12/25 апреля Яковлев во второй половине дня явился в «Дом Свободы» и первым делом отправился к Кобылинскому для того, чтобы сообщить ему о предстоящем вывозе Императора из Тобольска. Состоявшийся между ними разговор известен нам со слов доктора Боткина, в пересказе его сына. Этот разговор чрезвычайно важен и полностью свидетельствует в пользу нашей версии. «25 апреля, после обеда, — пишет Г. Е. Боткин, — мой отец пришел заметно взволнованный:
— Яковлев нам наконец объявил, что он приехал отвезти нас в Москву. Он имел длинный разговор с Кобылинским, который ему объявил, что пока он жив, он не даст никуда отвезти Царскую Семью, если он не будет уверен, что ей не сделают ничего плохого. Но Яковлев ему показал все свои документы, мандаты и секретные инструкции. Совершенно ясно, что Советы обещали германцам освободить Царскую Семью, но немцы проявили тактичность и просили ее не жить у них в стране. Нас, таким образом, отправят в Англию. Одновременно, чтобы успокоить народные массы, мы должны проследовать через Москву, где будет иметь место короткий суд над Императором. Он будет признан виновным во всем, в чем захотят революционеры, и его приговорят к высылке в Англию». [491] (Подчеркивания наши. — П. М.)
Таким образом, если верить Г. Боткину, у Яковлева, оказывается, с собой был не только мандат, а еще и какие-то секретные инструкции. Нет сомнения, что в этих инструкциях, если они существовали, было написано о вывозе Царской Семьи из Тобольска в Москву и за границу по настоянию немцев. Конечно, разговоры про Англию, скорее всего, были придуманы самим Яковлевым: навряд ли немцы позволили бы Царской Семье оказаться в руках своих злейших врагов англичан. Но все остальное не вызывает никаких сомнений: Яковлев был воспринят Кобылинским не как большевик, а как посланец Германии, присланный спасти Царскую Семью. Это, а также гарантии Яковлева в личной безопасности Царской Семьи и упоминание союзной Англии сделали свое дело: Кобылинский отправился вместе с Яковлевым к Государю убежденным в необходимости его отъезда.
Правда, сам Кобылинский в своих показаниях следствию не говорит ни о каких секретных инструкциях. «10-го утром, — показывал он, — Яковлев пришел ко мне с Матвеевым и отрекомендовался мне „чрезвычайным комиссаром“. У него на руках было три документа. Все эти документы имели бланк „Российская Федеративная Советская Республика“. Документы имели подписи Свердлова и Ованесова (или Аванесова). Первый документ был на мое имя. В нем мне предписывалось исполнять беспрекословно все требования чрезвычайного комиссара товарища Яковлева, на которого возложено поручение особой важности. Неисполнение мною его требований влекло за собой расстрел на месте. Второй документ был на имя нашего отряда. Он аналогичен по содержанию с первым. Санкция была в нем такова: суд революционного трибунала и также расстрел. Третий документ был удостоверение в том, что предъявитель удостоверения есть такой-то, на которого возложено поручение особой важности. О сущности же поручения в документах не говорилось». [492]
Думается, однако, что Кобылинский в своих показаниях был не до конца искренен. Воспоминания Г. Боткина вызывают большее доверие. Их также подтверждает и его сестра Т. Е. Мельник-Боткина: «На второй день пребывания Яковлева мой отец сообщил нам важную новость: Яковлев приехал сюда, чтобы повезти по приказанию Ленина Их Величества на суд в Москву, и вопрос в том, отпустит ли их отряд беспрепятственно. Несмотря на страшное слово „суд“, все приняли это известие скорее с радостью, так как были убеждены, что это вовсе не суд, а просто отъезд за границу. Наверное, сам Яковлев говорил об этом, так как Кобылинский ходил бодрый и веселый и сам сказал мне, уже после отъезда: — Какой там суд, никакого суда не будет, а их прямо из Москвы повезут на Петроград, Финляндию, Швецию и Норвегию». [493]
В самом деле, если бы Кобылинский увидел бы в мандатах Яковлева только одно слово: «расстрел», то навряд ли он бы так спокойно выдал бы ему Царскую Семью. Да и все другие свидетельства подтверждают, что Яковлев смог каким-то очень серьезным аргументом убедить Кобылинского в особой важности его миссии и в том, что она не направлена против Государя. Кобылинский на допросе следователя мог скрыть наличие у Яковлева секретных инструкций по понятным причинам: правительство адмирала Колчака было проантантовским и кадетско-эсеровским, и Кобылинскому было бы трудно объяснить следствию свое сотрудничество с предполагаемым германским агентом Яковлевым. Кроме того, получалось, что фактически Кобылинский отдал Царя и его Семью на смерть именно из-за того, что Яковлев предъявил ему какие-то серьезные документы, говорящие о вмешательстве в судьбу Царской Семьи руки Берлина. В этих условиях для Кобылинского лучше было промолчать о секретных инструкциях и представить ситуацию так, чтобы она выглядела как насильственный увоз Царя в неизвестном направлении без участия Кобылинского.
