Обычно пик звонков слушателей приходиться на вторую половину программы: в первой все нервно и чутко прислушиваются и выбирают момент, чтобы вдарить. Понятно, что есть серийные сумасшедшие – но у нас есть их виртуальные список, и сидящий на телефоне Сережа их телефонное права лишает. Администратор, продюсер – тот человек, который принимает и отбирает телефонные звонки, важен принципиально. Важно не его личное мировоззрение, а то, насколько он понимает интерактив, как он потенциально оценивает интересность звонящего, как умеет создать конфликт.
Предварительных установок практически нет. Сережа знает, что не надо пускать в эфир людей старше пятидесяти. Не потому, что я принципиальный геронтофоб, хотя что-то имеется: в мире глянца старости, как известно, нет. Но, во-первых, пожилые, как правило, не умеют говорить кратко, даже когда говорят умно. А во-вторых, по опыту знаю, что пожилой голос активизирует этих самых умирающих с голоду старушек, что требуют крови Чубайса, сидя в приватизированной московской квартире ценой в сто тысяч долларов. Понимаете, после этого сразу портится качество звонящих. И наоборот, чем моложе голос первого звонящего, тем качественнее аудитория потом выходит в эфир. Исключения бывают, хотя я и не уверен, что они нужно. Вот совсем недавно Сережа во время эфира мне говорит: «Слушай, звонит Никита Сергеевич, который работает в кино. Дадим, а? Прикольно!» Выводим в эфир, я спрашиваю: «Никита Сергеевич, а простите бога ради, чем вы занимаетесь?» - «Я кинематографист». Я говорю: «А фамилия ваша не Михалков?» - «Михалков». Я: «То есть выбывший кинематографист?», он: «А почему вы так думаете?», «Потому что фильмов ваших давно не видел, все больше про вашу борьбу с Союзом кинематографистов знаю». Это и вправду звонил Михалков, но я по телефону его сразу не узнал. И говорил он так же долго и скучно, как все люди его поколения. Хотя все почему-то считали спонтанный звонок Михалкова большим успехом. Не знаю, не знаю. Михалков – не из нашей элиты. Мне больше нравятся другие звонки. Например, недавно мы обсуждали тему: «Как можно обеспечить себе достойную старость?» Звонит слушатель: «Вы знаете, Дмитрий, мне 68 лет, мне не совсем удобно говорить, я сейчас в спортзале на беговой дорожке». Нормально, да? Звонит пожилой дядька из спортзала и рассказывать про личную пенсионную схему и использованием западных фондов.
Но все же это – исключение. Чем энергичнее слушатель на телефоне, чем забойнее, чем моложе, тем лучше. Идеально, чтобы первой вышла в эфир девочка с разбитым сердцем, которая уже хлебанула шампанского, и конкретно и реально готова послать всех, причем принципиально. Вот после таких звонков всех прорывает почему-то. Но это нельзя подстроить, сымитировать. Это должно само случиться.
Форма
И, наконец, форма программы - это то, что я ставлю на последнее место среди факторов успеха и в ток-шоу, и в интерактивной программе. Существует старая байка о художнике, рисовавшем коллективный портрет членов политбюро. Поскольку он был хоть и социалистическим, но реалистом, то он понимал, что десять лет без права переписки - это самое радостное последствие того, как модели картину воспримум. И тогда в правом нижнем углу он нарисовал маленькую белую собачку. И когда политбюро принимало картину, оно сказало: «Ну, а собачка то зачем? Убрать». Собачку убрали, картину приняли. Я всегда в целях безопасности собачек оставляю в углу эфирной картины.
Дело в том, что в конце программы я ставлю музыку. Я стопудово знаю, что любит милый моему сердцу миддл-класс. Я знаю все про слезы на его глазах от Фредди Меркьюри, Элтона Джона, про всю его любовь к «Битлам», на которых он вырос, и именно в конце программы говорю: а теперь, средненькие вы мои, послушайте Глюкозу – и расколбасьтесь. Вот такой принцип. Для этих банальных любителей Шевчука и Гребенщикова я ставлю оркестр японских барабанщиков «Кодо». Я говорю: «Господа, я с вами прощаюсь, я ухожу в отпуск, очень надеюсь, что мой отпуск музыкально будет выглядеть так, как себе представляют его эти японские ребята». А они, надо сказать, очень круто себе его представляют, со всхлипами. И ко мне прибегает замгенерального: «Что у тебя там было в эфире?!» - с такими глазами, как будто я Путина назвал земляным червяком. То есть музыка у меня должна всегда обманывать ожидания. Если мы говорим в программе об «автогражданке», я точно знаю, чего не будет в конце программы. Вот этой песни про «где-то за городом очень недорого папа купил автомобиль» - ее не будет никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах. Я должен отчебучить что-то невероятное, показать, что жизнь шире, чем тот круг, в котором мы живем. И более дикого плей-листа, чем у меня, нет, наверное, ни на одной радиостанции мира. От МС Вспышкина с его «мы с Никифоровной пошли по колбасу» до музыки Наймана к Гринуэю. От Диаманды Галлас, по сравнению с которой лесопилка звучит музыкою сфер, до «Отпетых мошенников». В конце концов, одна из главных идеологий, которую я провожу в подтексте моей программы, это то, что не нужно бояться открывать дверь, которую ты еще не открывал. Бояться не надо, все границы устанавливаем мы сами. Возьми и открой дверь! Если хочешь, я подскажу тебе, что именно ты можешь там увидеть. Но не бойся!
