На конкурс театральных рецензий «Большие гастроли–онлайн»
(зрительское впечатление после просмотра спектакля Анатолия Праудина по пьесе А.Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты»)
Подлость в жизни очень часто
Вылезает изнутри.
Она, в общем-то, прекрасна
И проста, как раз-два-три.
Подлость в жизни – это норма,
Это как дышать и пить.
Подлость есть, была и будет.
Что об этом говорить?
Вот такое незамысловатое стихотворение рождается у актера Игоря Кожевина в самом начале спектакля режиссера Анатолия Праудина «На всякого мудреца довольно простоты». Спектакль начинается очень необычно: мы видим перед собой актеров, что называется, «вживую» – без костюмов и грима, т.е. такими, какие они есть в обычной жизни. Перед нами как будто небольшой фрагмент репетиции, на которой они выполняют специальные упражнения, чтобы глубже погрузиться в атмосферу предстоящего спектакля, настроиться на его тему. А тема эта – совсем непростая, она высвечена перед нами на огромной железной стене, стоящей на сцене: ПОДЛОСТЬ.
И актеры один за другим выходят к этой «стене плача» и начинают рассказывать про свои нечестные, подлые поступки, совершенные в тех или иных обстоятельствах – если, конечно, у них хватает на это сил: некоторые просто уходят, так ничего и не сказав. Глядя на всё это, мне кажется, невозможно не включиться в ситуацию и не задуматься: а так ли уж проста и безобидна подлость, если о ней так трудно рассказать? Или такая привычная в нашей повседневной жизни, она со временем становится тяжелым душевным грузом, который снова и снова вызывает угрызения совести?
Если не полениться и заглянуть в Википедию, то мы найдем там следующее определение подлости: «Подлость – негативное нравственное и духовное качество личности, включающее в себя такие черты характера, как подобострастие, нечестность, неискренность, угодничество и т.п., а также поведенческие акты, которые противоречат истинному отношению характеризуемой личности к человеку. Подлость также может быть охарактеризована как модель поведения, основанная на низменных чувствах, а также низменных мотивах внешне приемлемых и одобряемых действий». Самое главное, что мы можем почерпнуть из этого определения: подлость – это всё-таки качество негативное. И есть у неё ещё одна интересная особенность – это её обыденность, привычность, т.е. идеальная «вписанность» в нашу жизнь, или, как говорит Игорь Кожевин: «Подлость в жизни – это норма, это как дышать и пить». Но если подлость в человеке – это такое естественное явление, то стоит ли, действительно, её драматизировать и тем более ставить на эту тему спектакли? Однако, по мнению Анатолия Праудина, человеческая подлость всё-таки может стать темой для разговора со зрителем.
Слушая одну за другой исповеди актеров, выходящих к этой огромной железной стене, я подумала: а если бы мне пришлось оказаться на их месте? О чем бы я смогла поведать прилюдно, при полном зрительном зале – и смогла бы? Конечно, в этой связи мне сразу же вспоминаются различные ситуации на работе, когда подчас приходится молча терпеть обиды, приспосабливаться и унижаться. И это очень тяжело, когда вместо нормальных человеческих отношений приходится подличать, особенно перед начальством: с одной только целью – выжить и получить свою зарплату.
Вольно или невольно в памяти всплывает классический и очень наглядный пример подлости из книги Бытие: это взаимоотношения Иакова и его дяди Лавана. Иаков, бежавший от гнева свого брата Исава на родину своей матери, встречает там свою двоюродную сестру Рахиль и сразу же в неё влюбляется. Жениться на Рахили становится смыслом его жизни, и этим умело пользуется отец девушки Лаван: он готов отдать свою младшую дочь Иакову, если тот отработает за неё 7 лет. После окончания этого срока Лаван устраивает грандиозную свадьбу, но «утром же оказалось, что это Лия». Лия была старшей дочерью Лавана, на которой Иаков совсем не собирался жениться. Лаван же объяснил свой подлый поступок очень просто: «В нашем месте так не делают, чтобы младшую выдать прежде старшей». Можно представить себе состояние бедного Иакова! Хорошо ещё, что в те времена и в той культуре допускалось многоженство, и через неделю он взял в жены и свою любимую Рахиль, но за неё ему пришлось работать на Лавана ещё 7 лет. Вот такой замечательный пример подлости во взаимоотношениях между близкими родственниками мы можем найти на страницах Библии, т.е. можно согласиться, пожалуй, что «подлость есть, была и будет».
