Айрат читающий
Вступительные размышления
И вот в эпоху, когда все мы блогеры и даже влогеры, когда всё у нас прозрачно и просматривается, книга остаётся нашим уникальным, удивительным средством... тут какое слово-то правильно подобрать? уникальным духовным событием жизни.
Вот мы стремимся часто записать в блог события повседневной жизни, какие-то встречи, культпоходы и прочее... но иногда ничего не происходит, ты никуда особо не ходил, просто выполнял обязанности, служебные, родительские... но вот ты в какой-то момент берёшься за книгу. Она будит твои мысли. Она становится чем-то большим (а иногда просто огромным!) в эту минуту, в твоей душе.
И это одно из немногих духовных переживаний, которое остаётся твоим интимным. У всего остального - могут быть соучастники (кино, театры, концерты, ну вот разве выставки ещё, встречи с картинами, только не в дни шумных открытий), либо случайные свидетели, подсмотревшие... нет, конечно, кто-то может увидеть и тебя в процессе чтения, но не часто при этом на лице выражаются слишком яркие эмоции, а уж содержание книги точно остаётся неведомым... а если смотрящий и читал уже раньше книгу - то всё равно, не знает, на какой странице ты уже сейчас, какую толщу прочёл, какой путь проделала твоя душа вместе с этими страницами, и сколько ей ещё идти. Конечно, не знает он и того, что с тобой происходит в данный момент (но это уже - общее для любого искусства, а вот "закрытость" самой книги для другого - явление уникальное, это именно интимная коммуникация, рассчитанная на одного человека).
Легко представить всех нас в ситуации этакого реалити-шоу. Мы читаем книгу. Что может видеть наблюдатель? Только корешок её и заголовок, если мы не озаботились обернуть книгу бумагой. С этим обёртыванием книг уже играют, часто на книжных мероприятиях специально закрывают обложки, чтобы не видно было, что за книга... и поди догадайся! Вот этот момент, что книга – наше последнее духовно-интимное, культурно-интимное средство современности, это начинает прозреваться!
Твоя книга – это твоё событие, которое другие не могут "подсмотреть". Иногда и соучастие важно (как в кино, например, важно, что кто-то рядом), но иногда и важно побыть наедине с искусством, так режиссёр Йос Стеллинг рассказывал как он приехал один раз в другую страну, в музей, ради одной картины, и несколько дней, заходя в музей, не подходил к ней, и долго намечал время, когда он подойдёт, и чтобы никого не было рядом с Его картиной. И сначала в тот самый день, когда он таки пришёл, в самое мало посещаемое время музея, кто-то там всё-таки оказался, и режиссёр испытал прилив злобы и раздражения на случайного посетителя, но в конце концов, у него всё получилась. Вот на какие ухищрения приходится иногда идти ради интимного переживания искусства! А книга – даёт нам эту возможность.
Я вообще начал об этом думать, как бы представляя себя со стороны. Со стороны - я лежу, и со мной ничего не происходит. Даже в блог записать нечего! Кто-то смотрит за мной в телеэкран (наблюдатель) и записывает: читает книгу, ничего не происходит! А у меня в голове - бури!
Я вчера про читал, как крестьяне, даже в конце 19 века, отправляли прошение в синодальную типографию, и просили прислать книгу, денег не было, так одна – предлагала за книгу вышитое полотенце, а другой, мужик, нитки, которые он скручивал зимой...
Вот это особенное отношение к книге, какое-то отдельное от всего прочего, мы его уже, кажется, напрочь потеряли, мы считаем книгу в ряду других досугов, одним только развлечением, и многие так и смотрят на неё, мы просто не задумываемся и не рефлексируем об этом, а ведь книга - наш интимный, задушевный друг, единственная разновидность произведений искусств, которую мы можем не только взять с собою в постель, но и обнять, прижать к себе. Этого не получится даже с музыкой в наушниках. Мы можем с книгой и заснуть. Она тут, в полной готовности ко встрече с тобой, ей не нужна подзарядка и батарейки, она может пить твои слёзы, и прильнуть к твоей груди.
Это последнее такое средство, которое ещё есть у нас, даже посредине 21 века. И это прекрасно, конечно же.
