Теперь же, прекрасная Орифия, немногое оставалось нам – вытерпеть нетерпимое. Со стен ольвийских хлынул настоящий шквал криков, хохота и насмешек. Амазонки же стояли в тяжелом безмолвии, сокрушенные случившимся…А Клеон, повергнув себе под ноги отважную Веро, посмел вытереть ее кровь с меча о ее же собственные волосы, срезав при этом хвостик на затылке. Потом подошел он к страдающей от раны Никомахе и стал надсмехаться: «Вот вам урок, хвастливые и слабые амазонки! Тебя, гологрудая девчонка, я сломил запросто, а теперь и твою хваленую сестрицу наказал! Погляди, как жалко она извивается от боли, словно раздавленный червячок!» Уже долго страдала Никомаха от раны в правую грудь, иссиня-белым стало ее юное лицо. Собравшись с последними силами, попросила девушка прикончить ее милосердным ударом, прекратить мучения. В ответ расхохотался бессердечный наймит и потребовал, чтобы Никомаха легла на спину. Исстрадалась Никомаха и от боли, и от позора, а потому исполнила гнусное желание врага, приняла пред ним позу полного подчинения. И что же сделал с ней самодовольный мерзавец!? Развязал он поясной шнурок и стянул с бедер амазонки ее тонкие рейтузы, спустил их до самых щиколоток, обнажив женскую честь и зад Никомахи. Последние слезы, слезы стыда, потекли из зеленых глаз обесчещенной. Клеон же достал из-за щита копьеносицы ее собственный кинжал. О нет, Орифия, он не облегчил участь девушки, не поразил ее отважное сердце. Клеон поочередно всадил кинжал в оба паха амазонки, в правую и левую впадины, заставив страшно кричать и биться в последние мгновения жизни.
Затем обратился глумливец к Веро, еще больнее сестры раненой в схватке. О, как ликовал Клеон! Как издевался над нашей отважной подругой! «Худосочная неумеха! – надсмехался юнец, - ты совсем не умеешь сражаться! Доблестная амазонка сама выставила мне слабое брюхо под удар! Ничтожная ты девчонка!» О моя Орифия, если б ты видела то достоинство и терпение, проявленное больно раненой амазонкой! Перед своим недругом она сумела преодолеть неземное страдание и собраться с последними силами. Легла Веро на бок, подобрала непослушные ноги и приподнялась на локте. Я расслышала, глотая слезы сострадания, как она признала победу Клеона и собственное, на пару с сестрой, поражение. Видимо, надеялась амазонка, что достойное прощание продолжит достойный поступок победителя – увы, напрасно! Надсмеялся юнец над ее справедливыми словами, стал хулить и унижать Веро – обзывал ее «маленькой смуглой сучкой», «слабой девчонкой» и «худосочной дрянью», издевался над ее позами и движениями, а пуще всего – над бесстрашной, почти полной наготою. «На что ты надеялась, самовлюбленная дура, когда сняла перед поединком даже пояс? На то, что нагишом сможешь что-то сделать со мной, с мужчиной?! Да меч под брюхо был просто неизбежен для слабенькой Веро! Радуйся, неразумная, что я не выпустил наружу твои вонючие кишки!» Облив потоком оскорблений распростертую пред ним женщину, нагой наймит взял руками тонкий набедренник Веро и разорвал прямо на ней. Как и сестра, обнаженной заживо, с открытым срамом приняла смерть она. В солнечное сплетение амазонке всадил Клеон ее собственный меч, заставив в последние минуты жизни безмолвно глотать воздух и ломать ногти, судорожно соскребая ими дернину…
Пока первая не попала ей в правый пах.
Она шла, сверкая изящным и удобным оснащением, достойным Старшей Амазонки. Ярко-кедровые волосы Орифии, заплетенные в несколько тугих кос, ниспадали на спину из-под ажурно гравированного шлема со стоящим торчком гребнем. Ее плечи, пересеченные мягкими ремешками из кожи, были широко расправлены, лицо исполнено ясной решимости… Место поединка уже в поле зрения – маленькая поляна у озера с торчащим посередине замшелым валуном…Прямой нос амазонки жадно ловит воздух, вливая в легкие запахи смолы, цветов, хвои… Сливочно-золотистая кожа проступает сквозь едва ощутимую короткую одежду, едва прикрывающую крепкие бедра амазонки. Крупные груди, почти недвижимые при ходьбе, вообще кажутся обнаженными… Снизу они подхвачены мастофором – защитным и поддерживающим корсетом из восхитительно тисненой кожи. Сверкают на полуденном солнце стройные ноги, ниже коленей облаченные в сандалии на завязках и чернёные прямые поножи. Орифия шагает размашисто, не боясь запнуться о камни и корешки на узкой тропе. Темно-синее зеркало озера манит ее. Здесь все свершится. Правда, не видно мерзкого наймита: как все мужчины, гневит богов, отсрочивает свою судьбу, не торопится сойтись насмерть в урочный час. Ему же будет хуже – ожидая, можно будет размяться, отточить несколько особо эффективных выпадов мечом…
Первая стрела попала ей в правую ложбину паха. Удар, укол, боль! Орифия вскрикнула, подскочила… И тут же пришла в себя. Поняла, что происходит. Что юнец не только опередил ее на пути к месту поединка – он уже здесь, и вместо честной схватки лицом к лицу стреляет в нее из-за укрытия! Орифия вспыхнула от негодования, боль уступила ненависти. Вперед, быстрее вперед! Преодолеть дистанцию, добежать до проклятого валуна – Клеон явно спрятался за ним, больше негде – и пустить в ход меч против меча… Амазонка выхватила свой короткий клинок из-за щита, на котором был изображен вздыбившийся лев с разинутой пастью. Почти не прихрамывая, Орифия ринулась вперед, стараясь как можно скорее достичь валуна…Ей показалось, что из-за камня показалось плечо лука, загорелая рука, гребешок шлема. «Клеон, сопливый подонок! – гортанно закричала женщина, - Выходи сражаться, как подобает воину, а не трусу!» И получила вторую стрелу. Видимо, наемник целился ей между выпуклыми, крупными грудями, но стрела ударила в верхнюю часть мастофора амазонки, и, отклонившись, сбоку впилась в левое полушарие…Наконечник вошел совсем неглубоко: Орифия не стала отвлекаться и пробовать вынуть жало. Снова подхлестнутая болью, она с тяжелым топотом приближалась к убежищу Клеона, грозно крича и потрясая мечом.
«Хватит баловства, - хладнокровно сказал себе охотник, накладывая новую стрелу на тетиву, - теперь буду метить наверняка. Во имя Леандра!» - и холеные пальцы разжались на выдохе…Клеон не сомневался, что попадет, но дикий вопль амазонки все равно заставил его вздрогнуть! Воин понимал, что стрела в пуп влечет острейшую боль, но не ожидал, что так громко, так отчаянно закричит эта литая, эта сильная, эта непробиваемая Орифия… Ее мука превозмогла честь и ярость. Меч выпал из правой руки амазонки, которой она то конвульсивно поводила в воздухе, то беспорядочно хватала себя на живот. Орифия прекратила свое неодолимое движение вперед: с помутившимся взором и приоткрытым ртом она, шумно хватая воздух, стала топтаться на месте. Но через несколько секунд ее великолепные ноги стали слабеть… «Негодяй…Что же ты делаешь…Щенок…» - громко, протяжно прошептала Орифия и стала оседать на одно колено, помогая себе опираться о землю левой рукой со щитом.
«Ну вот и все. Почти все» - почти без облегчения, буднично выдохнул Клеон. Воин поправил перевязь меча – единственное, что прикрывало его мускулистое тело. Положил на тетиву еще одну стрелу и вышел из-за валуна. Юноша медленно подступал к амазонке. Орифия, кривясь от боли, делала все, чтобы не растянуться во весь рост. Клеон ухмыльнулся – крупные бедра и грудь раненой заметно дрожали, на ярко-персиковой щеке сверкали слезинки. Поигрывая луком, наемник остановился в пяти шагах от побежденной… Да, побежденной, теперь в этом не было сомнений. Меч амазонки лежал в стороне, да и будь он в руке Орифии – у трижды пронзенной атлетки уже не было бы шансов. Упираясь в каменистую почву подошвами сандалий, противница протянула к юноше руку, перехваченную ремешками и браслетами… «Не приближайся! – даже не закричала, а зарычала женщина, сверля Клеона черно-карими маслинами глаз, - не смей стоять рядом со мной, лжец! Я вызвала тебя на честный бой, а ты расстрелял меня исподтишка! Трус, мелкий грязный трус!!!»
Клеон чуть склонил голову вбок. «Ты глупа, как и подобает женщине, - с хохотком ответил он, - Да, ты вызвала меня. Но почему в твою кучерявую голову взбрело, будто я принял твой вызов? Ничего подобного, широкозадая дурочка. Я вовсе не собирался изображать схватку Ахилла с Пентессилией…Вот еще! Я пришел сюда не красоваться, а истреблять вас, амазонок. Как крыс. Стайками и поодиночке. Ты для меня – просто самая матёрая крыса. Понятно?!». Амазонка молчала. Клеон слышал ее глубокие, болезненные вздохи. С чуть выставленного вперед живота поверженной, пронзенного в самом центре, лениво сползала ленточка крови. Воин резко натянул лук. Орифия снова протянула к нему руку – но теперь уже моляще. «Клеон! Клеон!!! – истошно закричала она, - Если в тебе есть хоть капля чести…Выстрели мне в сердце!»
Клеон молчал. Улыбаясь, он рассматривал Орифию. Ее напряженное лицо, бритые подмышки, голые массивные бедра… Ее массивный перстень с золотой пчелой, символом свободных воительниц. Затем наемник в полную силу натянул лук – и всадил стрелу в солнечное сплетение поверженной.
Самые тяжкие минуты самого позорного нашего дня наступили же тогда, славная Орифия, когда истерзанные клинками сестры мучились в последних своих конвульсиях. Стон и плач вырвались из наших рядов. Многие в горе рвали и срезали на себе волосы, самые юные девушки плакали навзрыд или падали наземь без чувств. Раздавалсь меж нас и крики телесной боли. Знай же, Орифия, что Гелиона, любимейшая подружка Никомахи, не вынесла ее поражения и смерти: обнажила себе грудь темнокудрая Гелиона и бросилась сердцем на острие. Ей подобно поступила и прекрасная бедрами Левкиппа, юная любимица погибающей Веро. Хватило 19-летней девушке отваги повторить участь спутницы юной своей жизни. Расстегнула пояс Левкиппа, встала на колени и двумя руками всадила себе меч прямо в живот. Веро пережила ее ненамного. К ней, задыхающейся, сумела подползти исколотая и разоблаченная Никомаха. Обняла она сестру – и души побежденных наших соратниц отлетели в мрачные сумерки Аида.
Но нет, Орифия, не кончился на этом унижение племени амазонок, не прекратился позор этого горького дня! Согласно обычаю, тела поверженных получал в свое распоряжение победитель. Сначала Клеон еще раз прошелся над обнявшимися сестрами, громко понося их слабость и скудоумие, издеваясь над предсмертными муками и посмертной позой. Затем же молодой наемник растащил Никомаху и Веро в разные стороны, ставил им ногу то на грудь, то на живот, а то и на обнаженный женский низ, вызывая восторженный рев черни с городского вала. Взяв набедренник Веро, воин туго стянул его жгутом на щиколотках погибшей. Маленькие же ступни Никомахи Клеон связал ее собственными рейтузами… О, как же горестно было видеть это обхождение с убитыми героинями! Мало того: воин схватил оба тела за ноги и потащил к воротам Ольвии под рукоплескание и улюлюканье со стены. При этом из ужасной раны Веро выпала часть ее кишок и волочилась следом, собирая пыль и мусор.
Только глубокой ночью, в обмен на два тугих кошеля, истерзанные и обесчещенные тела Веро и Никомахи вернулись обратно к нам. Долго обмывали мы прекрасных наших подруг, зашивали их раны, умащали ароматными маслами и возвращали спутанным волосам прежнюю красоту и очарование. В самые дорогие, самые любимые при жизни одежды облачили мы бездыханных, но все равно прекрасных наших соратниц. На Никомаху одели такие же рейтузы, в которых она сражалась, только не из плотной ткани, а праздничные, сплетенные из шелкового кружева. Золоченые сандалии украсили ноги девушки, шелковая накидка прикрыла груди. Смуглое же тело Веро облачили мы в короткую, выше бедер, белоснежную рубаху с боковыми разрезами. Возложили мы погибших сестер на погребальное ложе, ладонями на груди друг дружки, усыпали цветами и подожгли костер, провожая Веро и Никомаху в самую дальнюю из дорог.
Наутро, верные клятве, мы отступили от чудом спасенной Ольвии. Но не подумай, прекрасная Орифия, что мы совсем упали духом и в беспорядке отступили в бескрайние степи оплакивать погибших и переживать неудачу, нет! Прознали мы о том, что твое доблестное воинство подступает к твердыне Херсонеса Таврического и, не претендуя на славу и добычу, поспешили присоединиться, чтоб хотя бы малыми победами загладить горечь поражения. Сего дня, когда я пишу тебе эти строки, мы находимся в десяти-двенадцати пеших переходах от Херсонеса. Если же нам удастся захватить на побережье суда беспечных политов, то я обниму тебя, возлюбленная моя подруга, всего через несколько дней!
Да пребудет с тобой покровительство Артемиды Поражающей!
Писала Миринна, дочь Антиопы Младшей.
Леандр был рядом. Клеон чувствовал его теплое дыхание, его ароматную кожу… Леандр, Леандр мой! – неужели ты стал богом и теперь посещаешь нас, смертных, озаряя небесной улыбкой счастья? Снова вспомнилось Клеону, как они, совсем еще юные, трепетные, почти незнакомые и ни о чем не сведущие, сплелись в борьбе, как сдавили друг друга в объятиях, как плотно прижались животами, грудью, бедрами, как искры чего-то неведомого пробежали по их напряженным телам… И теперь он снова рядом! Леандр, ненаглядный, прекрасный Леандр… Снова твоя рука ложится на мое плечо…
Клеон улыбался во сне. И не реагировал, когда его трясли и тормошили. Затем с обнаженного юноши рывком сбросили одеяло. Сразу несколько рук схватили его кисти и резко заломили за спину. Разбуженный удивленно вытаращил глаза. В предрассветном сумраке, под низкими сводами хижины он увидел над собой несколько вооруженных женщин. Амазонки?! Здесь!!?? Откуда???!!!
Удары стройных ног, обутых в сандалии и босых, обрушились на него градом. Амазонки поражали прицельно – били в срам и в сплетения. Теряя сознание, юноша повалился на земляной пол. Ему проворно стянули руки за спиной его же собственной перевязью меча. А сам меч уткнули напротив левой почки. «Не дергайся, щенок! – просвистело над ухом, - ступай во двор!».
Клеона вытолкали из хижины. Юноша непроизвольно поежился от холода. Нечеткие в утреннем тумане, вокруг него колыхались десятки фигур…Рослых и невысоких, пышнокудрых и аккуратно остриженных, стройных и женственных, смуглых и светлокожих, белокурых и темноволосых… Воедино сливалось многообразие одежд и убранства – эфемерные гиматии, яркие хитониски с дерзким вырезом под животом, облегающие полукольчуги и блестящие рейтузы, шлемы и диадемы, ожерелья, браслеты, щиты, плащи, поножи… Все это разноликое множество, до отвращения женственное, чуждое, неправильное… оно расплывалось на какие-то смутные клочки, но тотчас же собиралось в одно ярко-навязчивое зыбкое облако…От боли, от ужаса, от холода Клеона подташнивало.
Из цветастой, аморфной медузы женских силуэтов выделился один – невысокий, более очерченный. Давясь свинцовой слюной, Клеон кое-как напряг зрение… Перед ним стояла женщина лет 30, аккуратно сложенная…Для амазонки необычно коротко острижена – светлые прямые волосы едва прикрывают уши, ниже виднеются гроздья дорогих серег…И лицо какое-то не амазонское: заостренный лисий нос, холодные, прищуренные стальные глаза, узкие губы поджаты ниточкой…На голове – ажурная диадема, на груди и животе – чешуйчатая кольчуга, бедра обнаженные, ниже сандалии или поножи…Не разглядеть… В руках вертит какой-то маленький предмет…
- Тебя зовут Клеон, не так ли? – до юноши донесся высокий, резкий голос, - Или мы разбудили кого-то очень похожего на тебя?!
Наемник молча кивнул.
- Перед тобой Миринна, - продолжила женщина, чеканя каждое слово, - мы пришли убить тебя, Клеон. Ты знаешь, за что?!
Снова кивок без единого слова. Мучительные попытки рассмотреть, расслышать, принять какое-то решение…
- Хочешь что-нибудь ответить, мясник? Помолиться богам? Просто сказать какие-то слова?
Давясь и запинаясь, Клеон выпалил:
- Х-хочу…Хочу…Д-драться…В последний раз…С тобой, Миринна, и со всей твоей с-с-сворой!
Уголки губ Миринны чуть-чуть приподнялись:
- Глядишь, я бы и согласилась поиграть с тобой, поиграть насмерть…Если б не вот это!
Резким движением амазонка выбросила в лицо тот самый предмет, который вертела в руках. Клеон машинально отшатнулся…Перед самыми его глазами тускло сверкала золотая пчела - на перстне, снятом вчера с убитой Орифии… Вероятно, Миринна подобрала его со стола в хижине. «Вспомни-ка, поганец, что ты сделал с ней?! – с ядом в голосе спросила амазонка, - и догадайся сам: достоен ты поединка или нет?!» Не дожидаясь ответа от связанного Клеона, амазонка решительно встряхнула головой и отошла в сторону. Подняла руку, что-то гортанно крикнула. Наемника подтащили к столбу коновязи. Сноровисто притянули к нему ремнями, при этом несколько раз хлестнув по мужским частям. Раздались резкие, по-девчоночьи заливистые смешки. Из переливающейся, искристой, ароматной массы амазонок к нему вышли четверо. Встали в семи шагах, держа наизготовку маленькие скифские луки.
- Я – Артибида, приемная дочь Веро! – сказала худышка лет 18-ти с неестественно огромной черной гривой.
- Я - Лика, молочная сестра погубленной тобою Амфитои – выкрикнула девушка, как две капли воды похожая на ту незадачливую рыбачку, с которой так и не досталось перстня…
- Перед тобой Пеано, по родству никомахина тетка – как-то обыденно, почти по-доброму представилась женщина лет 30 в бронзово-серебряной диадеме над высоким лбом.
- Запомни и меня, Фисбу, любимую из любимых прекрасной Орифии, бесчестно застреленной без боя! – раздался холодный шепоток с губ златокудрой, статной красавицы с открытой грудью.
Четыре девушки медленно натягивали луки. Из-за скал лениво вылезало солнце.
«В последний раз вижу» - подумал Клеон.