Организации СЭСР и СЭВ — действуют в противоположных направлениях. 4 глава




В задачу Метленко и его группы входило снятие электрических характеристик генератора во время выбега ротора. Сам Метленко, находясь в помещении блочного щита управления, должен был следить за темпом падения оборотов ротора генератора по тахометру. Странная судьба выпала на долю этого человека, фактически оставшегося в тени. Ничего не понимая в атомном реакторе, Метленко стал фактическим руководителем электроэксперимента, приведшего к тяжелейшей ядерной катастрофе. Он даже не знал лично людей, с которыми вышел на работу в ту роковую ночь. Позднее Г. П. Метленко рассказывал:

«Я не знал операторов. Я впервые увидел их, нас свел в ту ночь эксперимент. Я сутки ждал опыта. Он мог быть и в предыдущую смену. Мне надо было снять показания... Во время взрывов ничего не понимал. У операторов запомнилось — недоумение. Почему так произошло?..»

Что испытывали Акимов и Топтунов — операторы атомного технологического процесса — в момент, когда на полпути застряли поглощающие стержни и раздались первые грозные удары со стороны центрального зала? Трудно сказать, потому что оба оператора погибли мучительной смертью от радиации, не оставив на этот счёт никаких свидетельств.

Но представить, что испытывали они, можно. Мне знакомо чувство, переживаемое операторами в первый момент аварии. Неоднократно бывал в подобной ситуации, когда работал на эксплуатации атомных электростанций.

В первый миг: онемение, в груди все обрушивается лавиной, обдает холодной волной невольного страха, прежде всего оттого, что застигнут врасплох и вначале не знаешь, что делать, пока стрелки самописцев и показывающих приборов разбегаются в разные стороны, а твои глаза враздрай вслед за ними, когда неясна еще причина и закономерность аварийного режима, когда одновременно (опять же невольно) думается где-то в глубине, третьим планом, об ответственности и последствиях случившегося. Но уже в следующее мгновение наступает необычайная ясность головы и хладнокровие. Следствие — быстрые и точные действия по локализации аварии...

Топтунов, Дятлов, Акимов, Столярчук — в замешательстве. Кершенбаум, Метленко, Давлетбаев ничего не понимают в ядерной физике, но тревога операторов передалась им тоже.

Поглощающие стержни остановились на полпути, не идут вниз даже после того, как начальник смены блока Акимов обесточил муфты сервоприводов. Со стороны центрального зала слышны резкие удары, пол дрожит. Но это еще не взрыв...

 

Время 1 час 23 минуты 40 секунд... Покинем на эти, оставшиеся до взрыва, двадцать секунд блочный щит управления четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС...

В этот самый момент в центральный зал четвертого энергоблока, на отметку плюс пятьдесят (балкон в районе узла развески свежего топлива), вошел с обходом начальник смены реакторного цеха акимовской вахты Валерий Иванович Перевозченко. Он посмотрел на перегрузочную машину, застывшую у противоположной стены, на дверь в стене, за которой в небольшом помещении находились операторы центрального зала Кургуз и Генрих, на пол центрального зала, осмотрел бассейны выдержки топлива, битком набитые выгруженным отработавшим топливом, на «пятачок» реактора...

«Пятачок» — так называется круг пятнадцатиметрового диаметра, состоящий из двух тысяч кубиков. Эти кубики в совокупности представляют собой верхнюю биологическую защиту реактора. Каждый из таких кубиков весом 350 килограммов насаживается в виде шапки на головку технологического канала, в котором находится топливная кассета. Вокруг пятачка нержавеющий пол, образованный коробами биозащиты, перекрывающей собою помещения пароводяных трубопроводов, идущих от реактора к барабанам-сепараторам.

И вдруг Перевозченко вздрогнул. Начались сильные и частые гидроудары, и 350-килограммовые кубики (у них еще есть проектное название «сборка одиннадцать») начали подпрыгивать и опускаться на головки каналов, будто тысяча семьсот человек стали подбрасывать вверх свои шапки. Вся поверхность пятачка ожила, заходила ходуном в дикой пляске. Вздрагивали и прогибались короба биозащиты вокруг реактора. Это означало, что хлопки гремучей смеси уже происходили под ними...

