- Это звучит так, будто мы с тобой нувориши,- огорчилась Дженни.
- Но мы ведь и есть нувориши,- настаивал я. И еще один факт усиливал
мою эйфорию: сумма, которую мы ежемесячно выкладывали за мою новую машину,
была - черт подери - почти равна той, что мы платили за всю нашу квартиру в
Кембридже! От нас до конторы Джонаса и Марша идти было минут десять, или
точнее шествовать, ибо я предпочитал именно эту разновидность передвижения.
На таком же расстоянии от нашего дома находились шикарные магазины вроде
Бонвита, и я потребовал, чтобы моя жена, паршивка этакая, немедленно открыла
счет и начала тратить деньги.
- Ну для чего, Оливер?
- Для того, черт возьми, Дженни, что я хочу, чтобы ты меня
использовала!
В Нью-Йорке я вступил в Гарвардский Клуб по рекомендации - Рэймонда
Стрэттона, выпускника 1964 года, только что вернувшегося к цивильной жизни
после того, как он вроде бы подстрелил вьетнамца. ("Вообще-то не уверен, что
это был вьет. Я просто услышал шум и пальнул по кустам".) Мы с Рэем играли в
сквош, по крайней мере, три раза в неделю, и я дал себе слово через три года
стать чемпионом Клуба. Мы перебрались в Нью-Йорк летом (перед этим мне
пришлось зубрить, как проклятому, чтобы сдать экзамены для вступления в
адвокатуру Нью-Йорка). Нас начали приглашать на уик-энды.
- Пошли их на хрен, Оливер. Я не хочу тратить целых два дня в неделю,
чтобы канителиться с этими занудными полудурками.
- О'кэй, Джен, но что я должен им сказать?
- Ну скажи, например, что я беременна.
- Правда? - спросил я.
- Нет, но если на уик-энд мы останемся дома, это, может быть, станет
правдой.
Мы даже выбрали имя. То есть выбрал я, и Дженни, в конце концов, со
мной согласилась.
- Эй, а ты не будешь смеяться? - спросил ее я, впервые коснувшись этой
темы.
В этот момент она возилась на нашей кухне, выдержанной в изысканных
желтых тонах и оснащенной даже посудомоечной машиной.
- Над чем? - поинтересовалась она, не прекращая резать помидоры.
- Я пришел к выводу, что мне нравится имя Бозо,- ответил я.
- Ты что, серьезно? - спросила она.
- Серьезно. Классное имя.
- Ты хочешь назвать нашего ребенка Бозо? - переспросила она.
- Да. Хочу. Честное слово, Дженни. Знаешь, это отличное имя для
будущего чемпиона.
- Бозо Бэрретт.- Она как бы попробовала это имя на вкус.
- Господи Боже мой, он будет невероятным громилой,- продолжал я, с
каждым словом все больше убеждая в этом самого себя.- Бозо Бэрретт.
Непрошибаемый полузащитник непобедимой Гарвардской сборной.
- Да... Но, Оливер, предположим - ну, просто предположим,- что у
ребенка будет неважно с координацией движений?
- Это невозможно, Джен, у нас слишком хорошие гены. Правда.
Я действительно не шутил. И даже важно шествуя на работу, я продолжал
грезить о нашем будущем Бозо.
За обедом я снова вернулся к этой теме. Кстати, мы купили великолепный
сервиз из датского фарфора.
- Бозо вырастет громилой с прекрасной координацией,- сообщил я Дженни.-
А если у него будут твои руки, мы сделаем из него не полузащитника, а
защитника.
На лице Дженни появилась усмешка, извещавшая о том, что она подыскивает
какое-нибудь ехидное словечко, чтобы разрушить мою идиллию. Но, видимо, не
придумав никакого по-настоящему убийственного аргумента, она просто
разрезала пирог и положила мне кусочек. И стала слушать дальше.
- Ты только подумай, Дженни,- продолжал я даже с набитым ртом.- Двести
сорок фунтов виртуозного мордоворотства.
- Двести сорок фунтов? - сказала она.- В наших генах не обнаружено
ничего такого, что говорило бы о двухстах сорока фунтах, Оливер.
- А мы его будем откармливать, Джен. "Хай-Протин", "Нутрамент" -
запихнем в него все витамины, которые только известны науке.
- Ну да? А если он не захочет их есть, Оливер?
- Он будет их есть, черт его побери! - Я уже начал слегка заводиться, и
во мне поднималось раздражение на этого парня, который скоро усядется за наш
стол и не захочет поработать на мою мечту и стать триумфом мускулатуры.- Он
будет есть, иначе я набью ему морду.
Тут Дженни посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась.
- Не набьешь, если в нем будет двести сорок фунтов, ни за что не
набьешь.
- М-да.- Это на мгновение слегка охладило мой пыл, но я быстро
нашелся.- Постой, он же не сразу наберет двести сорок фунтов!
