Майор Фишер, расположенный в нашем тылу со своими пятью ротами между Килиманджаро и Меру, отошел, под натиском превосходных сил противника, к Неймоши и был переброшен в Кахе. Находившийся в его подчинении капитан Ротгерд под сильным давлением неприятеля отошел со своей ротой и другим отрядом, силой также около роты, через Арушу в направлении на Кондоа-Иранги. Установления связи с ним можно было ожидать лишь спустя продолжительное время по проводу, проложенному от Додомы — Кондоа-Иранги к Умбулу. Оставление нами Неймоши отдавало неприятелю дорогу Тавета-Неймоши-Аруша. В связи с этим, последний получил возможность своими частями, направленными от Таветы через Арушу — Кондоа-Иранги, вторгнуться вглубь колонии и здесь в крайне чувствительном для нас районе затронуть источники нашего снабжения; при этом ему не приходилось слишком опасаться нашего быстрого сосредоточения в окрестностях Кахе и Ней-Штеглица. Мы могли угрожать противнику только в случае нападения. Если бы мы стянули даже все роты из Танги и оставили там лишь самое необходимое прикрытие, то, со даже с четырьмя тысячами ружей не могли бы изменить слишком неблагоприятного для нас соотношения сил (1 к 7). Я не мог ожидать никакого успеха от нападения на неприятеля, не только более многочисленного, но и сильно превосходящего нас вооружением и к тому же находящегося на укрепленной позиции. Поэтому я не уступил просьбам некоторых командиров о наступлении; но это выражение смелого, воинственного настроения было для меня поддержкой в том тяжелом положении, в котором мы находились.
Мелкие действия, которые мы предпринимали патрулями и отдельными партиями против неприятельского лагеря, не давали существенных результатов, но, быть может, способствовали тому, что неприятель держал против нас главные свои силы, а не просто проходил мимо нас, не обращая внимания. Противник продвинулся от Химо на запад; наблюдались также большие облака пыли, которые тянулись к Неймоши и западнее. Большую же часть сил из района Химо противник повернул против нас. Подобная обстановка для начальника является чрезвычайно трудной, так как, не будучи хозяином положения, он вынужден отказаться от инициативы. Только самая точная разведка может обнаруживать слабые стороны противника, но для того, чтобы их использовать и снова вернуть себе свободу действий, нельзя терять ни одной минуты. Однако, к счастью, неприятель делал ошибки, которые могли быть использованы.
Воздушная разведка, при наличии густого кустарника и высокого леса, под защитой которых находился наш лагерь, едва ли могла дать противнику какие-нибудь сведения. Бомбы, сброшенные летчиками у Кахе, причинили лишь небольшие потери и не помешали проходившему через этот пункт подвозу наших запасов. Чтобы вызвать наш огонь, северо-западнее Ней-Штеглица опять появились знакомые уже нам английские всадники, действовавшие редкими и сильно растянутыми стрелковыми цепями. Наши роты, скрытые в кустарнике, были готовы атаковать, едва появятся более крупные отряды. Подобный контрудар был произведен поздно днем 18 марта; он имел успех. Чтобы основательно познакомиться с местностью наших будущих действий, постоянно высылались европейские патрули. Я также пользовался для этого каждой минутой, которой мог располагать. Сквозь чащу проложили дороги. Этим была создана возможность точно определить, к какому пункту хотят направить тот или иной отряд.
У большой дороги, ведущей от Химо к Кахе, сильные части противника сблизились также с отрядом Штеммермана, который близ Кахе занимал укрепленную позицию фронтом на север по обе стороны этой дороги. Неприятельские патрули вошли в непосредственное соприкосновение с нашим отрядом и тем самым искусно замаскировали передвижение противника. Таким образом, когда после полудня 20 марта я прибыл в отряд Штеммермана, совершенно не было ясно, что собственно происходит перед фронтом. Можно было предположить, что неприятель здесь только отвлекал нас, нанося удар в другом, более чувствительном для нас, месте. Подобный маневр был бы очень опасен, так как в необозримом кустарнике он мог быть обнаружен слишком поздно. Я решил отбросить неприятельское сторожевое охранение, находящееся перед нашим фронтом, и гнать его до главной позиции противника. Заранее было указано, что к часу ночи роты должны вернуться на свои прежние места; пулеметы были оставлены в наших окопах, во избежание их потери и для обеспечения нашей позиции.