Обдирая руки и больно ударяясь об углы поручней, Перевозченко бросился по крутой, почти вертикальной винтовой лестнице вниз, на отметку плюс десять, в переходный коридор, соединяющий помещения главных циркуляционных насосов. Фактически он провалился, чуть притормаживая себя на лету, в яму глубиной сорок метров.

С гулко бьющимся сердцем, с паническим чувством в душе, сознавая, что происходит что-то ужасное, непоправимое, на слабеющих от невольного страха ногах он побежал влево, к выходу на деаэраторную этажерку, где за спасительным поворотом, в двадцати метрах от двери, начинался стометровый коридор, посредине которого был вход в помещение блочного щита управления четвертого энергоблока. Он спешил туда, чтобы доложить Акимову о происходящем в центральном зале...

В то мгновение, когда Перевозченко выскочил в соединительный коридор, в дальнем конце помещения главных циркуляционных насосов находился машинист Валерий Ходемчук. Он следил за поведением насосов в режиме выбега ротора генератора. Насосы сильно трясло, и Ходемчук собирался сообщить об этом Акимову, но тут грохнул взрыв...

На отметке плюс двадцать четыре, в 604-м киповском помещении, расположенном под питательным узлом реактора, дежурил с приборами наладчик с Чернобыльского пусконаладочного предприятия Владимир Шашенок. Он снимал показания приборов в режиме выбега и поддерживал телефонную связь с блочным щитом управления и вычислительным комплексом «Скала»...

Что же происходило в реакторе? Чтобы это понять. надо вернуться немного назад и проследить цепочку действий операторов.

В 1 час 23 минуты параметры реактора были наиболее близки к стабильным. За минуту до этого старший инженер управления блоком Борис Столярчук резко снизил расход питательной воды на барабаны-сепараторы, что, естественно, повлекло увеличение температуры воды на входе в реактор.

После того как был закрыт стопорно-регулирующий клапан и отключен турбогенератор № 8, начался выбег ротора. Из-за уменьшения расхода пара из барабанов-сепараторов его давление стало слабо расти, со скоростью 0,5 ат/секунду. Суммарный расход через реактор начал падать из-за того, что все восемь главных циркуляционных насосов работали от выбегающего турбогенератора. Их тряску и наблюдал Валерий Ходемчук (не хватало энергии, мощность насосов падала пропорционально снижению оборотов генератора, соответственно падала и подача воды в реактор).

Повышение давления пара, с одной стороны, и снижение расхода воды через реактор, а также подачи питательной воды в барабаны-сепараторы — с другой, явились конкурирующими факторами, определившими паросодержание в активной зоне, а следовательно, мощность реактора.

Как я уже указывал ранее, паровой эффект реактивности (от 2 до 4 бета) — наиболее весомый в уран-графитовых реакторах. Эффективность аварийной защиты оказалась существенно сниженной. Суммарная же положительная реактивность в активной зоне в результате резкого снижения расхода охлаждающей воды через реактор начала расти. То есть рост температуры привел, с одной стороны, к росту парообразования, а с другой — к стремительному росту температурного и парового эффектов. Это и послужило толчком к нажатию кнопки аварийной защиты. Но, как я уже говорил выше, с нажатием кнопки «АЗ» была введена дополнительная реактивность 0,5 бета. Через три секунды после нажатия кнопки «АЗ» мощность реактора превысила 530 МВт, а период разгона стал намного меньше 20 секунд...

С ростом мощности реактора гидравлическое сопротивление активной зоны резко возросло, расход воды еще более снизился, возникло интенсивное парообразование, кризис теплоотдачи, разрушение топливных ядерных кассет, бурное вскипание теплоносителя, в который попали уже частицы разрушенного топлива, резко повысилось давление в технологических каналах, и они стали разрушаться.

В период резкого роста давления в реакторе захлопнулись обратные клапаны главных циркуляционных насосов и полностью прекратилась подача воды через активную зону. Парообразование усилилось. Давление росло со скоростью 15 атмосфер в секунду.

Момент массового разрушения технологических каналов и наблюдал начальник смены реакторного цеха Перевозченко в 1 час 23 минуты 40 секунд...

Затем, в последние 20 секунд до взрыва, когда Перевозченко стремглав летел с пятидесятиметровой высоты вниз на отметку плюс десять, в активной зоне происходила бурная пароциркониевая и другие химические и экзотермические реакции с образованием водорода и кислорода, то есть гремучей смеси.

