"Жил-был мудрец, мудрейший человек своего времени, Лукман, и вот однажды он отправился навестить царя Давида, отца Соломона. Перед Давидом лежала груда металлических колец, и он вставлял их одно в другое. Лукман был очень любопытным, и ему захотелось спросить, что это за искусство. Но, будучи мудрым, хоть и не наученным пользоваться интуицией, он решил подождать, пока не увидит результата этой странной деятельности. Терпение, сказал он себе, есть ключ к внутреннему пониманию. Парадоксально, но терпение быстрее, чем поспешность: поскольку в спешке не достигается внутреннего понимания. Тайна, как мы знаем, защищает себя как от глупости, так и от поспешности.
И вот когда все кольца были вдеты одно в другое, появилась превосходная кольчуга тонкой работы, и Давид был первым, кто изобрёл эту одежду. Обернувшись к Лукману, он сказал: "Это защитит в битве", и надел её.
Металлические кольца называются Халка, круги, и имя, которое мы даём нашим собраниям, тоже халка; таким образом мастер Руми объяснил значение наших собраний. Они сохраняют и обостряют внутренние способности, чтобы наши внешние пути могли быть приведены к совершенству".
Я читал эту историю у Руми, как на персидском, так и во многих переводах, но не видел, чтобы кто-нибудь предлагал такую интерпретацию, однако это отличный пример проповеди в суфийской халке.
Друг подняла руки, и все присутствующие последовали её примеру. Это был момент призывания бараки (духовной силы) на собрание, которая, как верят все суфии, наделяет способностями, кажущимися сверхъестественными внешнему миру.
Когда это и другие обрядовые действа закончились, я смог поговорить с этой дамой. Как и другие, она имела суфийское имя - Арифа, Мудрая. Западная атмосфера, как я понял, была идеальной в одном отношении: я мог задать вопросы о сверхъестественном в суфизме; вопросы, которые было трудно задать в традиционном окружении в обителях, которые я посетил на Востоке. Принимайте это как хотите, но было очевидно, что она знала то, о чем я хотел спросить. Я не исключаю совпадения или острой наблюдательности, или, что она просто сложила два и два.
|
|
- Я слышала от Мурата,- сказала она, сияя глазами, - что ты один из нас, и прибыл издалека, чтобы встретиться с нами. Огромная часть нынешней веры в суфиев в Турции основана на том, что мы подтвердили то, что часто называют "чудесами" древних. Но мы не полагаемся на эти знаки, поскольку считаем их низшими по сравнению с интуицией - правильным мышлением. Человек, которого привлекает нечто своей сенсационностью, не готов, вероятно, к просветлению.
Я решил перейти прямо к делу.
- Шейх Абдул Кадир из Джилана, - сказал я, - по рассказам свидетелей, однажды на собрании суфиев подбросил свои туфли в воздух. Через три дня у его резиденции появился караван, члены которого утверждали, что в тот самый день пара туфель, которая была у них с собой, ударила двух бандитов, напавших на караван, и это происшествие было столь сверхъестественным, что обратило грабителей в бегство. Случилось ли это на самом деле, или это образная интерпретация, или вся эта история вымышлена?
Арифа запрокинула назад голову и рассмеялась.
- Именно для таких людей, как ты, исполняется трюк с верёвкой. Ответ, на самом деле, - ни то и ни другое. Но, в твоих понятиях, ближе всего мы подойдём к истине, если скажем, что такая вещь легко могла случиться. Как она случилась и почему, - это нечто такое, что понимаешь через опыт. А опыт не означает обдумывания или объяснения в словах; это когда такие вещи случаются с тобой. На самом деле, нечто подобное происходит с тобой всё время. То, что ты считаешь совпадением или случайностью, очень часто есть действие: действие, происходящее на плане, невидимом для тебя. Это не значит, что просветлённый суфий видит и знает всё - он или она знает столько, сколько необходимо для данного времени и данного места.
|
|
На следующий день Арифа и Мурат взяли меня в старую часть города, в соты улочек древнего Истанбула, чтобы посетить Фикри Бея, старца Ордена, который был гораздо более похож на суфийских шейхов арабских стран, хотя он тоже был одет в западную одежду.