Светила яркая, полная луна, когда головная рота попала под огонь — по-видимому, со стороны неприятельского часового или патруля, который отошел. Дальше мы столкнулись с несколькими патрулями и затем около 5 километров севернее нашей собственной позиции добрались до крупных частей противника с пулеметами. Развившийся здесь очень сильный огонь показал нам, что мы натолкнулись на главные позиции неприятеля, штурмовать которые мне показалось делом бессмысленным. Оставив патрули, я снова отошел. В числе наших незначительных потерь были также три трудно заменимых ротных командира, из которых обер-лейтенант фон-Штош и Гроте через несколько дней умерли от ран, в то время как капитан Огар, потерявший ногу, вернулся на службу лишь спустя продолжительное время — когда ему была изготовлен протез.
Наш отход, который противник, вероятно, считал вынужденным, вселил в него уверенность, что он сможет на следующий день отбросить нас энергичным ударом. 21 марта атаки больших неприятельских сил на фронт отряда Штеммермана у Кахе закончились безрезультатно. Они были отбиты с тяжелыми потерями для противника, который состоял, главным образом, из южно-африканской пехоты. Наше 10,5-см орудие{34}, огонь которого направлялся с высоких наблюдательных пунктов, дающих большой обзор, повидимому, удачно обстреляло отступающего противника. Нужно признать, что значительную часть понесенных англичанами потерь, которые только среди южно-африканских европейских частей достигали в этот день нескольких сот человек, причинило именно это орудие.
Противник понял, что новое наступление на фронт шириной в 500 метров, под огнем наших стрелковых окопов, безнадежно, и попробовал обойти наш правый фланг. Однако, в свою очередь, наш контрудар был хорошо подготовлен разведкой. После полудня отряд Шульца нацелился на неприятельский фланг. Последний бросок отряда Шульца был очень затруднен густым кустарником. Аскари пробирались через него только шагом, когда они вдруг услышали в нескольких шагах от себя работу неприятельских пулеметов.
К сожалению, из-за событий, происходивших в это время на нашем левом фланге, этот контрудар не удалось довести до конца. Деятельность неприятельских патрулей за последние дни и облака пыли указывали, что сильные конные отряды пытаются из района Неймоши обойти наш обращенный на север фронт западнее железной дороги Кахе — Неймоши. Наш левый фланг как раз находился у вокзала Кахе. Движение противника, в случае его продолжения, привело бы англичан к железной дороге позади нашего расположения и отрезало нас от сообщений с тылом в то время, пока мы боремся фронтом на север с превосходными силами неприятеля. Поэтому я удержал близ вокзала Кахе сильный резерв из 8 рот. Однако, так как считая необходимым лично находиться во время боя у деревни Кахе вблизи отряда Штеммермана, я не имел возможности непосредственно и быстро распоряжаться резервами у станции. Густо заросшая местность делала всякий обзор невозможным. Использование резервов, расположенных близ Кахе, должно было быть предоставлено инициативе тамошнего начальника и его подчиненных. Последние обнаружили, что неприятельские части, укрытые за кустарником, заняли холм, расположенный юго-западнее вокзала. Одна рота, по собственному почину, двинулась на этого неприятеля, но шрапнельный огонь остановил ее продвижение. Затем наше 10,5-см орудие обстреляло неприятельские легкие пушки и заставило их отойти.
Ближе к вечеру до меня дошло важное сообщение, что неприятель наступает нам в тыл к железной дороге у Кисанджире, то есть произошло то, чего мы опасались. Я был вынужден отдать приказ о немедленном выступлении на Кисанджире. Я хотел обрушиться всеми ротами и разбить находившегося там противника, который в данный момент не мог быть еще достаточно сильным. Таким образом атака отряда Шульца не была доведена до конца.