В том, что Государя собираются везти в Москву, были уверены практически все жители губернаторского дома. Е. Н. Эрсберг свидетельствовала: «Все тогда знали, что Яковлев приехал из Москвы и распоряжается по уполномочию Москвы. Княжны передавали мне со слов, конечно, Родителей, что Яковлев везет Государя в Москву. И Государь, и Государыня, по словам Княжон, думали, что большевики хотят перевезти Его в Москву, чтобы Он заключил мирный договор с немцами». [494]
Гоф-лектрисса Э. Шнейдер в своем дневнике от 12 апреля писала: «Комиссар Яковлев пришел в 2 ч. объявить, что Государь должен уехать с ними в 4 часа утра; он не может сказать куда. (Вероятно, по догадкам, в Москву и потом м. б. за границу.)» [495]
А. А. Теглева: «Дети передавали мне, как Их убеждение, что Яковлев увозит Их в Москву. Ни слова тогда не говорилось про Екатеринбург». [496]
У нас есть и прямое свидетельство того, что Яковлев прямо сказал Государю и Государыне, что их увезут в Москву. Председатель солдатского комитета П. М. Матвеев вспоминал: «Александра Федоровна высказала сомнение, повезут ли Романова в Москву, и спросила т. Яковлева, окончательно ли решен вопрос, что их нужно перевезти в центр. Последнее т. Яковлев подтвердил». [497]
Таким образом, Император Николай II и Императрица Александра Федоровна также были убеждены в том, что Яковлев выполняет германские требования. «Государь правильно понял Яковлева, — писал Н. А. Соколов. — Скрываясь под маской большевика, он пытался увезти Царя и Наследника, выполняя немецкую волю. Но не Царя спасали немцы, а свои интересы». [498]
Однако и Государь, и Соколов ошибались: не немецкую волю выполнял Яковлев, но волю Якова Свердлова, который, используя в своих целях немцев, с их узконациональными хищническими и политически близорукими целями, подготавливал истребление Царской Семьи. Заранее зная, что Царская Семья будет отправлена в Екатеринбург, Яковлев лгал ей и ее окружению про Москву и скорое освобождение.
Предполагая в Яковлеве германского агента, Государь встретил Яковлева настороженно и вначале категорически отказался куда-либо ехать. Полковник Кобылинский вспоминал: «В 2 часа мы вошли с Яковлевым в зал. Посредине зала рядом стояли Государь и Государыня. Остановившись на некотором отдалении и поклонившись им, Яковлев сказал: „Я должен сказать Вам (он говорил, собственно, по адресу одного Государя), что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от Центрального Комитета, и мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю Семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одними Вами“. Государь ответил Яковлеву: „Я никуда не поеду“. Тогда Яковлев продолжал: „Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Будьте готовы. Завтра в 4 часа мы выезжаем“. Яковлев при этом снова поклонился Государю и Государыне и вышел. Одновременно и Государь, ничего не сказав Яковлеву на его последние слова, круто повернулся, и они оба с Государыней пошли из зала. Яковлев направлялся вниз. Я шел за ним. Но Государь, когда мы выходили с Яковлевым, сделал мне жест остаться. Я спустился с Яковлевым вниз и, когда он ушел, поднялся наверх. Я вошел в зал, где были Государь, Государыня, Татищев и Долгорукий. Они стояли около круглого стола в углу зала. Государь спросил меня, куда его хотят везти. Я доложил Государю, что это мне самому неизвестно, но из некоторых намеков Яковлева можно понять, что Государя увозят в Москву. <…> Тогда Государь сказал: „Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам себе отсечь руку, чем сделаю это“». [499]
Вскоре весть о предстоящем отъезде Государя облетела «Дом Свободы». Она произвела на всех гнетущее впечатление. Пьер Жильяр уже накануне сообщения Яковлева писал в своем дневнике 11/24 апреля: «Мы все ужасно встревожены. У нас чувство, что мы всеми забыты, предоставлены самим себе, во власти этого человека. Неужели возможно, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти Царскую Семью? Где же, наконец, те, которые остались верными Государю? Зачем они медлят?»