Фикри могло быть лет девяносто - однако он не знал своего возраста. Он говорил по-арабски и по-персидски, равно как и по-турецки, был на службе у Оттоманского правительства, и был посвящен в три из четырёх главных суфийских орденов. Несколько лет перед второй мировой войной, сказал он мне, он жил в одном из бухарских суфийских центров, и знал много изречений учителей на память. Мы говорили о прошлом и будущем суфизма, и появится ли к нему какой-нибудь интерес на Западе. Я сказал ему, что современные люди очень мало принимают на веру, что они не готовы (в целом) довериться тем, кто предположительно может направлять их внутреннее развитие, без конкретного доказательства. Он прервал меня, фыркнув, его морщинистое лицо вздёрнулось, серые глаза сузились.
|
|
- Всегда был недостаток веры: это не новая проблема. Религия цивилизовала людей больше, чем ты думаешь. Одно время учителя игнорировали или вешали. Сегодня он получает возможность высказаться. Что касается веры на Западе, я мало знаю об этом. Но, вспомни, когда ты идёшь к портному шить костюм, ты употребляешь интеллект и логику, чтобы добраться до двери портного. Когда ты выбрал ткань и сделал заказ, ты оставляешь всё на портного. Это вера. Я сомневаюсь, что механизация изменила эту ситуацию и для вас на Западе. Что вам нужно - это понять, что вы пользуетесь верой каждый день. В чём клирики неправы, так это в обвинении людей, что у них нет веры. Они должны были бы указать, что такое вера, и где её искать в человеке; и поощрять людей развивать её. Землю нужно вспахать, прежде чем зерно сможет взойти. Мы вспашем землю, а затем пойдёт дождь. Из полудюжины семян, которые были посажены, одно или два принесут плод. Мы не пожнём, потому что будем побеждены опустошением на сотни лет. Но этот человек, хотя и не знает, подготовит почву.
Согласно суфийской традиции, почву для суфийского послания часто готовит "посредник". Странность этой доктрины в том, что "посредник" - это некто, наделённый постоянно или на время минимумом " бараки " (силы); и такой человек - мужчина или женщина - в основном не осознаёт, что ему на самом деле уготовано совершить. Эту теорию я нашёл в полном развитии в Индии, где процветали культы вроде смеси суфизма и йоги.
Через всю Анатолию, где турки всё ещё чувствуют и думают точно так же, как и их предки в течение столетий, я проехал к гробнице мистика Джалалуддина Руми в Конье, в азиатской Турции. Гробница очень похожа на гробницы других суфийских учителей; на вышитой ткани покрывающей надгробие лежит тюрбан учителя. Повсюду можно увидеть надпись арабскими буквами, которая является лозунгом ордена Мевлеви: " Йаа хадрат Мауляна - О Присутствие, наш Мастер!"
Суфии из всех классов общества совершают "визит" к гробнице и медитируют здесь о единстве человечества и единстве духовности, которой учил основатель ордена танцующих дервишей.
Руми родился в Балхе, в Афганистане, в 1207 г.н.э. и похоронен в Конье, где он учил большую часть своей жизни, в возрасте шестидесяти шести лет. Его известность и настоятельное подчеркивание необходимости братства были таковы, что за его гробом шли верующие пяти религий. Его учение принимало форму притч и историй, совершения мистических упражнений и постановки ученикам заданий, которые нужно было выполнять в повседневной жизни. Некоторые из этих задач включали совершенствование в избранной ими карьере. Он выделяется двумя характерными идеями: первая, что человечество есть продукт эволюции и вторая, что человеческая душа отрезана от "родительского ствола". Согласно Руми, человечеству необходимо найти свой путь, через труд и саморазвитие, обратно к той гармонии с творением, потеря которой есть причина его несчастья. Метод - любовь.
Руми писал по-персидски, и поэтому иранцы считают его одним из своих национальных поэтов. Его произведения, определенно, принадлежат к самой утончённой литературе из когда-либо известных. Афганцы утверждают, что он - их поэт, потому что родился в Балхе - Бактрии, а турки чтут его, потому что он писал на их земле. На Руми не повлияла поэзия Омара Хайяма, принадлежавшего к той же философской школе; но многие суфийские идеи встречаются у обоих великих поэтов.
Метод учения Омара состоял в привлечении внимания к ограниченности того, что обычно считают обеспечивающим безопасность жизни, а так же к тому, что каждый должен когда-то испытать унижение и позор, чтобы "очиститься". Ещё он говорил о награде, которую получают в этом мире те, кто следуют путём суфиев. Руми, со своей стороны, придает значение тому факту, что лишь немногие могут видеть настоящую реальность. Далее, он подчёркивает, что интеллектуальные и схоластические методы, хотя и чрезвычайно ценны, не являются высшим или полным знанием. Он верит, что реальное знание есть продукт интуиции, а не формального обучения, которое есть лишь отдельная дисциплина.
Редактор газеты, которого я встретил в Анкаре, объяснял нынешние проблемы с помощью истории из Руми, имея в виду, что дела в действительности могут обстоять не так, как кажется вам или мне. Вот эта история: добродетельная старая женщина увидела орла, севшего к ней на подоконник. Он показался ей очень странным, потому что она никогда раньше таких птиц не видела. И она пожалела его. Сначала она подрезала его гребень, затем - крючковатый клюв, чтобы он был прямым; потом его слишком большие, по её мнению, крылья. Наконец, она отпустила его, сказав: "Теперь ты больше похож на птицу". Искалеченный орёл теперь выглядел как голубь. Вот что схоласты делают с мудростью.
Так что суфийские учения, возможно больше чем любые другие, пронизывают сегодня жизнь Турции на многих разных уровнях. В деревнях ритуальные действа принимают форму частных собраний, на которых исполняются священные танцы и песни. Если говорить о более образованных кругах, то книги удивительно часто обращаются к суфийским материалам, интерпретируя их в понятиях эволюции человечества. Я был очень обрадован, когда в маленькой деревушке, прилепившейся к склону холма, я смог поговорить с пожилым человеком, прожившим несколько лет в Америке, и некоторое время бывшим одним из полулегендарных таксистов Нью-Йорка. Он пригласил меня в свой крошечный деревянный дом, где мы сидели, наслаждаясь видом холмов под сплетением винограда, и разговаривали о природе религии. Он выбрал главу из - кого бы вы думали - Руми.
- Ты спрашиваешь меня, - сказал он, - что мы здесь думаем о различиях в религиях, политике, образе жизни. Как, на самом деле, могут все народы мира найти что-то общее и жить в гармонии. Я турок. Как таковой, я должен был воевать и снова буду воевать в любой момент, поскольку от меня этого ожидают. Но у нас есть предание, и я тебе его расскажу:
"Из далекой страны привезли слона и держали его в тёмном стойле. Туда вошли какие-то люди, и, поскольку не могли видеть, стали двигаться на ощупь. Первый из них нащупал уши и подумал, что это веера. Второй нащупал ноги и решил, что это колонны. Третий, дотронувшись до хобота, был уверен, что это змея. У них не было фонаря, иначе не было бы расхождения во мнениях. Мнение, как ты видишь, основано на фрагментарном, а не на полном, опыте".
Эта замечательная аналогия, показывающая, как люди судят, исходя из собственной субъективности, и намекающая на возможность "фонаря", взята прямо со страниц мастера Руми. Что же такое "фонарь" - человек, способ смотреть на вещи, книга, состояние общества?
- Я думаю, - сказал мой новый друг, - это то, что присутствует, когда люди собираются вместе и хотят быть вместе.
В Анкаре, современном столичном городе, построенном Мустафой Кемалем на месте древнего поселения, насчитывающего много тысяч лет, мне посчастливилось узнать о собрании дервишей, которое должно состояться на юге. Мои суфийские друзья устроили так, что я мог поехать с одним из делегатов, деля все расходы пополам. Поскольку он высокопоставленный чиновник, я буду называть моего спутника Рашадом. Вместе мы проехали через Анатолию, через Эскишехир в Измир, бывшую Смирну, на Эгейском море.
Где бы мы ни останавливались, люди были замечательно гостеприимны. В сельской местности многие женщины всё ещё носили чадру, и люди продолжали пользоваться арабским алфавитом вместо официально поощряемого латинского. Много раз мы проводили часы в придорожных чайханах, где, с некоторой гордостью, как мне показалось, вызывали сына или дочь хозяина, чтобы показать мне, как они могут читать арабский алфавит. Куда бы мы ни шли, нам вручали фрукты, цветы, какие-то подарки на память о нашем пребывании здесь.
Измир - процветающий город, изменившийся, как мне сказали, до неузнаваемости со времени происшедшей сорок лет назад революции. Климат тут замечательный, и хотя на древнем Большом Базаре продавались большей частью копии старинных изделий, он всё равно был интригующим и восточным.
Конференция мистиков проводилась в частном доме в пригороде Каратас. Примерно пятьдесят делегатов, каждый представляющий "провинцию" (вилайат) съехались сюда из столь отдалённых земель, как Эфиопия, персидский Каспий и Бирма. Среди представленных стран были Турция, Афганистан, Индия и Пакистан.
Из-за деликатного положения суфиев в Турции все "делегаты" прибыли как туристы, многие из них по суше через Бейрут. Они были размещены в различных отелях, или остановились в домах сочувствующих. Вместо делегатов из некоторых стран присутствовали их местные представители. К примеру, шейх египетского ордена Кадири был представлен его Халифом, книготорговцем из Истанбула.
Это была, как мне сказали, первая мировая конференция суфиев, проводящаяся в такой форме, за тысячу лет или больше. Участники делились на два типа. Первый - традиционный, они несколько напоминали монахов средневекового христианского мира и концентрировались на религиозных формулах и практиках, почерпнутых из мусульманских писаний. Второй тип представляли "молчащие дервиши", которые верили, что "высший человек" (раджал аали) может общаться с абсолютом без слов и ритуалов.
Обе партии приехали в Турцию прежде всего за тем, чтобы собрать и "сохранить" аккумулированную духовную силу, которая, как все они верили, пребывала в определённых центрах, помещенная туда святыми и учителями, которые жили, учили и часто умирали там.
Во многих отношениях суфизм, как понимали его эти люди, напоминал нечто вроде невидимой науки. Хотя время и пространство мало значили для них, некоторые утверждали, что благодаря своему приезду в Турцию они смогли "связаться с баракой" Руми, или гробницы Айюба возле Истанбула, или Телли Бабы на Босфоре, и многих других. Когда они говорили, это было почти то же, что слушать техников или учёных, обсуждающих неизвестную силу или волну, с которой они поддерживают связь.
Только пакистанцы говорили о формальной организации и о создании в недавнем прошлом Ассамблеи мистиков Пакистана, к которой принадлежал президент Айюб Хан, и которая состояла, казалось, из глав всех суфийских учебных школ в стране. Но они с очевидностью принадлежали к "открытой" стороне суфизма и имели тенденцию считать суфизм религиозным поиском, который должен проходить полностью в пределах доктрин Ислама.
Не было никакого сомнения, что нечто такое, что нельзя легко выразить в обычных понятиях, венчало эту ассамблею в Каратасе. У меня было впечатление, что все эти люди собраны здесь ради цели, которая лишь неопределенно чувствовалась в их выступлениях и обменах воспоминаниями.
Представитель ректора Университета Деобунда, дервишеско-исламского института в Северной Индии, пригласил меня в Дели. Я решил отправиться туда, ведь я не был раньше в этой стране и в любом случае хотел вернуться в Пакистан и Афганистан позже в этом году. Деобунд - одна из самых почитаемых опор мусульманского мира, и известен тем, что всегда принимал в своих стенах только самых ортодоксальных последователей веры. Даже Ал-Азхар в Каире признал его учебным заведением большой важности, и между ним и жителями Средней Азии существует сильная связь.
Глава пятая
ГРУППА КАЛАНДАРОВ
- Мы должны остановиться здесь, - сказал Спин Дил, решительно нажав своей огромной патанской рукой на ручной тормоз. Он повернул голову, и бесстрастный взгляд снайпера уставился в меня, пока я не почувствовал, что неуместно сомневаться в его решении, несмотря на то, что он был моим наемным работником.
Солнце грело так, как будто это был жаркий английский летний день, и белая пыльная змейка индийской дороги, казалось, дремала в необъятном просторе Уттар Прадеша, который когда-то назывался Объединённые провинции Британской Индии.
Слева от нас была деревня, полускрытая уклоном и насыпью шоссе, подобная полумиллиону других индийских деревень - тихая в середине дня, неблагоустроенная на наш западный взгляд, лишённая какого-либо живописного очарования и, определенно, нищенская.
Спин Дил, член клана Каттак, воин Хайберской земли, чьё имя на пушту значит "Белое (чистое) сердце", не был слишком сентиментальным, но знал свои обязанности.
- Вот там, - сказал он, - в низине, в половине выстрела из винтовки, находится Дарга Пира Каландара. Мы идём туда.
На небольшом расстоянии от деревни была низкая стена, а за ней купол и строение, отмечающие захоронение мусульманских мистиков. Это было непритязательное место, но оно действительно имело атмосферу иного мира, и я карабкался вслед за Спин Дилом, пока мы не оказались у колодца перед входом в гробницу. Над низким входом был камень, на котором мы едва смогли разобрать надпись персидско-арабскими буквами (которые сегодня повсеместно заменяются на индуистское письмо деванагари), что это место упокоения Пир-и-Бедара "Бодрствующего Мудреца". "Пир" буквально означает "древний, старый", но им могут назвать и весьма молодых людей, если они достигли уровня учителя, и у них есть ученики. Оно эквивалентно " Гуру " на Хинди, и определённому образу Шейха на арабском. Каттак, со своей светлой кожей и серыми глазами, в европейском костюме, которому противоречили только коническая феска и свернутая жгутом чалма, выглядел как западный человек. Он работал на семью дипломатов в Нью Дели, и, как все патаны, с готовностью принял западные обычаи - до определённого предела. Сложение патана больше подходит для двубортного костюма, чем более изящная индийская фигура. Даже брюки его были более модно заужены. Он вынул из кармана своего пиджака мелкую монетку, взвесил её на миг на своей ладони, затем, подобно игроку в крикет, перебросил её через купол.
- Ты тоже можешь это сделать, - он посмотрел на меня с зубастой ухмылкой с высоты своего огромного роста, ни в коей мере не устыдившись своего суеверия, - влияние Пира принесёт нам то, что нужно; он работает в невидимом мире.
Я перебросил рупию через купол, не зная точно, должен ли я загадать желание или нет.
- Хорошо, - сказал Спин Дил, - пойдём.
Пока мы мчались к Миируту, мой компаньон, который с самого начала поставил себя выше, чем просто наёмный работник, рассказал мне о странной общине, к которой принадлежал этот святой. Значение и происхождение названия каландар, так же как и слова суфий, обозначающего мистика на Среднем Востоке, покрыто тайной. Некоторые говорят, что оно было придумано специально, чтобы избежать всяких ассоциаций, которые будут связаны с любым настоящим названием. Ближайшие к этому слова в местных языках - кваал, что на турецком значит "чистый", и калаантар, обозначающее на персидском вождя какого-то ранга. Сами каландары обычно отказываются обсуждать эту тему.
Трудно отличить каландара от факира, отчасти потому, что сами они иногда называют себя обоими этими именами, но в основном потому, что они бродят по сельской местности едва одетыми. Их почитают и даже боятся, поскольку они, по слухам, владеют магическими силами. Это один из дервишеских орденов, у его дервишей много общего с индуистскими факирами, с которыми они часто в прекрасных отношениях. Когда мы добрались до города, я попросил этого человека из пограничного района свести меня с одним из каландаров, найти которых, как я понял, было не так-то просто.
— Одна из трудностей, — сказал Спин Дил, — в том, что люди, внешне совершенно нормальные, могут оказаться каландарами. С другой стороны, когда ты, в самом деле, встречаешь каландара на дороге, он, вероятно, не станет разговаривать с тобой, потому что он обыкновенный человек с необычайным заданием.
— Что это значит?
— Ну, люди иногда принимают обет стать каландаром на время, или у них может быть указание их главы постоянно повторять некую формулу странников, и тогда они концентрируются на том, что надо исполнять.
Казалось, ждать возможности поговорить с каландаром придется очень долго, но, в конце концов, мне повезло больше, чем я надеялся.
Возле Миирута есть святилище, где похоронен знаменитый мистик – шейх Пир Шаттари, умерший здесь в 1632 году. Значимость его чрезвычайно высока, потому что был одним из Шаттари, мистиков, практикующих особую форму концентрации, которая, как полагают, вызывает полное изменение в ученике и, возможно, делает его самого учителем в невероятно короткий срок. Каландары, как я узнал, часто посещали это святилище, иногда переодетые, иногда нет. Я выбрал Спин Дила как компаньона в путешествии отчасти по той причине, что в Кашмире он был учеником суфийского учителя и был знаком с образом мысли людей, которых я искал. Мы с ним отправились к одному местному жителю, у которого была репутация мага и звание "суфий", вдобавок к великому множеству прочих титулов, характерных для пышного стиля индийских мусульман.
Это был человек благородного могольского происхождения, бывший индийский чиновник, ныне в отставке, живущий с комфортом в большом доме с манговым садом. Он приветствовал нас, ведь мы внесли разнообразие в его монотонную жизнь, в которой один день был похож на другой. Я буду называть его Акбар Бейг. Он смог прояснить множество вопросов относительно суфизма, которые не давали мне покоя со времени моего первого знакомства с суфизмом в Пакистане. Он не был членом ни одного из Орденов (говорят, их всего семьдесят шесть), но учился у многих учителей и очень много читал в оригинале как на арабском и персидском, так и на английском, на котором он говорил свободно, но с варварским акцентом.
— Учеба суфиев, — сказал он мне, — труднее, чем любая другая, поскольку учитель должен найти такой подход к своему ученику, который тот сможет понять. Учитель учит чему-то такому – духовной дисциплине – что имеет очень мало общего с повседневной жизнью. Конечно, суфии видят всю жизнь как часть этого процесса, а физическое и духовное как единое целое, но их внутренние переживания имеют лишь приблизительное сходство с обычными человеческими.
— Как же тогда может суфий объяснить всё в связной системе, если то, что он говорит и делает, принадлежит другому измерению?
Трудность эта весьма реальна.
— Суфии не всегда, — сказал Акбар, кивая своей лысой головой, чтобы подчеркнуть смысл, — да, не всегда, скажу я вам, снисходительно относятся к человеческой глупости. Потом вот ещё что: они не могут предложить тебе заранее заготовленный план твоих занятий, что в других дисциплинах возможно. Так потому, что заготовленный заранее план всегда есть имитация или часть более полного учения. Им пользуются люди, следующие ограниченной или теоретической школе.
Я направил его на тему каландаров.
- Да, да, они мистики, и они суфии. Но, видишь ли, они каландары только в определённом периоде своей жизни. Они могут умереть каландарами, и тогда их будут почитать и построят им гробницы. Но, как правило, быть каландаром означает только определённую фазу жизни суфия.
— Могу я встретиться с каландаром?
— Я попытаюсь устроить встречу, но обещать не могу. Видишь ли, им ничего не нужно, и здесь непригодны такие приманки, которые сработали бы в любых других обстоятельствах.
Несмотря на его любительский интерес к мистическому пути суфиев, я отметил характерную терминологию индийских чиновников.
Я остановился в бывшем Британском клубе, сохранившим все приметы и многие порядки прежнего имперского величия. Несколько дней спустя, выйдя к утреннему чаю на веранду, я увидел на газоне каландара. Он был одет в грубую хлопчатобумажную накидку, с голыми ногами и непокрытой головой. Его череп был совершенно выбрит. На миг мне показалось, благодаря ассоциации идей, что этот лысый, с кружкой в руке и посохом сбоку, был сам Акбар Бейг. К несчастью для эффектности этого рассказа, то был не он, и даже не его брат, разве что в невероятнейшем смысле. Он, должно быть, увидел меня примерно в тот же момент. Я помахал ему, чувствуя себя довольно глупо, а он поднял одну руку, описав ею перед тем нечто вроде круга, а затем, без дальнейшего приглашения, встал, поднял свои принадлежности и полез ко мне на балкон. Я подал ему руку, и он взобрался на балкон. Отвязав со своего плеча меховой коврик, он уселся на него. Я заметил, что бритой была вся его голова: не только затылок, усы и борода, но также и брови. Этот каландар, во всяком случае, не выглядел переодетым. А если и так, то он был переодет под каландара.
Я заказал ещё чая, скорее, чтобы смягчить неловкость официанта, и стал ждать, когда посетитель заговорит. Он улыбнулся, обнажив два ряда очень ровных зубов, и расправил свою голубую накидку. Я начал с того, что спросил, как его здоровье: " Апка мизаджи мубарак кейса хэ?" Это ему, по-видимому, не слишком понравилось, потому что он сказал в ответ, почти без паузы, низким голосом со странным акцентом то, что я разобрал как " Ап ап хэ, мизадж хэ, кейса кейса хэ. " Его слова можно приблизительно перевести как "Это зависит от того, что ты понимаешь под "Как твоё здоровье?" Или буквально: "Ты есть ты, здоровье есть здоровье, как есть как".
В конце концов общение установилось на смеси персидского с английским, с перевесом в пользу персидского. Прежде всего, сказал он мне в ответ на мой вопрос, он не будет ничего говорить о себе. Ему не интересно ни то, что я могу сказать о себе, ни то, кто, где и когда меня учил.
— Я пришёл сюда сказать кое-что тебе. Я пришёл не за тем, чтобы ты проверял меня или судил обо мне. Ты не можешь этого делать, потому что у тебя нет необходимого знания.
Всё это, должен я добавить, было сказано вежливейшим образом и звучало гораздо менее резко для эго, чем может показаться при чтении.
Очевидно, он слышал, что именно я хотел знать. Он сказал мне, что первоначальное решение основать орден каландаров было принято в Туркестане, что учение было собрано одним Сейидом (потомком Мухаммада), который прибыл в Дели и научил "работе" некоторых учеников. Каландары не связаны с индусами, которые лишь приучают людей, а не учат их. Некоторые индусы более просвещенные, но они не обучают. Вся йога – род самообмана, и ей легко выучиться. Каландары не обучают, находясь в "состоянии каландаризма", а, совершенствуя себя, учатся и служат в этот период. Пока он пил большими глотками чай из собственной кружки, я сообразил, как направить разговор на интересующую меня тему. Поняв, что не могу задавать никаких вопросов, я вспомнил, что в общине в Кунджи Заг, где я посещал собрания, мастера можно было спросить или побудить обсудить какую-нибудь тему, просто сказав слово без какой-либо вопросительной интонации. Другой метод состоял в подавании сигнала рукой, но это было позволено только людям, продвинувшимся на Пути. Поэтому я сказал настолько ровным тоном, насколько мог: " Инсани Камил " ("Совершенный Человек").
Он сразу понял меня и, поставив кружку на пол рядом с собой, ответил: "Под Инсани Камил подразумевается тот, кто целен, завершен. Мы все стремимся к цельности, но нам нужно сначала научиться, как стремиться. Это твоя проблема. Это на самом деле всё, чему учитель когда-либо сможет тебя научить. Когда ты научишься этому, ты будешь на пути становления Инсани Камил ".
Я снова произнёс: " Латаиф ". У суфиев это технический термин, он обозначает определённые области тела, которые, как они считают, имеют большую потенциальную связь с духовностью, чем другие. Каландар странным образом пробудился к жизни.
"Просветление латаиф есть путь к завершенности". Его глаза сверкали, и он махал руками в воздухе. "Ни один мудрец, который не учит методу наполнения силой этих тайных областей тела, никогда не может быть твоим проводником".
Тут он встал, быстро сделал правой рукой эллиптический знак над своей грудью, который я заметил в самом начале, и, перемахнув через перила веранды, покинул меня, уйдя прочь из моей жизни.
Когда я вернулся в Дели, то, с помощью одного из друзей находчивого Спин Дила, встретил каландара другого типа. Ему было между тридцатью и сорока годами, он был наполовину перс и работал в банке. Он показал мне изображение одного из величайших каландарских учителей, которому, конечно, пришлось пройти через все строгости каландарской жизни, прежде чем он стал мудрецом. Его юбилей совсем недавно праздновали по всей Индии, но я пропустил его. На портрете был изображен человек, в избытке наделённый растительностью на лице ("он отрастил это, когда закончил своё каландари"), сидящий на коврике из тигровой шкуры с поднятыми вверх ладонями и соединенными пальцами. Только нижняя часть его тела была покрыта белой тканью. Подпись гласила: "Его Благословенное Присутствие Бу Али Шах Каландар, год 1100 Хиджры". Первоначально он был муфтием Дели, но оставил схоластические занятия после упрёка одного факира, что он не развит в подлинном смысле. Мой юный друг - каландар Имтиаз, объяснил, почему столь фрагментарные сведения о дервишах – это всё, что, как правило, можно узнать без огромных затрат времени и сил на путешествия и исследования.