Подводные камни
Буквально несколько слов о подводных камнях и невидимых миру слезах, которые у нас текут, когда мы на них напарываемся. Такие типичные ситуации.
Первая, самая распространенная – мы не можем придумать на новый день новую тему. Я уже говорил, что 250 тем в год – это кошмар. Действительно оригинальных тем существует штук сто, не больше. Выход один – мягкая ротация. Одна и та же тема поворачивается каждый раз под разным углом. Сначала – за что так в России не любят богатых? Через два месяца – является ли бедность пороком? Затем – должны ли богатые делиться, и если да, то с кем? Еще – у богатых есть обязательства, а есть ли обязательства у бедных? Wash&go. Уже четыре в одном.
Второе – нужно ли устанавливать самому себе рамки или надо ждать, когда их установит начальство? Будет очень хорошо, если вы заранее оговорите, чего делать нельзя, ни при каких обстоятельствах. И дальше будете мертво биться, чтоб все остальное было можно. У меня, например, было соглашение, что я не будут поминать всуе Путина – ни положительно, ни отрицательно. Меня это устраивало, потому что миддл-класс, в отличие от интеллигенции, на политике не переклинен. Но все остальное было – мое. И 9 мая я говорил о том, что выигрывает войну не тот, кто выигрывает, а кто в среднесрочной перспективе после войны получает преимущества по сравнению с довоенным положением. То есть что СССР войну проиграл, а Германия и Финляндия – выиграли. И меня за это били, но все же не ногами.
Третье – вы в эфире, тема забойная, а звонков нет. После эфира вы поймете, что в какой-то не в такой забой отправился парень молодой. Но пока звонков нет, у вас есть гость – это раз. Есть возможность анонсировать студийный телефон почаще – и это обычно срабатывает, два. А три… Когда я работал на телеке, там как-то раз к Николаю Сванидзе в прямой эфир гость опаздывал. И вот у него пять минут до эфира, гостя нет, я понимаю, что у него эфир рухнет, и трясусь, как будто сам Сванидзе, и спрашиваю его дрожащим голосом: «Что делать будете, а?» На что Сванидзе невозмутимо отвечает: «Что делать буду, что делать буду… Да штаны сниму и голую задницу покажу! Да нечто ж, Дима, умный человек не найдет, чем страну в течение двадцати минут занять…» Господа, в решающий момент вспомните о Сванидзе.
Четвертое. Как долго может вести свои монологи ведущий? Я вам приводил пример пятиминутное вступления, что, по идее, вне жанра. Наш формат в эфире – короткая ехидная реплика, вопрос, удар, отскок, пусть другие бьются. Но если ведущий держит внимание… Владимир Гордон на «Серебряном дожде» как-то просто стал приходить в студию и читать малоизвестные рассказы Грина. Полчаса непрерывного чтения. И ничего – все слушали, включая начальство. Которое потом по этой самой причине, я полагаю, контракт с ним не продлило.
Пятое. Еще одна типичная ситуация: звонящий говорит не по теме. Немедленно ставьте его на место, пусть даже в грубой и циничной форме. Вплоть до вышвыривания из эфира, если не понимает. Зато остальные будут знать, что радио – это публичный эфир с публичными договоренностями, которые никому, кроме ведущего, не дано нарушать.
Шестое: при подготовке мы зашиваемся, и времени не хватает. Введите стандарты и шаблоны всюду, где только можно. Введите автотекст в редактор Word с шаблонами сценария и анонса. Очень помогает.
Седьмое: ведущий растерялся. В моей практике были случаи, когда я не то чтобы терялся, не гриб и даже не грибник в лесу, но пропускал какие-то удары. И меня спасал режиссер. Когда вы только запускаете интерактив, особенно первые недели, особенно с новичком-ведущим, гендиректор, генпродюсер должны находиться рядом, чтобы иметь возможность сказать на ухо, написать, каким угодно способом прийти на помощь.
