Гэри в Казани. Гэри – кажется скоморохом, только на такой американский манер, в советском мультике про корову и молоко рассказывали, что американские пастухи – это ковбои, и мультяшные коровы влюблённо-смущённо прятали свои накрашенные мультяшные коровьи глаза, когда появлялся – ковбой! Гэри – появился в ковбойской шляпе, на плече у него сидела куколка Тоби, с длиннющим носом и в турецкой феске, на которой – накалякан мёртвый череп…
Милые и жутковатые мультяшные зверушки Гэри, его, так сказать, фирменный знак… с большими носами, вытянутыми языками, зубами в крови, иногда даже мёртвые… волшебные, фантастические, при этом – очень смешные. Странное такое сочетание. Из зрителей ему подсказали русскую поговорку, про «пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой», а кажется, это Аня Выборнова подсказала, она – учитель в одной из лучших московских школ, моя когдатошняя одноклассница, на несколько дней приехавшая в Казань…
Для Гэри переводят… «пьиф-паф… оуч, оуч, оуч… май раббит из дайинг»… Гэри подтверждает, глядя на экран, где очень похожая картинка – да, мой кролик всегда умирает… и потом старается выучить по-русски: «умьирает» (с этим характерным американским «р»)… На первой картинке этого ряда – все волшебные звери, львы и собачки (почти что из страны ОЗ) гуляют по лесу, только лес – берёзовый… стволы берёз, среди которых львы. И когда мы узнали эту историю до конца, то оказалось, это берёзовый лес во время второй мировой войны, где отец Гэри был советским партизаном, после того как их город Березно (не путать с Березанью) был уничтожен фашистами, и почти все евреи были также уничтожены…
И вот все эти зверушки, с высунутыми языками, носами, зубами, живые и мёртвые, которых узнал весь мир, выставки с которыми победоносно проходят по любым странам – оказывается, всё это время гуляют по этому военному лесу среди партизан, фашистов и берёз, рядом с уничтоженным городом Березно. Они – его духи и призраки.
Отец Гэри так и говорил ему: «никогда не возвращайся туда, откуда мы пришли, там ничего нет и никогда не будет», а потом, уже после смерти папы, Гэри работал в Риге, выиграл какой-то грант, и у него там появились друзья… и вот в разговорах стало то и дело возникать название «Березно», однажды Гэри не выдержал: «Да откуда вы, чёрт возьми, так много знаете, про город мои х родителей, которого давно нет?» «Как откуда? Из Википедии! Город-то есть!»
- И тут я присел…
Свой разговор с публикой в Казани (в «Смене» - полный зал, больше молодёжи, и людей лет до 40-50) Гэри начал с рассуждения об искусстве, которое, по его мнению, может быть всяким, но не может быть таким дорогим, какое оно зачастую есть сейчас, потому что искусство – должно взаимодействовать с жизнью, откликаться на неё, продолжать, воплощать, что угодно, мы должны иметь возможность выстраивать диалог с искусством, нашей жизни – и искусства, должны прикасаться к искусству, трогать, мять, и прочее…
Ну это такое магическое сознание, не зря он вспомнил всяких божков-истуканов из древних религиозных верований, воплощавших для прежних людей какие-то важные стороны жизни… Гэри придумал Тоби, как своё альтер-его, и он везде возит его с собой, и в Казани – он пустил Тоби по рядам: «можете делать с ним что хотите, можете мять, делать сэлфи…». И мы мяли и делали…
- Мне всегда хотелось, чтобы мои произведения не просто висели в галереях, на холодных стенах, но чтобы что-то происходило, чтобы люди взаимодействовали, чтобы было тепло, и тогда я придумал сделать дом…
Когда мы получили пресс-релиз казанской встречти с Гэри там было в частности: «В 2013 году он открыл выставку, основанную на историях своих родителей. Ее название «Дверь всегда открыта» («The Door Is Always Open») отсылает к фразе, которую отец Бэйсмена часто повторял гостям дома, своим друзьям, многие из которых прошли через холокост. Экспозиция представляла собой копию их дома, в каждой из комнат которого находился объект искусства. Бэйсмен хранит воспоминания о семье и передает ее историю через скетчи, картины, инсталляции и другие произведения…».