12/25 апреля Жильяр сообщает в своем дневнике: «Около 3 часов, проходя по коридору, я встретил двух лакеев, которые рыдали. Они сообщили мне, что Яковлев объявил Императору, что Его увозят. Что же происходит, наконец?». [500]
Весть о предстоящем отъезде оказалась тяжелым ударом в первую очередь для Государыни. Для нее встала дилемма: либо оставаться с серьезно больным сыном, либо следовать за мужем. Императрица буквально не находила себе места. Ее ужасное состояние хорошо описал Жильяр: «Минуту спустя Татьяна Николаевна постучала ко мне в дверь. Она была в слезах и сказала, что Ее Величество просит меня к себе. Я следую за ней. Она подтверждает, что Яковлев был послан из Москвы, чтобы отвезти Государя, и что отъезд состоится сегодня ночью.
„Комиссар уверяет, что с Государем не случится ничего дурного и что, если кто-нибудь пожелает его сопровождать, этому не будут противиться. Я не могу отпустить Государя одного. Его хотят, как тогда, разлучить с Семьей. Хотят постараться склонить его на что-нибудь дурное, внушая ему беспокойство за жизнь его близких. Царь им необходим; они хорошо чувствуют, что один он воплощает в себе Россию. Вдвоем мы будем сильнее сопротивляться, и я должна быть рядом с ним в этом испытании. Но мальчик еще так болен! Вдруг произойдет осложнение… Боже мой, какая ужасная пытка!.. В первый раз в жизни я не знаю, что мне делать. Каждый раз, как я должна бывала принять решение, я всегда чувствовала, что оно внушалось мне свыше, а теперь я этого не чувствую“<…> В разговор вмешалась в эту минуту Татьяна Николаевна: „Но, мама{5a/accent}, если папа{5a/accent} все-таки придется уехать, нужно, однако, что-нибудь решить!“
Я поддержал Татьяну Николаевну, говоря, что Алексею Николаевичу лучше и что мы за ним будем очень хорошо ухаживать.
Государыню, видимо, терзали сомнения; она ходила взад и вперед по комнате и продолжала говорить, но обращалась больше к самой себе, нежели к нам. Наконец она подошла ко мне и сказала: „Да, так лучше; я уеду с Государем; я вверяю вам Алексея“.
Через минуту вернулся Государь; Государыня бросилась к нему со словами:
„Это решено — я поеду с тобой, и с тобой поедет Мария“.
Государь сказал: „Хорошо, если ты этого хочешь“». [501]
В этом случае Императрица Александра Федоровна в который раз явила необычайную силу духа и чувство долга. В мучительной борьбе, происходившей в душе ее, борьбе между чувством долга матери и чувством долга Русской Царицы, долга Супруги Русского Царя — победило второе. Но только Бог ведает, какими душевными страданиями далось ей это решение! В ее дневнике за 12/25 апреля записано: «После обеда пришел ком. Яковлев, так как я хотела организовать походы в церковь в Страстную неделю. Вместо этого он объявил по приказу своего правительства (большевиков), что должен увезти всех нас (куда?). Увидев, что Бэби очень болен, пожелал увезти Н. одного (если не хочет, то он вынужден будет применить силу). Мне пришлось решать, оставаться ли с больным Бэби или сопровождать его. Решила сопровождать его, т. к. я могу быть нужнее и слишком рискованно не знать, где и куда (мы представляли себе Москву). Ужасные страдания» [502]
Несмотря на эти страдания, все поражались выдержке духа Императрицы. «При этом отъезде, — вспоминала Т. Мельник-Боткина, — еще раз можно было наблюдать выдержку и силу духа Царской Семьи. Ее Величество лежала у себя на кушетке, и слезы градом катились по Ее лицу, но когда Она вышла прощаться, то выражение ее было доброе и ласковое, действующее на всех ободряюще». [503]
Запись Императора Николая II в его дневнике за 1/12 апреля также отражает душевную муку Царя: «После завтрака Яковлев пришел с Кобылинским и объявил, что получил приказание увезти меня, не говоря куда? Аликс решила ехать со мной и взять Марию; протестовать не стоило. Оставлять остальных детей и Алексея — больного, да при нынешних обстоятельствах — было более чем тяжело!» [504]
Свое пожелание ехать вместе с Государем, Государыней и Великой Княжной Марией Николаевной выразили князь Долгорукий, доктор Боткин, камердинер Чемодуров, лакей Седнев и комнатная девушка Демидова. Когда Кобылинский доложил об этом списке Яковлеву, тот ответил: «Мне это все равно». «У Яковлева, — считал Кобылинский, — я уверен в этом, была в то время мысль: как можно скорее уехать, как можно скорее увезти. <…> Он страшно торопился». [505]
В чем была причина подобной спешки Яковлева? Боялся ли он появления другой силы, способной перехватить у него Царскую Семью, или он опасался действий своих соперников из уральских отрядов? На этот вопрос до сих пор невозможно дать ясного ответа. Ясно одно: Яковлев чего-то сильно опасался и потому спешил с отъездом.
