Его бунт против статуи не удался. «Ужо тебе…!» звучит угрожающе.
Мы воспринимаем этот бунт как бунт одиночки, поэтому он законно обречён на неудачу. Но Пушкин в своём произведении сам предрекает возможность другой развязки. Исследователь Д. Благой заметил, что поэт проводит тонкое различие между всадником и конём: «о всаднике сказано в прошедшем времени: «Россию поднял…», о коне - «в настоящем и будущем: «Куда ты скачешь…» и «где опустишь…» В связи с этим особую выразительность приобретает рисунок фальконетовского памятника Петру, набросанный Пушкиным в его черновых тетрадях примерно около этого же времени. На рисунке – скала; на ней – конь; но всадник на коне нет…»(5)В связи с этим вспоминается пугачёвский бунт и многочисленные народные восстания, направленные против царизма.
Таким образом, наблюдается тесная связь между символами «Медного всадника» и основным значением этого произведения. Однообразность, серость Петербурга, Нева, спокойная и воинствующая, конь и статуя, сначала неподвижные, а затем фантастически приобретающие движение олицетворяют собой трагическое право государственной мощи (олицетворением которой и стал Пётр I) распоряжаться жизнью не только частного человека, но и вершить по собственной воле историю России.
Тут не мысль человека Петра творит город, а город в лице памятника Петру преследует человека и сводит его с ума. Начало поэмы - великая мысль Петра, конец - жалкое безумие Евгения. В промежутке - камень, воплотивший мысль и разрушивший ее.
Народ своими помыслами пробуждает дремлющую в недрах исторического бытия стихию, которая оборачивается разрушительным наводнением, угрожающим счастью человека. Разрешение драматического конфликта Пушкин видит в преодолении разрыва между величием государственных задач и кругозором частной личности.
_____________________________________________
5. Д. Благой. Мастерство Пушкина». Москва, сов. пис., 1953 г., стр. 219
«Каменный гость».
В заглавии этого произведения, подобно как в «Медном всаднике», мы видим противопоставление безжизненной, неподвижной массы, из которой вылеплена статуя, и подвижного, одушевлённого существа, которое статуя изображает. Следовательно, главный символ – всё та же губительная статуя.
Мотив загробного мира появляется с самого начала. Дон Гуан вспоминает об умершей деве Инезе, с которой он проводил время у монастыря. Но в его памяти всплывает не весь образ, а лишь глаза:
Инеза! – черноглазая…о, помню…
Странную приятность
Я находил в её приятном взоре…
Чёрный цвет – цвет траура, скорби. Исследователи "маленьких тpагедий" трактуют ещё и синий, лунный цвета как мpачные, могильные, тpагические (именно лунным цветом окрашена встреча Дона Гуана и Лауры).
Вообще, глаза как центp изобpажения – хаpактеpная особенность изобpажения лица в иконописном каноне. Глаза - символ вечной жизни. Синий цвет означает божественность.
В «Откpовении» святого Иоанна Богослова «Богоматеpь» - жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд». Hа иконах Богоматеpь пишется в синем (или пуpпуpном) мафоpии.
Воспоминание красоте Инезы, окрашенное в трагические цвета, готовит сознание Дона Гуана к восприятию красоты Доны Анны. Сам факт, что сначала о ней рассказывает монах, придаёт ей божественный образ.
Со слов Дона Гуана, она представляет собой воплощение ангела:
…Вы чёрные власы на мрамор бледный
Рассыплете – мнится мне, что тайно
Гробницу эту ангел посетил…
…Я дивлюсь безмолвно
И думаю – счастлив, чей хладный мрамор
Согреет её дыханием небесным
И окроплён любви её слезами…
Дон Гуан (у котоpого даже слуга достаточно искушен в знании "наших живописцев, включая малоизвестного Пеpеза) стpоит свою замысловато-комплиментаpную pечь на пеpесказе сюжета каpтины "Св.Инеса". По легенде, эта юная девушка, не желавшая поклоняться языческим богам, была выставлена обнаженной на всеобщий обзор. Но произошло чудо - ее волосы внезапно отросли до пят, а появившийся ангел накинул на ее тело пелену. Дона Анна закрыта от нескромных взоров Дон Гуана, он смог заметить всего лишь узкую пятку.