Когда Гэри рассказывал об этом, он сделал несколько уточнений… например, о том, что его отец говорил эту свою фразу «на плохом английском», то есть не выучил. Отец – польский еврей, до 1939 года Березно – входил в Польшу. Зато сам Гэри – родился в Лос-Анджелесе, «то есть в таком отличном месте, где всё было! Рядом – Голливуд и Диснейлэнд»… Гэри – успешный парень, он снял мультики для Диснея, его публиковал знаменитый «Ньюйоркер» (о котором мечтал в своё время Курт Воннегут, и который напечатал первые американские рассказы нашего Сергея Довлатова, памятник которому установили в Питере, кажется, 4 сентября, а убрали 21 сентября, до окончания ремонтных работ), он печатал свои рисунки в «Нью-Йорк таймс» и в оригинальном «Эсквайере», и в общем – отличный успешный американский парень!
- А вот это мой отец, он родился и жил в Березно. А это – его отец, и он тоже там жил, а это мой прапрадед… и они все там жили, не менее трёхсот лет мои предки связаны с этим местом. А моя мама родом из Костополя, это в получасе езды от Брезно, и её отец там жил, и дед, и так далее… Только я – родился в Лос-Анджелесе…
И вот, когда вы входите в мой дом, на выставку, я всегда помню фразу моего отца, которую он говорил мне на плохом английском, «мои двери всегда открыты для тебя…», и мои двери всегда открыты для вас, для мои х зрителей, и там даже есть наши стулья, и вы можете сесть, и стать одним из членов нашей семьи… А это – ключ от нашего чулана (показывает фотку на экране), там было много наших секретов… Я этот ключ немного переделал, прикрепил туда голову моего Тоби… Тоби – хранитель мои х секретов.
Я всегда вожу с собой Тоби, фотографирую его в разных местах, с разными людьми, мне интересно, что с ним происходит, и что происходит с людьми, которые его берут в руки, что они ему могут поведать… И когда я узнал, что город Березно существует – то мы поехали…
На экране слайд: пустая дорога вдоль длинных концлагерных проводных заборов и столбов… на дороге – Тоби, он спиной к зрителям.
И я был первый человек из нашей семьи, кто побывал там за 60 лет, и помолился… Там убили маму моего отца и его папу, и там убили маму моей матери и её отца… это был польский город, а сейчас он украинский, и когда это всё произошло во время войны, немногим евреям удалось спастись, а потом они наткнулись на русских парашютистов и через них попали к партизанам, партизаны не хотели их брать, но отец сказал: «тогда расстреливайте меня прямо здесь», и они его взяли всё-таки, поэтому, если бы не русские – меня бы не было…
Гэри как-то старательно избегает слово «советский»… Слушая этот рассказ, про зверушек, про ключик, хранящий память о секретах и страшном, я вспомнил фоеровский роман «Жутко громко и запредельно близко», там тоже были вещи, хранители памяти о трагедии 11 сентября, которые перебирал мальчишка… а мой более начитанный друг сказал, что гораздо больше параллелей первым романом Фоера «Полная иллюминация», где герой тоже едет на Украину, где его предки, но города нет, на этот раз, действительно, и значит – надо придумать его… моя ассоциация была мимолётной, а второй упомянутой книги я не читал (потом вспомнил, фильм смотрел - А.Б.), некому было спросить Гэри про Фоера.
