Первый удар гонга пробудил от сна мистера Свинтона.
Встав с кровати, он неуверенной походкой принялся расхаживать по номеру.
Он был в той же одежде, что на балу, за исключением перчаток.
Но он не думал ни об обдежде, ни о туалете. Возбуждение и смятение не давали ему возможности подумать о собственной внешности. Несмотря на головную боль, он был достаточно трезв, чтобы ясно помнить события предыдущего вечера. Слишком хорошо помнил он, на что обрек себя.
Он испытывал различные опасения. Мейнард знал его в прошлом; вероятно, знает и его последующую историю. Всем станет известна его подлинная сущность; и тогда его замечательный план обречен на неудачу.
Но все это мелочь по сравнению с тем, что занимало мысли мистера Свинтона: этот удар по лицу – его можно смыть только с риском для жизни.
Продолжая расхаживать по комнате, он дрожал. Его состояние было настолько ясно, что жена не могла его не заметить. В его встревоженной внешности она видела предвестник чего‑то ужасного.
– В чем дело, Дик? – спросила она, положив голову ему на плечо. – Произошло что‑то нехорошее. Расскажи мне.
В голосе ее звучали нежные нотки. Даже в опустошенном сердце «хорошенькой всадницы» еще сохранились следы божественной женской природы.
– Ты поссорился с Мейнардом? – продолжала она. – Это так?
– Да! – хрипло ответил супруг. – И не просто поссорился.
– С чего началась ссора?
Не очень связной речью – потому что Свинтон дрожал от последствий пьянства – он ответил на вопрос, пересказав происшедшее, не скрыв даже своего позорного поведения.
Было время, когда Ричард Свинтон не стал бы так откровенно исповедоваться перед Франс Уайлдер. Но оно прошло, не пережив даже медового месяца. Близкое знакомство излечило их от взаимных заблуждений, которые привели к браку. Романтика грешной любви умерла; а вместе с ней и то незначительное уважение, которое они испытывали к характерам друг друга. И настолько эффективно со стороны Свинтона, что он совершенно утратил уважение к самому себе и, не испытывая неловкости, в сущности признался жене в трусости.
Да и напрасно попытался бы он ее скрыть. Она давно обнаружила эту особенность его характера, которая, возможно, больше всего остального заставляла ее пожалеть о том дне, когда она стояла рядом с ним перед алтарем. Теперь их связывало только сознание общей опасности, необходимость самосохранения.
– Ты думаешь, он пришлет тебе вызов? – спросила она: будучи женщиной, она не разбиралась в дуэльном кодексе.
– Нет, – ответил он, поправляя ее. – Вызов должен исходить от меня – от оскорбленного. Если бы только было по‑другому… – Он продолжал говорить словно про себя. – Какая ошибка, что я сразу не набросился на него! Если бы я это сделал, все там и кончилось бы; и во всяком случае у меня была бы возможность вывернуться.
Последние слова он произнес не слух. Бывший гвардеец не настолько пал, чтобы делать подобное признание жене. Она видела его, но не слышала.
– А теперь нет никакой возможности, – продолжал он рассуждать. – Эти двое присутствующих. И еще десятка два свидетелей всего происшедшего: они слышали каждое слово, видели удар, видели, как мы обменялись карточками. По всему отелю пойдут разговоры. Я должен драться или навсегда потерять честь!
Снова поворот, и появилась альтернатива. Бегство!
– Можно упаковаться и незаметно съехать, – продолжал он, давая волю своей трусости. – Какая в этом беда? Меня здесь никто не знает; и вряд ли запомнят мое лицо. Но мое имя? Его они знают. Он постарается, чтобы все его узнали, и правда будет встречать меня повсюду! И только подумать,что я при этом теряю – целое состояние! Я был совершенно уверен,что оно мое вместе с девушкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов – а со временем и весь миллион! Стоит рискнуть жизнью – даже душой! Если уеду, все потеряно: приобрести можно, только оставшись! Будь проклят мой язык, который привел ко всему этому! Лучше я бы родился немым!
Он продолжал расхаживать по полу, пытаясь укрепить свою храбрость для поединка, но все время уступая трусливым инстинктам своей природы.
Продолжая вести этот внутренний спор, он вздрогнул, услышав неожиданный стук в дверь.