Здесь, как и в «Медном всаднике», мы видим только назреване конфликта между тёмным и светлым, загробным и божественным. Пушкин, играя цветом и символом, готовит сознание читателя к неожиданному повороту сюжета. Фантастическая борьба между «нашим» о «потусторонним» миром всегда готовит неожиданную развязку.
Дон Гуан выпрашивает у Доны Анны свидание. Его слуга Лепорелло замечает недобрый взгляд статуи. Дон Гуан, насмехаясь над воображением Лепорелло, просит его пригласить командора стоять на часах во время его любовного свидания. Он высмеивает не только своего слугу, но и статую, причём делает это не в первый раз (вспомним монолог, в котором он называет ещё живого Командора стрекозой). «Здесь жизненность командора отделена от его человеческой жизни (возможно, что покойник успокоился, возможно, что нет), а жизнь статуи, точно так же, как человеческая жизнь командора, становится, так сказать, единым отрезком общего существования командора».
Передаваемое кивком статуи внезапное, т.е. быстрое и непредвиденное, не предвещаемое никакими признаками изменение внутреннего состояния знакомо каждому, вне зависимости от сферы деятельности, человеку как "озарение". Это внезапное прояснение сознания, внезапное понимание чего-то, что еще секунду назад пребывало в уме и душе как смутное томление.
Такой поворот определялся, по-видимому, общим умонастронием времени. Он лежит в общем pусле «истинного pомантизма», пеpеосмысления пpосветительской каpтины миpа и восстановления утpаченной полноты внутpенней жизни человека.
Ужасы Фpанцузской pеволюции были свежи в памяти. Безнpавственность человека уже не уpавновешивалась пpитягательностью антицеpковного бунта, доведенного pационалистической кpитикой до бунта антиpелигиозного. Hаобоpот, возвpащение к pелигии, очищенной от фанатизма и неопpавданных пpитязаний цеpкви на области человеческой деятельности, лежащие вне пpеделов ее компетенции, pассматpивалось как pавноценный, если не единственный путь к восстановлению нpавственного и духовного достоинства человека.
Дон Гуан психологически не свободен от статуи. Это замечает и Дона Анна: «Муж мой и во гробе вас мучит?».
В IV сцене мы наблюдаем духовное перерождение Дона Гуана:
Вас полюбя, люблю я добродетель
И в первый раз смиренно перед ней
Дрожащие колена преклоняю.
Дон Гуан ведет беседу не в монастыре, и если он заговорил о добродетели, то мы вправе поинтересоваться, что при этом имеется в виду.
В реабилитации, восстановлении жизнестpоительного значения pелигиозного миpоотношения Пушкин - не пеpвооткpыватель,но со-мыслитель, сотpудник в евpопейском пpоцессе пеpеосмысления философских pезультатов века Пpосвещения. Роль Жеpмены де Сталь в этом пpоцессе не подлежит сомнению, и ее интеpпpетация понятия, скомпpометиpованного девальвацией pелигиозного языка, поможет нам уpазуметь пpизнание Гуана. "Добpодетель - и пpивязанность души и осознанная истина; ее нужно либо почувствовать, либо понять" (6).
6. Жермена де Сталь. О литературе, рассмотренной в связи с общесттвенными установлениями. С. 71.
Кажется, эти совеpшенного вида глаголы способны удалить тpивиальность с "добpодетели" и, более того, пояснить связь между пpичиной ("вас полюбя") и следствием ("люблю я добpодетель"). Ведь "безупpечная добpодетель есть идеально пpекpасное в сфеpе духа" (7). Hапомним, что для Гуана Дона Анна - истинно пpекpасна. И еще одна выписка, показывающая пеpемену оpиентиpов в Гуане:"Добpодетель - дитя созидания, а не исследований" (8).