- Разумеется,- согласилась Дженни и погрозила мне ложкой,- но когда он
наберет их - тогда беги без оглядки, Преппи! - И она засмеялась, как
сумасшедшая.
Это было действительно забавно, и в моем мозгу возникла такая картина:
этакий младенец, двести сорок фунтов весом, путаясь в пеленках, гонится за
мной по Центральному Парку и орет:
- Не груби моей мамочке, Преппи! Господи, одна надежда на Дженни - она
не позволит Бозо размазать меня по стенке!
Глава 17
Сделать ребенка, оказывается, не так-то просто.
Вот ирония судьбы: в первые годы своей сексуальной жизни парни
озабочены исключительно тем, как бы их подружки не залетели (в свое время я
тоже поваландался с презервативами), а потом все наоборот - на них находит
какое-то маниакальное желание зачать потомство.
Да, это желание может стать навязчивой идеей, и тогда самый
замечательный аспект вашей счастливой семейной жизни лишается главного -
внезапной естественности. То есть, я хочу сказать, что программирование (на
ум сразу приходит какая-то машина) - так вот, мысленное программирование
будущего акта любви в соответствии с правилами, календарями, определенной
стратегией ("Наверное, лучше завтра утром, Ол?") может стать источником
дискомфорта, отвращения и ужаса, в конце концов...
...Когда видишь, что твоя любительская квалификация и здоровые (будем
надеяться!) усилия не решают проблем "плодитесь и размножайтесь", то в
голову лезут самые чудовищные мысли.
- Я надеюсь, Оливер, вы понимаете, что "бесплодие" и "бессилие" - вещи
совершенно разные,- так успокоил меня доктор Мортимор Шеппард во время
нашего первого разговора, когда мы с Дженни, наконец, решили показаться
специалисту.
- Он понимает это, доктор,- ответила за меня Дженни, прекрасно зная
(хотя я даже никогда не упоминал об этой проблеме), что мысль о моем
бесплодии - вероятном бесплодии - может меня доконать. И в голосе ее даже
послышалась надежда на то, что если и обнаружится какое-то отклонение, то,
вероятно, у нее самой.
Но доктор, просветив нас на предмет самого худшего, затем сообщил, что
скорей всего мы в порядке и что, очевидно, в ближайшее время станем
счастливыми родителями. Но, разумеется, нам придется пройти кучу
обследований. Сдать все анализы. И так далее - просто не хочется перечислять
все неприятные подробности такого рода обследований.
Нас обследовали в понедельник. Дженни - днем, а меня - после работы
(дел в конторе было невпроворот). Доктор Шеппард пригласил Дженни еще раз в
пятницу на той же неделе, объяснив, что его медсестра, кажется, что-то
перепутала, и он должен перепроверить кое-что. Когда Дженни рассказала мне
об этом повторном визите, я заподозрил, что отклонение от нормы нашли у нее.
Наверное, она думала о том же. Вся эта история с невнимательной сестрой была
слишком примитивна.
Когда доктор Шеппард позвонил мне в контору Джонаса и Марша, я был уже
почти уверен в этом.
- Пожалуйста, зайдите ко мне по дороге домой. Услышав, что говорить мы
будем вдвоем, без Дженни ("Я уже сегодня беседовал с миссис Бэрретт"), я
укрепился в своих подозрениях. У Дженни не будет детей. Впрочем, не делай
преждевременных выводов, Оливер, не забывай, что Шеппард рассказывал о
разных методах лечения, например, о хирургической коррекции. Но
сосредоточиться я не мог, и ждать до пяти часов казалось глупостью. Поэтому
я позвонил Шеппарду и попросил принять меня пораньше. Он ответил о'кэй.
- Ну и чья это вина? - спросил я напрямик.
- Я бы не сказал, что это "вина", Оливер,- ответил он.
- Ну хорошо, тогда у кого из нас, в таком случае, нарушены функции?
- У Дженни.
Я был более или менее готов к такому ответу, но категоричность тона
доктора поразила меня. Он больше ничего не стал говорить, и я решил, что он
хочет послушать меня.
- Ладно, тогда мы кого-нибудь усыновим. Ведь главное - что мы любим
друг друга, верно? И тогда он сказал мне:
- Оливер, все гораздо серьезнее. Дженни тяжело больна.
- Объясните мне, пожалуйста, что значит "тяжело" больна?
- Она умирает.
- Но это невозможно,- сказал я. Я ждал - вот сейчас доктор признается,
что все это просто-напросто шутка.
- Она умирает, Оливер,- повторил он.- Мне жаль, но я вынужден сказать
об этом.
Я начал убеждать его, что это какая-то ошибка, возможно, идиотка
медсестра снова что-нибудь перепутала и дала ему не тот рентгеновский
снимок. Он отвечал мне со всем сочувствием, на какое только был способен,
что трижды посылал кровь Дженни на анализ. Так что диагноз абсолютно точный.