Коротенькое
Оказался сегодня в книжном, у стеночки читал вот эту книжку, прочёл три главы, ничо так <Дж. Ноулз «Сепаратный мир»>. Я ещё там читал книгу итальянского писателя Гуарески... как всегда. Не читаешь, не читаешь, и вдруг: как зачитаешь случайно, как вспомнишь это величественное, поглощающее вселенское чувство от чтения, так и захлебнёшься! Именно вот если роман читаешь, хоть небольшой (большой когда ещё начну?), а то секвестировал всё чтение до журналистики и мемуаров, и забыл это... когда вдруг: рраз и в мир! и взахлёб, и булькаешь там пузырями удовольствия... Про книгу Ноулза – чиркнул несколько приятных слов Трумен Капоте, а ещё во многих школах она входит в школьную программу…
Марк Шагал
Вечером, в книжном магазине я читал мемуары Марка Шагала: "В те времена еще не было кино. Люди ходили только домой или в лавку. Это второе, что я помню, — после корыта. Не говоря о небе и о звездах моего детства. Дорогие мои, родные мои звезды, они провожали меня в школу и ждали на улице, пока я пойду обратно. Простите меня, мои бедные. Я оставил вас одних на такой страшной вышине!"
Там ещё много было мест, от которых мне плакать хотелось...
Беляев и чёртик
фантаст Александр Беляев ("Человек-амфибия" и пр.) - сын священника, вероятно поэтому, любимыми воображаемыми друзьями детства у него были чёртики, и когда ему делали замечания - не болтай, мол, ногой, не качай чертей, то он прекращал для виду, а потом втихаря - начинал качать её ещё сильнее... а однажды купил в магазине у антиквара какой-то, видимо, сувенирный скелетик, а его друг соорудил ему гробик, как раз под размер скелетика, и Саша - напугал няню.
читал вот воспоминания дочери Беляева в книжном.
в 1914 году Беляев подавал прошение на редактирование "Смоленского вестника", и вроде бы оно было удовлетворено (ну не мог же я без истжура* своего обойтись).
*Айрат Бик-Булатов – доцент Казанского университета, историк отечественной журналистики.
Попугай Амбруаза
Сегодня – как часто я делаю, читал в книжном магазине книги.
люблю я, страничек три или пять, чаще всего мемуаров. Сегодня, например, воспоминания Амбруаза де Волара – знаменитого французского маршана, торговца живописью, галериста. Фактически он открыл миру Поля Сезанна, Пабло Пикассо и многих других художников.
Амбруаза де Волара я сделал персонажем своей поэмы об Огюсте Родене, с которым у того тоже были совместные проекты. И поэтому, как увидел книгу в такой по-купечески богато расписанной обложке – с воспоминаниями двух французских галеристов, один из которых он - великий и прекрасный мсье Амбруаз де Волар - тут же захотелось мне её полистать.
Много замечательных детств приоткрылось мне в книжных магазинах. И такое нежное, трепетное, худенькое еврейское детство Марка Шагала со звёздами и корытом... и Василия Ливанова, в детстве видавшего Пастернака, который разговаривал с ним как со взрослым, и фантаста Беляева, будущего автора "человека-амфибии", в детстве любившего выдумывать игры с мрачными персонажами, скелетами и всякой чертовщинкой. Наконец, в других уже местах, читал я чудесные воспоминания из детства Фёдора Гладкова, в будущем автора "Цемента", такая деревенская мистерия с духами и метелью, и дедом на печи ("дед храпит на печи, как домашний бог"), и детство Эмира Кустурицы, восприимчивого мальчика-выдумщика, сделавшего однажды кораблик. И детство Фрунзика Мкртчяна, нарисовавшего писателя Тургенева вместо Чапаева, которого велел отец...
В детстве Амбруаза – мерещится что-то из сказок Уайльда и картин Поля Гогена...
Там было много цветов. И был попугай, который лузгал семечки, сидя на жёрдочке. И они спорили с братом за этого попугая, и тётушка обещала перенести его в другое место, чтобы попугай развёл ещё один сад, чтобы каждому из детей было по саду, и мальчик долго пытался понять, как это вокруг попугая появится новый сад, пока не догадался - так он ведь прячет шелуху от семечек, закапывает в землю, вот, наверное, откуда вырастут цветочки и появится новый сад!
И он ещё просил у тётушки переносить этого попугая к разным кустам цветов, и смотрел как попугай смотрится на их фоне, как сочетаются их цвета! И также у него был рыжий кот, который замечательно сочетался с незабудками!