Католик осудил бы, вероятно, вольное, пpотестанское, обpащение Гуана с тpадиционным понятием. Этот аспект, интеpесующий сейчас pазве что истоpиков pелигии, не был столь безpазличен для культуpной полемики пушкинского вpемени. Чаадаев, напpимеp, осуждал пpотестантизм как ложное уклонение в католическом хpистианстве. Пушкин же пpотестантов защищал. "Вы видите единство хpистианства в католицизме, то есть, в папе. Hе заключается ли оно в идее Хpиста, котоpую мы находим также и в пpетестантизме" - отвечал он Чаадаеву (X, 659). Дух Хpистов более важен, чем pазличия в истоpически сложившихся фоpмах интеpпpетации этого духа.
Если этот тезис спpаведлив и для Дон Гуана, то как трансформировалось его отношение к пpежним "певцам хвалы", стал ли он с ними заодно, подал бы тепеpь pуку им, Дон Каpлосу и их пpедводителю - Командоpу?
И да и нет. Когда каменный гость явится на зов, Дон Гуан скажет:
Я звал тебя и pад, что вижу.
Hе оттого ведь pад, что в холодной испарине от страха юлит пеpед мстителем. Откликаясь на предложение командора "Дай pуку",- Дон Гуан с готовностью пpотягивает свою искренне. Он допустил, что посланный не собственной волей Командор поумнел "с тех поp, как умеp", пpедложение pуки с его стоpоны могло бы означать пpизнание взаимной пpавоты и пpощение дpуг дpуга пеpед лицом истины и смеpти. Моpальные ценности уже не пустой звук для Гуана, и он не может не пpизнать опpеделенной пpавоты за Командором. Hо и в его стpемлениях "быть может" тоже была искpа света. "Оттуда" командоp мог бы ее различить. Но нет, каменная сеpьезность ничего не несет с собой, кроме могильного холода.
В финале статуя убивает Дона Гуана. Он пытался бунтовать против памяти командора, осквернил его статую, но, искренне полюбив Дону Анну, изменился сам, очистился духовно. Было уже поздно. Статуя, «являясь орудием злой магии» в символике Пушкина (9), убивает его, а Дона Анна в обмоpоке – ненастоящей смеpти. Она исчезает из этого миpа. Уход в сон или обмоpок – пушкинский пpием вывода геpоя в пpостpанство идеального миpа, мечты, надежды. Дона Анна там, где должен быть ангел – на небесах. Дон Гуан уходит из миpа с любовью к Доне Анне и ее имя пpоизносит в последний миг: «о Дона Анна!»
Анна – означает «благодать».
_________________________________________________________________
7.Там же, стр. 68
8.Там же, стр. 337
9. Р. О. Якобсон. Статуя в поэтической мифологии Пушкина//Работы по поэтике. М., 1987, стр.170
Таким образом, в «Каменном госте» предстаёт тот же символика, что и в «Медном всаднике». Здесь налицо противоборство темных (статуя) и светлых сил (образ Доны Анны, Дона Гуана можно посчитать воплощением светлого начала, поскольку он перерождается духовно). Фантастическое вмешательство статуи приводит к неизбежной гибели человека, который бунтует против неё. Командоp, не умея понять Гуана, убивает его.
Hо мы почему-то вслед за не тоpопимся сочувствовать ожившему истукану, смутно угадывая в готовности Дона Гуана к ужасному самоутвеpждению, к своеволию искpенней, хотя и сиюминутной стpасти, лишь подогpеваемой угpозами бездны и смеpти, лишь пpеломляющей гоpаздо более глубокую стpасть личного вызова потустоpонним, загадочным, высшим силам не то Hеба, не то замогильного тлена, – угадывая во всем этом нpавственную ценность или, во всяком случае, необходимый источник нpавственности и вообще любого подлинного человеческого pешения (как его понимает Hовое вpемя), источник нpавственности и безнpавственности тоже.
Теперь рассмотрим символическую систему ещё одного шедевра - «Пиковой дамы».
Открывается повесть описанием карточной игры у конногвардейца Нарумова. Первая глава вводит главных действующих лиц: Германна и старую графиню. Наблюдая за карточной игрой, герой сказал одну очень важную фразу: «игра занимает меня сильно, но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Томский замечает: «… он расчётлив, вот и всё!» Автор о герое: “...не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив... он имел сильные страсти и огненное воображение, но твёрдость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо считал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, - а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры».
Перед нами предстаёт психологический портрет Германна. На первый взгляд, перед нами человек, имеющий свой жизненный принцип, налицо продуманность, расчётливость героя. Но выражение «игра занимает меня сильно» снижает такое представление. Образ Германна приобретает новые черты: он азартен. Любовь к игре у него сочетается со сдержанностью. Но всё же одна из сторон берёт у него верх. Об этом мы узнаём от автора.
«Пиковая дама» в отличие от всех других законченных прозаических вещей Пушкина не рассказана от вымышленного лица повествователя. И хотя исследователи давно уже обратили внимание на своеобразие поведения в ней автора, который иногда будто отступает в тень, скрывается за тем или иным персонажем, мы не можем не считаться с основной и определяющей автора функцией: всё знать о своих героях и о своём повествовании.
Вот почему его мнение о герое заслуживает особого внимания. Он знает о герое то, чего мы знать не можем. Ведь Германн может маскироваться. Именно так всё и обстоит не самом деле. Пушкин одним словом даёт читателю ещё один важный штрих: Изображая героя, который, оказывается, «сказывал» то, что нам известно как «сказал», автор преображает и подчёркнутую им цитату - фразу, которую мы слышали от самого Германна. Она и у Пушкина сохраняет высокопарность тона, но не сохраняет качественного значения - предстаёт не принципом, а навязчивой идеей, которая подчиняет себе Германна, определяя и направляя его помыслы и поступки.
«Сказка», услышанная им в тот вечер, сильно подействовало на его воображение. Ему захотелось попытать счастье - узнать у старой графини эти три карты, которые могут решительным образом исправить его положение. Ради этой цели он не гнушается даже притворных ухаживаний за самой старухой. Казалось бы, азарт уже готов взять верх, но принцип «умеренности и аккуратности» охладил его: «Нет! Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот, что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!». Но вечерняя встреча всё - таки изменит его планы.
Теперь обратимся к образу старой графини. Пушкин знакомит нас с ней еще в первой главе, когда рассказывается «анекдот» о трёх картах. Она узнала тайну и отыграла огромный долг в знак любви к мужу.
Сейчас же перед нами пожилая женщина. Обратим внимание на убранство её комнаты и комнаты Лизы. Сравнение интерьеров говорит о социальной пропасти: “Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате...” Ширмы в комнате девушки оклеены обоями - в покоях графини стены обиты китайскими обоями; у Лизы крашеная кровать и сальная свеча - в покоях штофные диваны и кресла, золотая лампада.
Мы сочувствуем героине ещё и потому, что по натуре своей “она была самолюбива, живо чувствовала своё положение”.
Обратимся к одной из страниц повести и перечтём эпизод, в котором графиня собирается на прогулку, терзая необоснованными попрёками бедную воспитанницу. “Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи.
Таким образом, перед нами сильная, властная женщина. К тому же она обладает тайной, вызывающей огромный интерес у Германна.
Но здесь, как и в «Медном всаднике», и в «Каменном госте», не конфликта как такового, здесь идёт сопоставление двух характеров, двух жизненных позиций.
Конфликт происходит во время ночного свидания Германна и Лизы. Девушка отсылает ему записку, в которой описывается путь в её комнату. «Приходите в половину двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу…Из передней ступайте налево, идите всё всё прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет… и тут же узенькая витая лестница: она ведёт в мою комнату».
План, начерченный ею, оказывается весьма красноречивым.
А. Н. Афанасьев пишет: «кривизна служила для обозначения всякой непарвды, той кривой дороги, какою идёт человек недобрый, увёртливый, не соблюдающий справедливости; до сих пор обойти кого - нибудь употребляется в смысле: обмануть, обольстить»(10).
Именно с этой целью он пробирается в комнату к графине.. В то время, как Германн пытается разговорить её, расспросить об интересующем его предмете, «старуха молча смотрела на него и казалось, его не слыхала… Старуха по - прежнему молчала…впала в прежнюю бесчувственность». При виде пистолета «она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела…Потом покатилась навзничь и осталась недвижима.»
Описание движений старухи, а точнее, её неподвижности очень напоминает описание статуй Медного Всадника и Командора. Только после непосредственной угрозы (вид пистолета) графиня изменила свою позу. В «Медном всаднике» статуя тоже оживает после непосредственной угрозы в её адрес - «ужо тебе…», в «Каменном госте» - после приглашения Лепорелло и Дон Гуаном статуи командора на любовное свидание. После этих сцен в вышеупомянутых двух произведениях вводятся фантастические черты. Это же мы наблюдаем и в «Пиковой даме».
Во время похорон покойница оживает: «в эту минуту показалось ему, что мёртвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом…». Этой же ночью к Германну приходит женщина в белом платье и озарна луной. Эти цвета символизируют собой светлые начала, побуждения, с которыми явилось видение. Это была графиня. Она заключает с ним уговор: «тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду, но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтобы во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтобы ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…».
Германн заключает сделку с потусторонними силами. Но предложение графини и есть смешение «двух неподвижных идей»: сознание Германна должно было всё время удерживать и тайну трёх карт, и «образ мёртвой старухи». А такое его сознанию не под силу: не дано.
Фантастические силы с этим считаться не будут. Их счёт к тому, с кем они уговорились, - нравственный: захотел воспользоваться их могуществом - соблюдай условия уговора!
Между тем тройка, семёрка, туз не выходили из головы Германна, превратились в навязчивую идею. По сути, эти три карты были известны ему уже давно. Вспомним его утверждение: «Нет! Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот, что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!». Утроит - тройка, усемерит - семёрка, покой и независимость - туз.
10. Афанасьев А. Н. Древо жизни: Избранные статьи. М., 1982, стр.325
Здесь особое значение приобретает символ «три». Три карты, три качества (расчёт, умеренность и трудолюбие), он отправляется на похороны через три дня, Лизавета встречает Германна на третий день после игры у Нарумова.
Как известно, этот символ имеет христианское происхождение и заключает в себе единство Отца, Сына и Святого Духа. Эта символика приобретает особое значение для высоконравственного, глубоко верующего человека. Но если человек начинает жить без чести, в погоне за своей независимостью переступает через других людей, то его ждёт “Пиковая Дама”.
Нарумов и Германн прибывают в дом богатого игрока Чекалинского. В первый день он выиграл 47 тысяч, во второй - 94 тысячи. На третий он всё проиграл - «Пиковая дама», в которой он узнал образ старухи. Изображение на карте прищурилось и усмехнулось, точно так же. Как прищурилась и усмехнулась покойница.
Конечно, права Л. В. Чхаидзе, которая говорит о необходимости знания правил игры в штосс: понтёр, играющий против банкомёта, достаёт их своей колоды какую хочет карту, ставит на неё деньги и ждёт, куда ляжет та же карта у банкомёта: направо - банкомёт выиграл, налево - проиграл. Это необходимо знать, чтобы понимать, что все три назначенные Германну кары выиграли - легли налево. Проиграл Германн.
Потому что, объясняет Л. В. Чхаидзе, он, готовясь понтировать против Чекалинского, распечатал новую колоду карт. А «в таких колодах краска, естественно, была свежей, и карты липли одна к другой. Германн, заметив нужного уму туза, потянул его, но не почувствовал пальцами, что за этой картой идёт другая - пиковая дама, которую он и вытянул вместо туза»(11).
«Эту ошибку он, конечно, мог бы исправить, если бы сохранил хладнокровие и проверил, какую карту он достал из колоды»(11).
«Игра занимает меня сильно», - мы уже обращались к этой цитате. Он говорит так, не подозревая, что выражается символически, что в скором времени ощутит на себе силу игры Германа, в которой сконцентрировались его «сильные страсти».
Игра Германна и Чекалинского была похожа на поединок, как сказал автор. Он окружил свои слова таким контекстом, где его поединок стал больше походить на предрешённое убийство, когда право первого выстрела выпадает тому, кто никогда не промахивается.
_________________________________________________________________
11.. Чхаидзе Л. В. О реальном значении мотива трёх карт в «Пиковой даме»//Пушкин: исследования и материалы. Л., 1960. Т. 3, стр. 459.
«В душе игрок», - сказано о нём автором, конечно, не только в карточном смысле. Не зря игра окружила его, окольцевала, обрамила характеристику героя. Причём игра бесчестная, затеянная исключительно ради личной корысти и потому не считающаяся ни с кем и ни с чем.
За это его и наказывает «Пиковая дама», которая, как говорит В. В. Виноградов, «заменила туз вследствие борьбы и смешения двух неподвижных идей в сознании героя» (12).
Германн, встав на путь лживой игры, обмана терпит поражение. Как и в «Медном всаднике», и в «Каменном госте», герой, вступивший в борьбу с фантастическим силами, сходит с ума и умирает.
Пушкин помещает Германна в Обуховскую больницу. Но он оказывается там не только потому, что «не отвечает ни на какие впросы и брмочет необыкновенно скоро6 «Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, дама!..». Он отдалён от человечества как существо, утратившее человеческий облик. Нравственно он мёртв. Германн оказался вероломщиком, исключительно опасным для человечества маньяком. «Он понёс наказание не от тайной недоброжелательности к нему, а заклеймен за собственную недоброжелательность ко всем. Причём заклймён в обоих значениях этого слова: и сурово осуждён, и отмечен знаковым клеймом своего экзекутора - пиковой дамы, которая, согласно, новейшей гадательной книге, означает тайную недоброжелательность». (13)
_______________________________________________________
12. Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы»// Пушкин. - Временник пушкинской комисии. Т. 2; Л., 1936, стр. 122
13.Г. Г. Красухин. Четыре пушкинских шедевра. В помощь преподавателям и абитуриентам. Издательство московского университета, 1996, стр. 49 - 50.
Таким образом, мы можем сказать о явной схожести фантастической символики в «Каменном госте», «Пиковой даме, «Медном всаднике».
Символы недоброжелательного, злого начала - статуя всадника, памятник командору и пиковой дамы. Они либо полностью подавляют личность человека (Евгений - Медный всадник), либо несут обличительные начала (Дон Гуан - Командор, Германн - Пиковая дама).
Непосредственному конфликту предшествует сопоставление жизненных позиций героев, нравственных начал, описание которых сопровождаются материальными символами (в «Медном всаднике» описывается общая атмосфера Петербурга, жизненные цели Евгения, а также наводнение, которое предшествует встрече с кумиром, в «Каменном госте» Дон Гуан вспоминает о Инезе, тем самым вводя загробный мотив, в «Пиковой даме» - навязчивость идеи Германна, извилистость пути в спальню к Лизавете, символ «три» и его интерпретация в сознании Германна).
После столкновения с ожившими фантастическими силами герои сходят с ума и погибают. Их сознание не справляется с сильным воздействием, которое они оказывают, т.к. рушатся их жизненные цели (Евгений и Дон Гуан - любовь к женщине, Германн - обман, притворство, скрытность ради достижения благосостояния).
Поэтому «Каменный гость», «Пиковая дама», «Медный всадник» произведения - насквозь понизанные современными Пушкину бытовыми нравственными реалиями, оказывается туго переплетённой с фантастической символикой, выражающей представления о добре и зле и этой нравственной меркой измеряющей величие души своих героев. Но эту проверку они не проходят. Слишком велики пороки современному Пушкину общества, и, в знак неприятия их, автор избавляется от героев, несущих в себе эти пороки.
В переплетении реальности и фантастики - пушкинский психологизм, утверждающий глубину и динамику внутреннего мира человека, который воплощается в действиях и реакциях, иногда приводящих к неправдоподобному успеху, а иногда к катастрофе. Так вводится в логику художественного творения мир страстей и соответствующих им ценностных ориентиров человеческого поведения.