В это время произошел мощный паровой выброс — сработали главные предохранительные клапаны реактора. Однако выброс длился недолго, клапаны не способны были справиться с таким давлением и расходом и разрушились.

В это же время огромным давлением оторвало нижние водяные и верхние пароводяные коммуникации (трубопроводы). Реактор сверху получил свободное сообщение с центральным залом и помещениями барабанов-сепараторов, а снизу — с прочно-плотным боксом, который проектировщиками предусматривался для локализации предельной ядерной аварии. Но той аварии, какая случилась, никто не предполагал, и потому в данном случае прочно-плотный бокс послужил просто огромной емкостью, в которой стал скапливаться гремучий газ.

В 1 час 23 минуты 58 секунд концентрация водорода в гремучей смеси в разных помещениях блока достигла взрывоопасной и, по свидетельству одних очевидцев, раздалось последовательно два, а по свидетельству других — три и более взрыва. По сути дела реактор и здание четвертого энергоблока были разрушены серией мощных взрывов гремучей смеси.

Взрывы раздались как раз в тот момент, когда машинист Валерий Ходемчук находился в дальнем конце помещения главных циркуляционных насосов, а начальник смены реакторного цеха Перевозченко бежал по коридору деаэраторной этажерки в сторону блочного щита управления...

Над четвертым энергоблоком взлетели горящие куски, искры, пламя. Это были раскаленные куски ядерного топлива и графита, которые частично упали на крышу машинного зала и вызвали ее загорание, поскольку кровля имела битумное покрытие.

Чтобы понять, сколько было выброшено взрывом радиоактивных веществ в атмосферу и на территорию станции, надо представить характеристику нейтронного поля за минуту двадцать восемь секунд до взрыва.

В 1 час 22 минуты 30 секунд на вычислительной системе «Скала» была получена распечатка фактических полей энерговыделений и положений всех поглощающих стержней регулирования. (Тут надо заметить, что вычислительная машина считает в течение 7—10 минут, стало быть, она представила состояние аппарата примерно за десять минут до взрыва.) Общая картина нейтронного поля на момент расчета представляла собой: в радиально-азимутальном направлении, то есть по диаметру активной зоны, — выпуклое поле, а по высоте в среднем двугорбое с более высоким энерговыделением в верхней части активной зоны.

Таким образом, если верить машине, в верхней трети активной зоны образовался как бы приплюснутый шар области высокого энерговыделения диаметром около семи метров и высотой до трех метров. Именно в этой части активной зоны (весом около пятидесяти тонн) и происходил прежде всего разгон на мгновенных нейтронах, именно здесь в первую очередь возник кризис теплоотдачи, произошло разрушение, расплавление, а затем и испарение ядерного топлива. Именно эту часть активной зоны выбросило взрывом гремучей смеси в атмосферу на большую высоту и унесло ветром в северо-западном направлении, через Белоруссию и республики Прибалтики за пределы границ СССР.

То, что радиоактивное облако передвигалось на высоте от одного до одиннадцати километров, косвенно подтверждается свидетельством техника аэродромного обслуживания аэропорта «Шереметьево» С. Антонова, который рассказал, что прибывающие самолеты (известно, что современные реактивные лайнеры летают на высоте до 13 километров) подвергали дезактивации в течение недели после взрыва в Чернобыле...

Таким образом, около пятидесяти тонн ядерного топлива испарилось и было выброшено взрывом в атмосферу в виде мелкодисперсных частичек двуокиси урана, высокорадиоактивных радионуклидов йода-131, плутония-239, нептуния-139, цезия-137, стронция-90 и многих других радиоактивных изотопов с различными периодами полураспада. Еще около семидесяти тонн топлива было выброшено с периферийных участков активной зоны боковыми лучами взрыва в завал со строительными конструкциями, на крышу деаэраторной этажерки и машинного зала четвертого энергоблока, а также на околостанционную территорию.

Часть топлива оказалась заброшенной на оборудование, трансформаторы подстанции, шинопроводы, крышу центрального зала третьего энергоблока, вентиляционную трубу АЭС.

Следует подчеркнуть, что активность выброшенного топлива достигала 15—20 тысяч рентген в час, и вокруг аварийного энергоблока сразу же образовалось мощное радиационное поле, практически равное активности выброшенного топлива (активность ядерного взрыва). С удалением от завала активность падала пропорционально квадрату расстояния.

Тут же надо отметить, что испарившаяся часть топлива образовала мощный атмосферный резервуар высокорадиоактивных аэрозолей, особенно плотный и интенсивно излучающий в районе аварийного энергоблока, да и всей АЭС.

Резервуар этот, быстро наполняясь, разрастался в радиальном направлении, а разносимый меняющимся ветром, обретал форму огромного зловещего радиоактивного цветка.

Примерно пятьдесят тонн ядерного топлива и около восьмисот тонн реакторного графита (всего загрузка графита — 1700 тонн) остались в шахте реактора, образовав воронку, напоминающую кратер вулкана. (Оставшийся в реакторе графит в последующие дни полностью выгорел.) Частично ядерная труха через образовавшиеся дыры просыпалась вниз, в подреакторное пространство, на пол, ведь нижние водяные коммуникации были оторваны взрывом...

Подробно останавливаюсь на этом, чтобы нарисовать картину радиоактивной зараженности энергоблока и местности и чтобы читатель смог представить, в каких ужасных условиях работали пожарники и оперативный персонал, не представлявшие еще, что же на самом деле произошло.

Чтобы весомо оценить масштабы радиоактивного выброса, вспомним, что атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, весила четыре с половиной тонны, то есть вес радиоактивных веществ, образовавшихся при взрыве, составил четыре с половиной тонны.

Реактор же четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС вышвырнул в атмосферу пятьдесят тонн испарившегося топлива, создав колоссальный атмосферный резервуар долгоживущих радионуклидов (то есть десять хиросимских бомб без первичных факторов поражения плюс семьдесят тонн топлива и около семисот тонн радиоактивного реакторного графита, осевшего в районе аварийного энергоблока).

Подводя предварительные итоги, скажем, что активность в районе аварийного энергоблока составляла от тысячи до двадцати тысяч рентген в час. Правда, были места в удалении и за укрытиями, где активность была значительно ниже.

Чего же стоят в таком случае заверения зампреда Совета Министров СССР Б. Е. Щербины, председателя Госкомитета по использованию атомной энергии СССР А. М. Петросьянца и первого заместителя председателя Госкомгидромета СССР Ю. С. Седунова на пресс-конференции 6 мая 1986 года в Москве о том, что радиоактивность в районе аварийного энергоблока Чернобыльской АЭС составляет всего лишь 15 миллирентген в час, то есть 0,015 рентгена в час. Думаю, такая, мягко говоря, неточность непростительна.

Достаточно сказать, что только в городе Припяти радиоактивность на улицах весь день 26 апреля и несколько последующих дней составляла от 0,5 до 1 рентгена в час повсеместно, и своевременная правдивая информация и организационные меры уберегли бы десятки тысяч людей от переоблучения, но...

На анализе радиоактивной зараженности местности и облучении людей на пространствах от Припяти до Киева и Чернигова я остановлюсь подробнее несколько позже, ибо без этого анализа нельзя представить как степени героизма работающих на ликвидации последствий катастрофы, так и ответственности тех, кто по некомпетентности своей осуществляли безграмотное руководство и по сути дела привели к трагедии...

Но вернемся несколько назад.

Важны последовательность, количество и места взрывов гремучей смеси, разрушивших атомный реактор и здание четвертого энергоблока.

После разрушения технологических каналов и обрыва от них пароводяных и водяных коммуникаций пар, насыщенный испарившимся топливом, вместе с продуктами радиолиза и пароциркониевой реакции (водород плюс кислород) поступил в центральный зал, в помещения барабанов-сепараторов справа и слева, в подаппаратные помещения прочно-плотного бокса.

С обрывом нижних водяных коммуникаций, через которые в активную зону подавалась охлаждающая вода, атомный реактор был полностью обезвожен. К сожалению, как мы увидим позже, операторы не поняли этого или не захотели в это поверить, что вызвало целую цепь неправильных действий, переоблучения и смерти, которых можно было бы избежать...

Итак — взрывы... Как я уже говорил, они начались вначале в технологических каналах реактора, когда непомерно возросшим давлением их начало разрушать. Та же участь постигла нижние и верхние коммуникации реактора. Ведь давление, как мы помним, росло почти с взрывной скоростью — 15 атмосфер в секунду и очень быстро достигло 250—300 атмосфер. Рабочие же конструкции технологических каналов и трубопроводных коммуникаций рассчитаны максимум на 150 атмосфер (оптимальное давление в каналах реактора — 83 атмосферы).

Разорвав каналы и попав в реакторное пространство, рассчитанное всего на 0,8 ат, пар надул его, и прежде всего произошел паровой взрыв металлоконструкций. Имевшийся паросбросный трубопровод из реакторного пространства был рассчитан на разрушение только одного-двух технологических каналов, а тут разрушились все...

Приведу фрагмент записи из журнала, сделанный одним из пожарников в 6-й клинике Москвы:

 

«Во время взрыва находился возле диспетчерской, на посту дневального. Вдруг послышался сильный выброс пара. Мы этому не придали значения, потому что выбросы пара происходили неоднократно за мое время работы (имеется в виду срабатывание предохранительных клапанов в процессе нормальной работы АЭС. — Г. М.). Я собирался уходить отдыхать, и в это время — взрыв. Я бросился к окну, за взрывом последовали мгновенно следующие взрывы...»

 

Итак — «сильный выброс пара... Взрыв... За взрывом мгновенно последовали следующие взрывы...»

Сколько же было взрывов? По свидетельству пожарника — как минимум три. Или больше.

Где могли произойти взрывы? Шум от сильного выброса пара — сработали предохранительные клапаны реактора, но тут же разрушились, далее рвались трубопроводы пароводяных и водяных коммуникаций. Возможно, и трубопроводы контура циркуляции в прочно-плотном боксе. Следовательно, водород с паром поступил прежде всего в помещения пароводяных коммуникаций, последовали первые мелкие удары гремучей смеси, которые наблюдал начальник смены реакторного цеха В. Перевозченко в 1 час 23 минуты 40 секунд.

Водород с паром поступил также в помещения барабанов-сепараторов справа и слева, в центральный зал, в прочно-плотный бокс...

Всего 4,2 процента водорода в объеме помещения достаточно, чтобы началась взрывная реакция гидролиза, в результате которой образуется всего-навсего обыкновенная вода.

Итак, взрывы должны были прозвучать справа и слева в шахтах опускных трубопроводов прочно-плотного бокса, справа и слева в помещениях барабанов-сепараторов, в парораспределительном коридоре под самим реактором. В результате этой серии взрывов разрушились помещения барабанов-сепараторов, сами барабаны-сепараторы, весом 130 тонн каждый, сдвинуло с мертвых опор и оторвало от трубопроводов. Взрывы в шахтах опускных трубопроводов разрушили помещения главных циркуляционных насосов справа и слева. В одном из них нашел свою могилу Валерий Ходемчук.

Затем должен был последовать большой взрыв в центральном зале. Этим взрывом снесло железобетонный шатер, пятидесятитонный кран и двухсотпятидесятитонную перегрузочную машину вместе с мостовым краном, на котором она смонтирована.

Взрыв в центральном зале был как бы запалом для атомного реактора, который был откупорен и в котором было полно водорода. Возможно, оба взрыва — в центральном зале и реакторе — произошли одновременно. Во всяком случае, произошел самый страшный и последний взрыв гремучей смеси в активной зоне, которая была разрушена внутренними разрывами технологических каналов, частью расплавлена, частью доведена до газообразного состояния.

Этот последний взрыв, выбросивший огромное количество радиоактивных веществ и раскаленных кусков ядерного топлива, частью упавшего на крышу машинного зала и деаэраторной этажерки, и вызвал пожар кровли. Вот продолжение записи пожарника из журнала 6-й клиники Москвы:

 

«Я увидел черный огненный шар, который взвился над крышей машинного отделения четвертого энергоблока...»

 

Или другая запись:

 

«В центральном зале (отметка плюс 35,6 — пол, самого центрального зала не существовало. — Г. М.) просматривалось не то зарево, не то свечение. Но там, кроме «пятака» реактора, гореть нечему. Совместно решили, что это свечение исходит от реактора...»

 

Эту картину пожарники наблюдали уже с крыши деаэраторной этажерки и с крыши блока спецхимии (отметка плюс 71 метр), куда они взбирались, чтобы сверху оценить ситуацию.

Взрывом в реакторе подбросило и развернуло в воздухе плиту верхней биозащиты весом 2000 тонн. В развернутом, слегка наклонном положении она вновь рухнула на аппарат, оставив приоткрытой активную зону справа и слева.

Один из пожарников поднялся на отметку пола центрального зала (плюс 35,6) и заглянул в реактор. Из жерла «вулкана» исходило излучение мощностью около 30 тысяч рентген в час, плюс мощное нейтронное излучение. Однако молодые пожарники, хотя и догадывались, но до конца не представляли степени грозившей им радиационной опасности. От топлива и графита, по которым они ходили длительное время на крыше машзала, тоже «светило» до 20 тысяч рентген в час...

Но оставим на время пожарников, которые вели себя как настоящие герои. Они гасили видимое пламя и победили его. Но их сжигало и многих сожгло пламя невидимое, пламя нейтронного и гамма-излучений, которые водой не загасишь...

Их было немного, тех, кто видел взрывы и начало катастрофы со стороны на близком расстоянии. Свидетельства их поистине исторические.

В момент взрыва в управлении Гидроэлектромонтажа, которое располагалось в трехстах метрах от четвертого энергоблока, дежурил сторож Даниил Терентьевич Мируженко, 46 лет от роду. Услышав первые взрывы, подбежал к окну. В это время раздался последний страшный взрыв, мощный удар, похожий на звук во время преодоления звукового барьера реактивным истребителем, яркая световая вспышка озарила помещение. Вздрогнули стены, задребезжали и частью повылетели стекла, тряхнуло пол под ногами. Это взорвался атомный реактор. В ночное небо взлетел столб пламени, искры, раскаленные куски чего-то. В огне взрыва кувыркались обломки бетонных и металлических конструкций.

— Що ж воно так бухае?! — в растерянности, со страхом и тревогой подумал сторож, ощутив подпрыгивающее сердце в груди и какую-то сразу сжатость и су-кость во всем теле, будто он вмиг похудел килограммов на десять...

Большой клубящийся черно-огненный шар стал подниматься в небеса, сносимый ветром.

Потом сразу же за главным взрывом начался пожар кровли машинного зала и деаэраторной этажерки. Стало видно, как с крыши полился расплавленный битум.

— Вжэ горыть... Бис его... Вжэ горыть... — не успев опомниться от взрывов и ощутимых сотрясений пола под ногами, прошептал сторож.

Проехали к блоку первые пожарные расчеты от пождепо промплощадки, из окна дежурки которого пожарники видели картину начала катастрофы. Это были машины из караула ВПЧ-2 лейтенанта Владимира Правика...

Мируженко бросился к телефону и позвонил в Управление строительства Чернобыльской АЭС, но никто не ответил. Часы показывали половину второго ночи. Дежурный отсутствовал или спал. Тогда сторож позвонил начальнику Управления Гидроэлектромонтажа В. Ф. Выпирайло, но того тоже не оказалось дома. Видимо, был на рыбалке. Мируженко стал дожидаться утра, рабочего места не покинул. Чем все кончилось для него, я расскажу чуть позднее...

В это же время с противоположной стороны от атомной станции, ближе к городу Припять и железнодорожной ветке «Москва—Хмельницкий», на расстоянии 400 метров от четвертого энергоблока, оператор бетоносмесительного узла комбината строительных конструкций Чернобыльской АЭС Ирина Петровна Цечельская, находясь на смене, также услышала взрывы — четыре удара, но осталась работать до утра. Ведь ее бетоносмесительный узел обеспечивал бетоном изготовление конструкций для строящегося пятого энергоблока, на котором в ночь с 25 на 26 апреля работало около 270 человек и от которого напрямую до четвертого блока было 1200 метров. Радиационный фон там составлял один-два рентгена в час, но воздух тут и всюду уже был густо насыщен коротко и долго живущими радионуклидами, графитовым пеплом, радиоактивность которых была очень высока и которыми дышали все эти люди.

Когда грохнули взрывы, Цечельской невольно подумалось:

«Преодоление звукового барьера... Взрыв котла в ПРК (пускорезервной котельной)... Рвануло водород в ресиверах?..»

На ум приходило известное уже из прошлого опыта... Но пускорезервная котельная мирно стояла на месте, там шел плановый ремонт оборудования (на улице теплынь)...

Звука летящего самолета не было слышно, как это обычно бывает после звукового скачка. В ста метрах, ближе к городу Припяти прогромыхал тяжелый товарный состав, и все стихло.

Потом стал слышен плеск, треск и клекот бушующего пламени над крышей машзала четвертого блока. Это горели керамзит и битум кровли, подожженные ядерным запалом.

«Потушат!» — уверенно решила Цечельская, продолжая работу...

На бетоносмесительном узле, где находилась оператор Цечельская, радиационный фон составлял 10—15 рентген в час.

Наиболее неблагоприятной была радиационная обстановка в северо-западном направлении от четвертого энергоблока, в сторону железнодорожной станции Янов, переходного путепровода через железную дорогу от города Припяти до автомобильного шоссе Чернобыль—Киев. Туда прошло радиоактивное облако после взрыва реактора. На пути облака лежала и база Гидроэлектромонтажа, из окна которой сторож Мируженко наблюдал взрывы и развитие событий на крыше машинного зала. Облако прошло над молодым сосновым лесом, отсекающим город от промплощадки, обильно посыпав его ядерным пеплом. И станет он к осени и надолго уже «рыжим лесом», смертельно опасным для всего живого. Со временем его сроют бульдозерами и захоронят в грунт. А ведь через этот лес пролегала пешеходная бетонная дорожка, по которой любители передвигаться на своих двоих ходили на работу и с работы. И я когда-то ходил по этой дорожке на работу...

Радиационный фон снаружи, в районе базы Гидроэлектромонтажа составлял около 30 рентген в час.

О мытарствах Ирины Петровны Цечельской и о ее письме министру энергетики Майорцу, написанному из Львова 10 июля 1986 года, я расскажу позднее...

Но кто же еще мог видеть взрыв реактора четвертого энергоблока в ту роковую ночь 26 апреля 1986 года? Такие люди были. И это были рыбаки, которые практически денно и нощно, как бы сменяя друг друга, потому что каждый рыбачил в свободное от вахты время, ловили рыбу у места впадения отводящего канала в пруд-охладитель. Вода после работающих турбин и теплообменного оборудования всегда теплая, и тут, как правило, хорошо клюет рыба. К тому же — весна, нерест, клев и вовсе отменный.

Расстояние от места рыбалки до 4-го энергоблока около двух километров. Радиационный фон достигал здесь полурентгена в час.

Большинство рыбачивших, услышав взрывы и увидев пожар, остались ловить до утра, иные, ощутив непонятную тревогу, внезапную сухость в горле и жжение в глазах, вернулись в Припять. Пушечные удары при срабатывании предохранительных клапанов, похожие на взрывы, приучили людей не обращать на подобные шумы внимание, а пожар... Потушат. Велика невидаль! Горели ведь Армянская АЭС, Белоярка...

В момент взрыва в двухстах сорока метрах от 4-го блока, как раз напротив машинного зала, сидели еще два рыбака на берегу подводящего канала и ловили мальков. Всякий серьезный рыбак о судаке мечтает. А без малька на судака лучше не ходить, пустое дело. А он, этот малек, весной особенно, норовит все поближе к блоку, аккурат к насосной станции, и гуляет здесь, и кишит. Один из рыбаков — человек без определенных занятий по фамилии Пустовойт. Второй рыбак — Протасов, командированный наладчик из Харькова. Очень ему понравились здешние места, хмельной воздух, отличная рыбалка. Подумал даже: перебраться бы сюда на постоянное жительство. Если удастся, конечно. Все же столичная область, лимит на прописку, так просто не устроишься. Хорошо ловился малек, и настроение было хорошее. Теплая, звездная украинская ночь. И не поверишь, что апрель, больше на июль смахивает. 4-й энергоблок, белоснежный красавец, перед глазами. И приятно удивляет душу вот это неожиданное сочетание великолепной, ослепляющей атомной мощи и нежных, плещущихся рыбок в садке.

Они услышали вначале два глухих, словно подземных, взрыва внутри блока. Ощутимо тряхнуло почву, потом мощный паровой взрыв, и только потом, с ослепляющим выбросом пламени, взрыв реактора с фейерверком из кусков раскаленного топлива и графита. В разные стороны летели, кувыркаясь в воздухе, куски железобетона и стальных балок.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-08-20 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: