БЕРГСОН (Bergson) Анри (1859-1941) - французский философ, возродивший традиции классической метафизики, один из основоположников гуманитарно-антропологического направления западной философии. Представитель интуитивизма, эволюционистского спиритуализма и "философии жизни". Испытал влияние идей неоплатонизма, христианского мистицизма, Спинозы и Гегеля, психоанализа и психоаналитически ориентированных учений.
Характеризуя правила философского метода, в роли которого у него выступала интуиция, Бергсон подчеркивает: проверка на истинность либо ложность должна относиться к самим проблемам. Ложные проблемы подлежат элиминированию из сферы размышлений - соответствие истины и творчества должно достигаться на уровне постановки проблем. По Бергсону, "правда в том, что для философии, да и не только для нее, речь идет, скорее о нахождении проблемы и, следовательно, о ее формулировке, чем о решении.
По мысли Бергсона, бытие, порядок или существующее истинны сами по себе; но в ложной проблеме присутствует фундаментальная иллюзия, некое "движение истины вспять", согласно которому предполагается, что бытие, порядок и существующее предшествуют сами себе или же предшествуют полагающему их творческому акту, проецируя образ самих себя назад в возможность, в беспорядок и в небытие, считающиеся изначальными. Для иллюстрации "несуществующих проблем" Бергсон приводит пример проблемы небытия, беспорядка и возможного (проблемы знания и бытия): по его мысли, содержание идеи небытия не меньше, а больше содержания идеи бытия, содержание идеи беспорядка не меньше, а больше содержания идеи порядка, содержание возможного не меньше, а больше содержания реального. Мотивирует данный пример Бергсон тем, что в идее небытия фактически содержится идея бытия, плюс логическая операция обобщенного отрицания, плюс особый психологический мотив для такой операции (когда, в частности, бытие не соответствует нашему ожиданию, и мы постигаем его только как нехватку, как отсутствие того, что нас интересует). Идея же возможного больше, нежели идея реального, ибо, по Бергсону, возможное - это только реальное с добавлением действия разума, который отбрасывает в прошлое образ реального сразу, лишь только тот имел место, а также мотив такого действия (когда возникновение реального во Вселенной мы смешиваем с последовательностью состояний в закрытой системе).
Интуиция как метод вырастает из "длительности": согласно Бергсону ("Мысль и движущееся"), "размышления относительно длительности, как мне кажется, стали решающими.
Корни западноевропейского интуитивизма прослеживаются в глубине времен, в истоках философии: «Вспомним Платона, Плотина, вспомним мистику и романтизм», не говоря уже о Гераклите, блаженном Августине Иппонийском, Декарте и Паскале.
В XIX веке по-настоящему стали проявляться симптомы глубинной оппозиции, господствующим на западноевропейских интеллектуальных пространствах, позитивизму, спекулятивной философии и рационализму. На основании философского спиритуализма начало формироваться гносеологическое направление – интуитивизм. Представители интуитивизма, делая попытку преодолеть культ сциентизма, отличающегося программным прагматизмом, определяют приоритетной интуицию.
Так, в данном философском направлении, возникшем как ответная реакция на «интеллектуализм» и «рационализм», интуиция оказывается средоточием знания. Интуитивизм, «как основополагающий принцип ярче всего выражен А. Бергсоном. Для него интуитивное познание есть логический результат эволюции жизненных форм. В этом смысле интуитивизм является более чем методологическим инструментом культурного познания: сама по себе интуиция есть синтез жизнедеятельности животных форм с рационально-научным, последовательно-дискурсивным, аналитическим знание». Сам термин «интуиция» из-за его традиционного прошлого Бергсон не любил. Он отклонял шеллинговское значение интуиции как «непосредственного искания вечности», не согласующееся с его философскими устремлениями. Жиль Делёз обозначил интуицию как основной метод бергсоновской концепции: «Интуиция – метод Бергсонизма. Интуиция – это ни чувство, ни вдохновение, ни неупорядоченная симпатия, а вполне развитый метод, причём один из наиболее полно развитых методов в философии».
Бергсон полагался на интуитивный метод, дабы учредить философию как абсолютно «точную» исследовательскую дисциплину в противовес естественнонаучным аналогам. Она претендует на точность в своей области, как наука в своей, и обладает возможностью продолжаться и передаваться подобно тому, как это происходит в самой науке. Без методологической нити интуиции связь между Длительностью, Памятью и Жизненным порывом оставалась бы неопределенной.