Амбруаз мечтал иметь у себя перо попугая, но боялся его острого клюва и когтей, которыми тот разламывал даже орешки. И однажды он увидел, что негритёнок повторяет его действия. Тогда он поймал цыплёнка и выдернул из него перо, сказав малышу-негритёнку "ты тоже можешь достать себе такое перо", показал при этом на попугая. Хитрюшка Амбруаз! Но увы, малыш-повторюша посмотрел на попугая и не стал выдёргивать у него перышко, не стал больше повторять.
А у деда Амбруаза были карточки, на которых были изображены солдатики в красивой форме... живых военных в их городке не было поначалу. А потом - Амбруаз увидел их! Корабельных офицеров. Там были фельдшер и судовой врач. У обоих - очень красивые формы. Только у фельдшера - лацканы и оборки были зелёные, а у врача - малиновые. Малиновые Амбруазу понравились больше, с тех пор он начал мечтать стать судовым врачом...
стал великим галеристом в итоге. все его рисовали... Ренуар, Сезанн, Пикассо... чудный мальчик Амбруаз.
Консуэло
Читал сегодня в книжном мемуары прекрасной Консуэло де Сент-Экзюпери, жены Антуана, восхитительные мемуары... она приехала в Буэнос-Айрес, и попала в самую революцию, а мечтала о Париже, вспоминала улицу Риволи, и как цвели каштаны. А я-то видел нынче, как они цвели, не должны были в это время, а они цвели! И французский гид Наталья побежала, и я за ней увязался - фотографировать эти каштаны. И это-то и был Париж, который я унесу в сердце.
Котэ
Всегда, каждый день жизни, я пытаюсь заполучить какое-то яркое переживание, вызывающее у меня восхищение или сострадание, или какой-то иной глоток любви...
когда событий таких со мной не происходит, ни ярких встреч, ни культурных мероприятий, а одна тоска зелёная, тогда я иду в книжный магазин и читаю, либо в "циферблат" - и читаю старые журналы, либо я иду по городу и влюбляюсь в лица прохожих, но тут нужно не переборщить...
Ну, сегодня я был в "циферблате", и влюбился в грузинскую маму прославленного Котэ Махарадзе. И в него самого, конечно.
Столько живописи в том, как он даже на бумаге пишет про спорт, сколько красоты! Раньше умели, и Кассиль вот, например, умел... а сейчас - все такие техничные, так "поджаро" пишут про спорт. Не осталось красоты, одна анатомия.
А мама - маленький Котэ увлекался скачками, ипподромом, прославленным жокеем Алёшей Хайндравой... а весь город тогда - гудел футболом, у города был новый кумир - футболист Борис Пайчадзе! И мама, сама к футболу равнодушная, потащила сына на стадион, потому что - как это её сын не будет знать того, о котором говорит весь Тбилиси!
И в этом - вся его мама!
Годы спустя, этому великому Борису Пайчадзе (Котэ, кстати, потом с ним подружился, а как он описывал его игру в своих мемуарах!), грузинскому советскому футболисту - прислал письмо композитор Шостакович.
Там было что-то вроде - "пишу вам как художник художнику..."
Так и этот день мой прошёл не зря.
Кублицкий об иностранцах
Интересно, что Кублицкий, побывавший в Америке уже в 1960-е годы, начинает свой рассказ об Америке - с детства, голодного 1918 года, как они, мальчишки, тогда воспринимали иностранцев и американцев, в сети, увы, книжки не нашёл, так что сделаем выписки...
"... когда я узнал само слово "иностранец", что слышалось мне в нём? Может быть, так называли Франца? Это было давно, сразу после той, царской войны. Франц был пленным австрийцем. Их было много в Сибири, в моём родном Красноярске. Большинство вернулось потом домой. Франц остался. Он женился на Марии Васильевне, у которой был свой домик в конце нашего переулка, над обрывом у речки Качи. Многие завидовали Марии Васильевне: муж не пил, хотя и был сапожником, тогда как, по глубокому убеждению обывателей, все сапожники горькие пьяницы. По вечерам, надев галстук, Франц под руку с Марией Васильевной, которая была выше его на голову, направлялся в кино "Арс". Нет, Франц был свой, никто не называл его иностранцем!
