Лирический герой поэзии шестидесятников
Министерство общего и профессионального образования
Свердловской области
Реферат по литературе
Тема: "Лирический герой
поэзии шестидесятников"
Исполнитель: Корекова Оксана Валерьевна
Г класс, лицей №88
Учитель: Пинягина Ольга Александровна
Екатеринбург 2000
Шестидесятники
История литературы – это ее биография. Представление о реалиях, вехах, периодах, закономерностях в развитии словесности. Как в судьбе человеческой, в судьбе литературы не бывает лет напрасных. Но в той и другой бывают годы определяющие. Такие, что много и надолго в жизни обусловливают. Само определение русской литературы второй половины XX века в столь значимыми оказались 60-е годы.
При всей условности деления истории (в том числе – и литературной) на десятилетия, оно достаточно отчетливо проступает в самой действительности, хотя, понятно, хронологические рубежи ни одного выделяемого таким образом этапа не совпадают с границами календарных десятилетий. Вот и в XX веке 60-е в жизни и литературе начались не первого января 1961 года и не в последние дни 1970 года кончились. Этот период обозначен, с одной стороны, таким событиями, как смерть И.В. Сталина (март 1953 года) и XX съезд КПСС (февраль 1956 года), а с другой – смещение Н.С. Хрущева в октябре 1964 года, с судом над писателями Ю. Даниэлем и
А. Синявкиным (январь 1966 года).
Есть у этих лет и не цифровое, а образное определение, повторяющие название тогда же, 1954 году, вышедшей повести И. Эренбурга, – оттепель. Как подтвердили упомянутые события второй половины 60-х, оно оказалось точным, хотя в пору вхождения в оборот оптимистам было трудно его принять, поскольку оно не исключало сомнений в необратимости на метившихся в стране перемен.
|
|
Тогда же возник и термин "Шестидесятники". Так была названа статья С. Рассадина, посвященная тем, кто в эти годы входил в литературу. Входили дерзко и шумно, своим страницами свидетельствуя, что поэзия, проза, критика, драматургия высвобождаются из летаргического состояния, в каком находились в годы сталинского тоталитаризма.
Из нынешних дней видно, что духовная обновление общества, начатое в ту пору, было во многом половинчатым и компромиссным. "Шестидесятники" стремились, по самокритическому признанию одного из них, критика В. Огнева, "быть честными в рамках возможного". Они, отстаивая позиции, которые чуть позднее получат название "социализма с человеческим лицом", надеялись реставрировать казавшиеся возвышенными идеалы революции, очистить их от извращений и догм, связанных с "культом личности", словом – поверить социализм – гуманизмом. В свете событий самых последних лет романтические эти усилия могут показаться сизифовыми, а то и вовсе наивными. Однако едва ли достойно ныне множить укоры по адресу "идеалистов" и "прожекторов" из 60-ых и тем самым потворствовать комплексом своеобразной исторической неполноценности.
Андрей Вознесенский и его поэзия
С присвистом и лихостью вошел в нашу поэзию середины 50-х годов Андрей Вознесенский.
Андрей Андреевич Вознесенский родился 12 мая 1933 года. Учился в Московском архитектурном институте, который окончил в 1957 году. Рано, с 13 лет, проявил свое художественное дарование в архитектуре и живописи, но победила поэзия, выбрав в себе важные качества смежных искусств: объемное и цветное видение мира, чувство пространства, перспективу. Живопись слова, пластика и щедрая звукопись явлены в лучших стихах и поэмах.
|
|
Уже в пору раннего творчества поэт располагал серьезным запасом знаний. Архитектура и музыка, математика и сопромат, история живописи и история поэзии. Это важно знать: на стихи повлияла архитектура, особенно Владимирская школа, среди образов которой прошло детство поэта. Позднее Андрей Вознесенский увлекался итальянским барокко. По началу творчества Андрея Вознесенского некоторыми воспринималась, как юношеский вызов и выпад. У каждого человека может быть свой футуризм молодости. Тем более у поэта. Вскоре, после первых двух-трех книг, стало ясно, что это вызов шаблону, выпад против гладкописи. Поэт стремился противостоять стандартности, серости, стереотипу мышления. В свою, каждый раз заново переосмысленную, поэтику Вознесенский вносит живые очертания этого года, месяца, дня, мгновения. Действительность подбрасывает ему события, факты, имена, даты. Поэт, открытый впечатления бытия, всё вбирает в себя, и стих его, как сейсмограф чутко реагирует на толчки в общественном сознании соотечественников и современников.