Восьмое: проблема индивидуального стиля. Хотя это вообще не проблема, если разобраться. Интерактив – это свобода, прерии и пампасы для индивидуалиста. Соловьев умеет петь, и он на эфирах поет. Я легко запоминаю стихи, и умею говорить голосом Жириновского, и потому я легко выхожу в эфир со словами (голосом Жириновского):
Я с теми, кто вышел
стоить и месть
В сплошной лихорадке
буден.
Отечество славлю –
которое есть.
Но трижды –
в котором есть Губин!
(Аплодисменты).
НЕСКОЛЬКО ОТВЕТОВ НА НЕСКОЛЬКО ВОПРОСОВ.
Сколько человек готовят программу?
Два человека: я и администратор Сережа, которого я обычно называю продюсером, потому что так ему приятнее, а зарплату можно не повышать. Еще у меня есть личный режиссер. Дело в том, что когда программа запускалась в эфир, вокруг нас была очень агрессивная среда: типа, к нам пришли чужаки. Приходишь в студию – а у тебя отключен телефон, штекер выдернут, наушников нет, и эфир на грани срыва. И вот эти проблемы решает твоя служба безопасности, которая называется твой режиссер. В принципе, Идеальная схема предполагает, что есть продюсер (редактор), который готовит темы + ведущий + администратор + режиссер + музыкальный редактор, но мы работаем втроем.
Ваши отношения с коммерческой службой?
У меня нет интимных отношений с коммерческой службой. Мне не мешает коммерческая служба, абсолютно. Я не торгую гостями и не торгую новостями. Возможно, у коммерческой службе есть ко мне претензии, но снять меня с эфира они не могут. Рекламный блок идет перед началом программы после новостей, и в конце - после программы, перед новостями. Если они хотят добавить минуту рекламы к трехминутному выпуску новостей в середине программы - Бога ради, их право. Думаю, я нашей коммерческой службе тоже не мешаю, потому что повышаю не столько количество, сколько качество аудитории: меня слушают обеспеченные люди. И в этом смысле радио «Монте-Карло», которое заявляет: «У нашей аудитории деньги есть», поступает абсолютно верно.
Можно ли прерывать программу?
Если будет чрезвычайное, экстренное сообщение, я сам прерву программу. Смерть президента оборвет любую программу. Или случай типа «Норд-Оста». Но там захватили заложников уже после того, как я завершил «Телефонное право». Но если бы это случилось во время эфира, я бы просто очень резко сменил тему. Я все-таки человек с большим опытом злых дел. Я топил «Курск» в прямом эфире, я в прямом эфире поджигал телебашню, рушил Всемирный торговый центр. Заложников на Дубровке тоже захватывал я: только в студии уже не «Маяка-24», а «Радио России», откуда я во время всех бед народных и вел прямые эфиры.
Как происходит оценка вашей программы?
Раз в год заказывается исследование не специально ради нас, а для оценки эффективности работы радиостанции в целом. И тогда исследуются доли аудитории по часовым блокам. В остальное время мы полагаемся на косвенные оценки аудитории: по нас пишут, о нас говорят, нам пишут.
Возможно ли ток-шоу на музыкальной радиостанции?
«Серебряный дождь» - это музыкальная станция, так же как и «Европа плюс», и «Радио семь на семи холмах», где шоу Владимира Познера «Давайте это обсудим» можно с некоторой натяжкой назвать интерактивом.
У вас эксперты сидят в студии? Вы им платите или нет?
Нет, все эксперты - по телефону. В студии один ведущий и один гость. Мы экспертам не платим и у них не берем.
Гость - это обязательно знакомый человек или просто приятный?
Нет, бывают люди совершенно неприятные. Вообще бывает два варианта. С одними, как с лучшими друзьями, можно идти на таран слушателя римской военной фигурой под названием «свинья». Например, с Еленой Малышевой на одной из программ мы просто сметали всех, кто считал, что разговор об использовании презервативов провоцирует разврат. А бывает другой вариант: я с гостем отчаянно спорю, поскольку у нас диаметрально противоположенные точки зрения на вопрос.
Сколько нужно времени для программы?
Час. У Соловьева «трели» идут дольше. Что же, можно и дольше. Меньше, чем на час запускать шоу бессмысленно, тем более, когда оно перебивается рекламой и новостями.
И последнее, что я вам хочу сказать. Это касается любой интерактивной, то есть непредсказуемой, программы - да еще с удачным ведущим, да еще с веселыми шуточками в адрес местной администрации. Что бы мы ни делали, чтобы ни говорили, как бы мы ни старались, нас все равно, рано или поздно, снимут с эфира. Поэтому я закончу фразой моего любимого политика Лукашенко: «Жить мы будем хорошо, но недолго».
[1] Лекция прочитана в конце 2003 г.