Впрочем, он может направить нас - меня и Дженни - на консультацию к
гематологу. Порекомендовать...
Я поднял руку, и он остановился. Мне хотелось посидеть молча минуту.
Просто помолчать и окончательно осознать, что случилось. И вдруг я подумал
вот о чем.
- А что вы сказали Дженни, доктор?
- Что у вас обоих все в порядке.
- И она поверила?
- Думаю, да.
- Но ведь ей придется об этом сказать? Когда?
- Это зависит только от вас.
Только от меня... Боже, в тот миг мне не хотелось жить!
Врач объяснил мне, что терапевтическое лечение при той форме лейкемии,
которая обнаружена у Дженни,- всего лишь временное облегчение страданий. Да,
можно уменьшить боль, замедлить развитие недуга, но повернуть болезнь вспять
нельзя. Так что решать мне. Впрочем, он не настаивает на немедленном
лечении.
Но в эту минуту я думал лишь о том, что все случившееся с нами
чудовищно и безысходно.
- Но ведь ей только двадцать четыре года! - закричал я доктору.
Доктор терпеливо кивнул. Разумеется, он знал возраст Дженни, но знал он
и о том, какая это мука для меня. В конце концов, я сообразил, что нельзя же
сидеть в кабинете доктора вечно. И спросил, что же делать. То есть, что мне
нужно делать. Он посоветовал вести себя как можно естественнее и тянуть это
как можно дольше. Я поблагодарил и вышел.
Как можно естественнее! Как можно естественнее!
Глава 18
Я начал думать о Боге.
Мысль о том, что где-то обитает некое Высшее Существо, прочно
поселилась в моей голове. Но мне вовсе не хотелось отхлестать Его по щекам
или врезать Ему как следует за то, что Он собирается сделать со мной - с
Дженни то есть. Нет, моя религиозность выглядела совсем по-другому. Ну,
например, когда я просыпался утром рядом с Дженни. Все еще рядом. Неловко
признаться, но тогда я надеялся, что существует Господь Бог, которому я мог
сказать за это спасибо. Спасибо Тебе за то, что Ты позволяешь мне
просыпаться и видеть рядом Дженнифер.
Я дьявольски старался и вел себя как можно естественнее, даже разрешал
ей готовить завтрак, ну и так далее.
- У тебя сегодня встреча со Стрэттоном? - спросила она, когда я допивал
вторую чашку кофе.
- С кем? - переспросил я.
- Ну, с Рэймондом Стрэттоном,- пояснила она.- Твой лучший друг выпуска
1964 года. Он был твоим соседом по комнате - до меня.
- Ах, да. Мы собирались поиграть в сквош. Ну, я отменю.
- Нет, ты будешь играть в сквош, Преппи. На черта мне нужен обвислый
муж!
- О'кэй,- согласился я,- но тогда давай пообедаем где-нибудь в центре.
- Что-о? - спросила она.
- Что значит "что"? - завопил я, пытаясь изобразить свой обычный
притворный гнев.- Что же это - я не могу повести свою чертову жену обедать,
если мне этого хочется?
- Кто она, Бэрретт? И как ее зовут?
- Не понял?
- Сейчас поймешь,- объяснила она.- Если посреди недели ты тащишь свою
жену куда-нибудь обедать, значит, ты точно с кем-нибудь трахаешься!
- Дженнифер! - взревел я, теперь уже по-настоящему обиженный.- Как ты
смеешь говорить такое во время моего завтрака!
- Хорошо, но тогда твоя задница будет сидеть на этом стуле во время
моего обеда. О'кэй?
- О'кэй.
И я сказал этому Высшему Существу: кто бы Ты ни был и где бы Ты ни был,
знай - я с радостью понесу свой крест. Мне наплевать на мои муки. Главное,
чтобы Дженни ни о чем не догадывалась. Договорились, Сэр? Назови любую цену.
Господи...
- Оливер!
- Да, мистер Джонас?
Он пригласил меня в свой кабинет.
- Вы знакомы с делом Бека? - спросил он. Разумеется, я был знаком.
Роберта Л. Бека, фоторепортера журнала "Лайф", до полусмерти отметелили
чикагские полицейские, когда он пытался сфотографировать какую-то уличную
заварушку. Джонас считал это дело очень важным.
- Кажется, фараоны надавали ему по шее, сэр,- беспечно ответил я
Джонасу (ха-ха!).
- Я хочу, чтобы вы вели это дело, Оливер,- произнес Джонас.- Можете
взять в помощники кого-нибудь из молодых.
Кого-нибудь из молодых? Парня моложе меня в конторе не было. Но я
понял, что имел в виду шеф: "Оливер, несмотря на ваш год рождения, вы один
из старших в нашей фирме. Вы один из нас, Оливер".