=======================================================
здесь я сделаю маленькое отступление. Кублицкий не пишет, что потом стало с Францем и Марией Васильевной, я и не знаю. Но я знаю, например, что Арнольда Бренинга - удивительного хозяина лучшей городской казанской аптеки на Большой Проломной (ныне - ул. Баумана) арестовали и расстреляли, и объявили врагом народа, за то, что в годы первой мировой, у него жили и работали в аптеке - пленные австрийцы... есть у меня ещё маленькое, немного смешное воспоминания, в Йошкар-Оле смотрительницей музея Гулага (не помню официальное название, легко найти) была глубокая старушка, под 90, которую звали Мальвина, но сказка А. Толстого "Буратино" была тут не причём, тоже какие-то австрийки, кто уж теперь скажет, как туда затесавшиеся, бельё стирали у реки, и одна другую окликнула - Мальвина! Беременной матери нашей будущей смотрительницы так понравилось это имя... И вот эта-то 90-летняя Мальвина рассказывала нам про то, как пытали людей в марийских застенках, и как потом, уже в 1980-е эти бывшие НКВДшные следаки уходили на почётные пенсии, и получали квартиры - а среди них (если довериться рассказам старушки, подробным, с примерами) - были настоящие садисты и садистки (одна женщина там особо отличалась)... странные ассоциации одна за другой наползают, а тут - Франц под ручку с Марией Васильевной идут в кино "Арс", и никто и не думает называть его иностранцем - А.Б.
========================================================
И китайцев, которые тогда приезжали в Сибирь, у нас не называли иностранцами. Они занимались мелкой разносной торговлей, открывали прачечные...
=========================================================
сразу же вспоминаются такие китайчата с прачечной из булгаковской "Зойкиной квартиры", всё общее, антураж, быт, хоть тебе Красноярск, хоть Москва - А.Б.
=========================================================
Некоторые предпо читал и мастерство Франца, ходили с сапожным ящиком и кричали под окнами:
-Сапог чиня-а-ай! Э-э!, нада?
Торговали ещё китайцы сластями из патоки: за пять копеек хрусткий ноздреватый ком, таявший во рту.
<...>
Иностранцы пришли с Колчаком.
Жан-Поль и другие…
Читаю прекрасную книгу Гюнтера да Бройна о Жан-Поле... дочитаю ли не знаю, в последнее время всё не дочитываю, книги, истинно, как ворованный воздух... раньше, давно, вёл дневники, а сейчас нет, что жаль, ибо посты в соцсети - это, конечно, не то.
В дневниках, в т.ч. были отрывки, случайные моменты, выхваченные из книг.
например, в какой-то детской советской книге про музыкальные инструменты поразил меня как-то рассказ об одном старом учителе музыки, который однажды на выезде, то ли в ДК каком-то собрал свой детский пионерский хор, и провозгласил: "а сейчас - поём как в часовне!", юные ленинцы так и остолбенели... "а что вы удивляетесь? Как в часовне - то есть а капелла!"...
о Жан-Поле, который, на самом деле, никакой не француз, а немец, по рождению - Иоганн Пауль Фридрих Рихтер, я впервые узнал во время своей диссертации по нигилизму, потому что Жан-Поль одним из первых в европейской литературе, ещё в конце 18 века, произнёс это мистическое слово, именно как мистическое...
Там была у него в поэме сцена, где Христос выходит к ожидающим его с надеждой мертвецам и произносит, как обухом по голове: "Бога нет! Мы без Отца!"... Это место так поразило нашего Николая Надеждина, что он использует словечко Жан-Поля в своей статье "Сонмище нигилистов" (1829), которая считается первой, введшей в русскую литературу то самое слово. Вообще, существует целая статья о влиянии Жан-Поля на русскую словесность, надо поднять монографию, и тогда можно сказать.
В общем, как и в случае с учителем "а капелла", эта сцена из поэмы Жан Поля могла бы войти в мои дневники, но вошла только в монографию. Но имя писателя я запомнил, и увидев на развале однажды старую книгу о нём не преминул купить. У Жан-Поля среди героев иногда чувствуется некая гофмановщина... например там фигурирует "предовольный учителишка Вуц", который собрал целую библиотеку, но странную! Когда он видел в книжном магазине новую книгу, то у него из-за низкого учительского заработка не было денег её купить, и тогда он садился за стол и сам писал книгу с точно таким же названием! И он собрал целую библиотеку таких своих рукописей! Или другой персонаж - Квинт Фиксляйн, который занимался тем, что в старинном издании Нового и Ветхого Заветов отыскивал неверно напечатанные еврейские буквы.