– Посмотри, кто это, Фэн, – торопливым шепотом сказал он. – Выйди наружу; и кто бы это ни был, не позволяй ему заглядывать.
Фэн, по‑прежнему в костюме лакея, подошла к двери, открыла ее и выглянула.
– Наверно, коридорный. Принес обувь или воду для бритья.
Такова была догадка мистера Свинтона.
Это действительно был коридорный, но не с тем, о чем подумал мистер Свинтон. На этот раз он принес письмо.
Оно было вручено Фэн, которая оставалась в коридоре, закрыв за собой дверь и прижавшись к ней спиной. Она видела, что письмо адресовано ее мужу. Марки на нем нет, и написано оно совсем недавно.
– Кто его прислал? – небрежно спросила она.
– А тебе какое дело, петушок? – ответил служащий отеля, настроенный поболтать со слугой английского джентльмена.
– Да никакое, – скромно ответил Фрэнк.
– Если хочешь знать, – сказал коридорный, по‑видимому, смягчившись, – оно от джетльмена, приплывшего с утренним пароходом. Большой черноволосый тип, шести футов росту и с усами шести дюймов в длину. Наверно, твой хозяин его знает. Больше мне ничего не известно.
Коридорный вручил письмо и занялся другими своими обязанностями.
Фэн вернулась в номер и отдала письмо мужу.
– Утренним пароходом? – переспросил Свинтон. – Из Нью‑Йорка? Конечно, другого нет. У кого может быть ко мне дело?
У него в сознании промелькнуло, что долги, сделанные в Англии, могут дойти и до Америки. Вопрос передачи документов. Достаточно сделать передаточную надпись. А Свинтон знал, что юристы общаются друг с другом через Атлантику и обмениваются документами.
Может, это один из английских счетов, пересланный американскому корреспонденту за десять дней до срока бесчестья?
Такое подозрение возникло в его сознании, когда он слушал диалог за дверью. Оно сохранялось, пока он не распечатал конверт и не погрузился в чтение.
Прочел он следующее:
«Сэр, как друг капитана Мейнадра и имея в виду происшедшее между вами вчера, я обращаюсь к вам.
Крайне важные обстоятельства требуют нашего присутствия в другом месте. Нам необходимо уплыть из Ньюпорта пароходом, который отходит в восемь вечера. Но до этого времени еще двенадцать часов, которые позволяют разрешить ваш небольшой спор. Капитан Мейнард просит вас как джентльмена прислать вызов побыстрее. Если вы откажетесь выполнить его просьбу, я, в качестве его друга и хорошо знакомый с дуэльным кодексом, оправдываю его за всяческое участие в дальнейших действиях, касающихся этого дела, и буду защищать от любых клеветнических попыток, которые могут возникнуть впоследствии.
До семи тридцати – нам необходимо полчаса, чтобы добраться до парохода, – ваш друг найдет меня в номере капитана Мейнарда.
К вашим услугам
Руперт Роузвельдт,
граф Австрийской империи».
Не останавлияваясь, Свинтон дважды прочитал это любопытное послание.
Содержание письма не взволновало, а напротив, успокоило его.
Что‑то похожее на довольную улыбку промелькнуло у него на лице, когда он читал письмо вторично.
– Фэн! – сказал он, торопливо сунув письмо в карман и повернувшись к жене, – позвони и закажи бренди с содой. И еще сигар. И слушай меня внимательно, девочка: ради самой жизни не позволяй официанту совать нос в номер или заглядывать в него. Возьми у него поднос, когда он подойдет к двери. Скажи ему также, что я не смогу спуститься к завтраку, что вчера вечером я напился и сейчас еще не пришел в себя. Можешь добавить, что я лежу в постели. Говори все это уверенно, чтобы он поверил. У меня есть причины – очень важные. Так что постарайся и ничего не испорть.
Молча повинуясь, она позвонила в колокольчик, на который вскоре ответил стук в дверь.
Вместо того чтобы сказать «Войдите!», Фэн, которая уже ждала у двери, вышла – и закрыла за собой дверь, держа ручку от нее рукой.
Стучал тот же веселый парень, который назвал ее петушком.
– Бренди с содой, Джеймс. Со льдом, конечно. Подожди – что еще? О, несколько сигар. Принеси с полдюжины. Мой хозяин, – добавила она, прежде чем коридорный ушел, – не собирается спускаться на зватрак.
Это было произнесено со значительной улыбкой, приглашавшей Джеймса к разговору.