Ночной переход наших войск через ближайшую к нашему фронту реку Паангани, на берегах которой уже заранее было устроено известное число переходов и мостов, прошел гладко и без задержек. Оставленные нами патрули и на следующий день нашли северный берег Паангани свободным от неприятеля. Наше исправное 10,5-см орудие, которое мы не могли захватить с собой вследствие его неповоротливости, было взорвано. После полуночи, т.е. 22 августа, рано на рассвете, я прибыл на вокзал Кисанджире и, к большому своему удивлению, увидел, что все донесения о движении сильных неприятельских частей были ошибочны, так что наше отступление оказалось бесполезным. Это было для меня особенно разительным доказательством того, насколько трудно наблюдать за передвижением частей в густом кустарнике и как осторожен должен быть каждый командир при оценке подобных донесений. Этот случай также показал, как тяжело командиру принимать решения основываясь на собственных наблюдениях и оценке обстановки, исходя из противоречивых донесений, которые, даже приблизительно, не соответствуют действительности. Именно в африканском кустарнике было необходимо проверить каждое имеющееся донесение своими глазами.
Однако, исправить ошибки уже было нельзя, и пришлось перегруппировать войска. При этом решающую роль играло наличие воды. Принимая во внимание эшелонированное в глубину расположение на высотах у Кисанджире, я оставил только один отряд из нескольких рот для наблюдения за безводной степью, покрытой колючим кустарником и простирающейся на 12 километров до Паангани. Восточнее отряда майора Бемкина, расположенного у Кисанджире, в горы Северного Паре был выдвинут отряд Отто, запирающий проход, ведущий через эти горы. Майор Краут занял позицию в проходе Нгулу, который находится между горами Северного и Среднего Паре. Главные силы расположились в плодородном районе в нескольких укрепленных лагерях.
Несмотря на продолжительный отход, настроение войск было отличным, и аскари справедливо гордились своими подвигами в боях против во много раз превосходящего противника. Дезертировали лишь отдельные люди, чей скот находился в области, занятой сейчас неприятелем.
Немецкое гражданское население оставило район Килиманджаро и перекочевало, главным образом, в окрестности Вильгельмсталя. Район Аруши также был очищен, и фермеры ушли с повозками, запряженными быками, через Кондоа-Иранги к Додоме. Находившиеся в колонии в большом количестве греки остались на своих кофейных плантациях у Килиманджаро; буры английской национальности{35} — на скотных фермах, которые тянулись от северо-западного склона Килиманджаро на север, а также вокруг горы Меру и вдоль ее западных склонов до района Аруши. В Лембени порядок несения службы не нарушался; к станции регулярно подходили поезда с продовольствием; роты, находившиеся в передовой линии, усердно работали над своей подготовкой, а командование, как и в Неймоши, продолжало свою деятельность, расположившись теперь в станционных зданиях Лембени. Английские самолеты сбрасывали бомбы — совсем как раньше.
Местность была тщательно подготовлена для боевых действий в различных направлениях, были созданы проходы сквозь густой кустарник, и расчищены секторы обстрела. Разведывательные поисковые операции отнимали много времени, но часто приводили к ротам, расположенным в густом кустарнике и на командующих высотах. Войска уже умели приспосабливаться и устраиваться в бытовом отношении возможно удобнее. Я охотно вспоминаю случай, когда в уютно устроенной тростниковой хижине мне предложили чашку кофе с хорошим жирным молоком, полученным из растертой мякоти спелых кокосовых орехов. Мои обходы приводили меня довольно часто и на горы Северного Паре. Здесь я находил цветущую и богатую водой зону, пробраться через которую без дорог можно было лишь с большим трудом. Обилие воды в этой местности оказалось б о льшим, чем можно было ожидать на основании прежних исследований; этот пример показывает, как война открывает новые природные богатства страны.
4 апреля одна из моих разведывательных прогулок привела меня к отряду Отто на горах Паре. Со стороны северо-западного края открывался ясный вид на лежащий внизу неприятельский лагерь у вокзала Кахе. К сожалению, нельзя было осуществить естественную мысль об обстреле последнего одним из наших дальнобойных орудий — мы к этому времени доставили от Лембени поставленное на колеса 10,5-см орудие, а также 8,8-см. орудие, установленное на лафете полевой пушки образца 73 года. В излишнем усердии войска основательно разрушили железнодорожный путь, который вел от Лембени к Кахе. При наших возможностях он не мог быть настолько быстро восстановлен, чтобы оказаться годным для быстрой переброски между этими двумя пунктами одного из наших орудий.
Все наблюдения и донесения сходились на том, что неприятель, который раньше часто высылал южнее озера Джипе патрули и даже более сильные отряды, теперь не выказывал большого интереса к этой местности. Во всяком случае, он перешел со своими главными силами на Кахе и через Неймоши далее на запад к Аруше.