- Спасибо, сэр,- сказал я.
- Когда вы сможете отправиться в Чикаго? - спросил он.
Я уже говорил, что сам решил тащить свой крест. Поэтому я понес
чудовищную околесицу. Даже точно не помню, как именно я объяснил старине
Джонасу свое нежелание уезжать из Нью-Йорка. И очень надеялся, что он меня
поймет. Но теперь я знаю, что он был разочарован и огорчен тем, как я
отреагировал на его многозначительное предложение. О Боже, мистер Джонас,
если бы вы только знали настоящую причину!
Парадокс: Оливер Бэрретт IV старается уйти из конторы пораньше, но
домой не торопится. Как вы это можете объяснить?
У меня уже вошло, в привычку разглядывать витрины на Пятой Авеню - все
эти восхитительные и нелепо-экстравагантные вещи. Я бы обязательно накупил
их для Дженнифер, но ведь я должен вести себя как можно естественнее...
Да, я боялся возвращаться домой. Потому что теперь, через несколько
недель после того, как я узнал правду, она начала худеть. Конечно, совсем
понемногу. И даже не замечала этого. Но я-то, который знал все, заметил.
Меня притягивали рекламные щиты авиакомпаний: Бразилия, острова
Карибского моря, Гавайи ("Бросьте все - и улетайте к солнцу!") и так далее.
В тот день они навязывали Европу в мертвый сезон: Лондон - любителям
походить по магазинам, Париж - влюбленным...
- А как же моя стипендия? А Париж, который я так ни разу и не видела за
всю мою чертову жизнь?
- А как же наша свадьба?
- А разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о свадьбе?
- Я. Я сейчас об этом говорю.
- Ты хочешь жениться на мне?
- Да.
- Почему?
Я пользовался таким фантастически безотказным доверием, что у меня уже
была кредитная карточка "Дайназ Клаб". Вж-жик! И вот моя подпись поставлена
поверх пунктирной линии - я стал горделивым обладателем двух билетов (первый
класс, никак не меньше!) в Город Влюбленных.
Лицо Дженни было серовато-бледным, но я-то, входя домой, надеялся, что
моя фантастичная идея вернет хоть немного румянца ее щекам.
- А ну-ка, угадайте, что случилось, миссис Бэрретт? - произнес я.
- Тебя уволили,- предположила моя жена с оптимизмом.
- Выпустили на волю,- ответил я, вытащив билеты.- Да здравствует воля!
Завтра вечером мы в Париже!
- Что за чушь собачья, Оливер,- проговорила она. Но очень спокойно, без
обычной притворной задиристости. Ее слова скорее прозвучали нежно-ласково:
"Что за чушь собачья, Оливер".
- Послушай, ты не могла бы определить поконкретнее, что такое "чушь
собачья"?
- Слушай,- тихо отозвалась она,- так не пойдет.
- Что не пойдет? - спросил я.
- Я не хочу в Париж. Мне не нужен Париж. Мне нужен ты.
- Ну уж что-что, а этого тебе хватает! - перебил я ее нарочито веселым
голосом.
- И еще мне нужно время,- продолжала она,- а это как раз то, что ты мне
дать не можешь.
Тогда я заглянул в ее глаза. В них была невообразимая печаль, понять
которую мог только я один. Эти глаза говорили, что ей очень жаль. Ей очень
жаль меня.
Мы обнялись и замолчали. Конечно, если уж плакать, то вдвоем. Но лучше
не плакать.
И тогда Дженни объяснила, что она чувствовала себя "абсолютно хреново"
и решила опять пойти к доктору Шеппарду - но не на консультацию, а на
конфронтацию.
- Вы скажете мне наконец, черт подери, что со мной?
И он сказал.
Почему-то я ощущал себя виноватым в том, что она узнала обо всем не от
меня. Она почувствовала это и произнесла заранее продуманную невнятицу:
- Он йелец, Олли.
- Кто, Джен?
- Аккерман. Гематолог. Он законченный йелец: он закончил там и колледж,
и Медицинскую Школу.
- Да ну? - пробормотал я, понимая, что она старается как-то облегчить
этот тяжелый разговор.
- Надеюсь, он хоть умеет читать и писать? - поинтересовался я.
- Ну, в этом еще предстоит убедиться,- улыбнулась миссис Оливер
Бэрретт, выпускница Рэдклиффа 1964 года,- но я уже выяснила, что
разговаривать он умеет. Мне хотелось поговорить.
- О'кэй, ну тогда сойдет и йелец,- сказал я.
- О'кэй,- сказала она.
Глава 19
Теперь я, по крайней мере, не боялся идти домой и не старался "вести
себя как можно естественнее". Мы опять могли, как и раньше, говорить друг с
другом обо всем - даже если это "все" было ужасом осознания того, что дни,
которые нам суждено провести вместе, сочтены все до единого.