Разговор произошел; и прежде чем уйти выполнять заказ, Джеймс познакомился с беспомощным состоянием английского джентльмена, занимавшего номер 149.
В этом для него не было ничего удивительного. Мистер Свинтон был не единственным постояльцем, который утром заказал бренди с содой. Джеймсу это очень нравилось, потому что увеличивало возможности случайных доходов.
Выпивка и сигары были принесены и внесены в номер; слуга джентльмена не дал коридорному удовлетворить любопытство видом своего страдающего хозяина. Впрочем, даже если бы дверь оставалась открытой и Джеймса впустили в номер, он многого бы не разузнал. Мог бы только рассказать, что хозяин Фрэнка все еще в постели – лежит, закрывшись с лицом простыней.
Мистер Свинтон принял эту предосторожность против случайного взгляда; и даже его лакей не знал причин. Когда дверь закрылась, он отбросил простыню и снова принялся расхаживать по полу.
– Это был тот же самый коридорный? – спросил он. – Тот, что принес письмо?
– Да – Джеймс. Ты знаешь.
– Тем лучше. Открывай пробку, Фрэнк! Мне нужно подкрепить нервы и как следует подумать!
Пока с бутылки содовой снимали проволоку, он взял сигару, откусил кончик, зажег ее и принялся курить.
Одним глотком выпил бренди с содой; через десять минут попросил вторую порцию, а потом и третью.
Несколько раз перечел письмо Роузвельдта, каждый раз возвращая его в карман и не сообщая содержание Фэн.
Время от времени он ложился на спину в постель, держа сигару в зубах: потом опять вставал и начинал ходить – нетерпеливо, как человек, чего‑то ожидающий и сомневающийся, произойдет ли это.
Так провел мистер Свинтон весь день, одиннадцать долгих часов, не выходя из своего номера!
Зачем такое поведение, кажущееся столь эксцентричным?
Он один знал причину. И не сообщал ее даже жене, так же как и содержание письма. Предоставил ей строить предположения, не очень лестные для ее хозяина и повелителя.
Шесть раз заказывалось бренди с содовой и принималось с такими же предосторожностями, что и раньше. За день все было выпито и выкурено множество сигар. На обед только тарелка супа и корка хлеба – обычная диета после ночи кутежа. И так продолжалось до семи тридцати.
В это время произошло событие, которое заставило мистера Свинтона неожиданно изменить тактику. Он вдруг из эксцентрика превратился в нормального, если не вполне трезвого человека!
Глава XV
Прощальный взгляд
Всякий знакомый с планировкой Оушн Хаус и его служебных помещений, знает, что конюшня расположена на востоке. К ней ведет широкая дорога, проходящая вдоль южной стороны здания.
В тот самый вечер ровно в половине восьмого из конюшни выехала карета и остановилась у входа в отель. Поскольку на экипаже не было герба отеля, а кучер был не в форме, очевидно, экипаж был наемный; а время его вызова говорило о назначении. Из далекой гавани слышался свисток парохода, призывавшего пассажиров на борт; экипаж должен был отвезти туда постояльцев отеля.
Карета не обогнула все здание, а остановилась у южной стороны, где также есть выход и ведущие к нему ступени.
Две леди, стоявшие вверху на балконе, видели, как подъехал экипаж, но не придали этому значения. Их занимал разговор, гораздо более интересный, чем зрелище пустой кареты или даже рассуждения о том, кого она отвезет на пароход. Леди были Джули Гирдвуд и Корнелия Инскип; предмет разговора – «затруднение», возникшее накануне между капитаном Мейнардом и мистером Свинтоном. В отеле весь день только об этом говорили, и новость, конечно, проникла и в номер Гирдвудов.
Корнелия сожалела о случившемся. Джули тоже – по‑своему.
Однако, с другой стороны, она не жалела. Втайне она считала себя причиной случившегося и потому была в глубине души благодарна. Она предполагала, что когда мужчины ссорились за выпивкой, они помнили о ней; впрочем, думала она преимущественно не о Свинтоне, а о Мейнарде.
Ожнако она не настолько заинтересовалась, чтобы встревожиться из‑за этого происшествия. Сердце Джули нелегко завоевать или потерять за час.
– Ты думаешь, у них будет дуэль? – дрожа, спросила робкая Корнелия.