Не всем по вкусу откровенно экспериментальные стихи Андрея Вознесенского. Его "изопы" некоторыми встречались в штыки, с трудом воспринимались стихи, чрезмерно перегруженные инверсиями.
В книгах Андрея Вознесенского искрится и брызжет звуковая энергия стиха. Звуки льются легко, непринужденно. Это не бездумная игра в словеса, как кажется некоторым критикам, а постоянный молодой прорыв к смыслу, к сути. Острота звучания в поэзии Андрея Вознесенского с годами все более и более обретает остроту значения. Язык его поэзии – язык современного человека. В современной речи поэт ищет отборное зерно. Но для успешного отбора нужно тоннами провеять полову, отбросить шелуху.
|
|
Лирика Андрея Вознесенского требует пристального, может быть, многократного прочтения, потому что поэт обращается к вопросам сложным, он избегает готовых выводов и решений. Помимо сложно-ассоциативного мышления, характерного для творческой практики Вознесенского, он склонен к резкой смене настроений, интонаций, метафор и лексических уровней. Лирическую взволнованность поэт нередко "гасит" иронией, а логическую закономерность – парадоксом, сленговым словечком, языковым "кульбитом". Своей современностью мировосприятия и привлекает Вознесенский читателей. Его поэзия настолько органично связана с глобальной проблемой существования человека в современном мире – и современного мира в человеке.
Вознесенский посмеивается над "наивными диапозитивами". И он по-своему прав. Ибо в его стихах нет пейзажей, идиллий, олеографических сельских видов, нет зеркально-мертвенного изображения природы, а есть ее обобщенный, нередко гротесково-символический образ.
В прозе у Андрея Вознесенского имеется ряд высказываний, принципиальное значение которых, безусловно. Они не только раздельно раскрывают "секреты" мастерства, объясняют эстетическую "родословную" поэта.
Бесспорно, желание поэта постигнуть истину, добраться до ее середины, распознать конструктивный разрез современного бытия, а не только его фасад или внешнюю облицовку. Значит, надо исходить из органических особенностей этого лирического "я", а не навязывать, точнее не вводить извне "концепции" тип "Вознесенский и средства массовой коммуникации". Поэзия Вознесенского, не нуждается и в этом. Автор "Мастеров", "0зы", "Лонжюмо", "Тени звука" – это художник, – "мыслящий зрением", и, добавим мы, "слышащий зрением". Его перенасыщенная метафоричность, его "депо метафор", синкопы и срывы в крик – следствие, а не причина того явления, которое следует назвать прирожденным талантом.
Вознесенский видит слово в цвете, хотя у него, как на акварели, цвет затекает на цвет и бывает трудно выявить и уловить "контур" слова. Его задача в другом. Графическое начертание слова отбрасывает звуковую "тень". След преобразуется в звукоряд. И тогда возникает чудо стиха:
Вечерний свет ударил ниц,
и на мгновение, не дольше,
из темной тучи восемь птиц
блеснут, как грозди на подошве.
Зрительная и свистящая – свистят крылья стремительно пролетающей стаи – звуко-метафора удивительна тонко передает предощущение вечернего и столь же быстро тающего света.
Однако прежде чем говорить о частностях, вернемся вновь к зрительно-звуковой манере Вознесенского. Настойчиво и непреходяще его желание постигнуть мир изнутри "с его лучшей наиболее ошеломляющей стороны", – как писал Б. Л. Пастернак. Ставя перед собой эту заведомо непростую задачу, Вознесенский идет на разлом, на обнажение "словоупорной" темы современности, а для этого в каждой звуко-метафоре, как в ядре он стремится выявить нечто полярно противоположное, взаимоисключающее:
Все как надо —звездная давка.
Чабаны у костра в кругу.
Годовалая волкодавка
разрешается на снегу.
Традиционный образ волкодава (или волкодавки) вызывает одни и те же мысли – это свирепая сила и ярость, неукротимая погоня и гибель врага. Но поэт как бы "переворачивает" традиционный образ и сопрягает с трепетным материнством, с тайной рождения новой жизни. Такой прием перевернутого изображения он использует во имя того, чтобы представить мир с наиболее впечатляющей его стороны. Встречается этот прием в поэзии Вознесенского повсеместно. Его стих концентрирует антитезы традиционного и сверхсовременного, привычного и невероятного, реального и фантастического. Сопряжение прямого и скрытого смысла звуко-метафоры, сопряжение отдаленных – временных и пространственных – реалий, в конечном счете, оправдывается тем единством противоположностей, которые и составляют суть диалектического развития природы и искусства.
Особенно талантливо это сопряжение отдаленных во времени и пространстве, реалий, фактов, событий, имеющих всемирно-историческое значение, Андрей Вознесенский воплотил в поэме "Лонжюмо".
Имеет смысл подробно остановиться на лирике Андрея Вознесенского, на природе его лиризма. И тогда окажется, что поэт то растворяет лирическое чувство в чувстве "истории самой", то перевоплощает его в грусть, радость, иронию, гнев... Он прибегает к гиперболе, гротеску, игровому моменту. Нередко какой-то основной образ в его стихах становится лишь звеном в цепи невероятных превращений, а реалистически четкое письмо – откровенной гофманианой. В этом смысле "Осень в Сигулде" неотделима от фантасмагорического "Морозного ипподрома", а "Монолог Мерлин Монро" от "Бобрового плача".
В поэзии Вознесенского наибольшие удачи связаны именно с органической стыковкой "бывшего" и "будущего", а в жанровом плане – лирики и сатиры, философского раздумья и гротеска. Четко пульсирующий ямб у него врывается в стих, прозу и, наоборот, прозаический речитатив завершается классически ясной строфой.
Чтобы представить современность во всей ее сложности, в ее прямых и обратных причинно следственных связях, поэт разрывает обычный любительский "снимок", превращает его в "негатив" и тем самым добивается эффекта новизны, необычности всего случившегося на глазах поэта и, следовательно, достоверного по сути своей.
Кроме всего прочего оказалось, что в наш век, потрясенный научно-технической революцией, нам отнюдь не безразличны особенности видения мира, которые запечатлела кисть старых изографов. Эти художники, стали нам просто необходимы, без них, этих художников, без контраста и одновременно слияния с их искусством современный интерьер – голая геометрия, а стук человеческого сердца – ломаная линия электрокардиограммы.
Вот почему заслуживает особого внимания мысль Вознесенского, сформулированная им позднее: «...Культура – не остров, а взаимосвязь с культурой соседних времен и народов». Вот почему его лирика, богатая пространственными и временными сдвигами, стремительными перемещениями, прихотливыми ассоциациями, историческими узлами, по существу, была направлена против "оголенного" представления о человеческом "я", против обезличённой человеческой "особи".
"Положительная сила" как синоним самовыражения и проявления сущностных сил –энергия, которая вызвала к жизни все "случившееся" в творчестве Вознесенского. Неспроста он сказал: "Стихи не пишутся – случаются, как чувства или же закат...". Вне предугаданной стихии стиха он не мыслит искусства слова. Самовыражение, или, по Вознесенскому, "взгляд в себя", способствует постижению реального живого мира: "чем индивидуальной, тем ты общественней". С годами Вознесенский не то, что бы истратил прежний юношеский восторг перед самим фактом творческого существования. Или своего "первопризвания". Нет, "живое" обернулось какой-то новой субстанцией духовного мира – живой болью, живым состраданием. Так, голубые юоновские снега перевоплотились в многослойный, трагический лед Антарктиды из «Лед-69»:
Утром вышла девочкой из дому,
а вернулась рощею, травой.
По живому топчем, по живому –
по живой!
К сожалению, две тенденции, наметившиеся в этой поэме – обостренно социальная и, условно говоря, натурфилософская, публицистическая и интимно-лирическая, – оказались разъятыми: поэма рассыпалась на отдельные куски. Вот почему, а не из-за строчек, заполненных одним и тем же словам "лед, лед, лед, лед", эту вещь нельзя признать безусловной удачей поэта.
Перед поэтом, как и перед его читателями, вставшими к главным пультам времени и судьбы мира, возникает множество неотложных проблем. Эти проблемы надо решать, на эти вопросы необходимо отвечать. И это те же был перелом в его жизни. От имени многих Вознесенский говорит: "что-то в нас вызревает", вызревает трудно, но неодолимо. Что-то вызревало и в нем самом. Так забрезжил "зарев новых словес, зарев зрелых предчувствий...". И Вознесенский, страстно взывает: "Освежи мне язык современная муза" – здесь и приказ, и просьба, здесь и символика пушкинского "Пророка", и метафорические ассоциации раннего Маяковского, Пастернака, Мартынова.
Само по себе ощущение того, как быстро ветшают иные словесные стереотипы, как они стареют на наших глазах, вероятно, знакомо многим, а не одному Вознесенскому. Стремление обновить слово, извлечь из него неожиданный смысл – одна из лучших традиций русской поэзии. Неизвестные прежде словосочетания ищет и Андрей Вознесенский: он, например, складывает "лес" и "русалку" – в "лесалки". В "Осеннем вступлении" "зарев" – древнеславянское "август " – он расчленяет то на зарю, зарево, озарение, рев, то высекает из этого слова двойной смысл: "Зарев –значит – "прощай!" Зарев – значит "да здравствует завтра!" В этом прощании и одновременном ощущении чего-то нового, назревающего, которое передается поэтом при помощи странных инвариантов. Вообще поэтика А. Вознесенского отличается своеобразием художественной культуры, активным отношением к строке, фразе, слову.