Если всё-таки перейти конкретно к спектаклю Анатолия Праудина, то в нем в ярких красках описана история блистательного карьериста Егора Дмитрича Глумова (Сергей Заикин), который «на глазах у изумленной публики» превращается из робкого начинающего «подлёныша» во вполне сложившегося негодяя. Интересно более подробно проследить эволюцию его подлости с начала и до конца: от её зарождения до скандального разоблачения.
Прежде всего, интересна сама причина, по которой обедневший дворянин Егор Глумов из писателя язвительных эпиграмм, обличающих московское светское общество, решил перевоплотиться в подлеца: «Что я делал до сих пор? Я только злился и писал эпиграммы на всю Москву, а сам баклуши бил. Нет, довольно. Над глупыми людьми не надо смеяться, надо уметь пользоваться их слабостями. … Я сумею подделаться к тузам и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать – им надо льстить грубо, беспардонно. Вот весь секрет успеха». Итак, если раньше он высмеивал московскую элиту, к которой не мог подобраться из-за отсутствия средств, то однажды он проснулся совсем другим человеком. Глумов решил воспользоваться этими неумными, но влиятельными «тузами», в своих интересах: «Я начну с неважных лиц, с кружка Турусиной, выжму из него всё, что нужно, а потом заберусь и повыше». Такова его новая стратегия – и это уже стратегия подлеца.
Перед Глумовым-карьеристом стояли две основные задачи: во-первых, добиться «теплого места», и, во-вторых, «богатой невесты». И всю свою энергию, все свои недюжинные способности (а надо признать, что, безусловно, он талантливый человек) Глумов направляет на выполнение этих двух задач. Для того чтобы добиться «теплого места», т.е. хорошей должности, он организует «случайную» встречу со своим богатеньким дядюшкой Нилом Федосеичем Мамаевым (Анатолий Жигарь), которому изо всех сил старается понравиться – и это ему великолепно удается. Но Мамаев сам по себе не является его конечной целью: он только лишь первая ступенька к успеху. Сблизившись с Мамаевым, Глумов входит к нему в дом и знакомится с его очаровательной женой – Клеопатрой Львовной (Юлия Кузюткина). Вот эта женщина и сыграет роковую роль в его судьбе, хотя пока, казалось бы, всё идет как по маслу.
Мамаева представляет собой тип отставной «светской львицы». Давно минули те времена, когда она была беспечной юной красоткой, блистающей на московских балах: она давно уже остепенилась и потеряла былую свежесть, но, самое главное, муж ее не любит. Клеопатра Львовна мучается от холодности мужа, который её избегает, и, в целом, от недостатка мужского внимания.
Введя в свой дом Глумова и легкомысленно ему доверившись, Мамаев решат его использовать в своих внутрисемейных интересах: чтобы развеять тоску жены, он просит его за ней поухаживать. Глумов же, соглашаясь выполнить эту довольно таки щекотливую просьбу, тоже ищет выгоды для себя и просит Мамаева, чтобы тот ввел его в дом Турусиной (Ирина Ермолова). Глумов надеется понравиться Турусиной и посвататься к её племяннице Машеньке (Валерия Газизова), за которой дают 200 тысяч приданого. Мамаев же знакомит своего перспективного племянника с другими городскими «тузами» – Крутицким (Валентин Воронин) и Городулиным (Андрей Кылосов), которые могут ему посодействовать в карьере. И снова Глумов не ударяет в грязь лицом, сумев понравиться и стать полезным и тому, и другому. Таким образом, своей первой цели, а именно «теплого места», Егору Дмитричу удается добиться самым блистательнейшим образом.
Теперь попробуем разобраться со второй его целью, а именно «богатой невестой». На этом фронте ситуация у нашего неукротимого карьериста складывается более сложная и запутанная. Во-первых, он влюбляется в Клеопатру Львовну, причем дело заходит гораздо дальше томных вздохов и многозначительных взглядов, которым обучал его наивный дядюшка: он становится ее любовником. И в этом мы можем видеть уже более серьезные последствия выбранной им стратегии подлеца: даже его мать, Глафира Климовна Глумова (Вероника Белковская), осуждает его поведение, называя эту связь «грехом непростительным». Клеопатра Львовна становится для Глумова и высшим чувственным наслаждением, и одновременно – камнем преткновения в его так блистательно стартовавшей карьере: узнав о его сватовстве, она начинает безумно ревновать. Надо сказать, что Мамаева своим тонким чутьем влюбленной женщины первая распознает его подлую природу: она начинает подозревать, что Глумов, уже женившись, будет обманывать и свою жену, и любовницу. И все её интуитивные подозрения получают полное подтверждение, когда она случайно находит его дневник. Придя в совершеннейший ужас от прочитанного, Мамаева решает выкрасть дневник и немедленно обнародовать глумовские откровения.
И вот здесь мне хотелось бы немного остановиться и отдельно поговорить об оригинальном режиссерском воплощении этих дневниковых записей, которое делает этот спектакль столь самобытным и незабываемым. Есть такое крылатое выражение: «Сон разума рождает чудовищ». Для этого спектакля его можно немного переиначить: «Сон совести рождает чудовищ». Ещё на старте своей бурной деятельности по завоеванию места под солнцем Глумов решает вести дневник, чтобы иметь таким образом возможность сбросить напряжение: «Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости». И каждый раз, когда ночью, в полном одиночестве он садится писать свою «летопись», на сцене появляется целая свора отвратительных человекоподобных существ, и начинается нечто невообразимое.
Эти чудовищные аллегорические вставки по ходу основного действия как будто открывают перед нами всю отвратительную изнанку происходящего: здесь ненависть и презрение Глумова ко всем этим людям, перед которыми ему приходится пресмыкаться, достигает своего наивысшего выражения. И вот поэтому-то и становится страшно. Нет, страшат не сами чудовища, в которых хотя с трудом, но всё-таки можно узнать знакомых артистов, а страшит сама эта ненависть, которая клокочет в груди Глумова. Думается о том, что если когда-нибудь он и «добьется степеней известных», добьется денег и власти, которых так страстно жаждет, то каким же бессердечным и озлобленным властителем он станет? Это смелое и оригинальное режиссерское решение – введение в спектакль «другой реальности» – мне кажется очень удачным и, на мой взгляд, придает ему более глубокое вневременное звучание.
Итак, после того, как Клеопатра Львовна овладевает дневником, разоблачение Глумова становится неминуемым. Мамаева отдает дневник Голутвину (Антон Зольников) – неудачливому литератору, который спит и видит подзаработать на каком-нибудь скандальчике. Голутвин по материалам дневника публикует разгромную статью в газете, и карьере Егора Дмитрича Глумова приходит внезапный и весьма скандальный конец.
В качестве дополнения к основной линии спектакля – эволюции людской подлости – хочется коснуться ещё одной важной темы, а именно религиозного ханжества, ярким сценическим воплощением которого является Софья Игнатьевна Турусина. С одной стороны, мы видим, что жизнь Турусиной в высшей степени богоугодна: она проводит свои дни в чтении Священного Писания и духовных песнопениях, безотказно принимает у себя в доме бесконечное количество странников. Но, с другой стороны, при всем этом она ходит к гадальщицам, увлекается мистицизмом и искренно верит «предсказаниям» беспардонной и вечно пьяной бабы Манефы (Юлия Бутакова). Особенно становится заметно, что вся эта богоугодная картина не более чем нелепая бутафория, когда у неё в доме появляется Крутицкий – по всей видимости, её бывший любовник: под напором до сих пор не утихшей страсти вся её набожность терпит полное фиаско, и выглядит это и смешно, и грустно. В конечном счете, Софья Игнатьевна становится жертвой своих же заблуждений: она слишком доверяет различного рода «знакам свыше», а все гадалки и предсказательницы оказываются подкупленными Глумовым.
Этот яркий пример чисто внешней, бутафорской набожности Турусиной говорит о том, что в московском обществе того времени христианство было полностью лишено своего внутреннего содержания и превратилось в бессмысленное соблюдение обрядов. Неудивительно, что в такой ситуации духовного вакуума умы людей постепенно захватывало неоязычество: мистика, спиритизм, гадания и т.п. Следует отметить, что опасность замены истинной веры некой «христианской культурой» существует и в наши дни, когда православная церковь полностью легализована и поддерживается государством. Многие люди принимают крещение и становятся воцерковленными христианами, но при этом важно понимать, что истинно верующим человека делают не такие внешние события, как соблюдение традиций, регулярное хождение в церковь и прочее – хотя всё это, несомненно, имеет свой смысл. Важно понимать, что вера в Бога – это событие исключительно внутреннего порядка, событие на уровне человеческого духа, и если на этом уровне никаких изменений не произошло, то мы имеем перед собой печальный образец ложного христианства, хорошо показанный на примере Турусиной.
Итак, после небольшого отступления мы вплотную приблизились к наиболее интересному, на мой взгляд, моменту в спектакле – финальной сцене разоблачения Глумова. С одной стороны, это, конечно же, полный провал – и, что называется, «с треском»! Но, с другой стороны, в конце спектакля мы с удивлением слышим следующие слова Крутицкого: «А ведь он всё-таки, господа, что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но, я полагаю, через несколько времени можно его опять приласкать». И все присутствующие с ним полностью согласны! Таким образом, в глазах московского света Глумов несмотря на все свои низкие поступки отнюдь не становится подлецом, а остается вполне приемлемым «деловым человеком», которого можно простить и вновь принять в свои ряды.
В этой связи Глумов в своем заключительном монологе оказывается совершенно прав, когда говорит, что московским «тузам» не на что обижаться (этот монолог от его лица произносит одно из дневниковых чудищ): «Чем вы обиделись в моем дневнике? Что вы нашли в нем нового для себя? Вы сами то же постоянно говорите друг про друга, только не в глаза. Если б я сам прочел вам, каждому отдельно, то, что про других писано, вы бы мне аплодировали». И он прав, потому что нравственный уровень московского света нисколько не отличается от его собственного – все точно также выживают подлостью, обманом, человекоугодничеством, но только в открытую об этом не говорится. Вот, например, слова Мамаева, которые он произносит, поучая своего племянника: «Льстить нехорошо, а польстить немного позволительно». Заключительная часть монолога Глумова содержит в себе неприкрытую угрозу и желание отомстить: «Вы у меня разбили всё: отняли деньги, отняли репутацию. Вы гоните меня и думаете, что это всё – тем дело и кончится. Вы думаете, что я вам прощу. Нет, господа, горько вам достанется».
Но вот опущен занавес, и отгремели овации любимым артистам. А ты выходишь из зрительного зала и думаешь: и всё-таки подлость – это норма или что-то неприемлемое? Не является ли желание сделать карьеру или выгодно жениться просто признаком деловой хватки и практического склада ума? Или всё же не всегда цель оправдывает средства, и не всегда в нашей жизни нужно исходить исключительно из соображений личной выгоды? Может быть, и прав Игорь Кожевин в своем стихотворении-экспромте: «Подлость есть, была и будет. Что об этом говорить?»
И всё-таки ответ режиссера спектакля Анатолия Праудина на этот вопрос – решительное «нет»: говорить о подлости стоит! Да, подлость привычна, да, она стала для нас настолько обыденной, что иногда мы прибегаем к ней совершенно неосознанно – как говорится, «на автомате». Но вся суть этого спектакля как раз и заключается в том, чтобы выключить этот «автомат», чтобы заставить человека задуматься и в буквальном смысле ужаснуться – глядя на отвратительных страшилищ из глумовского дневника – самой подлости, да и другим общественным порокам: напыщенной глупости, упертому консерватизму, религиозному ханжеству, грубой похоти и т.п. и т.д.
Вспоминается фраза Бланш Дюбуа, героини пьесы Тенесси Уильямса «Трамвай «Желание»»: «Да, как далеко нам до того, чтобы считать себя созданными по образу и подобию Божию…» И именно для того, чтобы мы не забыли об этом – по чьему образу и подобию мы созданы, чтобы напомнить нам о важнейших моральных императивах, которые в любую эпоху должны оставаться в основе человеческих взаимоотношений, и создан этот спектакль. Конечно, по своему жанру он близок к комедии, но «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно». И пусть чудовища из глумовского дневника почаще приходят к нам на память, когда мы решаем совершить такую привычную для нас маленькую подлость.