Последнюю ночь перед отъездом никто из Царской Семьи и Ее окружения не спал. «Грустно провели вечер, — пишет в дневнике Император Николай II, — ночью, конечно, никто не спал». [506]
«Вечером, в 101/2 часов, мы пошли наверх пить чай. Государыня сидела на диване, имея рядом с собой двух дочерей. Они так много плакали, что их лица опухли. Все мы скрывали свои мучения и старались казаться спокойными. У всех у нас было чувство, что если кто-нибудь из нас не выдержит, не выдержат и все остальные. Государь и Государыня были серьезны и сосредоточенны. Чувствовалось, что они готовы всем пожертвовать, в том числе и жизнью, если Господь, в неисповедимых путях Своих, потребует этого для спасения страны. Никогда они не проявляли по отношению к нам больше теплоты и заботливости. [507] Та великая духовная ясность и поразительная вера, которой они проникнуты, передаются и нам. В одиннадцать часов с половиной слуги собираются в большой зале. Их Величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Государь обнимает и целует всех мужчин, Государыня всех женщин. Почти все плачут. Их Величества уходят». [508]
Подобные же чувства самопожертвования испытывали и отъезжающие с Августейшей Четой лица. Т. Е. Мельник-Боткина вспоминала: «О докторах не было никаких распоряжений, но еще в самом начале, услыхав, что Их Величества едут, мой отец объявил, что поедет с Ними. — А как же Ваши дети? — спросила Ее Величество, зная наши отношения и те ужасные беспокойства, который мой отец переносил в разлуке с нами. На это мой отец ответил, что на первом месте для него всегда стоят интересы Их Величеств. Ее Величество до слез была этим тронута и особенно сердечно благодарила».
По свидетельству своего сына, доктор Боткин предвидел свою судьбу. Незадолго до отъезда он сказал своим детям: «„В этот час я должен быть с Их Величествами“. Он остановился, с видимым усилием подавляя чувства. Потом продолжил: „Может быть, мы больше никогда не увидимся… Да благословит вас Бог, дети мои!“» [509]
На рассвете, в 4 часа утра, 13/26 апреля к «Дому Свободы» были поданы сибирские «кошевы» — плетеные тележки на длинных дрожинах, одна из которых была крытая. Сиденья у этих тележек были сделаны из соломы, которая держалась при помощи веревок. Слуги и солдаты загрузили вещи. Доктор Боткин был одет в тулуп князя Долгорукова, так как свою длинную меховую шубу, доху, он отдал Государыне и Великой Княжне Марии Николаевне, которые имели только легкие шубки. В пять часов утра на крыльце появились Государь с Государыней, Великие Княжны и вся свита. Комиссар Яковлев что-то почтительно говорил Государю, часто прикладывая руку к папахе. Стали садиться. «Несмотря на холодную погоду, — вспоминал А. А. Волков, — Государь был одет легко. Яковлев спросил: — Разве вы так и поедете? — Да, мне тепло, — ответил Государь. — Это невозможно, — сказал Яковлев, соскочил с повозки, вбежал в подъезд, снял с вешалки пальто и положил его в тележку. — Если сейчас не нужно, то пригодится в дороге, — сказал он». [510]
Государь подошел к каждой из своих дочерей и перекрестил их. Затем он простился с Кобылинским, обнял и поцеловал его. Яковлев сел в одну повозку с Государем. Государыня села в одну повозку с Великой Княжной Марией Николаевной. Долгорукий сел с Боткиным, Чемодуров — с Седневым, Демидова — с Матвеевым. Император, прощаясь, сказал Волкову: «Надеюсь до скорого свидания», Императрица произнесла: «Берегите Алексея».