- Когда я приехал, там было две памятные доски – одну, памяти погибших советских солдат, поставили давно, вторую – памяти евреев – только лет 15 назад. Потом я пошёл в парк, который все горожане называют парк, но это старое еврейское кладбище, и там был похоронен мой прадед, и я повесил на дерево фотографии, и написал три буквы, означающие истина…
Из фотографии отца, где он советский партизан, я потом сделал рисунок, с надписью партизан, и мы потом понаделали футболок… искусство – жизнь – ключи от шкафа в волшебную Нарнию, которая может оказаться партизанским лесом… пиф-паф… ой-ой-ой… умирает зайчик мой!
- Я очень рад быть в Казани, я обязательно нарисую, я рисую в каждом городе… - ещё он фотографирует и выкладывает в инстаграм любых встречных, при этом говорит, что ненавидит соц.сети… коммуникация, взаимодействие – важные штуки для Гэри, но главнейшее: взаимодействие искусства и жизни.
На интервью перед началом встречи – у меня оставалось очень мало времени. После вопроса «про всё», я успел задать только один: «Вы хотели бы познакомить Тоби с родителями?»
- Но они умерли!
- Но вы бы хотели?
- Я счастливый человек, мой отец успел застать Тоби! У нас есть даже совместная фотография…
В это время с потолка «Смены», того зала, где ремонт – упала дохлая муха.
- Вот видите! Это знак!
- Что за знак?
- Ну вы же сказали, что вы поэт, вам лучше знать!
КУЛЛЭ СПАС КОРОЛЯ
Предок Виктора Куллэ спасал Людовика IX Святого из осаждённой крепости
кто-то участвовал в крестовых походах...
- Да, в общем, это не очень важно, вон какой-нибудь старообрядец тоже знает своих предков до -дцатого колена...
Или какой-нибудь богатенький балбес купит себе генеалогическое древо до 10 века и пожалуйста.
Много кровей понамешано во мне, польская вот есть, а еврейской нет, я бы и не возражал, всё время меня как-то многие пытались записать в еврейские поэты, ну и хорошо бы, только вот нету...
Куллэ - скорее галл, варящий баранью ногу. Из той самой деревушки, где Астерикс и Обеликс. Патлатый мяукающий француз с великолепными стихами.
- А по матери - крестьяне мы, бабушка посла козу.
Мне повезло, всех великих, кого я хотел видеть, я видел вживую.
Не дай бы мне Бог дружить с Мандельштамом. Или Бродский, он же мог повернуться к собеседнику спиной во время разговора и сказать: "мне с вами скучно", и вот как себя дальше вести этому человеку? Вот Лосев - другое дело, ему было важно, чтобы вам с ним было комфортно. Так что у каждого свой темперамент...
Этот ответ поэта Виктора Куллэ я получил на свой вопрос "от какого поэта вы бы залезли в шкаф?"
А спросил я так странно и шутливо после его рассказа о встрече со своей сколькитоюродной сестрой, дочерью известного литературоведа первой трети ХХ века профессора Роберта Куллэ.
Дочка профессора вспоминала: "Когда приходил дяденька Маяковский, я пряталась в шкаф, когда приходил дяденька Есенин - я садилась к нему на коленки, когда приходил дяденька Клюев, он рассказывал мне цветные сказки".
Когда над поэтом Николаем Клюевым сгустились тучи после приснопамятной книги Троцкого "Литература и революция" - его друг, профессор Роберт Куллэ решил вступиться за него и опубликовал защитительную статью...
Через некоторое время арестовали и профессора. Роберт Фредерикович Куллэ, чей предок однажды спас французского короля, был расстрелян в 1938.
- Надо знать своих предков. С ними - твёрдо стоишь на ногах. А бабушка... козу пасла. Из крестьян.