Но вообще - я хотел писать не о самом Жан-Поле даже, а о книге Гюнтера де Бройна. Эта биография замечательна тем, что написана почти как историко-культурологическое исследование... Мы видим не только самого Жан Поля, но Германию середины 18 века, положение учителя, вынужденного подрабатывать на чужих огородах или играть на органе, чтобы прокормить семью, и общее состояние образования в то время, быт сельских пасторов, организацию почтовых перевозок, когда там же - среди посылок, в пыли, на каретах без рессор, по немощённым дорогам переезжали бедные путешественники. Это скрупулёзное исследование быта немцев! Там же ещё: сравнение автобиографий Гёте и Жан-Поля, первый начинает с того, как сошлись звёзды в день его рождения, и тебе Космос, и Вселенная... а Жан-Поль перечисляет все породы птичек, певших в его саду, и цветов, росших там, среди которых и чистяк весенний, и полевая вероника, и волдырник... Такой тутошный и земной!
Это мне напомнило две другие прекрасные недочитанные биографии - биографию Гюго пера Андре Моруа, где портрет писателя рисуется на фоне Франции времён директории и Наполеона, а история отца, матери, их любовников и любовниц и проч. - похожа на настоящий авантюрный роман...
но даже более - прекрасную книгу Раисы Орловой о писательнице Гарриэт Бичер-Стоу, где перед нами панорама интеллектуальной жизни Америки середины 19 века, эти прекрасные типы американских интеллектуалов-авантюристов, коммуны, где по утрам все вместе занимаются сельским хозяйством, а вечерами - читают философов и ставят театры. Раиса Орлова даёт нам панораму жизни, той, которая даже просто шла рядом с Гарриэт, то есть даже те книги, журналы, которые она не читал а, те клубы - которые она и не посещала, но чтобы мы почувствовали атмосферу Америки тех лет.
Меня, конечно, особенно трогали истории о журналистике:
"В том же 1831 году в Бостоне, в колыбели американской революции, начала выходить первая постоянная газета противников рабства - "Либерейтор" ("Освободитель"). Ее издавал молодой журналист, бывший рабочий-печатник Уильям Ллойд Гаррисон. В первом номере "Либерейтора" Гаррисон писал: "...я буду не покладая рук бороться за немедленное освобождение всех рабов в Америке... Я сознаю, что многим придется не по вкусу резкость моих слов, но разве нет причин для резкости? Я полон решимости быть таким же суровым, как истина, и таким же непреклонным, как справедливость. Я не желаю думать, говорить или писать о рабстве в умеренных выражениях... нет смысла склонять меня к умеренности в таком вопросе, как этот. Мое решение твердо, я не собираюсь действовать с оглядкой, я не стану оправдываться, я не отступлю ни на дюйм, я заставлю выслушать себя". В другой речи Гаррисон сказал: "Я должен гореть ярким пламенем, потому что предстоит растопить гору льда". Гаррисона привлекли к суду за "оскорбление личности" коммерсанта, заключавшего сделки с работорговцами, и приговорили к штрафу в пятьдесят долларов. Денег у него не было, и он просидел в Балтиморской тюрьме семь недель. Он написал брошюру о своем процессе, заявив, что самые большие несправедливости совершаются именем закона. "Я жду преследований, и я хочу, чтобы меня сажали в тюрьму за то, что я защищаю права африканцев. Меня самого надо превратить в раба, если я отступлю от своего долга, от грозящей опасности".
Конгресс штата Джорджия официально установил премию - пять тысяч долларов тому, кто доставит Гаррисона в суд штата. Конгресс Южной Каролины назначил 1500 долларов премии за поимку каждого распространителя аболиционистских газет. Газеты и проповедники-южане изображали аболиционистов бессовестными разбойниками, грабителями, своекорыстными торгашами, завистливыми тунеядцами, которые хотят разорить цветущие плантации и угнать бедных негров в еще худшее рабство.
Аболиционистов преследовали и в других городах Севера. В Олтоне, в свободном штате Иллинойс, Илайя Ловджой издавал газету, требовавшую отмены рабства. Несколько раз его типографию громили, но он восстанавливал ее. Когда почта отказывалась пересылать его газету, Ловджой сам разносил ее по окрестным селениям. Его выгоняли из одного города, он перебирался в другой. 7 ноября 1837 года толпа защитников "закона и порядка" разгромила типографию Ловджоя и убила его.