Повозки тронулись, выехали за ворота «Дома Свободы», которые с шумом захлопнулись.
«Уехали, — вспоминал Волков. — Стало скучно, как будто при потере. Прежде в доме было некоторое оживление, теперь же мертвая тишина». [511]
Интересно, что те же чувства переживал Кобылинский: «Уехали и создалось чувство какой-то тоски, уныния, грусти. Это чувство замечалось и у солдат. Они сразу стали много сердечнее относиться к детям». [512]
Несмотря на секретность отправления Царской Семьи в столь ранний час, несколько десятков тобольчан собралось возле губернаторского дома, чтобы проводить уезжающего Царя, но по чьей-то команде они были рассеяны. [513]
Словно и Волков, и Кобылинский, и солдаты, и эти неизвестные тоболяки чувствовали, что сибирские «кошевы» только что навсегда отняли у них их природного Царя, отняли чтото очень дорогое, важное, то, чему они служили, во имя чего умирали, что подсознательно определяло смысл жизни, мысли, чувства их прадедов и отцов в течение веков и чего больше никогда не увидят ни они, ни их дети.
По пути в Екатеринбург
Насколько логичны и понятны действия комиссара Яковлева в его стремлении как можно более легко и безболезненно забрать Царскую Семью из-под «отряда особого назначения» и вывезти ее из Тобольска, настолько нелогичны, подозрительны и странны его действия по обеспечению безопасности перевозки Царской Четы из Тобольска в Тюмень. Яковлев делает все, чтобы вызвать у уральских отрядов самые серьезные подозрения в своих намерениях в отношении Императора. С одной стороны, Яковлев всеми силами старался как можно быстрее доставить перевозимых в Екатеринбург, с другой — он сделал все, чтобы этот путь был полон опасностей и неожиданностей.
Мы видели, как Яковлев умел мастерски находить компромиссы и с солдатами Отряда особого назначения, и с Кобылинским, как он умел разговаривать с толпой, которую, по словам Кобылинского, он «зажигал». Яковлев нашел нужный тон и в общении с Государем. Но вот в общении с командирами уральских отрядов он как будто специально делал все, чтобы с ними войти в конфликт.
Яковлев, а вслед за ним и практически все исследователи этот конфликт объясняют стремлением командиров уральских отрядов во что бы то ни стало убить по дороге Царя. Посмотрим, так ли это.
Яковлев уверяет, что, прибыв в Тобольск 22 апреля, он сразу столкнулся со стремлением представителя Уральского Совета С. С. Заславского убить Государя. Яковлев пишет, что при первой же встрече Заславский ему сказал:
«— Ну, товарищ Яковлев, нам надо с этим делом кончать.
— С каким? — спросил я.
— С Романовыми!
Я насторожился. Значит, все слухи о том, что есть отдельные попытки покончить на месте с Николаем II, имеют под собой почву!
— Товарищ Заславский, я имею определенные инструкции нашего правительства и приму все меры, чтобы их выполнить в точности.
— Ничего у вас, товарищ Яковлев, не выйдет, вам не выдадут Романовых. Мы уже пытались это сделать. Остается единственное средство — воспользоваться вашими полномочиями и силой напасть на охрану, разоружить ее. Мы уже сконцентрировали достаточное количество сил и вполне справимся с ними. Не забывайте, что среди охраны много офицеров. В город понаехало много белогвардейцев, и у нас есть определенные сведения, что, как только тронутся реки, будет совершена попытка похитить Романовых. Есть еще несколько дней — и начнется ледоход. Вам придется здесь застрять.
— Товарищ Заславский, вы возглавляете уральские отряды и, по-моему, совершенно неправильно толкуете полученные вами от Уральского Совета инструкции. <…> Здесь какое-то недоразумение или какая-то личная злая воля, преследующая свои цели. Я пока могу только одно вам сказать: все ваши отряды и вы лично должны подчиняться мне». [514]
Из этого разговора совершенно непонятно, почему Яковлев решил, что Заславский собирается убить Царя. Очевидно, что слова Заславского «нам надо с этим делом кончать» подразумевают не убийство Николая II, а его захват. Но Яковлев сразу, даже не задав никаких вопросов Заславскому, приходит к выводу, что тот стремится именно к убийству. Между тем дальнейший разговор все больше подтверждает стремление Заславского к похищению. Заславский говорит, что охрана не выдаст Царя, и поэтому надо ее разоружить. Заметим, даже охрану Заславский предлагает не перебить, а разоружить. Дальнейшие слова Заславского, про белых офицеров и скором начале ледохода, как-то подозрительно похожи на слова Свердлова, сказанные Яковлеву перед отъездом. Они настолько похожи, если не идентичны, что напрашивается мысль, а не приписал ли их Яковлев Заславскому?
Примечательно также, что Яковлев даже не пытается добиться какого-то компромисса с Заславским или общего языка с ним, что было бы абсолютно необходимо перед началом опасного переезда. Наоборот, Яковлев делает все, чтобы настроить Заславского против себя.
Интересно, что при разговоре Яковлева с Заславским присутствует Хохряков, который, по словам Яковлева, «не разделял мнения Заславского о Романовых и надеялся, что конфликт можно решить мирным путем». Пройдет несколько дней после этого разговора, и Яковлев причислит Хохрякова к «екатеринбургским заговорщикам», стремившимся убить Императора.
По воспоминаниям Авдеева, первая встреча Яковлева состоялась 22 апреля. «По приезде в Тобольск Яковлев созвал совещание. Присутствовали: Павел Хохряков, Семен Заславский, Гузаков, Зенцов, Авдеев и другие. На этом совещании Яковлев попросил Хохрякова сделать информацию о положении дела в Тобольске, после которой, со своей стороны, Яковлев изложил свой план действий, вернее сказать — план выполнения возложенной на него задачи и то, что он должен увезти бывш. Царя из Тобольска, в чем должны ему все помочь, а куда он с ним поедет — об этом рассуждать не следует.
Несмотря на то что на этом совещании было принято наше предложение о вывозе бывш. царя, все же мы, уральцы, решили в ту же ночь собраться отдельно, так как поведение Яковлева показалось нам подозрительным. На наше совещание в числе других товарищей был приглашен товарищ Бусяцкий — начальник отряда пехоты, прибывшего к нам в Тобольск из Екатеринбурга». [515]
Эти воспоминания Авдеева весьма интересны. Во-первых, по словам Авдеева, на совещании 22 апреля присутствовал Петр Гузаков, который, по Яковлеву, был им вызван из Екатеринбурга в Тобольск только 23 апреля.
Во-вторых, никакого жесткого противостояния между Яковлевым и уральцами на этом совещании не было. Определенное недоверие Яковлеву было высказано на внутреннем совещании уральцев, но и оно не предусматривало никаких «боев» и ультиматумов Яковлеву.
Теперь поговорим о поведении Заславского. Именно этого человека Яковлев будет делать главным сторонником «уничтожения багажа» по дороге, именно этого человека Яковлев обвинял во всевозможных провокациях на пути из Тобольска в Тюмень.
Авдеев нам также рисует поведение Заславского в том же ключе: «На этом совещании тов. Заславский предложил организовать по дороге в Тюмень близ села Иевлева засады вооруженных групп, которые на „на всякий случай“ могли бы служить подкреплением. Некоторые предложили еще, чтобы вблизи Яковлева и бывш. Царя всегда были уральцы, чтобы вовремя принять решительные меры. Также было решено при увозе из Тобольска бывш. Царя вместе с Яковлевым направить Заславского, Авдеева и отряд Бусяцкого, а Хохрякова оставить в Тобольске». [516]
Итак, по Авдееву, именно Заславский инициатор вооруженных засад в Иевлево.
О том, что Заславский нагнетал обстановку на встрече с отрядом, говорил и полковник Кобылинский: «11 апреля Яковлев опять потребовал собрать отряд. На собрание от совета явились: Заславский и студент Дегтярев, бывший тобольский комиссар юстиции. <…> Студент начал держать к солдатам речь, все содержание которой сводилось к обвинениям Заславского в том, что он искусственно нервировал отряд, создавая ложные слухи о том, что Семье угрожает опасность, что под дом ведутся подкопы (слухи такие действительно были, и одна ночь была очень тревожная). Идея речи заключалась именно в этом. Заславский защищался, но бесполезно. Его ошикали, и он удалился».
