5 января 1944 (полночь).
1Сладостное видение Святого Семейства. Местность в Египте. Не сомневаюсь, потому что вижу пустыню и пирамиду.
Вижу домишко в один этаж, совершенно белый. Бедный дом очень бедных людей. Стены едва отштукатурены и покрыты известью в один слой. В домике двое дверей, одна возле другой, которые ведут в две единственных комнаты в этом доме, в которые я пока что не вхожу. Домик находится посреди маленького песчаного участка, обнесенного оградой из вбитого в землю тростника: очень слабым укрытием от разбойников; она может служить защитой разве что от каких-нибудь бродячих собак или кошек. Впрочем, кому придет на ум грабить там, где, очевидно, нет даже намека на богатство?
Этот маленький участок, окруженный изгородью из тростника, изгородью, вдоль которой, с целью сделать ее более плотной и менее жалкой, были посажены ползучие растения, представляющиеся мне простыми вьюнами, – лишь на одной стороне есть куст цветущего жасмина да кустарник с самыми обыкновенными розами – был терпеливо возделан под огород, несмотря на сухость и неплодородность почвы. В середине его я примечаю самые непритязательные овощи на немногих грядках под каким-то высоким деревом, вид которого я не могу определить, деревом, отбрасывающим небольшую тень на освещенный солнцем участок и на домик. К этому дереву привязана черно-белая козочка, которая пощипывает и жует листья с нескольких упавших на землю веток.
2А рядом, на циновке, постеленной на земле, – Младенец Иисус. На мой взгляд, Ему года два или, самое большее, два с половиной. Он играет несколькими деревянными обрезками, что напоминают овечек или лошадок, и несколькими светлыми древесными стружками, менее завитыми, чем Его золотые локоны. Пухленькими ручонками Он пытается надеть эти деревянные ожерелья на шеи Своим зверюшкам.
Он славный и улыбчивый. Очень красивый. Головка вся в золотистых густых-густых кудряшках; светлая и слегка розоватая кожа; живые, блестящие, насыщенно-голубые глазки. Выражение, конечно, отличается, но я узнаю цвет глаз Моего Иисуса: два темных и прекрасных сапфира.
Одет Он во что-то похожее на длинную белую сорочку, очевидно, служащую Ему туникой. Она с рукавами по локоть. На ногах, в данный момент, ничего. Крошечные сандалии стоят на циновке, и они также выступают в роли игрушек Младенца, который, поставив Своих зверюшек на подошву, тянет сандалию за ремень, как будто это тележка. Это очень простые сандалии: подошва и два ремешка, выходящие один с носка, другой с пятки. Тот, что с носка, потом в определенном месте раздваивается, и одна часть проходит сквозь петельку ремешка с пятки, чтобы затем быть связанной с другой частью, образуя кольцо вокруг щиколотки.
3Немного дальше, и тоже в тени дерева, Богородица. Она работает на грубом ткацком станке и присматривает за Младенцем. Вижу тонкие белые руки, что снуют туда-обратно, кидая челнок на нити уткá, и ступню, обутую в сандалию, которая двигает педаль. Она одета в тунику оттенка цветов мальвы, фиолетово-розового, как у некоторых аметистов. Она с непокрытой головой, и поэтому мне видно, что у Нее светлые волосы, разделенные на две части и просто расчесанные в две косы, образующие на затылке красивый пучок. Рукава у Нее длинные и довольно узкие. Никаких украшений, кроме Ее собственной красоты и нежнейшего выражения лица. Оттенок лица, его форма, цвет волос и глаз – всегда одни и те же, когда бы я Ее ни видела. Тут Она все так же очень молода. На вид Ей приблизительно лет двадцать.
В какой-то момент Она встает и наклоняется над Младенцем, надевает на Него сандалики и бережно их завязывает. Затем гладит Его по головке и целует в глазки. Младенец лепечет, отвечая Ей, но слов я не разбираю. Потом Она возвращается к Своему станку, завешивает ткань и нити полотном, берет скамеечку, на которой сидела и относит ее в дом. Младенец провожает Ее взглядом, не беспокоя Ее, когда Она оставляет Его одного.
Понятно, что работа окончена, и наступает вечер. Действительно, солнце садится в голые пески, и настоящее зарево заливает небо за далекой пирамидой.
Мария возвращается. Берет Иисуса за руку и поднимает Его с Его циновки. Младенец повинуется, не сопротивляясь. Пока Мама собирает игрушки, складывает циновку и относит их в дом, Он на Своих точеных ножках вприпрыжку подбегает к козочке и обхватывает ручками ее шею. Козочка блеет и трется мордочкой о плечи Иисуса.
Мария вновь приходит. Теперь на голове у Нее длинное покрывало, а в руке – амфора. Она берет Иисуса за ручку и Они вдвоем пускаются в дорогу, обходя домик вокруг, в сторону противоположного фасада. Я смотрю на Них, восхищаясь красотой картины. Богородица, которая подстраивает Свою ходьбу под шаги Младенца, и Младенец, который семенит и поспешает рядом с Ней. Вижу, как Его розовые пятки с изяществом, свойственным младенческой походке, поднимаются и вновь ступают в песок на тропинке. Замечаю, что Его маленькая туника не достает до ступней, но достигает только середины икр. Она весьма опрятна, крайне проста и держится на поясе благодаря бечевке, также белой.
Вижу, что на лицевой стороне дома изгородь прерывается грубой калиткой, которую Мария открывает, чтобы выйти на улицу. Бедную улицу на окраине города или какого-то селения там, где оно переходит в загородную местность, которая тут представляет собой пески, да еще несколько домиков, таких же бедных, с несколькими убогими огородами.
Никого не видно. Мария смотрит в сторону селения, а не в сторону пустыни, словно кого-то ожидает, потом направляется к резервуару с водой или колодцу, который расположен в десятке метров неподалеку и над которым несколько пальмовых деревьев образуют тенистый круг. Вижу, что и на земле там есть немного зеленой травы.
4Вот, вижу, как по дороге приближается не слишком высокий, но крепкий мужчина. Я узнаю Иосифа, он улыбается. Он моложе, чем я его видела в видении о Рае[1]. На вид ему кажется не более сорока лет. Волосы и борода у него густые и черные, кожа довольно-таки загорелая, глаза темные. Лицо честное и приятное: лицо, внушающее доверие.
Увидев Иисуса и Марию, он ускоряет шаг. На левом плече у него нечто вроде пилы и что-то вроде рубанка, а рукой он придерживает другие столярные инструменты, не совсем те, что сейчас, но почти такие же. Похоже, что он возвращается, закончив какую-то работу у кого-то в доме. Одежда его, цвета, среднего между светло-коричневым и каштановым, не очень длинна – она порядочно не дотягивается до щиколоток, – и имеет короткие, до локтей, рукава. На поясе, мне кажется, кожаный ремень. Настоящая рабочая одежда. На ногах – сандалии с обхватывающими лодыжки ремешками.
Мария улыбается, а Младенец издает тоненькие крики радости и вытягивает свободную ручку. Когда все трое встречаются, Иосиф наклоняется, вручая Младенцу какой-то фрукт, по форме и цвету напоминающий мне яблоко. Потом протягивает к Нему руки, и Младенец, оставив Маму, уютно сворачивается на Иосифовых руках, склонив головку к шейной впадине Иосифа, который целует Его и получает ответный поцелуй. Движение, полное нежной любви.
Я забыла сказать, что Мария поспешила взять у Иосифа рабочие инструменты, чтобы дать ему возможность обнять Младенца.
Затем Иосиф, который присел на корточки, чтобы сравняться ростом с Иисусом, встает, левой рукой вновь забирает свои инструменты, а правой прижимает маленького Иисуса к своей сильной груди. И держит путь к дому, тогда как Мария идет на источник наполнить Свою амфору.
Войдя в ограду дома, Иосиф ставит Младенца, берет ткацкий станок Марии и несет его в дом, потом доит козочку. А Иисус внимательно наблюдает за этими действиями и за тем, как козочку запирают в маленькую клеть, пристроенную к дому сбоку.
Опускается вечер. Я вижу, как красный цвет заката становится лиловым над песками, которые будто бы дрожат от нагрева. Пирамида выглядит более темной.
Иосиф заходит в дом, в одну из его комнат, что, видимо, является мастерской, кухней и столовой одновременно. Ясно, что другое помещение предназначено для отдыха, но в него я не попадаю. Тут есть низкий очаг, он горит. Есть столярный верстак, маленький стол, несколько табуреток, полки с немногочисленной кухонной утварью и два масляных светильника. В углу – ткацкий станок Марии. И много-много порядка и чистоты. Жилище беднейшее, но самое опрятное.
И вот какое наблюдение я приведу: во всех видениях, относящихся к земной жизни Иисуса, я заметила, что и Он, и Мария, так же как Иосиф, как Иоанн, всегда аккуратны в одежде и с опрятной головой. Скромные одеяния и простые прически, но благодаря опрятности придающие им аристократический вид.
5Мария возвращается с амфорой, и дверь закрывают ввиду быстро спустившихся сумерек. Комната освещена светильником, который Иосиф зажег и поместил на свой верстак, возле которого он опять согнулся, работая над какими-то небольшими досками, пока Мария готовит ужин. Огонь также освещает комнату. Иисус, опираясь ладошками о верстак и подняв головку вверх, наблюдает за тем, что делает Иосиф.
Потом они садятся за трапезу, перед тем помолившись. Они, естественно, не осеняют себя крестным знамением, но молятся. Читает молитву Иосиф, а Мария отвечает. Но я ничего не понимаю. Должно быть, это псалом. Однако он произносится на совершенно незнакомом мне языке. Затем они садятся за стол. Теперь уже светильник на столе. Мария держит на коленях Иисуса и поит Его молоком от козочки, в которое макает кусочки хлеба, отломанные от круглого каравая с темной коркой и темного также внутри. Похоже, хлеб этот ржаной или ячменный. Наверно, в нем много отрубей, поскольку он серого цвета. Тем временем Иосиф ест хлеб и сыр: маленький кусочек сыра и большой – хлеба. Потом Мария сажает Иисуса рядом с Собой на скамеечку и приносит на стол приготовленные на огне овощи – мне кажется, вареные и приправленные, как это делается и у нас, – и после того, как Иосиф накладывает себе, кушает также Сама. Иисус спокойно грызет Свое яблоко и улыбается, показывая белые зубки. Ужин завершается оливками или финиками. Не могу хорошенько разобрать, поскольку для оливок они слишком светлые, а для фиников – слишком твердые. Никакого вина. Ужин бедняков.
Но в этой комнате веет таким умиротворением, что никакие пышные царские чертоги не могли бы дать мне ничего подобного. И какое единодушие!
6Этим вечером Иисус не говорит. Не комментирует мне эту сцену. Он наставляет меня видением, этим Своим даром, и довольно. За что да будет Он всегда и в той же степени благословен.
26 января 1944.
7 Иисус говорит:
«Этот урок, для тебя и для остальных, преподают самые вещи, которые ты видишь. Это урок смирения, принятия и доброго согласия[2]. Преподанный в качестве примера для всех христианских семейств, и особенно для христианских семей этого исключительно печального времени.
8Ты увидела бедный дом. И, что печально, бедный дом на чужбине.
Многие хотели бы претендовать на то, чтобы жизнь их была материально незатруднительной, хорошо защищенной от любого самого малого беспокойства, процветающей, счастливой, – лишь потому что они „послушные“ верующие, которые молятся и принимают Меня в Евхаристии, молятся и причащаются ради „своих“ нужд, не из-за потребностей своей души и не ради славы Божией – потому что крайне редко кто в молитве не остается эгоистом.
У Иосифа и Марии был Я, истинный Бог – в качестве их Сына, и все же у них не было даже такого жалкого утешения, как быть бедняками в своем отечестве, в стране, где их знали, где у них, по крайней мере, был „свой“ домик, и среди множества забот не докучала хотя бы забота о жилище, в стране, где – поскольку их знали – было легче находить работу и обеспечивать жизнь. Они – два беженца именно из-за Меня. Другой климат, другая страна, такая унылая в сравнении с любимыми просторами Галилеи, другой язык, другие нравы, среди населения, не знающего их и испытывающего обычное для местных народов недоверие к беженцам и незнакомым.
Лишенные той удобной и родной обстановки, что была в „их“ домике, стольких скромных и необходимых вещей, что находились там и не казались такими уж необходимыми, тогда как здесь, в пустоте, их окружающей, они представляются прямо-таки чудесными, словно какая-то роскошь, делающая изысканными дома богачей. С тоской по родине и по дому, с мыслями об убогом скарбе, оставленном там, о садике, где, наверное, уже никто не позаботится о виноградной лозе, и о смоковнице, и о других плодовых деревьях. И с необходимостью переживать о повседневном пропитании, об одежде, о постоянном поддержании огня, обо Мне, младенце, которого нельзя кормить той пищей, какую можно позволить себе самим. И с такой болью в сердце. Из-за тоски по родине, из-за неопределенности будущего, из-за подозрительности людей, что неохотно, особенно в первое время, принимают предложение услуг по работе от двух незнакомцев.
И все же ты видела. В том жилище царят безмятежность, улыбка, единодушие, и – с общего согласия – стремление сделать его красивее, даже этот несчастный сад, чтобы оно сильнее напоминало то, более комфортабельное, которое было оставлено. Там присутствует лишь одно беспокойство: как бы сделать эту землю не такой враждебной ко Мне, Святому, сделать ее не такой жалкой для Меня, что пришел от Бога. Любовь верующих людей и родительская любовь, что проявляется в тысяче забот, начиная от козочки, купленной многими часами сверхурочной работы, и кончая маленькими игрушками, вырезанными из древесных отходов, и фруктами, предназначенными только для Меня, когда себе отказывали в куске хлеба.
Мой дорогой земной отец, как был ты возлюблен Богом: Богом Отцом – в горних Небесах, Богом Сыном, ставшим Спасителем, – на Земле!
В том доме нет нервозности, недовольства, мрачных лиц, и нет взаимных упреков и, тем более, претензий к Богу, что Тот не насыщает их материальным благополучием. Иосиф не упрекает Марию в том, что Она причина его беспокойств, а Мария не упрекает Иосифа в том, что он не в силах дать Ей большего благосостояния. Они любят друг друга в святости, только и всего, и поэтому переживают не о собственном благополучии, а об интересах своего ближнего. Настоящая любовь не знает эгоизма. И настоящая любовь всегда целомудренна, даже если она не настолько совершенна в целомудрии, как любовь двух девственных супругов. Целомудрие вкупе с милосердием ведет за собой вереницу других добродетелей и потому превращает двоих, целомудренно любящих, в двоих совершенных супругов.
Любовь Моей Матери и Иосифа была совершенна. Оттого она была побудительной причиной ко всякой иной добродетели, и особенно к такой, как любовь к Богу, благословенному на всякий час, несмотря на то, что Его святая воля бывала тяжела для тела и для души, благословенному, потому что над телом и душой у этих двух святых господствовал более сильный дух, и он-то благодарно прославлял Господа за то, что они были избраны хранителями Его предвечного Сына.
9В том доме молились. Теперь в домах слишком мало молятся. День светает и настает ночь, начинаются дела и вы садитесь за трапезу – и не вспоминаете о Господе, который позволил вам увидеть еще один день, чтобы вы могли дожить до еще одной ночи, который благословил ваши труды и соблаговолил, чтобы они стали вам средством добыть ту пищу, тот огонь, те одежды, тот кров, что также необходимы для вашей человеческой природы. То, что приходит от благого Бога, – всегда „благо“. Даже если оно бедное и скудное, любовь придаст ему вкуса и весомости, любовь, которая позволит вам увидеть в Предвечном Создателе любящего вас Отца.
В том доме обитает неприхотливость. Она была бы, даже если бы денег хватало. Едят, чтобы жить. Едят не для того, чтобы услаждать гортань с ненасытностью жадных и с прихотью гурманов, что наедаются до отяжеления и расточают состояния на дорогостоящую еду, не помышляя о тех, у кого пища скудная или ее вовсе нет, не задумываясь, что если бы они были умереннее, многих можно было бы избавить от голодных мук.
В том доме любят работу. Ее любили бы, даже если денег было бы вдоволь, потому что, работая, человек повинуется Божией заповеди и освобождается от порока, который, словно цепкий плющ, сжимает и подавляет ленивых, похожих на неподвижные валуны. Хороша еда, ясен сон, довольно сердце, когда ты как следует поработал и наслаждаешься временем передышки между одной работой и другой. Не укорениться многоликому пороку ни в доме, ни в уме у того, кто любит работу. А раз он не укореняется, процветает любовь, почтение, взаимное уважение, и в здоровой атмосфере вырастают юные отпрыски, которые таким образом становятся родоначальниками будущих святых семейств.
В том доме царит смирение. Какой урок смирения для вас, гордые! У Марии, по человеческим меркам, могли бы быть тысячи и тысячи причин возгордиться и требовать от супруга почитания. Сколь многие из женщин ведут себя так лишь потому, что они чуть более образованны, или знатнее родом, или обладают более толстым кошельком, нежели их мужья. Мария – Невеста и Матерь Бога, и все же Она служит – а не заставляет служить – супругу, и являя ему всецелую любовь. Иосиф – хозяин дома, и Бог его посчитал вполне достойным того, чтобы стать главой семейства и принять от Бога на попечение воплощенное Слово и Невесту предвечного Духа. И все же он беспокоится о том, как бы облегчить труды и занятия Марии, и самую неблагодарную работу по дому выполняет именно он, чтобы Мария не переутомлялась, и не только, но как умеет и насколько может утешает Ее и старается сделать дом удобным для Нее и порадовать цветами в огородике.
В том доме поддерживается порядок. Духовный, нравственный, материальный. Бог – духовный Глава, и Ему оказываются почитание и любовь: духовный порядок. Иосиф – глава семейства, и ему оказываются расположение, уважение и послушание: нравственный порядок. Этот дом – дар от Бога, как и одежда, и домашняя утварь. Промысл Божий проявляется во всем: от Бога достается овцам руно, птицам оперение, лугам трава, животным сено, пернатым зернышки и листва, и шьется одеяние для ландыша. Дом, одежду, домашнюю утварь следует принимать с благодарностью, благословляя руку Божью, которая все это предоставляет, и обращаясь со всем этим почтительно, как с даром от Господа, не взирая на эти вещи с неохотой по причине их бедности, не проявляя к ним небрежность и, тем самым, не злоупотребляя Промыслом: материальный порядок.
10Ты не поняла слов, оброненных на Назаретском диалекте, а также слов молитвы. Но само увиденное преподало великий урок. Поразмышляйте над ним, о все вы, так страдающие теперь за то, что оказали пренебрежение Богу в столь многих вещах, а среди тех и в том, чем никогда не пренебрегали святые Супруги, которые были Мне Матерью и отцом.
А ты порадуйся, вспоминая маленького Иисуса, улыбнись, думая о Его младенческих шажках. Вскоре ты увидишь Его шествующим под крестом. И это будет слезное видение».
[1] Оно произошло 10 января 1944 г. и описано в «Тетрадях за 1944»
[2] Ит. „armonia“ мы переводим в этом контексте как согласие или единодушие