Вот как-то для меня все эти отрывки делаются связанными, жизнь людей, и борьба за достоинство человека... Жутко голодавший Жан-Поль, и настоящий герой Илайя Ловджой. И это "а капелла"... и жуткое "Бога нет", какие-то совершенно космические круги...
а книги я разучился дочитывать, вот поэтому хорошо читать сборники ирландских или датских новелл, у меня есть такие, тоже с барахолок и буккросингов, там короткие рассказы, я как-то хотел написать пост и о них, а потом бросил...
Читая Ф.М. Достоевского
Вот читаешь, например, в письмах Ф.Достоевского (а в письмах-то он ещё поострее!) к А. Майкову за 1868 год выпады против либералов, вполне такие махровейшие, в духе, как кажется, и нынешних антилиберальных "потоков":
ФМД: "Когда-то эти проклятые подонки застарелого и ретроградного выскребутся! Потому что русского либерала нельзя никак считать чем-нибудь иначе, как застарелым и ретроградным. Это — так называемое прежде «образованное общество», сбор всего отрешившегося от России, не понимавшего ее и офранцузившегося — вот что либерал русский, а стало быть, ретроград. Вспомните лучших либералов — вспомните Белинского; разве не враг отечества сознательный, разве не ретроград?"
"наш либерал не может не быть в то же самое время закоренелым врагом России и сознательным. Пусть хоть что-нибудь удастся в России или в чем-нибудь ей выгода - и в нём уж яд разливается".
чуть дальше он же: "русские изменники заграничные..."
и ещё: "все понятия нравственные и цели русских - выше европейского мира"
и наконец: "надобно, чтоб политическое право и первенство великорусского племени над всем славянским миром совершилось окончательно и уже бесспорно"!..
----------—
Читаешь, и мерещится тебе в этом махровейшее мракобесие, дальний отсвет которого простирается до сего дня и много можно прочесть такого в нынешних текстах...
------------
Такого, да не такого! Очень важно, что не просто бьёт себя Достоевский по груди и кричит "Мы русские", но объясняет - какие именно мы русские. Какие именно нравственные понятия русских выше, чем у европейских. И вот здесь-то многих нынешних крикунов за "Русь-матушку" ожидает самое большое несовпадение их гопнического мировоззреньица с Достоевским. Можно даже проследить на тех же цитатах, но взяв их более широко:
ФМД: "Об судах наших (по всему тому, что читал) вот какое составил понятие: нравственная сущность нашего судьи и, главное, нашего присяжного — выше европейской бесконечно: на преступника смотрят христиански. Русские изменники заграничные даже в этом согласны. Но одна вещь как будто еще и не установилась: мне кажется, в этой гуманности с преступником еще много книжного, либерального, несамостоятельного. Иногда это бывает. Впрочем, издали я могу ужасно ошибаться. Но, во всяком случае, наша сущность, в этом отношении, бесконечно выше европейской. И вообще все понятия нравственные и цели русских — выше европейского мира. У нас больше непосредственной и благородной веры в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте".
Ну так что, братия, смотрят ли сейчас наши суды на преступника христиански? Есть ли тот "русский Достоевского" которого можно сейчас отстаивать? Какие мы?
Ведь ровно после этого пассажа о христианской гуманности следует известный тезис Фёдора Михайловича о том, что "всему миру готовится великое обновление через русскую мысль (которая плотно спаяна с православием, Вы правы), и это совершится в какое-нибудь столетие — вот моя страстная вера"...
Не победу русского силы, но победу христианской гуманности алкал Достоевский, которая, как ему казалось, больше жива именно в нашем народе.
Где она сейчас? Вот смотрю на эти примеры нынешних судов, где тут христианское отношение?
В одном из следующих писем Майкову (первое - от 1.03.1868, а нынешнее - через месяц 2-3.04.1868) с изумлением узнаём, что Достоевский читает "врагов России" - тех самых либералов газету "Голос" ("В нём иногда ужасно печальные факты представляются. Например, об расстройстве железных дорог")....
Пассаж заканичвается так:
"Столкновение страшное новых людей и новых требований с старым порядком. Я уже не говорю про одушевление их идеей: вольнодумцев много, а русских людей нет. Главное, самосознание в себе русского человека - вот что надо. А как гласность-то помогает царю и всем русским, - о господи, даже враждебная, западническая".
То есть вот как! Не закрыть рот этим проклятущим либералам, а "гласность помогает, даже враждебная, западная"! Помогает русским людям, то есть проникнутым (по ФД) этим самым духом христианской гуманности...