РУКИ ШАХМАТИСТА
Я, на самом деле, на руки его смотрел. Он на вопросы отвечал. А я - на руки. Это была чистая поэзия. Плавный непрекращающийся рисунок движений пальцев, запястий, ладоней... то на груди скрестит лодочкой, то какие-то круговые вращения - как каравай лепит, или кувшин за гончарным кругом... Мне бы достаточно было титулы его перечислить, или описать то главное действо, ради которого в шоуруме ВШЖиМК КФУ собрались нынче гости и журналисты... достаточно было бы это описать и уже было бы круто! А я - на руки смотрел! Другие-то пришли точно не ради рук! Ну представьте: молодой парень - сидит на велотренажёре, на глазах у него повязка, он крутит педали и при этом даёт сеанс одновременной игры в шахматы на трёх досках! Круто же! И руки совсем тут не причём! Во время игры - руки у него уже на велоруле, их и не видно! Руки были раньше. Когда он на вопросы отвечал! Первые 20 минут встречи. И я был заворожён. Руки двигались в непрерывающемся танце. И я подумал: это всё не случайно! Это какой-то новый, его личный способ постижения шахмат! Его, то есть Тимура Фаридовича Гареева, парень родился в Узбекистане, но сейчас его именуют "американский гроссмейстер, чемпион мира по Blindfold Chess", он ещё рекордсмен мира! Как-то в Лас-Вегасе давал сеанс одновременной игры вслепую аж на 48 досках! Сидя на своём любимом велотренажёре. С повязкой на глазах. И вот я говорю - это какой-то его, новый, личный способ постижения шахмат. Неслучайна здесь эта игра в "слепого", это важное значение, которое он придаёт тактильности, кинестетическому ощущению, эти его постоянно двигающиеся (пока он не сел за тренажёр) руки, пальцы... и когда его спросили о детстве, о первом знакомстве с шахматами - он неслучайно вспомнил про "деревянные фигурки" - то есть опять: пробовал на ощупь! Для кого-то шахматы - спорт, для кого-то высшая математика и расчёт, для него - видимо, медиатор для постижения мира, сообщения с миром! Он признаётся, что ему не нравятся обычные турниры! Ба! Оказывается, не нравятся тем, что там надо просто тупо сидеть, делать ход, другой, третий, при этом не происходит чего-то важного! "Познания фигур! Своего стиля игры! Соперника!" То есть - вау! То есть эта повязка на глаза во время игры - не просто эксперимент, не ради фана! Это он "ослепляет" себя, чтобы в темноте через шахматы познавать мир? Вселенную! Во время ответов на вопросы - Тимур неожиданно взрывается, когда речь заходит о школе. Он учился в Узбекистане, школа сохраняла ещё все черты типичного заведения времён развитого социализма. Для талантливых и нестандартных детей и всяческих "белых ворон" атмосфера там была и затхлая, и унизительная. Он помнит химика, разговаривавшего так грубо (выплёскивая на нас все слова, что он накопил за 50 лет), и тыкавшего юному Тимуру: "Чо? Шахматист? Всю жизнь думаешь на одних шахматах прожить?" Ну да! В 15 лет он уже стал гроссмейстером! И помнит уроки математики, он возвращался после турниров, пропустив две недели, и его спрашивали какую-то тему, и он, конечно, не мог ответить, и с него требовали каких-то объяснений! Нынешний Тимур Фаридович рассказывает об этом как-то надрывно, как ему не то, что не помогали, но только спрашивали и требовали что-то, что он никак не мог ответить, и при этом - выставляли его перед всем классом! О, школа, прекрасная советская школа! Почувствуй вину перед коллективом! Какая-то армейщина! Сколь многие наши школы просто не умеют работать с одарёнными детьми, каждый раз на это натыкаешься! Но парню повезло, доучивался он уже в Америке, "где тоже совсем не всё в порядке, например, там никто не знает математику, и она там совсем не нужна", но зато он получил там свободу и возможность развивать свои шахматы, каким-то своим, особым образом он полюбил эту игру, и особенно ему нравится, что шахматы трудные, что надо делать какие-то усилия (нажимать на воображаемые педали), пожалуй, это похоже чем-то на танец, я не знаю. Не математика, но ощущение тела, и вместе - мозга, какой-то свой путь в шахматы у человека с танцующими руками, который однако, может положить их на руль своего велика, и ногами накручивает ритмы, нажимая на педали (уже реальные!), и начинает работать мозг... Тимур говорил просто, ничего особенного, никакой зауми не было в его речи, и всё-таки я чувствовал в нём какую-то прекрасную загадку, какое-то волшебное детство, которое у него у самого ещё, пожалуй, не нашло полного словесного описания, но это соприкосновение с чудом - почувствовали, кажется, все зрители, кто-то - от зрелища молодого велосипедиста с повязкой на глазах, играющего в шахматы сразу на трёх досках... а я... я, на самом деле, на руки смотрел. Настоящая поэзия!
СНЫВЕРЫПАВЛОВОЙ
Сны Веры Павловой...
Самые хорошие поэты и писатели - это те, которые умеют создавать миры, чтобы самый воздух, его скорость, дыхание, способ говорения людей в произведении, движение звёзд образовывали как бы особый космос, будто мы находимся внутри прекрасного новогоднего стеклянного шара, где бумажные крошки изображают снег...
Ну, может не только такие писатели хорошие, я не знаю (вот подумал о Пушкине, от него у меня не рождается подобного ощущения, а ведь он и без этого - вон какой прекрасный писатель!), но я люблю это волшебство, эту медитацию влюблённой души, которую окунают в парное молоко чудесного мира повести, или сказа, или стиха...
Вот это есть, к примеру, у Ремизова, или у Тонино Гуэрры, или у Габриэля Гарсиа Маркеса... совершенно особый ещё случай - мир, рассказанный ребёнком. Стихи Веры Павловой из "детского альбома", звучавшие два дня назад в Доме Аксёнова это были как раз такие "миры, рассказанные детьми"... и я вспоминал, вспоминал похожее.
Из позднесоветского детства я вспоминал зощенковские рассказы про Миньку и Лёльку в исполнении Юрия Богатырёва и Натальи Назаровой, шедшие по утрам в воскресенье в телепрограмме "Будильник", лиц актёров не было на экране, всё было решено в стилистике т.н. "театра теней" - то есть мы видели чёрные силуэтики детей, или собачки, или например, яблока...
Это был, конечно, другой мир, старинные дети, черные силуэтики, какое-то воспоминание о чём-то, что было не со мной... Потом роились и другие, рассказ "Филиппок" Льва Толстого, про мальчика, складывающего своё имя: "хве-и-хви, —ле-и-ли, —пеок-пок"... Потом ещё про мальчика из фильма Алексея Германа "Хрусталёв, машину"... так ли, через эту ли ассоциацию возникла у меня главная и странная метафора по поводу детских стихов Веры Павловой?
Вера Павлова в чёрном брючном костюме, с каким-то детским, девчоночьим выражением лица села за рояль. Цикл стихов называется "Детский альбом Чайковского" и писался под "Детский альбом" Чайковского. Во взгляде Веры Павловой - наивность и озорство, а вместе с этим: она как будто притворюшка. В редком у Михалкова, любимом моём стихотворении "Десятилетний человек", военного 1943 года, есть такие строки: "должно быть слишком много сразу увидели его глаза"...
Там дело происходит во время войны, "Накинув старый зипунишко, // По огородам, без дорог, // Спешит, торопится парнишка // По солнцу - прямо на восток"... Этакий военный Филиппок! "Когда Филипп шел по своей слободе, собаки не трогали его, они его знали. Но когда он вышел к чужим дворам, выскочила Жучка, залаяла, а за Жучкой большая собака Волчок. Филипок бросился бежать, собаки за ним. Филипок стал кричать, споткнулся и упал"...