Сам Яковлев писал, что «анархистские действия Заславского сильно тревожили меня, и я никак не мог уяснить себе, как он может действовать вопреки инструкциям Екатеринбурга, которые, как заверил меня Дидковский, ни в коем случае не расходятся с инструкциями центра». [517]
Яковлев рисует всю сложность своих отношений с Заславским. Но при этом Яковлев сообщает, что решил поручить Заславскому, тому самому, который «собирался убить Царя» и чьих «анархистских действий» он так опасался, задание особой важности: «Отобрать лучших боевиков; подготовить 15 троек; расставить патрули; взять Романова с места в карьер, пока не остыло произведенное моим приездом впечатление». [518]
После посещения губернаторского дома Яковлев решил поговорить с Заславским о предстоящей операции и пришел к нему. Заславский встретил его очень сухо и сказал, что не верит в дальнейший успех миссии Яковлева. «Дадут ли вам его (т. е. Государя. — П. М.) увезти — вот вопрос. А кроме того, товарищ Яковлев, если его и повезете, то дорогой может быть что-нибудь случиться.
Я весь обратился во внимание. Заславский невольно, очевидно в порыве злобы, выдал свой план.
— Товарищ Заславский, говорите яснее, — заявил я ему, — вопрос слишком серьезный.
— Я ничего не знаю. Ведь за других людей нельзя отвечать. Только могу сказать определенно, если повезете Романовых, то не садитесь рядом с Царем.
— Вы хотите сказать, что и меня могут убить?!
Заславский смолчал и только как-то криво усмехнулся. Я вынул документ.
— Товарищ Заславский, вы уже однажды ознакомились с этим документом. Но вам очень полезно прочесть его еще раз, и прочесть внимательно. <…> Я вам заявляю, что ваш отряд будет охранять мой поезд от Тобольска до Иевлево. В тарантасе с Романовым я буду находиться самолично. И если найдутся сумасшедшие головы наперекор инструкциям Москвы поступать посвоему, то они жестоко поплатятся». [519]
По словам Яковлева, Заславский решил действовать самостоятельно и покинуть Тобольск. Яковлев утверждал, что Заславский поехал организовывать убийство Николая II и самого Яковлева. В письме к Сталину от 15 марта 1928 года Яковлев пишет: «По приезде в Тобольск я встретил там противодействие со стороны т. Заславского, который сам хотел вывезти Романовых, но, несмотря на долгое там пребывание, сделать этого не смог. Через несколько дней (4–5 точно не помню) мне удалось заставить охрану подчиниться мне, и я увез Николая, его жену, дочь и часть прислуги. Заславский срочно выехал в Екатеринбург, оставив своему отряду приказ меня дальше Иртыша не пропускать». [520]
Из этого отрывка непонятно, когда уехал Заславский — до или после отъезда Яковлева. Судя по телеграмме Яковлева Голощекину от 27 апреля 1918 года, Заславский уехал до отъезда Яковлева: «Заславский перед моим выездом за день скрылся». [521]
Это же подтверждает Кобылинский: «Заславский приехал в Тобольск за неделю, приблизительно, до прибытия Яковлева и уехал из Тобольска часов за 6, приблизительно, до отъезда Яковлева».
Странно, почему если Яковлев подозревал Заславского в «анархистских намерениях», он в течение дня, когда ему стало известно об исчезновении Заславского, не послал хотя бы немедленную телеграмму в Екатеринбург, а сделал только 27 апреля, когда находился в безопасной Тюмени?
Ответ на эти «загадки» прост. Все это время «мятежный» Заславский в точности исполнял задания Яковлева. 24 апреля 1918 года он не «скрылся» из Тобольска в неизвестном направлении, а поехал предварять в жизнь распоряжения чрезвычайного комиссара. Об этом свидетельствует его записка Яковлеву от 24 апреля: «Тов. Яковлев! Сегодня получил телеграмму Екатеринбурга выехать. План В/будет приведен в исполнение 25-го утром в 8 часов утра с/м единовременно во всех местах. Выполнять поручено тов. Щетину /Уфимский отряд/ и т. Пронину (Омский отряд). Привет, счастливо выполнить поручение. Заславский». [522]