-------—
Не буду оценивать взгляды содержательно, возможно и много тут впрямь химеричного, надуманного ФёдМихалычем про русских людей, а может, и были они такие в его время, по крайней мере - вот о таком русском человеке он мечтал, и именно такому русскому человеку - открыть путь в мир, чтобы привнести в этот мир идеи христианства, и подлинной гуманности и милосердия, которые человеческая цивилизация поизносила уже за буржуазной фразой. Не любой "русский человек", но именно носитель христианской нравственности, которую видно по делам, хотя бы даже по оправдательным приговорам присяжных. вон, аж саму Веру Засулич оправдали!
Что бы он сказал о нынешних русских людях? Гуманны? Достойны нести миру свою идею?
А либералы - враги Отечества, но их - читаю, много пишут горького, ради изливания желчи и яда, но верного, подмечают болевые точки, вот туда-то (в эти болевые) и надо ринуться русскому человеку, со всем своим большим русским сердцем, во имя исправления несправедливости.
И вот хотя видишь в Достоевском много то ли заблуждений, то ли наивности, но видишь и такое благородство, доброту и веру в доброту в русском человеке, которой он песнь поёт.
Большая литература или встреча в уборной
В книжном вчера читал кусочки дневников Никиты Михалкова 1970 начало 1980-х годов.
много там и про Достоевского. В том числе и такая прекрасная запись:
"Много читал Ф.М.Д. Потом занимался гимнастикой. Потом пошёл в райком".
Есть и про то, как они ходили где-то в Карелии в школу на встречу с детьми. И им заранее дали вопросы, которые они должны спросить у детей. А дети - выучили наизусть ответы. Одна девочка не вовремя потянула руку. Ей дали по рукам.
Ну и вот такое прелестное место:
"... Над раковиной в общем туалете чистил зубы.
- Вы знаете, Сергей Михалков когда-то, в юности был мой любимый поэт! - сказал мне срущий отдыхающий, который вчера побывал на моём выступлении. - Я много знаю наизусть. - И начал читать мне отцовские стихи..."
Учитель
Вот относительно недавно в книжном в "смене" листал монографию о Гарине-Михайловском, свежую, 2014 года, и нашёл там цитату-ссылку на работу Людмилы Михайловны Пивоваровой, нашего дорогого учителя, Светлая ей память! Отдавшую более 40 лет родному факультету журналистики Казанского Государственного Университета.
мы учились уже в свободные годы. Нам достались уже и лекции по Константину Леонтьеву и Владимиру Соловьёву, о которых она не могла говорить в советские годы. Тогда не могла, а нам - смогла! То есть, значит, до последнего курс свой держала живым, обновляла! А ещё она читана нам предмет "телевизионный сценарий" и показывала, например, фильмы Марины Голдовской, за что особенное спасибо! И вот - в свежей монографии только вышедшей - её цитируют! Для учёного и его учеников - это всегда радость, которую прочие, может, и не поймут...
А я сегодня впервые про читал лекцию о Довлатове. Нынешним второкурсникам, по стечению, досталось больше, чем обычно часов публицистики, и я рад, что могу о большем успеть рассказать. Вот рады ли они - не уверен. А набор хороший получился по ХХ веку, и того, что у нас совсем не было. Нам этот период читал прекрасный Юрий Иванович, но он больше сосредоточивался на тех авторах, которые оставили большой отпечаток в его личной судьбе...
М.Кольцов - главное имя 1930-х: по его делу арестовали отца Юрия Ивановича, и сын потом всю жизнь занимался делом М.Кольцова, нашёл уникальные материалы, которые опровергают и уточняют официальные версии ареста и последних дней, в т.ч. канонизированные с благословения брата М.Кольцова - карикатуриста Ефимова, прожившего, кажется, 107 лет. О разысканиях Ю.Фролова до сих пор знаем только его студенты, так как он так и не опубликовал их толком, не для огласки и скандала искал, для себя, для правды! 1950-е - Валентин Овечкин. И опять припоминал Юрий Иваныч, как вышедший отец, председатель колхоза и его товарищи - припрятывали первые газеты с "Районными буднями", настолько было в новинку читать хотя какую правду о деревне, на фоне прежнего тотального лакирования. Наконец, 1960-1970-е - Аграновский, с его в т.ч. "Письмами из казанского университета". Вот эти три имени и запомнились. О том, какие у меня дыры остались спохватился уже позже, когда пришлось. Сначала-то, только 19 веком занимался, позже - добрался и до ХХ. И вот в этом году радуюсь...