Человек тоже обладает инстинктом, но инстинкт человека отличается от инстинкта животных. То начало, которое помогло бы человеку проникнуть в жизнь, называется интуиция. «Интуиция, - как указывает Бергсон, - это инстинкт, сделавшийся бескорыстным, сознающим самого себя, способным размышлять о своем предмете и расширять его бесконечно». В этом определении Бергсон расходится с Декартом, у которого прежде всего это интеллектуальная интуиция и созерцание самого себя как мыслящего субъекта. Бергсон разводит интуицию с рассудком, изолирует ее от разума. Рассудок всегда мыслит вовне, мыслит обрывочно и потому не схватывает жизнь. Рассудок как бы умертвляет предметы, а интуиция схватывает предмет изнутри, и это схватывание есть переживание, есть постижение жизни как таковой, постижение собственно длительности.
Здесь проявляется некоторая двойственность, «темнота», аморфность, доступность различным трактовкам бергсонизма. С одной стороны, Бергсон не отказывается признать заслугу интеллекта в познавательном процессе: здесь он очень близок к позиции Гамана, раскрывающей интуицию и разум как «две ветви, растущие из одного корня». Французский ученый был убежден в том, что интеллект занимает важное место в систематизации полученного материала. Он подобен инструменту, позволяющему оперировать понятиями, создавать схемы и мыслительные конструкции. Но, с другой стороны, Бергсон делает вывод о том, что рационализм не в состоянии преодолеть собственные границы и, соответственно, он не познает то, что по природе ему противоположно: конкретное бытие, во всем своем многообразии: «Интеллект характеризуется природным непониманием жизни». А это самый большой упрек в системе бергсонизма, который можно встретить.
Ярые критики Анри Бергсона подобно Бертрану Расселу отмечают, что печальным следствием антиинтеллектуализма бергсонизма заключается в процветании этой философской концепции на ошибках и путанице интеллекта. Подобная умозрительная система приводит к тому, что плохое мышление предпочитают хорошему, что всякое временное затруднение провозглашают неразрешимым и всякую глупую ошибку считают выявляющей банкротство интеллекта и триумф интуиции.
Бергсон представил интуицию, как философский метод и его учение послужило своеобразным толчком к возникновению мощного движения, охватившего европейские страны, включая и Россию. Меньшевик Павел Юшкевич в свое время пытался определить интуицию. Исследователь заметил, что при ясности противопоставления интуиции интеллекту трудно добиться их четких определений. Интуиция облекается в одежды «инстинкта», «эстетического восприятия», «мистического экстаза». Также она способна совмещать в себе различные элементы, представляя собой непосредственное переживание или «слияние с целым». Ее можно репрезентировать и как проникновение в сущность вещей или потаенное чувство с сильным эмоциональным оттенком. Ее можно сблизить и с экстазом мистиков, когда они достигают абсолютной, но неизреченной истины. Так Юшкевич резюмировал стандартные интерпретации бергсоновской интуиции.
Отечественный философ И. Лапшин следующим образом трактовал метод интуиции: «Бергсон рекомендует философам "развивать в себе способность к интуиции". Этот совет, конечно, имеет в его устах совершенно специфический смысл. Но если под способностью "развивать интуицию" разуметь прежде всего культуру чуткости, то этот совет может оказаться имеющим глубокий смысл. Конечно, эти условия зависят от унаследованных аффективных наклонностей, поэтому можно говорить об усовершенствовании, а не о создании их».
Стремление некоторых русских сторонников интуитивизма сохранить элементы интеллектуализма в своих концепциях не снимает принципиальной ориентации этого течения на критику разума и понятийного мышления. Интуитивизм, упраздняя границы между субъектом и объектом, познанием и действительностью, толкует последнюю как знание-бытие. Семен Франк, оценивая творчество Бергсона, писал следующее: «Мысли Бергсона тем и интересны, они только в своих заключительных выводах, связываются с его собственной философской концепцией, по существу же независимы от какой-либо специфической теории и дают непредвзятый и проницательный психологический анализ сущности философского творчества». У Николая Лосского мы также находим своеобразную оценку учения французского мыслителя: «Бергсон привлекает к себе жизненным содержанием своих произведений, свежестью и оригинальностью их, разрушающей застарелые привычки философской мысли... Однако многое красиво выраженное остается у него неясным, недоговоренным, в разработке и постановке проблем у него нет той систематичности и строгой последовательности, которая выгодно характеризует немецкую философскую литературу».
В основе философии Бергсона, отвергающей позитивизм, лежит обращение к реальности. Также нельзя относить его теорию познанию к чистому иррационализму, так как, развивая интуитивизм, Бергсон не отрицает важности рационального познания в постижении бытия. Для французского мыслителя характерным было отсутствие каких-либо крайностей в понимании любого философского и научного вопроса.
Взгляд на метод познания формируется у Бергсона, как следствие метафизических размышлений: мир раскрывается в безумном жизненном порыве, во всем своем многообразии, постоянно трансформируясь в различные формы и проявления. Такое представление сущего расходится у Бергсона с абстрактной философией Гегеля. Источником бытия у него выступает не интеллигибельная сущность, а жизнь, пульсирующая в каждую секунду времени, вспыхивающая на каждом эволюционном этапе как новая ступень: «Жизнь, - рассуждает Бергсон, - представляется идущей от одного зародыша к другому при посредстве развитого организма. Все происходит таким образом, как будто самый организм является только почкой, выпускающей прежний зародыш, который стремится продолжиться в новом зародыше...».
Возникает вопрос: как человек может понять и познать эту жизнь? Есть ли в ней закономерность и возможно ли свести конкретику в рамки рационального подхода? Бергсон не разделяет традиционные концепции развития, согласно которым всякое развитие подчиняется законам и имеет целесообразность. Данный подход есть следствие абсолютизации рационального метода. Интеллект, словно скальпель хирурга, убирает «лишние» части предмета и оставляет все то существенное, на основе которого может происходить процесс сравнения. На уровне научного познания аналитический метод, несомненно, представляет собой познавательную ценность, но только не в отношении познания мира как целого. В этом плане, предмет теряет свою уникальность и индивидуальность. Абстрагируясь от некоторых его свойств, мы не можем воспроизвести его в целостном виде, содержащем богатую конкретику различных его свойств. Более того, исключается «подвижность», «динамику» предмета, представления о нем подобно кинематографическому снимку. С помощью интеллекта невозможно уловить моменты перехода жизни от одного состояния к другому, все приобретает фиксирование и неподвижность. По мнению Бергсона, результатом подобных умозаключений является выражением механистической теории. Тезисы механистической теории раскрываются в следующем. Во-первых, всякий предмет, представленный как целое, понимается как совокупность составляющих его элементов (например, атомно-молекулярное строение). Во-вторых, целое есть сочетание частей в пространстве. В-третьих, принцип закономерности, лежащий в основе всех процессов (постоянно повторяющиеся события и так далее). В-четвертых, отрицание истории (перечисление конкретных фактов, моментов, характерных для развития).
Согласно Бергсону, данное отношение науки к изучению предмета, делает его неполным, поскольку объективная реальность, это не просто причина и следствие, совокупность атомов и молекул, а живая, конкретная, вечно становящаяся действительность, протекающая в нашем сознании как единое целое. Для преодоления гносеологического монизма, Бергсон обосновывает новый методологический принцип, который, по его мнению, открывает предмет с точки зрения его длительности, во всей конкретике его свойств.
Подобно Шопенгауэру, Бергсон подчеркивает практическую функцию интеллекта в познавательном отношении к предмету. На этот аспект указывает и болгарский профессор Христо Тодоров: «Как известно, Бергсон строго разделяет интеллект и инстинкт. Согласно ему, интеллект есть способность деятельности разума и носит инструментальный характер. Интеллект стремится овладеть реальностью и подчиняет все своей цели. Но, зависимый от человеческих целей и интересов, интеллект не позволяет прикоснуться до реальности как таковой, то есть до «истинной реальности». Сама реальность дана непосредственно» Интеллект рассматривает только то, что представляет для него интерес, упуская предмет в его целостности и, одновременно, конкретности. Бергсон стремится выйти за рамки данной необходимости. Он обосновывает метафизику с точки зрения творчества, выступая противником схематических построений, характерных для многих учений традиционной европейской философии.
Если мы хотим представить тот или иной объект мы используем ряд понятий. Любое понятие вызывает у нас определенную ассоциацию с тем предметом, о котором идет речь, но, используя ряд определений, мы демонстрируем только схему предмета, а не сам предмет в его целостности: «Интеллект, как и чувства, - пишет Бергсон, - прежде всего, служат потребностями нашего воздействия на мир. Поэтому они ограничиваются мгновенными и потому неподвижными снимками с материальных процессов. Сознание, в свою очередь, сообразуется с интеллектом и во внутренней жизни обращает внимание только на то, что уже закончено и только смутно чувствует процессы созидания». Нам только кажется, что мы воспринимаем мир в движении, подобно тому, как не замечаем, что фильм состоит из отдельных кадров. Все наши представления о мире есть застывшие образы, конструируемые нашим разум. Таким образом, Бергсон справедливо указывает на невозможность изучения движения посредством неподвижного и понимание изменения посредством неизменного. Это равноценно тому, как если бы путем сложения нулей мы решили бы получить единицу.
Анализ оперирует неподвижным, интуиция – помещает себя в длительность. Бергсон подчеркивает относительность рационалистического метода, так как он позволяет иметь знание о предмете на основе исследования его частей. Преимущество интуиции, в свою очередь, состоит в рассмотрении предмета в его непосредственной целостности и единстве своих частей: «Не существует конкретной реальности, - говорит Анри Бергсон, - на которую нельзя было бы иметь разом двух точек зрения, друг другу противоположных и, следовательно, вкладывающихся в два противоположных понятия. Отсюда тезис и антитезис, которые напрасно было бы пытаться примирить логическим путем, по той простой причине, что из понятий и точек зрения никогда ничего не создается. Но от предмета, схваченного в интуиции, во множестве случаев, можно без труда перейти к двум противоположным понятиям, и так как благодаря этому, можно видеть, как из реальности выходит тезис и антитезис, то можно схватить разом и то, каким образом и этот тезис и этот антитезис противополагаются, и как они согласуются».
Прекрасными иллюстрациями бергсоновской интуиции служат искусство и деятельность художника. Художник демонстрирует способность порывать с «утилитарными» приемами восприятия: «он видит внутреннюю жизнь вещей, просвечивающую через их формы и краски». Искусство способно выразить самые витальные формы опыта, к тому же является ретранслятором самого опыта. Искусство обладает способностью снимать покровы с глубин сознания, поэтому оно позволяет воспринимать вещи в неожиданных, неочевидных ракурсах.
Так, Бергсон приходит к идее о построении новой метафизики на новых методологических основаниях. В понимании ученого, метафизика есть наука, лишенная обусловленности и зависимости от символов. Символами французский философ в данном случае называет понятия и категории, используемые субъектом для интерпретации и обозначения различных проявлений реальности. Понятие, своего рода, схема, чертеж или набросок предмета познания, но есть сам предмет. Относительность эмпиризма и рационализма убеждает нас в необходимости возращения метафизике статуса науки об абсолютной истине. Опираясь на непосредственное познание, метафизика открывает реальность «изнутри» и позволяет нам увидеть все ее грани. Но не рождается ли здесь проблема? Если метафизика противостоит другим наукам, отказывается от логико-категориальных средств познания, то нельзя ли обнаружить в этом противоречие? Метафизика не может не использовать понятия, что говорит о ее взаимосвязи с другими науками. Бергсон не возражает против этого подхода: «Конечно, понятия для нее (метафизики) необходимы, ибо все другие науки работают обыкновенно над понятиями, а метафизика не может обойтись без других наук. Но самой собой в собственном смысле слова она является только тогда, когда она переходит за понятие или, по крайней мере, когда освобождается от понятий неподатливых, вполне законченных, чтобы создавать понятия иные, совершенно не похожие на те, какими мы обычно пользуемся, - я хочу сказать, создавать представления гибкие, подвижные, почти текучие, всегда готовые принять ускользающие формы интуиции».
Так, выдвигая метафизику в качестве науки о знании абсолютном, Бергсон намеревался вернуть ей прежний авторитет, разрушенный критической философией. Главная цель метафизики – не игра идей, и не упражнение для духа: «Если существует средство владеть реальностью абсолютно, вместо того, чтобы познавать ее относительно, помещаться в нее, вместо того, чтобы делать ее анализ, словом, схватывать ее помимо всякого выражения, перевода или символического представления, то это и будет метафизика». Изощренная сложность философской системы есть продукт несоизмеримости между простой интуицией философа и тем инструментарием, посредством которого он эту интуицию стремится выразить. В противовес Гегелю, с которым полемизирует Бергсон, история философии уже не представляется непрерывным развитием и обогащением, восхождением единого философского знания, а оказывается совокупностью замкнутых в себе различных духовных содержаний, интуиций.
Таким образом, Бергсон настаивает на необходимости философии вновь обратиться к онтологии, тем самым, расширить границы и возможности философского знания. Философия не может быть только методологией для других наук, ее преимущество в том, что она рассматривает предмет в его развитии, позволяет субъекту выйти за пределы опосредованного. Но главным оказывается выход к подлинной экзистенции «Я», открывающейся только в интуитивном озарении.
Метод интуиции обладает строгими правилами, задающими «точность» в философии. Бергсон сам подчеркивает то обстоятельство, что интуиция уже предполагает длительность. «Размышления относительно длительности, как мне кажется, стали решающими. Шаг за шагом они вынуждали меня возводить интуицию до уровня философского метода. Впрочем, использование самого слова интуиция заставляло меня долго колебаться».