После холодной ночи на сырой высоте у Северного Паре 5 апреля я снова спустился к Лембени. Здесь были получены донесения, что днем раньше капитан Ротгерд, находившийся с 28 ротой у Лолкизале — высокой горы, расположенной посреди Масайской степи в 2 днях марша юго-западнее Аруши, был атакован сильным противником. Связь по гелиографу, идущая от Лолкизале на юго-запад, оборвалась. Лишь позднее выяснилось следующее. Несколько конных неприятельских рот, двигавшихся от Аруши, повели наступление на нашу 28 роту, расположенную на горе, обходя ее по равнине с разных сторон. Так как наши обладали водой, то могли свободно выдержать бой с неприятелем, который ее не имел. На второй день боя ситуация для противника стала критической. К сожалению, после тяжелого ранения капитана Ротгерта, на это обстоятельство уже не обратили внимания. Положение было признано настолько безнадежным, что рота со своими пулеметами и снаряжением сложила оружие. Характерно, что некоторые аскари выказали хорошее военное воспитание и не сдались вместе с остальными. Они, как и раненые, которых неприятель не задерживал, ушли в район Уфиоме к нашим войскам. Здесь они встретили недавно сформированную стрелковую роту с Центральной железной дороги и отряд из Аруши.
Дорога на Кондоа-Иранги вглубь колонии была, открыта для неприятеля, вторгавшегося от Аруши. Поэтому из района озера Киву в северо-западной части колонии были переброшены три роты под начальством испытанного в боях у Кисенджи капитала Клингарда — сначала походным порядком, затем по Танганьике на пароходе до Кигомы, а оттуда далее по железной дороге к Саранде. Отсюда они двинулись на Кондоа-Иранги. Находившиеся уже севернее дороги Кондоа-Иранги войска (около двух рот), а также рота, переброшенная по железной дороге из Дар-эс-Салама, также были подчинены капитану Клингарду. Эти передвижения потребовали немало времени. Поэтому немедленно по железной дороге из Лембени в район Буйко была доставлена хорошая, испытанная 13 рота. Она проследовала оттуда далее через Масайскую степь к Кондоа-Иранги, где в мирное время и квартировала.
Подобный переход для такого, по африканским понятиям большого, числа людей, как рота со своими носильщиками, представлял большой риск теперь, в самое сухое время, перед началом больших дождей. Однако, на этот риск надо было пойти, тем более, что расположенный у Кахе противник после того, как его разведывательные отряды были неоднократно нами отбиты, не выказывал никакого намерения наступать. Таким образом, в это время Кондоа-Иранги не являлось угрожаемым пунктом. Ввиду того, что наша атака от Лембени на Кахе оказалась нецелесообразной, я решил только сковать противника, расположенного у Кахе, с тем, чтобы обрушиться главными силами на неприятельскую группу, которая вторглась в местность Кондоа-Иранги. Проведение этого плана было далеко не легким; требовалось много времени для марша на протяжении 200 километров от станции выгрузки Северной железной дороги к Центральной железной дороге, а изменение обстановки могло постоянно потребовать новых немедленных распоряжений командования. Поэтому нельзя было оставаться без связи ни с одной войсковой частью. Отдельные части не могли быть двинуты по очень отдаленным друг от друга дорогам, как в свое время при переходе от Центральной железной дороги к Северной. Так, движение нашей 15 полевой и двух конных рот должно было происходить по одной дороге.
Это поставило войска перед совершенно новой и трудной задачей. Нельзя было терять времени. Отряды капитана Корнацкого, капитана Отто, обер-лейтенанта Бока и капитана Штеммермана, каждый в составе 3-4 полевых рот, были перевезены по железной дороге от Ламбени к Момбо-Корогве с однодневным запасом продовольствия. Оттуда они были двинуты дальше к Кимамбе (станция Центральной железной дороги западнее Морогоро). Начались различного рода проблемы. Так, ротам нельзя было назначать величину перехода на каждый день, поскольку пошли сильные дожди, которые местами так растворяли чернозем, что, действительно, едва можно было двигаться вперед.
Бывали случаи, что один отряд делал совсем короткие переходы, и на него надвигался следующий сзади. Это было очень неприятно и мешало правильному снабжению продовольствием на этапной дороге, а также переноске ротного багажа, для которой пришлось привлечь носильщиков с этапов. Роты начали теперь, по укоренившемуся африканскому обычаю, помогать себе сами — захватывали, не обращая внимания на имеющиеся распоряжения, этапных носильщиков и попросту удерживали их у себя.