Однако новые стихи Вознесенского родились на переломе, на стыке противоположностей: душевных, интонационных, поэтических, временных. Он осознал этот внутренний перелом, чреватый последствиями, неизвестными самому художнику, и все-таки благословляемый им: "Мир пиру твоему, земная благодать, мир праву твоему меня четвертовать". Примечательно: даже стихи свои Андрей Вознесенский читает, ломая иные слова пополам, – первые слоги почти на крике, концы слов – полушепотом. Ломает – и тут же переходит на речитатив, на слитную скороговорку.
У А. Вознесенского есть и яростное взахлеб пылание лирического костра, и острые углы, вывороченные нутром. Поэт раскрывает, выражает свое "я" в разных ипостасях. Он, например, необыкновенно чуток к женскому страданию, к женской боли, к унижению чувства человеческого достоинства именно в женщине. Его "Монолог Мерлин Монро" с повторяющимся «невыносимо, невыносимо», его "Лобная баллада", "Бьют женщину", а из более ранних – "Последняя электричка", "Мотогонки по вертикальной стене", "Эскиз поэмы" являют нам поэта, который сквозь женскую боль и женское страдание, как сквозь электронный микроскоп, в укрупненном, преувеличенном виде воспринимает боль и страдание чуждого нам антигуманистического мира. В стихах "Напоили", "Все возвращаются на круги своя" порождение этой боли Вознесенский видит не в социальных противоречиях, а в мещанстве, обывательщине, которые он ненавидит всеми силами души и которые, к сожалению, имею место в нашей жизни.
Боль и обида – чувства, развивающиеся во времени, имеющие истоки в биографии Андрея Вознесенского. Но если и раньше его человечность, его добропорядочность порождали эту обостренную нравственную ранимость, то теперь даже этой ранимости, даже этой содранной кожи на пальцах рук, особо чувствительных к любому прикосновению, для Вознесенского мало:
Оббиваюсь о стены, во сне, наяву,
ты пытай меня, время, пока тебе слова не выдам.
Дай мне дыбу любую. Пока не взреву.
Стремление к такой болевой "запредельности" родилось опять-таки из мучительного чувства любви к живому человеку из ненависти ко всему, что унижает личность, порабощает ее, выводит из человеческого звания. Все – даже если это любовь! С какой горечью, например, написана им "Двоюродная жена" и как мгновенно точен, многозначен следующий стиховой жест, переданный как бы в восприятии любящей женщины:
У тебя и сын и сад.
Ты, обняв меня за шею,
Поглядишь на циферблат –
Даже крикнуть не посмею.
На контрастах написана "Исповедь". Примелькавшийся повседневный оборот "Ну что тебе надо еще от меня?" становится эпицентром "поединка рокового" – любви-ненависти:
Исчерпана плата до смертного дня.
Последний горит под твоим снегопадом.
Был музыкой чуда, стал музыкой яда.
Ну что тебе надо еще от меня?
Однако перед трагической силой любви победительница оказывается побежденной, победа оборачивается поражением, крик боли – шепотом мольбы:
И вздрогнули складни, как створки окна.
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: "Люблю тебя. Больше нет сладу.
Ну что тебе надо еще от меня?"
Однако "живое" в поэзии Вознесенского вступает в яростную борьбу со всем мертвящим, отравляющим, разъедающим и живую природу, и общественный организм, и отдельную человеческую личность. Палитра Вознесенского обогатилась новыми ассонансами и столь же кричащими диссонансами современного мира, его какофоническим грохотом, который заставляет поэта переходить на крик.
Бесспорно, что поэт – это личность, как бы перевоплотившаяся в лирическое произведение, как бы слившаяся с ним. Это само осуществление или самовыражение личности в творческом процессе Маркс называл "положительной силой" и связывал ее с наиболее полным и свободным проявлением сущностных способностей человека.
Без самовыражения нет поэта. Каждый талантливый художник проявляет свою индивидуальность по-своему, его творческая "родословная" имеет свои особенности, свои корни, законы красоты, по которым художник творит мир образов.
Можно быть современным поэтом, но не быть поэтом современности. Андрей Вознесенский – поэт современности. Он существует вместе со своим временем.