Нам надо было кое-что обсудить, хотя обычно двадцатичетырехлетние
супруги о таких вещах не разговаривают.
- Я верю, что ты выдержишь, ты же у меня настоящий спортсмен,- говорила
она.
- Выдержу, выдержу,- отвечал я, думая, догадывается ли всегда такая
проницательная Дженнифер, что ее настоящий спортсмен трусит.
- Ты должен держаться ради Фила,- продолжала она.- Ему будет очень
тяжело. Ну, а ты... ты станешь веселым вдовцом...
- Нет, не веселым,- перебил ее я.
- Ты будешь веселым, черт побери. Я хочу, чтобы ты был веселым. О'кэй?
- О'кэй.
Это случилось через месяц, сразу же после обеда. Она не хотела уступать
и каждый день возилась на кухне. В конце концов, мне удалось ее убедить, и
она все-таки разрешила мне убирать со стола и мыть посуду (хотя поначалу
она, горячась, доказывала, что это "не мужская работа"). Итак, я убирал
чистые тарелки, а она играла на рояле Шопена. И вдруг остановилась на
середине прелюдии. Я бросился в гостиную. Она сидела, просто сидела - и
больше ничего.
- С тобой все в порядке, Джен? - спросил я (конечно, понимая, что "все
в порядке" быть уже не может).
- У тебя хватит денег на такси? - поинтересовалась она.
- Конечно,- ответил я.- А куда ты хочешь поехать?
- Ну, например, в больницу.
И посреди обрушившегося на меня суматошного смятения я вдруг понял:
"Вот оно". Дженни уходит из нашей квартиры, чтобы больше никогда сюда не
возвращаться. Пока я собирал для нее вещи, она просто сидела. О чем она
думала? О нашей квартире? Хотела вдоволь насмотреться и все запомнить? Нет.
Она просто сидела, ничего не видя перед собой.
- Эй,- сказал я,- может быть, ты хочешь захватить с собой что-нибудь
конкретно?
- Нет.- Она отрицательно покачала головой, а потом, после некоторого
размышления, прибавила: - Тебя.
Спустившись вниз, мы пытались поймать такси,- что очень нелегко сделать
вечером, когда все едут в театр или еще куда-нибудь. Швейцар свистел в свой
свисток и размахивал руками, прямо как ополоумевший судья во время
хоккейного матча. Дженни стояла, опираясь на меня, и я втайне не хотел
никакого такси - лишь бы она вот так стояла и стояла, опираясь на меня. Но
"мотор" в конце концов поймали. А таксист (нам всегда везло) оказался
весельчаком. Едва он услышал про больницу Маунт Синай, он начал, как
водится:
- Не волнуйтесь, ребятки, вы в надежных руках. Мы с аистом давненько
занимаемся этим делом.
На заднем сиденье Дженни свернулась клубочком и прижалась ко мне. Я
целовал ее волосы.
- Это у вас первенький? - спросил наш жизнерадостный водитель.
Думаю, Дженни почувствовала, как я собираюсь рявкнуть на этого малого,
потому что прошептала:
- Не надо, Олли. Он ведь так старается.
- Да, сэр,- ответил я ему.- Это наш первенец, и моя жена неважно себя
чувствует. Может быть, попробуем проскочить на красный?
Он доставил нас в Маунт Синай в мгновение ока. Этот парень
действительно хорошо к нам отнесся, был очень вежливым, открыл нам дверь и
все прочее. Перед тем как уехать, он долго желал нам счастья и удачи. Дженни
поблагодарила его.
Мне показалось, что у нее подкашиваются ноги, и я хотел внести ее
внутрь на руках, но она отказалась.
- Только не через этот порог, Преппи. Поэтому мы вошли, и я еле
вытерпел мучительно-педантичный процесс оформления больничных бумажек.
- У вас есть "Голубой щит" или другие медицинские страховки?
- Нет.
(Кто же думал о таких пустяках? Мы были слишком заняты покупкой
фарфора.)
Конечно, приезд Дженни не был для них полной неожиданностью. Его
предвидели, и нами сразу же занялся Бернард Аккерман, доктор медицины и, как
предполагала Дженни, хороший парень, хоть и "законченный йелец".
- Мы будем ей вводить лейкоциты и тромбоциты,- проинформировал он
меня.- Это то, что ей сейчас нужно больше всего. Антиметаболиты вводить не
надо совсем.
- А что это значит? - спросил я.
- Это замедляет разрушение клеток,- объяснил он,- но - Дженни знает -
при этом могут возникнуть неприятные побочные явления.
- Послушайте, доктор.- Я знал, что напрасно читаю ему эту лекцию.-
Решает Дженни. Как она скажет, так и будет. Только уж вы, ребята,
постарайтесь, чтобы ей не было очень больно.
- В этом вы можете быть уверены,- ответил он.
- Сколько бы это ни стоило, доктор.- Я, кажется, начал переходить на
крик.
- Это может продлиться несколько недель, а может тянуться месяцами,-
предупредил он.
- Наплевать на деньги,- сказал я. Врач был со мной очень терпелив и
спокойно реагировал на мой бессмысленный напор.
- Я просто хочу сказать,- объяснил Аккерман,- что никому не известно,
сколько ей осталось.
- Запомните, доктор,- продолжал я командовать,- запомните: у нее должно
быть все самое лучшее. Отдельная палата. Своя сиделка. И так далее.
Пожалуйста. У меня есть деньги.
Глава 20
Невозможно домчаться от 63-й Ист Стрит в Манхэттене до Бостона в штате
Массачусетс меньше, чем за три часа двадцать минут. Поверьте мне, я проверял
предельную скорость на этой дороге и уверен, что никакая машина, иностранная
или американская, даже если за рулем сидит сам Грэм Хилл, не проделает этот
путь быстрее. Я гнал свой "эм-джи" по Массачусетскому шоссе со скоростью сто
пять миль в час.
У меня есть такая электрическая бритва - ну знаете, на батарейках,- и
будьте уверены, что я тщательно выбрился и сменил рубашку в машине, прежде
чем вступить под священные своды офиса на Стейт Стрит. Даже в восемь часов
утра здесь уже сидели несколько респектабельных бостонцев, ожидавших встречи
с Оливером Бэрреттом III. Его секретарша меня знала и тут же сообщила о моем
приходе по селектору.
Нет, мой отец не сказал:
- Проводите его ко мне в кабинет. Вместо этого дверь распахнулась, и,
появившись на пороге собственной персоной, он произнес:
- Оливер.
Научившись теперь по-другому вглядываться в лица людей, я сразу
заметил, что он немного бледен, что волосы его чуть поседели (а может быть и
поредели) за эти три года.
- Заходи, сын,- произнес он каким-то непонятным тоном, но я не стал
вдумываться - мне было не до этого. Я просто вошел в его кабинет и сел на
стул для клиентов.- Ну, как живешь, сын? - спросил он.
- Хорошо, сэр,- ответил я.
- А как Дженнифер?
Я не стал лгать ему и сделал вид, что не услышал самый главный вопрос.
Я просто выпалил причину моего неожиданного появления.
- Отец, одолжи мне пять тысяч долларов. Мне очень нужно.
Он посмотрел на меня и, кажется, кивнул.
- Ну и...- сказал он.
- Простите, сэр? - переспросил я.
- Хотелось бы знать - для каких целей?
- Я не могу сказать этого, отец. Просто мне нужны "бабки". Пожалуйста.
У меня появилось предощущение, что он намеревается дать мне эти
деньги,- если, конечно, допустить, что кто-то может предощутить намерения
Оливера Бэрретта III. Терзать меня он, видимо, тоже не собирался. Но он
хотел... поговорить.
- А разве у Джонаса и Марша тебе не платят? - спросил он.
- Платят, сэр.
Сначала у меня возникло искушение сообщить ему, сколько я там получаю,-
чтобы до него просто дошло, какой у меня уровень. Но потом я сообразил, что
если он знает, где я служу, то, разумеется, знает, сколько мне платят.
- А разве она больше не преподает? - поинтересовался он.
Значит, он знает не все.
- Не называй ее "она",- предупредил я.
- Разве Дженнифер больше не преподает? - вежливо повторил он свой
вопрос.
- Пожалуйста, оставь ее в покое, отец. Это мое личное дело. Очень
важное дело.
- Какая-то девушка попала из-за тебя в затруднительное положение? -
спросил он без тени осуждения в голосе.
- Да,- подтвердил я,- именно так, сэр. И мне нужны бабки. Пожалуйста.
Я и не надеялся, что он мне поверит. Да и он тоже не хотел знать
правду, а задавал мне вопросы только для того, чтобы мы могли... поговорить.
Он выдвинул ящик стола и достал оттуда чековую книжку, медленно раскрыл
ее - но не затем, чтобы помучить меня, а просто чтобы иметь возможность
подыскать подобающие для такого случая слова. Не задевающие слова.
Наконец он выписал чек, вырвал его из книжки и протянул мне. Какое-то
мгновение я не мог понять, что тоже должен протянуть руку и взять чек из его
пальцев. И, несколько смутившись, он положил чек на край письменного стола,
потом посмотрел на меня и кивнул. Все это, видимо, означало: "Бери, сын". Но
он только кивнул.
Мне тоже не хотелось так уходить. Я подыскивал какие-нибудь обычные,
нейтральные слова, но их не было. Это было мучительно: нам обоим хотелось
поговорить, и в то же время мы не решались даже смотреть друг другу в глаза.
Я подался вперед и взял чек. Да, это был чек на пять тысяч долларов,
подписанный Оливером Бэрреттом III. Чернила уже высохли. Я аккуратно сложил
чек и, спрятав его в карман рубашки, встал и поплелся к двери. Конечно,
нужно было сказать хоть что-нибудь вроде: "Я знаю, по моей вине весьма
важные люди из Бостона (а может быть, даже из Вашингтона) прохлаждаются в
твоей приемной, и все же, если бы у нас было что сказать друг другу, то я бы
мог поболтаться по офису, дождаться тебя, отец, а ты отменил бы тогда
какой-нибудь официальный обед..." Ну и так далее.
Только остановившись в дверях, я сумел, наконец, глянуть ему в лицо и
выговорить:
- Спасибо, отец.
Глава 21
И еще мне предстояла трудная задача - рассказать обо всем Филу
Кавиллери. Мне, кому же еще? Я боялся, что он обезумеет от горя,- а он
просто запер дверь своего дома в Крэнстоне и переехал жить ко мне. У каждого
свой способ бороться с отчаянием. Фил наводил порядок в квартире. Он мыл,
скреб, чистил, полировал. Я не очень понимал ход его мысли, но Господь с ним
- пусть делает, что хочет. Может быть, он надеется, что Дженни вернется
домой?
Может быть. Бедняга. И поэтому наводит чистоту. Он просто не хочет
принимать вещи такими, каковы они есть на самом деле. Конечно, он в этом ни
за что не признается, но я-то знаю, о чем он думает.
Ведь и я думаю о том же.
Как только она легла в больницу, я позвонил старине Джонасу и объяснил,
почему не смогу приходить на службу. Я притворился, будто очень спешу и не
могу долго разговаривать, так как понимал, что он огорчен, хочет сказать мне
об этом и не находит слов. Отныне мой день делился на время посещения
больницы и время для всего остального. Это остальное значения не имело. Я по
привычке ел, наблюдал, как Фил (опять!) вылизывает квартиру, и не мог уснуть
даже после таблеток, выписанных мне Аккерманом.
Однажды я услышал, как Фил пробормотал, обращаясь сам к себе:
- Я больше так не могу.
Он был в соседней комнате и протирал наш столовый сервиз. Я ничего не
сказал ему, но про себя подумал: "А я вот могу. И кем бы ты ни был -
Распоряжающийся Нами Там Наверху,- я прошу: "Пожалуйста, Сэр, пусть все это
продлится, я могу выносить это до бесконечности. Потому что Дженни есть
Дженни".
В тот вечер она выставила меня из палаты. Ей захотелось поговорить со
своим отцом "как мужчина с мужчиной".
- На это совещание допускаются только американцы итальянского
происхождения,- сообщила она. Лицо ее было таким же белым, как и подушки, на
которых она лежала.- Так что ползи отсюда, Бэрретт.
- О'кэй,- согласился я.
- Но не слишком далеко,- добавила она, когда я уже дошел до двери.
Я отправился посидеть в холле. Вскоре появился Фил.
- Она сказала, чтобы ты заползал,- прошептал он так, словно внутри у
него была какая-то глухая пустота.- Пойду куплю сигарет.
- Закрой эту чертову дверь,- приказала она, когда я вошел в палату.
Я подчинился, а когда подходил к кровати, вдруг увидел все это целиком.
Я имею в виду капельницу и прозрачную трубку, ведущую к ее правой руке,
которую она все время старалась держать под одеялом. А я хотел видеть только
ее лицо - каким бы бледным оно ни было, на нем все еще сияли ее глаза.
Поэтому я быстро сел рядом с ней.
- Мне совсем не больно, Олли. Знаешь, на что это похоже? Кажется,
словно медленно падаешь с обрыва.
Что-то задрожало у меня внутри - нечто бесформенное, подбирающееся к
горлу, чтобы заставить меня плакать. Но этого не будет. Не будет никогда.
Сдохну, а не заплачу.
Нет, я не собирался плакать, но и говорить тоже не мог. Я смог только
кивнуть в ответ, И я кивнул.
- Ерунда,- сказала она.
- М-м? - Это было больше похоже на мычание, чем на какое-нибудь слово.
- Нет, ты не знаешь, как падают с обрыва, Преппи. Ты ни разу в своей
дурацкой жизни не падал с обрыва.
- Падал,- возразил я, вновь обретя дар речи.- Когда познакомился с
тобой.
- Да-а...- На ее лице промелькнула улыбка.- "О, что за падение это
было!" Откуда это?
- Не знаю,- ответил я.- Шекспир?
- Да, но кто это говорит? - произнесла она жалобно.- Я не могу даже
вспомнить, из какой это пьесы. Я же закончила Рэдклифф и такие вещи должна
помнить. Ведь я знала наизусть нумерацию всех вещей Моцарта в издании
Кехеля.