Глава 4. Наступление неприятеля в районе Северной железной дороги (Апрель - июнь 1916 года)
Отъезд в Корогве. В Гандени. Вести из Германии. Препятствия для движения. Вздувшаяся река. Верхом и полевой железной дорогой в Кимамбу. Разведка к югу от Кондоа. Этапное дело и интендантство. Соприкосновение с неприятелем. На позиции. Неприятель, повидимому, очищает свои позиции. Неожиданный ночной бой. Наши тяжелые потери. Удачные поиски патрулей. Артиллерийская дуэль. Сбор продовольствия из местных средств. Неудачное наступление противника
После того, как все транспорты выступили из Лембени, я передал командование всеми расположенными у Северной железной дороги войсками майору Крауту. Для него было организовано и отдельное интендантство. Наша поездка по железной дороге в Корогве показала нам лишний раз, как спаяно немецкое население Северной области с войсками и как оно ценило их труды. На каждую станцию являлись люди, иногда издалека; каждому было ясно, что наше расставание с северными округами было окончательное и что этот район попадет в руки неприятеля. Несмотря на это, настроение было приподнятое. Нам приносили большую часть тех незначительных запасов европейского продовольствия, которые еще имелись. Вдова недавно похороненного в Буйко коменданта линии Кребера не могла отказать себе в том, чтобы не предложить нам последней бутылки из запасов своего погреба.
Из Корогве наш автомобиль быстро доставил нас к Гандени — конечному пункту проложенной из Момбо железной дороги. По пути мы обогнали наши конные роты, и восклицание чиновника местного гражданского управления в Гандени: "да ведь это знаменитый браконьер ван-Ройен!" — снова показало мне, что между нашими кавалеристами имелись привыкшие к опасности и к охоте люди, на которых можно было положиться в предстоящих испытаниях. В Гандени имелся первый сборный пункт продовольствия, которое доставлялось с севера. Майор фон-Штюмер, сменивший свою прежнюю должность в Букобе на управление нашей самой важной в данный момент этапной дорогой, жаловался на помеху для дальнейшей перевозки запасов, которую он ожидал от проходящих войск. В Гандени, центре местного управления, куда сходились этапные дороги от Морогоро, Корогве, Кондоа-Иранги, возник, благодаря войне, европейский квартал почти городского типа. Небольшие дома, построенные обер-лейтенантом флота Горном в норвежском стиле, представляли прелестный вид, который в настоящий момент, правда, был испорчен проливным дождем. Внутри эти дома, каждый из которых состоял из 3 комнат, были оборудованы для размещения европейцев. Много неприятностей причиняла огромная масса крыс, часто ночью бегавших по спящим. Капитан Кальтенборн, который приехал на прибывшим в Суди втором вспомогательном пароходе, явился здесь ко мне и устно дополнил пересланные им мне уже некоторое время назад сообщения с родины.
На следующий день мы перегнали на автомобиле некоторые из двигавшихся отрядов и смогли, по крайней мере частично, уладить возникавшие между ними недоразумения. Переговоры по телефону удавались нечасто, вследствие повреждений на линии, вызываемых сильными дождями, а также порчей проволоки колоннами носильщиков, отдельными повозками и жирафами. Тем важнее было для меня быстро миновать этот поврежденный участок, который отделял меня от войск и поступающих донесений.
Дожди все время усиливались, и дороги становились все более непроходимыми. Сначала встречались только немногие трудные места; затем наш автомобиль тянули и толкали двадцать и более носильщиков. "Ниампара" (начальники носильщиков) с танцами шли впереди. Вся компания подхватывала "Амзиго" и "Кабуби-кабуби", и под ритм этих песен работа спорилась. Когда мы проезжали Тулиани, проливные дожди настолько вздули обычно мелкую реку, что ее быстрое течение снесло годный для езды мост. Мы свалили одно из больших деревьев, но оно не было достаточно длинным. чтобы зацепиться при падении своей верхушкой за противоположный берег. Ствол толщиною в метр сносило, как щепку. Адъютант, обер-лейтенант Мюллер, попробовал переплыть реку, но был также отнесен течением и вернулся. Затем это попробовал сделать капитан Тафель, который снова оправился от своего тяжелого ранения и занимался в штабе оперативной работой. Он достиг противоположного берега. После него это удалось нескольким туземцам — хорошим пловцам, но перетянуть на другой берег веревку при помощи пловцов не удалось, и, таким образом, мы основательно застряли. Капитан Тафель, совсем без одежды, сидел на том берегу, а мы — на этом. Ждать до тех пор, пока не спадет вода, нам не улыбалось, так как я не мог терять ни одной минуты, чтобы догнать голову находившихся на походе отрядов.
Когда вечерело, один из туземцев заявил, что немного ниже имеется знакомый ему брод. Переправа там, все-таки, была нелегкой и длилась, по меньшей мере, 3/4 часа; по очень извилистому броду мы должны были следовать точно за проводником и осторожно пробираться от мелководья к мелководью. Вода доходила нам до плеч, и течение было настолько быстрое, что требовалось напрягать все силы, чтобы не упасть. Наконец, в темноте, с совершенно промокшими вещами, мы достигли другого берега, куда навстречу нам выслали трех мулов с проводниками-аскари из отряда, с которым, к счастью, оказалась телефонная связь.
При дальнейшем движении, которое продолжалось под проливным дождем всю ночь, вода неоднократно доходила нам до седла. Иногда приходилось идти в воде по горло, но все-таки еще ночью мы добрались до большого, построенного во время войны, моста через Вами. Он также был почти совершенно разрушен, но кое-что от него, все-таки, уцелело. Мы смогли перейти на ту сторону и добраться до полевой железной дороги, ведущей к станции Кимамба. Эта дорога также возникла во время войны, как и железная дорога Момбо-Гандени, и вагонетки на ней продвигались вручную. Проявляя слишком большое усердие некоторые "добрые люди" преодолевали повороты на дороге слишком быстро, и вагонетки не раз переворачивались со всем, что в них находилось, — в том числе и с нами. Нам этого путешествия посреди вод было более чем достаточно. Рано утром мы прибыли в Кимамбу. Проживавший там призванный в войска вице-фельдфебель Рефельд принял нас самым радушным образом. Благодаря тому, что в Кимамбе имелся склад обмундирования, мы смогли, по крайней мере, переодеться в сухую форму аскари. Предвидеть, когда прибудет остальной штаб с нашими вещами было нельзя.
После переговоров с губернатором, который прибыл для этого в Кимамбу, я отправился на следующий день в Додому. В районе Центральной железной дороги почти не было следов той энергичной, отвечающей требованиям войны работы, которая на севере вошла в плоть и кровь каждого. Прибывший незадолго до нас в Додому отряд капитана фон-Корнацкого терпел некоторые затруднения в обеспечении продовольствием, хотя Додома лежала на железной дороге, по которой могла быстро получать продовольствие. Я связался по телефону с капитаном Клингардом, занимавшим высоты Бурунги в одном переходе южнее Кондоа-Иранги, и на следующий день утром с несколькими офицерами штаба отправился к нему из Додомы верхом.
Путь шел через безлюдную степь, покрытую кустарником. Проложенная во время войны проселочная дорога лишь местами пролегала мимо селений. Страна Угого отличалась большим богатством скота. Ее жители принадлежали к кочевым племенам, которые в своих обычаях подражают масаям, и поэтому часто называются "масайскими обезьянами". Навстречу нам попадалось много запряженных быками телег, в которых направлялись в Додому со своими семьями немецкие и бурские фермеры из района горы Меру. Это была знакомая мне еще по юго-западной Африке картина удобного путешествия в приспособленном к степным условиям фургоне.
Этапная служба в отряде Клингарда еще не была налажена. Мы заночевали в первой из маленьких этапных станций. Выяснилось, что отдел снабжения необходимо значительно усилить, так как на нем должно было базироваться продовольствие крупных войсковых масс, которые в настоящее время были переброшены на Кондоа-Иранги. К этому прибавились новые трудности: здоровье прежних полевых интендантов не соответствовало требованиям, которые война налагает на этих должностных лиц. Капитана ландвера Шмидта очень скоро сменил капитан ландвера Фелькэ; последнего — капитан резерва фон-Ледебур, а затем — капитан в отставке Рихтер, пожилой человек. К сожалению, последний в то время, к началу новой серьезной операции, окончательно переутомился. Его должность пришлось принять незнакомому вначале с этой работой отставному майору фон-Штюмеру, который работал в Гандени по этапному делу.
К вечеру следующего дня мы проделали путь, равный четырем нормальным переходам, и прибыли в горы Бурунги к капитану Клингарду. Сосредоточение двигавшихся вслед за нами с Северной железной дороги отрядов должно было закончиться через более или менее продолжительное время, следовательно у нас оставалось время для ряда необходимых разведывательных операций. Здесь мы ознакомились с совершенно новой, отличной картой.
Последняя потерялась при отправке грузов гражданского Окружного управления из Кондоа-Иранги, когда разбежались носильщики, и была найдена в одной деревне у гор Бурунги.
Конные английские патрули из европейцев то и дело приближались к нашим позициям, и было известно, что за ними стоят сильные конные отряды противника. Однако отсутствовали сведения, где находятся последние. Некоторые донесения гласили: "в Кондоа-Иранги", другие — южнее этого пункта, и опять новые, — у дороги, ведущей от Кондоа-Иранги к Саранде. Было очень важно, что у Бурунги были расположены более или менее крупные туземные плантации, так что там имелось много продовольствия. Не надо было ждать, пока начнет действовать подвоз припасов, направляемых из Додомы. Войска могли быть не связаны с этим подвозом и жить на местные средства.
Как только прибыли остальные отряды, началось наступление на Кондоа. Южнее этого пункта мы натолкнулись на сравнительно сильные конные патрули, которые были отброшены, и в начале мая мы без серьезного боя овладели большими высотами, которые находились в 6 километрах впереди Кондоа.
Мы захватили с собой два морских орудия, одно 8,8-см и другое 10,5-см на колесных лафетах, и сейчас же поставили их на позицию. Поскольку наши позиции поднимались над неприятельским лагерем южнее Кондоа, они с явным успехом обстреливали англичан. Палатки во вражеском лагере были немедленно убраны. Наблюдалось, что неприятель усердно укрепляет свою позицию и поспешно оттягивает свои повозки обратно в направлении на Кондоа. Несколько патрульных стычек были успешны для нас, и мы легко отбрасывали мелкие неприятельские части, которые противник пытался выдвинуть в различных местах. С юга, то есть в тылу, мы увидели, направляющиеся на позиции конные патрули. Так как в этом районе находились и наши всадники, то вначале я подумал, что это немцы. Однако однообразная пригонка находившихся в ружейных чехлах карабинов показала нам, что это англичане. Последние, по-видимому, не имели представления о нашем присутствии. Мы открыли огонь лишь после того, как подпустили их на очень близкое расстояние; в результате англичане потеряли приблизительно половину своего состава.
Было очевидно, что неприятель оставлял свои позиции перед нами. 9 мая 1916 года я решил, что, если это наблюдение подтвердится, немедленно захватить небольшие, занятые неприятелем, высоты. До этого обстановка была неблагоприятна для нападения, так как наше наступление легко могло быть замечено, и неожиданная атака исключалась. Без элементов же внезапности попытка штурмовать занятую противником позицию не имела никаких шансов на успех; неприятель достаточно укрепился на высотах, и последние полностью доминировали над ближайшей полосой местности, покрытой низким колючим кустарником и многочисленными обломками скал, сильно затруднявшими движение.
Я находился при роте, которая следовала за находившимся впереди патрулем. Последний, незадолго до наступления темноты, донес, что неприятель очистил высоты. Поэтому наши роты продолжали движение; командиры отдали приказ подвезти багаж, чтобы устроиться на ночь. Сам я отправился в расположение командования, которое осталось на больших холмах, расположенных немного позади. Я пробовал побороть свое сильное переутомление чашкой кофе с ромом, но скоро крепко заснул с сознанием, что ничего не могло случиться. Рядом с моей лагерной стоянкой было расположено 8,8-см орудие. Около 11 часов вечера меня разбудили фразы, которые произносил обер-лейтенант флота Вундерлих — начальник орудия. Он не мог объяснить себе многократные вспышки, которые видел со стороны неприятеля. В первый момент я также был в недоумении, но скоро не оставалось сомнений, что все более усиливавшиеся вспышки, означают орудийные и пулеметные выстрелы. Когда ветер переменился, стал отчетливо слышен шум боя.