многое сумели проговорить, кое-что - впервые за все годы: М.Горький "Несвоевременные мысли", "Две души", В.Короленко "Письма Луначарскому", Лариса Рейснер (отрывки), Ф.Степун (отрывки), И.Бунин "миссия эмиграции", М.Кольцов "К вопросу о тупоумии", М.Булгаков маленькие фельетоны, Ильф и Петров "Одноэтажная Америка", Эренбург "О Ненависти", А.Толстой "Родина", фильм "Обыкновенный фашизм", фильм "Дети ХХ съезда", "новомирская проза", В.Шаламов "Колымские рассказы", Овечкин "Районные будни", Аграновский "Как я был первым", Инна Руденко "Старшая сестра", очерк о дворнике Шустове. Полемика Сахарова-Солженицына. Писатели-деревенщики, Ф.Абрамов "Чем живём, кормимся?". Полемика журналов: "Континент" - "Синтаксис". Переписка Эйдельман-Астафьев. В.Астафьев "Ответ на анкету журнала "Москва" к 40-летию Победы. Сергей Довлатов. Впереди - телемосты Познер-Донахью. Программы "Взгляд" и "600 секунд"...
А официальная программа курса, конечно, гораздо беднее. Но с программами сейчас так: мы их каждый год заново переписываем и вбиваем как мартышки в компьютер (раньше - был живой текст, которого хватало на 5 лет). И читают потом ежегодное это новое вбивание отнюдь не студенты, а только всякие согласователи. И прочитают что-то куцее, скучное, только самыми краями напоминающее очертания моего курса, которые нынче вышел таким огромным...
И вот вспоминаю Людмилу Михайловну Пивоварову - после своих любимцев советского времени - демократов Шелгунова и Левитова, менее известных Демерта и Португалова, сумевшей же в середине 1990-х с не меньшим вдохновением рассказывать о новых для неё К.Леонтьеве и В.Соловьеве!.. Рад был встрече с этим дорогим для меня, и всех старых журфаковцев именем, на страницах монографии. Прям как-то защемило.
Эх, был бы Герцен…
читал ещё сегодня в книжном письма Тютчева, одно заинтересовало. М. П. Погодину от 13 окт. 1857. Сейчас погуглил - вижу, что не меня одного, часто к этому письму исследователи обращались:
<...>
на первых порах бумаги ваши я сообщил графу Блудову, и вот первый его отзыв о вашем предположении издать ваши боевые записки... Определительнее и положительнее этого отзыва вы, вероятно, здесь ни от одной из предержащих властей не получите... Буде дело и пойдет на лад, то знаете ли, чем оно все-таки кончится? - После нескончаемых проволочек поставят вам, в непременное условие, сделать столько изменений, оговорок и уступок всякого рода, что письма ваши утратят всю свою историческую современную физиономию, и выйдет из них нечто вялое, бесхарактерное, нечто вроде полуофициальной статьи, задним числом написанной.
- Сказать ли вам, чего бы я желал? Мне бы хотелось, чтобы какой-нибудь добрый или даже недобрый человек - без вашего согласия и даже без вашего ведома издал бы эти письма так, как они есть, - за границею... Такое издание имело бы свое значение, свое полное, историческое значение. - Вообще, мы до сих пор не умеем пользоваться, как бы следовало, русскими заграничными книгопечатнями, а в нынешнем положении дел это орудие необходимое.
Поверьте мне, правительственные люди - не у нас только, но везде - только к тем идеям имеют уважение, которые без их разрешения, без их фирмы гуляют себе по белому свету... Только со Свободным словом обращаются они, как взрослый с взрослым, как равный с равным. На все же прочее смотрят они - даже самые благонамеренные и либеральные - как на ученические упражнения...
============================
Как видим, появление герценской "Вольной русской типографии" в Лондоне - изменило саму тогдашнюю систему печати, стала новым институциональным инструментом, системным элементом, "орудием необходимым!" даже в глазах такого государственника как Тютчев.
Напомню, вольную русскую типографию Герцен основал в 1853 году.
Его переезду в Лондон - предшествовала череда семейных трагедий, сообщает "википедия": измена жены с Гервегом, гибель матери и сына в кораблекрушении, смерть жены и новорождённого ребёнка.