– Конечно, будет, – ответила более смелая Джули. – Они не могут от нее отказаться – вернее, не может мистер Свинтон.
– А что если один из них убьет другого?
– А что если они убьют друг друга? Это не наше дело.
– О Джули! Ты считаешь, не наше?
– Я в этом уверена! Какое мы к нему имеем отношение? Мне, конечно, будет жаль их обоих, как и любого другого джентльмена, который по глупости слишком много выпил. Вероятно, в этом вся причина.
Но она лишь делала вид, что предполагает это; да и равнодушие ее было напускным.
Хотя и не очень тревожась, она была далеко не равнодушна. Только вспоминая хололдность, которую проявил капиан Мейнадр в конце бала, она старалась сделать вид, что ей безразличны последствия.
– Кто уезжает в этой карете? – спросила она, заметив, что выносят багаж.
Кузина, перегнувшись через перила, посмотрела вниз. На кожаном чемодане, повидавшем немало переездов, обе смогли прочесть имя «КАПИТАН МЕЙНАРД», а внизу хорошо знакомые буквы «США».
Возможно ли это? Или они ошибаются? Надпись видна неотчетливо, и расстояние велико. Конечно, они ошибаются.
Джули продолжала смотреть на чемодан. Корнелия побежала к себе в комнату за лорнетом. Но прежде чем она успела вернуться, надобность в этом инструменте отпала.
По‑прежнему глядя вниз, мисс Гирдвуд увидела капитана Мейнарда, который спустился по ступенькам, подошел к экипажу и сел в него.
С ним был еще один человек, но на него девушка бросила лишь беглый взгляд. Глаза ее были устремлены на бывшего офицера, знаменитого участника мексиканской войны и ее спасителя от ужасов моря.
Куда он уезжает? Багаж и сигнал парохода давали ответ на этот вопрос.
А почему? На этот вопрос ответить гораздо труднее.
Поднимет ли он голову?
Поднял – в то мгновение, когда садился в карету.
Глаза их встретились – полунежно, полуукоризненно, и в обоих взглядах был вопрос.
Но не было времени отвечать на него. Карета покатила, и два человека, которые так необычно встретились, столь же необычно расстались – может быть, навсегда!
***
Был еще один свидетель отъезда, наблюдавший с гораздо большим интересом, чем даже Джули Гирдвуд, хотя и без ее горечи. Для него это была радость: потому что говорим мы о Свинтоне.
Стоя у окна своего номера на четвертом этаже и выглядывая сквозь спущенные жалюзи, он видел, как подъехала карета, и жадно смотрел, как в нее садятся. Он видел и двух женщин внизу, но в тот момент о них и не думал.
С его груди словно сняли камень; когда Мейнард сел в карету, Свинтон испытал огромное облегчение; когда щелкнул хлыст и застучали колеса, все его страхи исчезли.
Расстроенный вид Джули Гирдвуд его нисколько не заинтересовал; не стал он и слушать ее вздох.
Как только карета тронулась, он вскочил на ноги, повернулся спиной к окну и позвал:
– Фэн!
– Ну что еще? – был ответ «слуги».
– Относительно этого дела с Мейнардом. Пора мне посылать к нему. Я весь день думал и понял, что могу найти секунданта.
Не очень ловко придуманный предлог – попытка спасти себя от дальнейшего унижения в глазах жены.
– Ты его нашел? – спросила она почти равнодушно.
– Да.
– И кто же это?
– Один из двух, с которыми я вчера познакомился за обедом. На балу мы снова встретились. Зовут его – Луис Лукас.
Говоря это, он протянул ей свою карточку.
– Что мне с этим делать?
– Узнай, какой у него номер. Если ты покажешь карточку, тебе скажет дежурный за стойкой. Пока это все. Погоди. Можешь спросить, у себя ли он.
Ни слова не ответив, она взяла карточку и отправилась выполнять поручение. Не проявляла никакого рвения и действовала, как автомат.
Как только она вышла, Свинтон подвинул к столу стул, достал листок бумаги и написал на нем несколько строк.
Потом торопливо свернул листок, вложил в конверт и на конверте написал: «Луису Лукасу, эсквайру».
К этому времени его посыльная вернулась, доложив, что поручение выполнено. Мистер Лукас занимает номер 90; он у себя.
– Номер 90. Это внизу, на втором этаже. Найди его, Фэн, и передай это мое письмо. Передай ему в руки и подожди, пока он не прочтет. Он либо придет сам, либо пришлет ответ. Если он вернется с тобой, оставайся снаружи и не показывайся, пока не увидишь, что он уходит.
Фэн вторично ушла в роли посыльной.
– Кажется, я выпутался из этого нелегкого положения, – рассуждал Свинтон, когда она ушла. – Получилось даже лучше, чем было раньше. Вместо того чтобы испортить мне игру, лишь улучшило мои шансы. Как все‑таки мне повезло! Кстати, любопытно, куда это отправился Мейнард, да еще так поспешно? Ха! Кажется, я знаю! Должно быть, связано с тем, что было в нью‑йоркских газетах. Эта немецкая революция, с которой в Европе покончили в 48, кажется, возвращается. Теперь я вспоминаю, что в связи с этим упоминали имя графа. Да, это был Роузвельдт! Должно быть, тот самый человек. И Мейнард? Несомненно, отправляется с ними. Еще в Англии он был известен как отъявленный радикал. Так вот в чем его игра? Ха‑ха! Великолепно, клянусь Юпитером! Направляет все мне в руки, словно я дергаю за ниточки. Ну, Фэн! Передала мою записку?
– Да.
– И какой ответ? Он придет?
– Да.
– Когда?
– Он сказал сразу. Наверно, это его шаги в коридоре.
– Тогда выйди! Быстрей, быстрей!
Не возражая, переодетая жена выполнила приказ, хотя и чувствовала унижение из‑за той роли, которую обещала играть.
Глава XVI
Безопасный вызов
С того момента как карета тронулась и до возвращения торопливо отосланного лакея мистер Свинтон вел себя, как человек, вполне владеющий собой. Выпитое за день словно вернуло его уму обычную остроту; письмо мистеру Луису Лукасу с приглашением он писал в здравом рассудке. Встречу он назначил в своем номере, сопроводив просьбой простить его за то, что сам не пришел к мистеру Лукасу. Причина в том, что он «нагрузился».
Все это он мог бы написать твердым почерком и хорошим стилем, ибо мистер Свинтон не тупица и не невежда.
Однако, напротив, написал неразборчивым почерком и едва подбирая слова – очевидно, чтобы произвести впечатление сильно выпившего.
Все это было не случайно; не случайно было и поведение мистера Свинтона, когда он услышал в коридоре приближающиеся шаги своего предполагаемого посетителя. Поведение его снова стало эксцентричным, каким было в течение всего дня.
Можно было ожидать, что бывший королевский гвардеец, в соответствии со своими прошлыми привычками, попытается привести в порядок туалет перед встречей с гостем. Напротив, мистер Свинтон проделал нечто совсем противоположное: пока мистер Лукас приближался, Свинтон попытался придать себе как можно более беспорядочный вид.
Сбросил сюртук, который в забывчивости проносил весь день; сбросил жилет, скинул помочи; смял рубашку и привел в беспорядок волосы.; и в таком виде стоял в ожидании посетителя. Вид у него был как у человека, только что проснувшегося от сна или протрезвевшего.
И такое поведение, которое лишь утром не было подделкой, он сохранял в течение всего времени, пока гость оставался у него в номере.
Мистер Лукас не подозревал, что англичанин его разыгрывает. Он сам был в таком состоянии, что готов был поверить. Чувствует себя, как он признался, «побитым, как дьявол». Таков был его ответ на приветствие Свинтона.
– А, клянусь Юпитейом! Навейно, так и есть! Я себя точно так же чувствую! Ах… я словно пуоспал целую неделю!
– Ну, вы пропустили три еды, а я две. Смог показаться только за ужином.
– Ужин! Вы хотите сказать, что я и на него опоздал?
– Конечно. У нас мы это называем ужином; хотя мне кажется, в Англии вы в это время обедаете. Сейчас уже девятый час.
– Клянусь небом! Это плохо! Мне кажется, вчеуа вечеуом что‑то пуоизошло. Вы ведь были со мной?
– Конечно, был. Я дал вам свою карточку.
– Да, да. Она у меня. Меня оскоубил какой‑то тип – мистеу Мейнауд. Если я пуавильно помню, он меня удауил по лицу.
– Верно, ударил.
– И если не ошибаюсь, вы, сэу, обещали сыгуать уоль моего … дууга.
