей. Однако слова навряд ли принесут пользу. Придется воздействовать наказаниями.
Строгий контроль со стороны начальников также является настоятельной необходимостью.
Выяснилось также, что лишь немногие имеют представление о соседях и т. д. Внешне это все формальности, однако для солдата они имеют большое психологическое значение. Он должен быть убежден, что борется не один, а с ним рядом многие, которые ему помогают, что его действия являются существенной составной частью в общем деле.
У нас был досадный несчастный случай, стоивший двум солдатам жизни, а фельдфебелю тяжелого ранения. Они играли с незнакомой им русской ручной гранатой — последовала детонация с пагубными последствиями.
Когда солнце скрылось за гору, мы похоронили солдат. Но и здесь был налет безразличия к смерти, выразившегося в простейшей форме похорон. Со времени жестоких зимних боев солдаты привыкли к тому, что убитые закапываются на месте. (В том случае, если они вообще не оставляются на поле боя. Мы нашли здесь, в Песчаном, около 50 трупов немецких солдат.)
…Вчера ночью я направил дозор для разведки долины Бабки. Река все еще не вошла в берега, в настоящее время еще нет возможности точно установить ее русло. Перед нашим фронтом находится болото шириной 150–200 метров, исключающее возможность больших передвижений, так что пока вряд ли можно всерьез считаться с возможностью атаки русских. Меня эта разведка интересовала также с точки зрения нашего собственного наступления. Ведь когда-нибудь должны и мы выступить, может быть, нашей задачей будет — прогнать врага на нашем участке за Донец или даже уничтожить его до этого. Но пройдут, может быть, еще дни и недели, в течение которых наш лозунг: ожидать!
26. IV.42
На нашем участке заслуживало внимания единственное: ночью русский дозор силой в 8 человек разведывал наши позиции у высоты 175,1. Оба солдата секрета до смерти перепугались и подняли всю роту. Началась стрельба из всего имевшегося налицо оружия, и дозор этой канонадой был отогнан. „Это не геройский поступок“, — могут мне сказать. Да, все действовали неправильно: секрет, который убежал; командир взвода, который открыл огонь из всего оружия, вместо того чтобы попытаться взять дозор в плен; и все люди, которых этот слабый враг загнал в русло Бабки.
Отговорка для подобных случаев обычна: пополнение никуда не годится, трусливо, не имеет представления о войне. Все устанавливают это, все признают и так оно и остается. Это действительно так, что пополнение плохо обучено, напугано ужасными сказками о войне и никаким образом не подготовлено духовно к боям. Однако является ли это основанием для пессимизма? Все же нет! Наоборот. Должна была бы произойти редкостная и непонятная перемена в немецких мужчинах, если эти солдаты не будут воевать так же, как делали тысячи и миллионы до них. Существует только одна существенная разница, что первые прошли почти двухгодичную суровую воспитательную школу, от которой резервы были избавлены. К сожалению, здесь, в полевых условиях, придерживаются той ошибочной точки зрения, что все солдаты, прибывшие в действующую армию, по своему воспитанию и обучению готовые безусловные герои. Считают не нужным продолжать с ними процесс солдатского воспитания. Обычно отговариваются тем, что для этого нет времени. Это — тяжелая ошибка.
Меня вызвал представитель Iа[513]отдела дивизии. Наши позиции на высоте 175,1 должны быть продвинуты вперед. Мы обязательно должны удержать передний склон. Этот передний склон — полуторакилометровая площадка, постепенно спускающаяся к Бабке, затем заканчивающаяся трехсотметровым крутым спуском к течению Бабки… Весь передний склон виден врагу. Я опять больно почувствовал, как легко приказывать по карте из-за зеленого стола, не зная ни шага местности в натуре. В сумерках я сам разведал позиции и приказал с наступлением темноты занять двум отделениям передний склон. Даже позиции отделений я определил сам, чтобы все было ясно. Был установлен еще неподвижный дозор для связи. Но кроме этого требуют еще, чтобы позиция тянулась в глубину! Это может быть только в теории. Таких невыполнимых требований не следовало бы ставить. Они вносят сумятицу в части и заставляют сомневаться в здоровом человеческом разуме и, что еще хуже, в тактическом кругозоре командования.
Сегодня утром я имел очень радостную встречу с командиром соседнего со мной слева участка, старым майором еще мировой войны, который в 1918 году, несомненно, не думал, что в тех же условиях еще раз узнает Россию. Он получил приказ продвинуть свои силы до русла Бабки. Поэтому становилась необходимой перемена позиций моего левого фланга. Он был очень рассудителен и объективен, скоро мы договорились. Такие переговоры, в которых обе стороны идут навстречу друг другу, — на пользу дела. Следовало бы практиковать их почаще. Однако надо думать о взаимопомощи, взаимопонимании! Слишком часто как раз этого недостает: заменяется нелюбезностью, твердолобостью, соблюдением только своих узких интересов, забывая об общих интересах. Если можно было бы разведкой устанавливать стык между двумя частями — я атаковал бы только это место. На этих местах каждый взваливает ответственность на „дорогого“ соседа. Останется всегда так: каждый защищает в основном себя самого.
Вчера я опять устроил двухчасовое офицерское совещание. Я говорил о своем отношении к речи фюрера, об обращении с пополнением, о солдатском поведении, в котором еще много недостатков. Имелся также уже приказ по дивизии. В нем говорилось о фактах, которые по своей невероятности превосходили этап 1918 года…
1.V.1942
Уже несколько дней, как исчезло солнце, которое обещало нам чудесную весну. Идет дождь, и противный ветер метет по земле. День и ночь, иногда больше, иногда меньше. Я решил вчера как раз по причине плохой погоды посетить позиции. Кроме того, русская артиллерия была особенно активна в эту ночь.
На позициях я застал ужасную картину, потрясшую глубоко мои солдатские чувства. День и ночь ходишь, разведываешь, охраняешь, проверяешь. Устанавливаешь до мелочей позиции, чтобы как можно выше повысить готовность к отпору. И что же нашел я здесь? Едва-едва занятую передовую линию. Большинство из-за сильного дождя залезли в блиндажи. О продолжении так необходимых окопных работ никто и не думал. Солдаты частично не имели понятия о своих задачах: между занятыми позициями — дыры в 300–400 метров, без патрулей, без охранения. Вместо двойных постов — отдельно стоящие люди, ищущие защиту от дождя, а не наблюдающие. Все остальные в теплом блиндаже командира. Совершенно бессмысленно построенное прикрытие от танков, окопы без возможности вести обстрел и наблюдение, орудия и тяжелое оружие без всякой охраны.
На первый раз довольно!
Главная ошибка — в практически равном нулю воздействии младших командиров на солдат. Даются едва понятные задания и приказы, солдат может выбрать себе то, что ему нравится. А что ему нравится? Самое удобное! Опять командиры рот поговаривают, что их солдаты много работают и мало отдыхают, а на деле? Днем не работают, так как не должно быть никакого движения, кроме того, нужно ведь отдохнуть для ночной работы. Однако ночью тоже спят, так как натура этого требует.
Для того чтобы раз и навсегда исправить эту беду, я приказал:
1. Во время темноты рота работает в две смены.
2. Каждый солдат получает задание письменно.
3. Один портупей-унтер-офицер должен бодрствовать в роте в темное время суток.
Я приказал еще усилить позиции заградительным забором и проволочными препятствиями в 9 метров глубиной, заложить Т-мины.
Сегодняшний перебежчик принес сведения, что русские хотят наступать 15 мая. Ну, до этого времени мы будем готовы. Пусть тогда приходят.
Сегодня утром я был на занятии по противохимической обороне, которое по моему приказу проводится теперь в батальоне. Введению в действие отравляющих веществ уделялось до сих пор мало внимания. Однако мне кажется, что русские прибегнут и к этому последнему средству. Англия и США будут их подталкивать к тому, для того чтобы этим средством остановить немецкое наступление и, во-вторых, чтобы заставить нас применить свое химическое оружие и тем самым раскрыть его.
3. V.1942
Опять воскресенье, и опять прекрасная воскресная тишина. Снаружи совершенно спокойно. Изредка звучит выстрел. Дождь тоже перестал. Тихий западный ветер и приятная теплота. Почти невозможно представить себе, что это война. Но и это одна из сторон войны. Огневой бой тоже должен иметь перерывы, во время которых стороны собираются с духом, чтобы бой разгорелся с новой силой.
Хотя мы находимся здесь на самой передовой линии, все же в селе имеются несколько русских гражданских лиц. Мужчин мы из соображений безопасности выгнали, за исключением одного старика, который одновременно является старостой. Мы оставили только несколько женщин, которые стирают нам белье, шьют для нас, штопают и производят другие домашние работы. Они получают за это немного еды для улучшения своего скудного питания. С полным безразличием относятся они к артиллерийскому огню и другим проявлениям войны. Их дома в большинстве сгорали у них над головой, они кое-как построили себе печки и ведут жалкую жизнь. В качестве пропитания им осталось по бочке соленых огурцов и подсолнухи, которые они неустанно жуют целыми днями. Определенно у них есть еще и другие запасы. Как это, однако, будет в следующем году, трудно сказать. Плодородные черноземные поля лежат незасеянными. Нет семян, и там, где были ранее золотые поля, будет теперь черная пустота.
5. V.1942
…Сегодня у нас было целых десять перебежчиков. Из них 8 азиатов и 2 русских. Последние принадлежали к инженерной разведке, которая имела задачу выяснить условия перехода Бабки танками. В Молодовой уже построены штурмовые мосты для танков. Следовательно, мы с большой определенностью можем считаться с тем, что русские будут атаковать наш участок танками. Для меня это теперь значит: всех подготовить к этому, по крайней мере, морально, закалить волю. Вновь и вновь я вынужден слышать: „Да, пехоты может явиться сколько угодно. Но танки! Только не танки. Тогда я ничего не гарантирую“.
С этой установкой должно быть покончено: по приказу заложить Т-мины. У меня 5 орудий ПТО 3,7-см (к которым, впрочем, нет теперь ни малейшего доверия), раздам 400 зажигательных бутылок (так называемые „коктейли Молотова“), прикажу приготовить взрывные снаряды. У каждого есть противотанковая щель, а в наиболее опасных местах будут установлены 6 противотанковых ружей. Большего у меня нет, большего я не могу сделать. Все остальное необходимое мы должны сделать с помощью веры в свои собственные силы.
8. V.1942
Сообщения о подготовке русского наступления усиливаются. Перебежчики нам приносят много существенных новостей — часто, может быть, преувеличенных, но в основном верных. Постройка мостов, их всего 7, и одна переправа указывает на то, что наступление будет произведено против нашего участка. Целая дивизия, которая будет действовать против нас, находится на марше. Говорят и о танках. Сегодня прозвучало число — 300!!! Через русло Бабки они хотят переправиться штурмовым мостом. Знаменитые ракетные орудия на 50 выстрелов также должны быть применены против нас.
Даже если все это преувеличено, все равно ясно, что при наших сегодняшних способах боя русские имеют возможность быть особенно сильными на участках, где они обязательно хотят прорваться и могут наступать превосходящими силами. Перед нашим фронтом последние два дня так тихо, что это жутко. Ни одного выстрела артиллерии, миномета, только очень слабое движение на позициях.
Не тишина ли это перед грозой?
Мы лихорадочно работаем на наших позициях. Дождь перестал. Правда, днем дул резкий ветер, который к вечеру однако улегся.
Весь день светило солнце и тепло пригревало. Наряду с усилением позиций, я путем наглядных учений морально подготовлял младших командиров к тому, что нам надо ожидать…»[514]
Казакевич[515]
ЦА ФСБ РФ, ф. 14, оп. 4, д. 328, л. 367–371 (подлинник).