Вера Павлова - высокая, похожа на советскую Мэри Поппинс, у неё красивые ноги, в чёрных туфлях на шпильках, на левой ноге - позолоченный браслетик, его видно, когда Вера Павлова нажимает на педаль рояля. Ещё она похожа на детсадовскую музыкантшу, играющую на пианино во время утренников. Такой пианисткой в детском саду работала Евгения Гинзбург, мама Василия Аксёнова, в Магадане, отсидев уже в ГУЛАГе. В том детском саду были дети врагов народа. И там она удочерила одну маленькую девочку польского происхождения, Антонину. Евгении понравилось, что Тоня и её брат, единственные из магаданских детей, знали, что такое вилка и умели пользоваться столовыми приборами...
Вот и "Хрусталёв, машину!" - фильм о сталинщине, лагерях, атмосфере этого времени, и рядом Зощенко ещё, с воспоминаниями о беззаботном детстве, но мы то знаем, что Зощенко про 1930-1940-е, то есть про начало той же страшной эпохи, и ещё Филиппок, и из недавнего - читанные мною отрывки из "Повести о детстве" Фёдора Гладкова, того самого, что написал монолитный "Цемент" (с детства у меня в домашней библиотеке такая зелёная книжка). Опубликован в 1925.
Но в "Повести о детстве" такой волшебный, мистический мир глазами ребёнка. Я сделал всего две выписки: Фёдор Гладков о матери: "Я прижимаюсь головой к её груди и блаженно слушаю шепоты и стоны таинственного живого трепетания внутри её тела". А вот Фёдор Гладков об отце: "... и нос был неласковый, самолюбивый, с твёрдыми ноздрями"..."Отца я не чувствовал никогда"... а потом мама заболела. И был космос этой деревенской ночи, с оживающими звёздами, и собаками, и ветром, всё это собиралось в воображении мальчика в мистерию...
У Веры Павловой так:
МАМА
Шахматы. Сумерки. Тишина.
Даже черных клонит ко сну.
Папа, мама — твоя жена?
Я люблю твою жену.
Я, пожалуй, женюсь на ней...
Вера Павлова открывает партитуру, прямо к нотам музыки Чайковского приклеены на квадратных бумажках стихи, стихи, соединяются с нотами... музыка Чайковского из детского альбома - странный весёлый минор, полька Пьеро. Стихи Веры Павловой - весёлые, детские и страшные. "Должно быть слишком много сразу увидели её глаза, озорные, детские, наивные, притворюшка, Мэри Поппинс из Гулага". Странный рой ассоциаций, которых другим не передашь...
Вспомнил ещё о Татьяне Лярсон, казанской художнице, рисующей Ходжу Насретдина отдыхающим на луне. "Художник-примитивист" - так про неё говорят, когда хотят как-то по-умному обозвать. Вот они с Верой Павловой - родственницы по взглядам (не по мировоззрению, а по искринкам в глазах)...
Мистерия, с участием стихов, детей, и музыки, так неожиданно подхватывающей финальные аккорды стихов... целый космос... детство и смерть... девочка Антонина кушает вилкой в детсаду для детей врагов народа... Чайковский... Во втором отделении: гадали на стихах (стихи выбирали себе личного читателя). А ещё - запускали самолётики со стихами...
Подарки. Тосты. Родственники. Подружки.
Стая салатниц летает вокруг стола.
Бабушка, у тебя была любимая игрушка?
Бабушка, ты меня слышишь? Слышу. Была.
Кукла. Тряпичная. Я звала ее Нэлли.
Глаза с ресницами. Косы. На юбке волан.
В тысяча девятьсот двадцать первом мы ее съели.
У нее внутри были отруби. Целый стакан.
Озорная девочка Вера Павлова-Мэрипоппинс хлопает в ладоши... "осьминог - восьминог!"
С НОВЫМ ГОДОМ!
С наступающим новым годом, друзья! Вы были восхитительны, я вами любовался. Не забывайте обниматься, пить чай или кофе (по вкусу), слушать птиц, глядеть на звёзды, загадывать желания, весело подмигивать и улыбаться незнакомым людям, путешествовать, разговаривать с деревьями и животными, играть на флейте или хотя бы дудеть, если не умеете (как я, например), рисовать картины или хотя бы каракули, целовать своих детей перед сном, трудится и отдыхать, надевать иногда то, что вам нравится, а не только то, что положено, ходить в театры и писать стихи, желаю вам найти своё призвание, поприще, или хотя бы просто увлечение, которому можно было бы посвящаться, и через него - становиться добрее и старательнее, а также внимательнее к миру. Желаю, чтобы рядом с вами всегда были люди, с которыми бы хотелось идти, взявшись за руки, чтобы минуты и часы, когда вы остаётесь одни - были бы не горьким одиночеством, а творческим, наполненным мечтаниями, общением с Господом, или Космосом, или как вы это называете... когда иногда задумываешься о человеке, хочется целовать его руки, и ноги, и плечи, и лицо, и всего-всего, безумно, человек - всё в нём, от слюней до Божественной нежности, живи, человек, со всеми страданиями, и радостями, порывами и нервными срывами... лежи в ванне, пей коктейли, качайся на качелях, кушай виноград, паси овец в Италии или Карачаево-Черкесии... Живи человек. Всего хочется мне... тишины и объятий... наготы и немоты... иногда, впрочем, и пустоты мертвящей, и сырости, шут меня пойми, и нытья со слезами... всего разнообразия жизни, любоваться детьми и юностью, парочками, целующимися в метро, и задумчивыми стариками, доморощенными философами на летних скамейках... ощущать свои больные суставы, ноги, больные глаза, покалывания у груди, ощущать свою нежность, как тоже такую болезнь, с которой мне не справится, а надо бы справляться, хотя бы при общении со студентами, чтобы не растерять дисциплину, всё это и ещё многое ощущать в себе, и продолжать жить, продолжать говорить столько всего лишнего, и потом молчать, молчать, и не сказать столько всего нужного, не подойти, не извиниться... продолжать, продолжать жить и в новом году, столько ещё мои х объятий не розданных, мои х поцелуев, вдруг они нужны кому-то, вдруг, по крайней мере, пригодятся и их не выкинут, не высмеют, не отринут, ну в конце концов, можно просто заняться собой и получать удовольствие хотя бы от любования (даже невзаимного) людьми или природой, миром, одно это любование и то, способно одухотворить Вселенную на расстоянии твоего вдоха-выдоха, но ведь и это уже не мало.... давайте сегодня об этом, о любви, а не о чём другом...
КАК ЖИТЬ?
Вообще, надо уволиться отовсюду, и начать жить на пенсию от пожертвований от разных людей, за то что я такой хороший, и здорово ведь, когда я живу, путешествую, пишу стихи и заметки... а я бы клятвенно пообещал тратить пенсию только на путешествия, книги, симпатичную еду и простую одежду... а когда пенсия эта кончится, то и значит всё, можно и умереть как-нибудь красиво. Заснуть на дне лодки, плывущей по реке Гвадалквивир или просто застывшей где-нибудь посредине реки. Ибо что такое поэт, если он не нужен больше своему народу? Тогда и смысла продолжать нет! Значит, нужда уже в нём у народа отпала, или в нём, или вообще в поэзии, или просто плохонький он и вообще не поэт. Главное, не делать из смерти трагедии, позы или эпатажной выходки, а просто принять это положение вещей спокойно. А быть поэтом, и жить как бурлак - чем дальше, тем противнее. Только, кажись, всё ещё живу, и тащу не одну, а несколько барж, не хватает наглости гения и беспечности Артюра Рембо, ещё - веры в свою судьбу, бесстрашия перед смертью своей и мои х родных.