– Совершенно верно, – согласился Лукас, радуясь возможности получить удовлетворение за свою обиду, и притом так дешево. – Совершенно верно. Готов выполнить свое слово, сэр.
– Спасибо, мистеу Лукас, множество буагодайностей! А сейчас не вйемя уазговайивать! Клянусь Юпитеуом! Я спал так долго, что мог бы пуослыть невежливым. Мне написать вызов или вы сделаете это сами? Вы знаете все, что пуоизошло, и можете писать, как захотите.
– Ну, в оформлении не будет трудностей, – сказал избранный секундант, который, действуя уже в этой роли в прошлом, был хорошо знаком с «кодексом». – В вашем случае все обстоит очень просто. Этот мистер или капитан Мейнард, как он себя называет, оскорбил вас очень сильно. Я слышал, как об этом говорят в отеле. Вы должны вызвать его на дуэль, если он не извинится.
– Да, конечно. Я так и сделаю. Напишите за меня, а я подпишу.
– Может, вам лучше написать самому? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я его только передам.
– Веуно, веуно! Будь пуоклята эта выпивка! Заставляет меня обо всем забыть. Конечно, я сам напишу.
Сев за стол, рукой, которая нисколько не дрожала, мистер Свинтон написал:
«Сэр, относительно инцидента прошлым вечером, я требую у вас удовлетворения, как джентльмен, чью честь вы затронули. Удовлетворение должно быть в форме дуэли или вашего извинения. Предоставляю это вашему выбору. Мой друг мистер Луис Лукас будет ждать вашего ответа.
Ричард Свинтон»
– Как вы думаете, подойдет? – спросил бывший гвардеец, протягивая листок секунданту.
– То что нужно! Коротко и резко. Мне особенно нравится без «ваш покорный слуга». Кажется более вызывающим и скорее вызовет извинение. Куда мне его отнести? Если не ошибаюсь, у вас есть его карточка. Там разве нет его номера?
– Веуно, веуно! Есть кауточка. Посмотйим.
Подняв с пола сюртук, куда он его бросил, Свинтон поискал карточку. Номера не было, только имя.
– Неважно, – сказал секундант, сжимая кусочек картона. – Доверьте это мне. Я вернусь с ответом, прежде чем вы выкурите сигару.
И с этим обещанием мистер Лукас покинул комнату.
Мистер Свинтон сидел, курил сигару, и на лице его было выражение, которое никто, кроме него самого, не смог бы истолковать. Это была сардоническая усмешка, достойная Маккиавелли.
Сигара догорела едва до половины, когда в коридоре показался торопливо идущий мистер Лукас.
Он ворвался в комнату с выражением, свидетельствующим о каком‑то странном событии.
– Ну что? – спросил Свинтон намеренно хладнокровным тоном. – Что он сказал?
– Что он сказал? Ничего.
– Навеуно, обещал пйислать ответ с дуугом.
– Он ничего мне не пообещал; по той простой причине, что я его не видел.
– Не видели?
– Да. И, наверно, не увижу. Трус «смылся».
– Смылся?
– Да. СВТ – «сбежал в Техас».
– Клянусь Юпитеуом! Мистеу Лукас, я вас не понимаю!
– Поймете, когда я вам скажу, что ваш противник отправился в Нью‑Йорк. Уплыл с вечерним пароходом.
– Клянусь честью, мистеу Лукас! – с деланым изумлением воскликнул англичанин. – Вы, должно быть, шутите.
– Нисколько, уверяю вас. Дежурный сказал, что он оплатил счет и взял с собой все вещи. К тому же я видел кучера, который его отвез и только что вернулся. Он сказал, что высадил мистера Мейнарда и помог отнести на борт его багаж. С ним был еще один человек, какой‑то иностранец. Будьте уверены, сэр, он сбежал.
– И не оставил никакой записки, никакого адйеса, где бы я мог его найти?
– Ни слова, насколько мне известно.
– Клянусь Господом!
Человек, о котором они говорили, в этот момент стоял на палубе парохода, выстро шедшего по волнам океана. Рядом работали на корме матросы. Мейнард смотрел на огни Ньюпорта, пробивавшиеся сквозь тьму.
Его внимание привлек огонек на верху утеса. Он знал, что это светится окно в южной части Оушн Хаус.
Он совсем не подозревал, чт`о сейчас о нем говорят в этом кишащем муравейнике красоты и моды, иначе пожалел бы о своем спешном отъезде.
Не думал он и о том деле, которое увлекало его. Мысли его были полны сожалений. Даже пылкая любовь к священному делу свободы не избавила его от этих сожалений.
Роузвельдт, стоявший рядом и видевший тень на лице друга, легко догадался о ее причине.
– Послушайте, Мейнард, – сказал он фамильярным тоном, – надеюсь, вы не вините меня за то, что я вас вырвал оттуда. Я вижу, вы что‑то там оставили.
– Оставил что‑то? – изумленно повторил Мейнард, хотя и понимал, что имеет в виду граф.
– Конечно, оставили, – оживленно ответил Роузвельдт.– Разве вы можете провести на одном месте шесть дней подряд, не оставив возлюбленную? Верно, повеса?
– Вы несправедливы ко мне, граф. Заверяю вас, я никого…
– Ну, ну, – прервал его революционер, – даже если оставили, забудьте, будьте мужчиной! Пусть теперь сабля будет вашей возлюбленной! Подумайте о том, какие перед нами великолепные перспективы. Как только мы коснемся европейской почвы, вы примете на себя комнадование целой студенческой армией. Так решила Директория. Отличные ребята, уверяю вас, эти немецкие студенты, подлинные сыны свободы – a la Schiller (Подобно Шиллеру. – Прим. перев.), если хотите. Можете с ними делать все, что захотите, пока ведете их против деспотизма. Хотел бы я иметь такую возможность.
Слушая эти волнующие слова, Мейнард постепенно забывал о Ньюпорте – Джули Гирдвуд уходила из его мыслей.
– Может, это и к лучшему, – думал он, глядя на фосфоресцирующий след. – Если бы даже я завоевал ее, что сомнительно, она не такая жена, какая мне нужна. Конечно, я никогда больше ее не увижу. Возможно, оправдается еще раз пословица: «Свет клином не сошелся». Впереди не менее великолепное сияние, хотя пока оно еще не видно!
Глава XVII
«Трус!»
Не успел пароход, несущий капитана Мейнарда из залива Наррагансет, обогнуть мыс Юдифь, как имя его многими стало произноситься с презрением. Два десятка джентльменов видели, какое оскорбление он нанес англичанину, и все, кто это видел, пересказывали остальным. Конечно, будет вызов и дуэль. После такого оскорбления нельзя ожидать ничего другого.
И когда было сделано открытие, что оскорбитель исчез, все удивились и начали соответственно интерпретировать его исчезновение.
У многих такие разговоры вызывали раздражение. О капитане Мейнарде было мало что известно, кроме сообщений газет, которые называли его имя в связи с мексиканской войной.
Однако это доказывало, что он служил в американской армии; как только стало известно, что оскорбленный – английский офицер, неизбежно сказались национальные пристрастия и чувства.
– В конце концов, – говорили некоторые, – Мейнард не американец!
Несколько смягчило представление о его трусости известие, что он весь день провел в отеле и что противник послал вызов только после того, как капитан уехал.
Однако вскоре эта задержка получила удовлетворительное объяснение, и больше всех для этого постарался Свинтон. Со стыдливым видом он излагал обстоятельства своего «похмелья», полагая, что никому не известно о письме, которое он получил от Роузвельдта.
И так как о нем действительно как будто никто не знал, общий вердикт был таков: герой С., как назвали его некоторые газеты, сбежал с поля битвы, на котором нельзя так нарочито демонстрировать свою храбрость.
Однако были и такие, кто не считал, что отъезд Мейнарда объясняется трусостью. Эти люди полагали или подозревали, что есть какой то иной мотив – однако в чем он заключается, они не догадывались.
Все же происшествие оставалось необъяснимым; и если бы капитан Мейнард покинул отель утром, а не вечером, его называли бы гораздо более презрительными именами. Он все же оставался в отеле достаточно времени, что в какой‑то степени защитило его от поношения.
Тем не менее он оставил поля боя мистеру Свинтону, который благодаря бесчестному исчезновению противника приобрел репутацию полугероя.
Лорд инкогнито кротко принимал свою славу. Он опасался, что Мейнард вернется или что они встретятся в каком‑нибудь уголке мира: в любом случае придется отвечать за торжествующее хвастовство. Поэтому он демонстрировал скромность, отвечая на расспросы: