Прежде чем заказывать лошадей для продолжения своего пути, генерал Браун постарался кое-что разузнать о владельце замка. Он был крайне удивлен и вместе с тем обрадован, услыхав, что замок этот принадлежит одному дворянину, которого мы назовем лордом Вудвилом. Какая счастливая случайность! С именем молодого Вудвила у генерала было связано множество воспоминаний детства и юности: тот учился вместе с Брауном в школе, а потом в колледже, и именно он, как выяснилось из недолгих расспросов, и являлся владельцем этой великолепной усадьбы. Через несколько месяцев после смерти отца он получил звание пэра и, как явствовало из слов хозяина постоялого двора, в связи с окончанием срока траура только что вступил во владение отцовским поместьем, куда прибыл с компанией друзей, чтобы провести в нем благодатные осенние месяцы и поразвлечься охотой, которой славились эти края.
Путешественник наш очень обрадовался — Фрэнк Вудвил был его фэгом в Итоне и закадычным другом в Крайстчерче.{34} У них были общие занятия, общие развлечения, и сердце доблестного воина радостно забилось при мысли о том, что его друг детства сделался владельцем такого великолепного замка и поместья, которое, как, многозначительно кивая головой и подмигивая, уверял генерала хозяин постоялого двора, не только вполне достойно его нового звания, но даже придает этому званию еще больше веса.
Нет ничего удивительного в том, что путешественник прервал свой путь, ибо спешить ему было некуда, и, воспользовавшись благоприятным стечением обстоятельств, решил проведать старого друга.
Таким образом, вновь нанятым почтовым лошадям пришлось довезти карету генерала всего лишь до замка Вудвил. Привратник провел нашего путника в новое здание, построенное под стать самому замку в готическом стиле, и тут же позвонил, чтобы известить о приезде гостя. Звук колокольчика привлек внимание общества, предававшегося в это время обычным утренним развлечениям: когда карета въехала во двор замка, несколько молодых людей в охотничьих костюмах бродили взад и вперед, разглядывая собак, которых псари держали наготове.
Едва только генерал Браун вышел из кареты, молодой лорд появился в дверях; с минуту он рассматривал незнакомца, не сразу признав в нем своего старого товарища, которого тяготы войны и ранения немало изменили. Однако стоило приезжему заговорить, как все сомнения хозяина мгновенно рассеялись, и они бросились друг другу в объятия, как друзья, проведшие вместе годы беззаботного детства и ранней юности.
— Если бы меня спросили, какое мое самое большое желание, милый Браун, — сказал лорд Вудвил, — то я ответил бы, что из всех людей на свете я хотел бы видеть именно вас здесь, в эти дни, которые мои друзья сделали для меня настоящим праздником. Не думайте, что я мог позабыть вас, когда вас не было между нами. Я внимательно следил за вами, за опасностями, которым вы подвергались, за вашими удачами и неудачами и всегда с радостью узнавал, что, будь то победа или поражение, имя моего старого друга неизменно встречается всеобщим восторгом.
Генерал в подобающих выражениях ответил ему и поздравил своего друга с новым званием и вступлением во владение столь великолепным поместьем.
— Но вы же его еще не видели! — воскликнул лорд Вудвил. — Надеюсь, вы не собираетесь покинуть нас, не ознакомившись с ним как следует. Правда, должен вам сказать, что сейчас у меня гостит компания друзей, а в парадных комнатах всегда оказывается гораздо меньше места, чем можно того ожидать, судя по внешнему виду замка. Но я могу предоставить вам удобную старинную комнату и позволю себе думать, что в походах жизнь научила вас довольствоваться жилищем еще более скромным.
Пожав плечами, генерал рассмеялся.
— Я полагаю, — сказал он, — что самое захудалое помещение вашего замка намного лучше старой бочки из-под табака, в которой я вынужден был ночевать, когда находился в Виргинии в лесу со своей частью. Я лежал в этой бочке, как Диоген,{35} и так был рад, что она укрывает меня от непогоды, что даже пытался перекатить ее на место нашей новой стоянки. Но командир не позволил мне заниматься подобными пустяками, и я со слезами на глазах должен был проститься с моим драгоценным убежищем.
— Ну, если это скромное жилище подходит вам, — сказал лорд Вудвил, — вы погостите у меня по меньшей мере неделю. Ружей, собак, удочек и разных приманок — словом, всего, что нужно для охоты и рыбной ловли, у нас сколько угодно. Стоит вам только отыскать себе развлечение по душе, и мы отыщем способ вам его предоставить. А если вы предпочтете всему остальному ружье и пойнтеров,{36} то я составлю вам компанию, и мы увидим, стали ли вы лучше стрелять с тех пор, как пожили среди индейцев в дебрях Америки.
Генерал был рад дружескому приглашению хозяина и согласился на все, что ему предложили. Проведя утренние часы за охотой и верховой ездой, вся компания собралась за обеденным столом, и лорд Вудвил был счастлив, что ему выпала честь отметить высокие заслуги своего вновь обретенного товарища и представить его гостям, большинство которых составляли люди знатные. Он попросил своего гостя рассказать о событиях, очевидцем которых ему довелось быть, и, поскольку каждое слово генерала обличало в нем доблестного воина, отлично владеющего собой и умеющего в самых опасных обстоятельствах сохранить присутствие духа, вся компания стала смотреть на генерала как на человека, который доказал свою храбрость на деле, что не могло не льстить ему, как и всякому другому мужчине.
День в замке Вудвил окончился так, как это обычно бывает в старинных поместьях. Гостеприимство хозяев не переходило границ, принятых в светском обществе. За вином последовала музыка — искусство, которым молодой лорд владел мастерски; желающих ждали бильярд и карточные столы. Однако на следующий день все собирались ехать на охоту, и вставать надо было рано; поэтому в начале двенадцатого гости начали расходиться.
Молодой лорд сам проводил своего друга, генерала Брауна, в отведенную ему комнату, которая соответствовала описанию, данному ей хозяином: при том, что в ней наличествовал известный комфорт, обстановка ее была старомодна. Много места занимала громоздкая кровать, из тех, какие были в ходу в семнадцатом веке; поблекший шелковый полог был отделан тяжелым, потускневшим от времени золотым позументом. Но вид белых простынь, подушек и одеяла показался до чрезвычайности заманчивым неприхотливому воину, как только он снова вспомнил, какою роскошью стала для него во время войны обыкновенная бочка. Было что-то мрачное в этих гобеленах с выцветшими изображениями, покрывавших стены маленькой комнаты и колыхавшихся каждый раз, когда осенний ветер забирался внутрь сквозь переплеты оконной рамы, которая стучала и свистела от его вторжения. Туалет с зеркалом, украшенным наверху, как то было принято в начале века, помпоном из темно-красного шелка, со множеством ящичков самой причудливой формы, рассчитанный на образ жизни, который устарел уже лет пятьдесят назад или даже больше, выглядел очень странно и придавал комнате еще более мрачный вид. Но зато как ярко и весело горели там две восковых свечи! Если что и могло соперничать с ними, так это хворост, который, потрескивая, пылал в камине, согревая и озаряя светом эту довольно уютную комнату, которая, несмотря на всю свою кажущуюся старомодность, была снабжена всем тем, что привычно и приятно для человека нашего времени.
— Здесь все дышит стариной, генерал, — сказал молодой лорд, — но я надеюсь, что ничто не заставит вас теперь сожалеть о покинутой вами бочке.
— Я человек очень неприхотливый в том, что касается жилья, — ответил генерал Браун, — но доведись мне выбирать, я, верно, предпочел бы эту комнату другим, более веселым и современным апартаментам вашего родового замка. Поверьте, что, видя перед собою современный комфорт и седую старину и вспоминая к тому же, что это — владение вашей светлости, я буду чувствовать себя здесь лучше, чем в самой фешенебельной лондонской гостинице.
— Я нисколько не сомневаюсь, мой дорогой генерал, что вы будете чувствовать себя здесь отлично, — сказал молодой лорд и, еще раз пожелав своему другу спокойной ночи и пожав ему руку, удалился.
Оставшись один, генерал огляделся и, мысленно поздравив себя с возвращением в лоно мирной жизни, все преимущества которой становились еще дороже при воспоминании об опасностях и лишениях, так недавно им пережитых, разделся и приготовился вкусить блаженный отдых.
Сейчас, вопреки принятому в такого рода рассказах порядку, мы расстанемся с нашим героем до следующего утра.
Все общество собралось к завтраку очень рано, но среди присутствующих не было генерала Брауна, которого лорд Вудвил хотел почтить превыше всех остальных друзей, пользовавшихся в это время его гостеприимством. Хозяин дома несколько раз выражал свое удивление по поводу отсутствия генерала и в конце концов послал слугу узнать, почему тот до сих пор не выходит к столу. Вернувшись, слуга сообщил, что генерал Браун ушел из дому рано утром и до сих пор еще продолжает гулять, невзирая на дурную погоду и туман.
— Привычка солдата, — сказал молодой лорд, обращаясь к друзьям. — Многие военные до такой степени привыкли рано вставать и приниматься за дела, что и во время отдыха не могут спать дольше положенного часа.
Однако объяснение, которое лорд Вудвил представил гостям, самого его не очень-то удовлетворило, и он принялся ожидать прихода своего друга, безучастный ко всему и погруженный в раздумье.
Генерал пришел только спустя час после звонка к завтраку. Вид у него был усталый и возбужденный. Волосы, которые тогда принято было тщательно причесывать и пудрить (обычай, почитавшийся едва ли не самым важным в туалете мужчин тех времен и по соблюдению которого можно было судить, принадлежит ли человек к светскому обществу или нет, как в настоящее время об этом судят по наличию галстука или отсутствию такового), были взлохмачены, не причесаны, не напудрены и влажны от росы. Мундир его был надет кое-как, и небрежение это не могло не броситься в глаза в человеке военном, которому, для того чтобы быть в любую минуту готовым к исполнению служебного долга, волей-неволей приходится всегда следить за собою.
— Итак, вы сегодня поднялись раньше нас всех, мой дорогой генерал! — воскликнул лорд Вудвил. — Может быть, кровать ваша оказалась не такой удобной, как я думал и как сами вы ожидали. Как же вам в ней спалось?
— Отлично! Превосходно! Я никогда в жизни так хорошо не спал, — поспешил заверить его Браун, но в голосе его звучала какая-то нерешительность, не ускользнувшая от внимания друга. Генерал быстро выпил чай и, наотрез отказавшись от всякой еды, погрузился в задумчивость.
— Вы поедете с нами на охоту, генерал? — спросил его друг и хозяин, но ему пришлось два раза повторить свой вопрос, прежде чем он услышал сухой ответ.
— Нет, милорд, я очень сожалею, что не могу позволить себе остаться хотя бы до завтра; почтовые лошади для меня уже заказаны и скоро должны прибыть.
Все присутствующие были поражены.
— Почтовые лошади? — вскричал лорд Вудвил. — Да о каких же лошадях может идти речь, если вы обещали погостить у меня не меньше недели!
— Не скрою, — сказал генерал в большом смущении, — что, обрадованный встречей с вашей милостью, я действительно мог сказать, что собираюсь провести здесь несколько дней; но сейчас я увидел, что это совершенно невозможно.
— Это чрезвычайно странно, — ответил молодой лорд. — Вчера вы как будто говорили, что у вас нет никаких дел, вызвать вас никто не мог: утренней почты из города еще не было, и никаких писем вы получить не могли.
Уклонившись от каких-либо дальнейших объяснений, генерал Браун пробормотал что-то о неотложных делах и так решительно начал настаивать на немедленном своем отъезде, что его хозяин был вынужден замолчать: он увидел, что решение гостя непреклонно и ему не следует быть навязчивым.
— Ну, если уж вы, мой дорогой Браун, непременно хотите или должны уехать, по крайней мере позвольте мне показать вам вид вот с этой террасы, а то скоро все затянет туман.
С этими словами лорд Вудвил распахнул стеклянную дверь и вышел на террасу. Генерал машинально последовал за ним, почти не слушая слов своего хозяина, когда тот, устремив взгляд на расстилавшийся перед ним великолепный пейзаж, старался обратить внимание гостя на его красоты. Так они шли довольно долго, пока наконец не очутились в уединенном месте, вдали от всех.
Тогда лорд Вудвил, повернувшись к генералу, сказал:
— Ричард Браун, мой давний и дорогой друг, теперь мы с вами вдвоем. Заклинаю вас словом друга и честью солдата, скажите мне правду — как вы спали сегодня ночью?
— По правде говоря, отвратительно, милорд, — ответил генерал с тем же спокойствием. — Настолько скверно, что я не согласился бы провести вторую такую ночь, даже если бы мне предложили за это не только земли вокруг замка, но и весь край, который сейчас расстилается перед нами.
— Это просто удивительно, — сказал молодой лорд, как бы обращаясь к самому себе, — значит, в том, что мне говорили об этой комнате, есть правда. — И, снова повернувшись к генералу, он попросил: — Бога ради, мой дорогой друг, будьте откровенны со мной и расскажите мне подробно, какие неприятности произошли с вами под крышей этого замка, — владелец его был уверен, что вы обретете здесь покой и телесный и душевный.
Генерала просьба эта, должно быть, смутила. Он какое-то время молчал.
— Мой дорогой лорд, — ответил он наконец, — то, что произошло со мной сегодня ночью, настолько необыкновенно и тягостно, что мне трудно было бы рассказать об этом даже вашей милости, если бы, независимо от моего желания исполнить вашу просьбу, я не считал, что искренность с моей стороны поможет раскрыть тайну, мучительную и необыкновенную. Расскажи я все это кому-то другому, меня сочли бы человеком малодушным, суеверным и глупым, который позволил игре воображения обмануть и напугать себя. Но мы знали друг друга и в детстве, и в юности, и вам не придет в голову заподозрить меня в том, что в зрелые годы я стал подвержен чувствам и слабостям, которым не поддавался, будучи ребенком. — Тут он умолк.
— Можете не сомневаться: я поверю тому, что вы мне расскажете, как бы странно все это ни было, — ответил лорд Вудвил. — Я слишком хорошо знаю, какой у вас твердый характер, чтобы подозревать, что вы можете стать жертвой обмана. К тому же я убежден, что честь ваша и дружба ко мне не позволят преувеличить то, что вам довелось увидеть.
— В таком случае, — сказал генерал, — я постараюсь рассказать вам все, как было, полагаясь на вашу беспристрастность. И вместе с тем я отчетливо сознаю, что мне было бы легче встретиться с огнем вражеской артиллерии, чем оживить в памяти мерзкие события этой ночи.
Генерал некоторое время молчал, а потом, увидев, что лорд Вудвил, в свою очередь, погрузился в молчание и приготовился его слушать, постарался справиться с собой и, преодолев неохоту, приступил к рассказу о своих ночных приключениях в комнате с гобеленами.
— Вчера вечером, как только ваша милость ушли, я разделся и тут же улегся в постель; но в камине почти напротив моей кровати огонь пылал так ярко и весело, а неожиданная радость встречи с вашей милостью пробудила во мне такие нежные воспоминания детства и юности, что мне трудно было сразу уснуть. Следует, однако, сказать, что все эти воспоминания были мне приятны. Я видел, что на какое-то время на смену тяготам, опасностям и тревогам военных лет пришли радости мирной жизни и я вновь обрел ту дорогую мне дружбу, узы которой были столь жестоко разорваны войной.
В то время как все эти приятные воспоминания осаждали меня и мало-помалу нагоняли сон, я вдруг очнулся от какого-то звука. Это было похоже на шуршание шелкового платья и стук высоких каблуков — казалось, что по комнате ходит женщина. Не успел я отдернуть полог, чтобы посмотреть, что же происходит, как невысокая женская фигура промелькнула между кроватью и камином. Она была обращена ко мне спиною, и, хорошо разглядев ее шею и плечи, я убедился, что это старуха, одетая в старинное платье, которое, если не ошибаюсь, дамы называют свободным и которое свисает вниз без пояса, но возле шеи и плеч собрано в широкие складки, доходящие до подола и завершающиеся подобием шлейфа.
Я был до крайности удивлен этим неожиданным вторжением, но ни на минуту не допускал, что это может быть нечто иное, чем какая-то жившая в замке старуха, которой взбрело в голову одеться так, как одевались ее прабабки, и которую, весьма вероятно, — поскольку ваша милость упомянули о том, что помещений в замке не так уж много, — переселили из ее комнаты, чтобы устроить в ней меня; позабыв об этом, она в двенадцать часов преспокойно могла вернуться на прежнее место. Успокоившись на этой мысли, я пошевелился в кровати и закашлял, дабы пришелица почувствовала, что в комнате кто-то есть. Она неслышно обернулась, и — милосердный Боже! Милорд, какой это был ужас! Теперь не приходилось сомневаться в том, что это такое, — признать ее живым существом не было ни малейшей возможности. На лице, все черты которого застыли, как у трупа, запечатлелись самые низменные и отвратительные страсти, которыми она была одержима в жизни. Казалось, что из могилы вырыли тело мерзкой преступницы, исторгли из пламени ада ее душу и на какое-то время слили воедино этих двух сообщников подлости и греха. Я привскочил в кровати, сел и, подперев голову ладонями, стал смотреть на это чудовище. Вдруг ведьма шагнула к кровати, вспрыгнула на нее, уселась в той же самой позе, в какую я был повергнут овладевшим мной ужасом, и ее отвратительное рыло уставилось на меня со зловещей ухмылкой, в которой, казалось, нашли себе выражение сатанинский цинизм и злоба.
Тут генерал Браун остановился и вытер лоб, который при одном воспоминании об ужасном зрелище покрылся холодным потом.
— Милорд, — продолжал он, — я не трус. Как человеку военному, мне пришлось пройти через все опасности, какие могут встретиться на земле, и я по праву могу сказать, что никто не видел, чтобы Ричард Браун хоть раз опозорил честь своей шпаги. Но в эту страшную минуту, когда я почувствовал на себе взгляд дьявола, принявшего образ человеческого существа, когда старуха потянулась ко мне, чтобы заключить меня в свои объятия, я потерял присутствие духа, все мужество мое растаяло как воск. Волосы мои встали дыбом; кровь в жилах похолодела, и я потерял сознание, словно какая-нибудь деревенская девчонка или малый ребенок. Сколько времени я находился в таком состоянии, сказать не могу.
Меня привел в чувство бой башенных часов, прозвучавший так громко, что, казалось, он раздавался в этой же комнате. Я не сразу решился открыть глаза, боясь еще раз увидеть страшное зрелище. Когда же я набрался храбрости и посмотрел вокруг, в комнате никого не было. Первой мыслью моей было позвонить, разбудить слуг и перебраться куда-нибудь на чердак или сеновал, чтобы все это не повторилось. Правду говоря, я передумал, и отнюдь не из стыда, что все узнают о моем малодушии, а из страха: я боялся, что, сделав несколько шагов к звонку, находящемуся возле камина, могу снова натолкнуться на это чудовище, на эту ведьму, которая, как мне казалось, притаилась где-то в углу.
Не стану описывать, как в продолжение всей этой ночи меня бросало то в жар, то в холод, как, едва задремав, я пробуждался снова и как все время пребывал в мучительной тревоге между сном и бдением. Мне чудилось, что за мной гонятся целые сонмы страшилищ. Но все последующие видения резко отличались от первого — я знал, что это всего лишь создания моего собственного воображения и возбужденных нервов.
Наконец начало светать, и я встал с постели; я чувствовал себя разбитым телесно и униженным духовно. Мне было стыдно за себя как за мужчину и солдата, и еще больше — за свое желание как можно скорее убраться из комнаты с привидениями. Желание это, однако, взяло верх над всеми доводами рассудка: наскоро одевшись, я выбрался из замка, чтобы свежий воздух хоть сколько-нибудь успокоил мои нервы, потрясенные встречей со странной пришелицей с того света, ибо таковой она, скорее всего, и была. Теперь ваша милость знает, почему мне сегодня так худо и почему я решил вдруг покинуть ваш гостеприимный дом. Я надеюсь, что где-нибудь в другом месте мы с вами не раз еще увидимся, но Боже сохрани, чтобы я решился провести еще хоть одну ночь под этой крышей!
Как ни странен был рассказ генерала, убежденность, с которой он говорил, исключала какие бы то ни было иронические замечания, каковые принято делать по поводу такого рода историй. Лорд Вудвил даже не спросил его, уверен ли он, что не видел все это во сне, и не выдвинул ни одного из ходячих объяснений явлений сверхъестественных, которые обычно приписывают расстроенному воображению или галлюцинациям. Напротив, на молодого лорда, должно быть, произвела сильное впечатление неопровержимость того, что он только что услыхал, и после продолжительного молчания он выразил сожаление, по-видимому совершенно искреннее, что его старинному другу пришлось перенести у него в доме такие мучения.
— Я тем более сожалею о случившемся, мой дорогой Браун, — продолжал владелец замка, — что все это является печальным, хотя и весьма неожиданным для меня, результатом опыта, который я решил проделать. Знайте же, что в течение долгого времени, во всяком случае при жизни моих отца и деда, отведенная вам комната оставалась закрытой из-за ходившей о ней недоброй молвы: говорили, что по ночам там слышатся какие-то странные шорохи и вздохи. Когда несколько недель тому назад я вступил во владение усадьбой, я решил, что в замке не так уж много помещений для моих друзей, чтобы можно было оставить такую удобную комнату в распоряжении обитателей иного мира. Поэтому я повелел открыть комнату с гобеленами, как мы ее здесь называем, и, ничем не нарушая ее убранства, поставить туда кое-какую новую мебель. Но поскольку все слуги пребывали в убеждении, что в этой комнате водятся привидения и об этом известно было соседям и многим из моих друзей, я боялся, что первый, кому придется переночевать в комнате с гобеленами, может поддаться этой иллюзии и тем самым снова утвердить за ней ее дурную славу, лишив меня возможности использовать ее в качестве места для ночлега. Должен признаться, мой дорогой Браун, что вчерашний ваш приезд, по многим причинам для меня приятный, показался мне самым удобным случаем опровергнуть все связанные с этой комнатой дурные слухи, ибо храбрость ваша не вызывала никаких сомнений, и к тому же вы были свободны от всех здешних предрассудков. Вот почему для этого опыта мне трудно было найти человека более подходящего, чем вы.
— Клянусь жизнью, — воскликнул генерал Браун с горечью, — я бесконечно обязан вашей милости и, право, не знаю, как вас благодарить! Мне, верно, надолго запомнятся результаты этого опыта, как вашей милости было угодно его назвать.
— Нет, как хотите, вы не правы, дорогой друг, — сказал лорд Вудвил, — стоит вам только на минуту задуматься, и вы поймете, что я никак не мог предвидеть возможность тех страданий, которые вам пришлось из-за этого испытать. Еще вчера утром я был совершеннейшим скептиком во всем, что касается сверхъестественных явлений. Впрочем, я уверен, что, расскажи я вам вчера о связанной с этой комнатой дурной молве, сам этот разговор непременно побудил бы вас выбрать для ночлега именно ее, а не какую-нибудь другую. Все, что случилось, — мое несчастье, может быть, моя ошибка, но, право же, я не повинен в том, что вам так удивительно не повезло.
— Поистине удивительно! — сказал генерал, приходя в хорошее настроение. — И я чувствую, что не вправе обижаться, если ваша милость считает меня тем, кем я сам привык себя считать, — человеком в известной степени мужественным и храбрым. Но я вижу, что лошади уже поданы, и я не должен более мешать вашей милости веселиться.
— Ну нет, друг мой, — сказал лорд Вудвил, — раз вы не можете больше ни одного дня пробыть с нами и я теперь уже не вправе на этом настаивать, уделите мне по крайней мере еще полчаса. Вы, помнится, были любителем картин, а у меня есть галерея портретов; иные даже принадлежат кисти Ван Дейка:{37} на них изображены мои предки, владевшие этим поместьем и замком. Думаю, что среди этих портретов найдутся такие, которые привлекут ваше внимание и которые вы сумеете оценить по достоинству.
Генерал Браун хотя и не очень охотно, все же принял это приглашение. Он понимал, что сможет вздохнуть свободно лишь тогда, когда уедет отсюда и замок Вудвил останется далеко позади. Однако ему неудобно было отказаться от приглашения друга, тем более что ему стало немного стыдно того неудовольствия, которое он выказал в отношении столь расположенного к нему человека.
Поэтому генерал последовал за лордом Вудвилом сквозь целый ряд комнат на длинную галерею, увешанную картинами, которые владелец принялся показывать своему гостю, называя имена и сообщая краткие сведения о лицах, изображенных на портретах. Все эти подробности не очень-то интересовали генерала Брауна. В самом деле, находившиеся там портреты ничем особенно не отличались от тех, что мы обычно видим в старинных фамильных собраниях. Тут был роялист, который, борясь за дело короля, растерял свои земли, там — красавица леди, которая снова собрала их в одно своим браком с богатым пуританином;{38} тут — галантный кавалер, попавший в опасное положение из-за своей переписки с изгнанником, находившимся в Сен-Жермене;{39} там — другой, вставший на защиту Вильгельма во время революции,{40} а там — еще и третий, симпатии которого поочередно переходили то к вигам, то к тори.{41}
Пока лорд Вудвил оглушал всеми этими именами слух своего гостя, который «не склонен был внимать им»,{42} они достигли середины галереи. Внезапно генерал Браун остановился. На лице его изобразилось изумление, смешанное со страхом; глаза его впились в портрет, от которого он уже не мог оторваться: это был портрет дамы в старинном платье, таком, какие носили в конце семнадцатого века.
— Это она! — воскликнул генерал. — Она самая! Хотя в лице этом нет той демонической злобы, которая была у ведьмы, явившейся ко мне сегодня ночью!
— Если вы узнали ее, — сказал молодой лорд, — не может быть ни малейшего сомнения в том, что вам явилось страшное привидение. На портрете этом изображена одна из моих прабабок; перечень ее черных дел и страшных преступлений уцелел в семейных анналах, хранящихся у меня в ларце. Слишком страшно было бы перечислять их: достаточно сказать, что в этой зловещей комнате свершились кровосмешение и чудовищное убийство. Теперь она снова будет пустовать, как пустовала при моих предках, которые рассудили более здраво, чем я. И отныне, насколько это будет в моих силах, я не допущу, чтобы еще кто-нибудь испытал ужасы, которые поколебали храбрость даже такого человека, как вы.
На этом друзья, чья встреча была столь радостной, расстались уже в совсем ином расположении духа. Лорд Вудвил отдал приказ снять со стен комнаты все гобелены, вынести оттуда мебель и забить двери, а генерал Браун отправился в местность менее живописную, где в обществе менее достойного друга постарался поскорее забыть мучительную ночь, проведенную им в замке Вудвил.
Пер. с англ. А. Шадрина
ЭДГАР АЛЛАН ПО
(Edgar Allan Рое, 1809–1849)
Американский писатель Эдгар Аллан По вошел в историю национальной и мировой литературы как мастер фантастических и страшных рассказов (отличающихся от традиционных готических повествований углубленным психологизмом, усложненной метафорикой и нередко ироническим подтекстом), один из зачинателей детективного жанра, выдающийся поэт, чья лирика оказала заметное влияние на европейский символизм, одаренный литературный критик и создатель собственной философии художественного творчества. Романтик по мироощущению и по общему рисунку личной судьбы, он прожил недолгую и наполненную драматичными событиями жизнь: непрестанная нужда, конфликты, недуги, беспорядочное, на грани нищеты, существование, смерть любимой жены и алкоголь роковым образом сказались на здоровье писателя и привели к его преждевременной кончине.
Уроженец Бостона, очень рано оставшийся сиротой и взятый на воспитание богатым ричмондским коммерсантом Джоном Алланом (чья фамилия спустя время стала вторым именем писателя), По получил классическое образование в Великобритании, где в 1815–1820 гг. жила семья его опекуна, затем учился в двух школах Ричмонда, а в 1826 г. поступил в Виргинский университет в Шарлоттсвилле, который, однако, не окончил, лишившись содержания из-за ссоры с приемным отцом. В 1827 г. он анонимно дебютировал в литературе написанным под влиянием Байрона поэтическим сборником «„Тамерлан“ и другие стихотворения» (который не имел успеха, как и два последующих издания его стихов, вышедшие в 1829-м и 1831 гг.) и поступил добровольцем на военную службу, которую оставил спустя два года. В 1831 г., после полугодового обучения в военной академии Уэст-Пойнт, откуда он был исключен за нарушение дисциплины, По перебрался в Балтимор к своей тетке Марии Клемм; к этому времени относятся его первые рассказы, увидевшие свет на страницах периодических изданий Филадельфии и Балтимора в 1831–1833 гг.; в 1833 г. он получил премию журнала «Балтимор сэтедей визитер» за рассказ «Рукопись, найденная в бутылке», положивший начало его литературной известности. С декабря 1835 г. По более года редактировал ричмондский журнал «Саутерн литерари мессенджер», где были напечатаны многие его произведения; там же, в Ричмонде, он в мае 1836 г. женился на своей 14-летней кузине Вирджинии Клемм.
Дальнейшая жизнь По протекала в частых переездах из города в город, связанных с напряженной и часто конфликтной работой в различных журналах, которой сопутствовала мечта (так и не сбывшаяся) о выпуске собственного литературного ежемесячника. Активно сотрудничая в американских периодических изданиях как редактор, критик и рецензент, он регулярно публиковал в них и свои новые произведения (гонорары от которых, впрочем, не могли избавить его семью от унизительной бедности). В 1837–1838 гг. увидела свет «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» — о путешествии к Южному полюсу, которое оборачивается для его участников встречей с запредельным хаосом и ужасом смерти. В конце 1839 г. (с датировкой «1840») в Филадельфии вышли «Гротески и арабески» — двухтомное собрание печатавшихся ранее в периодике рассказов, куда вошли такие шедевры прозы По, как «Вильям Вильсон», «Падение дома Ашеров», «Лигейя» и «Береника»; в 1845 г. в Нью-Йорке были опубликованы прозаический сборник «Рассказы» (включавший, среди прочего, новеллы «Золотой жук», «Черный кот», «Низвержение в Мальстрем», детективную трилогию об Огюсте Дюпене) и поэтическая книга «„Ворон“ и другие стихотворения». В 1846 г. в журнале «Грэмз американ мансли мэгэзин оф литерари энд арт» была напечатана программная эстетическая работа По «Философия творчества», утверждавшая в качестве важнейшего принципа «цельность художественного впечатления», а к 1848 г. относится его последняя прижизненная публикация — космогоническая поэма в прозе «Эврика. Опыт о материальной и духовной Вселенной», которую автор считал своим главным произведением и которая содержала ряд математических и астрономических идей, предвосхитивших важнейшие естественно-научные открытия XX в.