- Подумаешь, большое дело,- сказал я.
- А вот и большое.- И затем, нахмурившись, спросила: - Под каким
номером идет концерт си-минор для фортепьяно с оркестром?
- Я посмотрю,- пообещал я.
И я знал, где надо смотреть. Дома, на полке у рояля. Найду этот концерт
и завтра первым делом скажу ей номер.
- А ведь я когда-то это знала,- сказала Дженни.- Правда. Когда-то я это
знала.
- Слушай,- произнес я, подражая Богарту,- ты что, хочешь поговорить о
музыке?
- А ты предпочитаешь говорить о похоронах?
- Нет.- Я пожалел, что перебил ее.
- Похороны я обсудила с Филом. Ты меня слушаешь, Олли? Я отвернулся.
- Да, слушаю, Дженни.
- Я сказала, что он может заказать католическую мессу. Ты же не будешь
против? О'кэй?
- О'кэй,- ответил я.
- О'кэй,- повторила она.
И мне стало немного легче, потому что самое тяжелое было уже сказано.
Но я ошибся.
- Послушай, Оливер,- мягко сказала Дженни - она всегда говорила так,
когда злилась.- Перестань себя изводить, Оливер.
- Что?
- У тебя виноватый вид, Оливер, ты изводишь себя.
Я напрягся изо всех сил и попытался изменить выражение лица, но оно
словно застыло.
- Никто не виноват. Понимаешь ты это, Преппи? - продолжала она.-
Пожалуйста, перестань винить себя!
Я хотел смотреть на нее, не отрываясь,- всегда, вечно... И все же
опустил глаза. Мне стало совестно, что даже сейчас Дженни может с такой
легкостью читать мои мысли.
- Неужели ты не можешь сделать для меня такую ерундовину? Я прошу,
Олли. Тогда все у тебя будет о'кэй.
И опять что-то зашевелилось у меня внутри, подобравшись так близко к
горлу, что невозможно даже было ответить "о'кэй". Я молча смотрел на Дженни.
- Да черт с ним, с этим Парижем,- внезапно произнесла она.
- А? Что?
- И с Парижем, и с музыкой, и со всей остальной чепухой. Думаешь, ты
меня всего этого лишил? Да мне наплевать на все это. Ты что, не веришь?
- Да, не верю,- честно признался я.
- Тогда убирайся отсюда. Нечего тебе делать у моего чертова смертного
одра.
Она не шутила. Я знал, когда Дженни говорит что-то всерьез. И я купил
разрешение остаться, солгав:
- Я тебе верю.
- Так-то лучше. А теперь я хочу тебя кое о чем попросить.
И снова что-то сжалось у меня внутри, стараясь выдавить рыдания. Но я
выдержал. Я не буду плакать. Просто кивну головой, давая понять Дженнифер,
что выполню любую ее просьбу.
- Пожалуйста, обними меня покрепче,- попросила она.
Я положил руку на ее плечо (боже мой, такое худое!) и тихонько сжал
его.
- Нет, Олли, не так,- сказала она.- Обними меня по-настоящему. Иди ко
мне.
Очень осторожно - чтобы не задеть все эти трубочки - я прилег рядом и
обнял ее обеими руками.
- Спасибо, Олли.
Это были ее последние слова.
Глава 22
Фил Кавиллери был в солярии и закуривал очередную сигарету, когда я там
появился.
- Фил? - прошептал я тихо.
- Да? - Он посмотрел на меня, и мне показалось, что он все уже знает.
Его нужно было хоть как-то утешить. Я подошел и положил руку ему на
плечо. Я боялся, что он заплачет. Я был уверен, что сам этого не сделаю. Не
смогу. Просто уже поздно.
Он дотронулся до моей руки.
- Жаль,- пробормотал он.- Жаль, что я...- Тут он запнулся. Я ждал. И,
впрочем, куда было спешить?..- Жаль, что я обещал ей держаться. Держаться
ради тебя.- И, словно ища опоры, он сжал мою руку.
Но я хотел остаться один. Вдохнуть воздуху. Может быть, даже пройтись.
Я спустился. Внизу, в больничном холле, стояла полная тишина. Я слышал
только стук своих каблуков.
- Оливер.
Я остановился.
Это сказал мой отец.
Если не считать сидевшей за столиком дежурной сестры, мы были наедине.
Мне вдруг пришло в голову, что в это ночное время, кроме нас, в целом
Нью-Йорке бодрствует, должно быть, всего несколько человек.
Я не мог его видеть. Я пошел, не останавливаясь, прямо к вращающимся
дверям. Но через мгновение он уже стоял на улице рядом со мной.
- Оливер,- произнес он.- Ты должен был мне все рассказать.
На улице было очень холодно, и я обрадовался этому, потому что мое
онемевшее тело смогло, наконец, ощутить хоть что-нибудь.