предпринять. Тогда он закрыл на замок контору и пошел пешком в управление
строительства. Чувствовал он себя уже очень плохо. Началась рвота. В зеркало
увидел, что сильно загорел за ночь без солнца К тому же, направляясь к
управлению строительства, он некоторое время шел по следу ядерного выброса.
Подошел к управлению, а там закрыто. Никого нет Суббота все-таки. Возле
крыльца стоит какой-то незнакомый мужик. Увидел Мируженко и сказал: "Иди,
дед, скорей в медсанчасть. Ты совсем плохой". Мируженко кое-как доковылял до
медсанчасти...
На пятый энергоблок утром 26 апреля выехала бригада рабочих-строителей.
Туда же приехал начальник стройки Василий Трофимович Кизима, бесстрашный,
мужественный человек. Перед этим он на машине осмотрел завал вокруг
четвертого блока. Никаких дозиметров у него не было, и он не знал, сколько
схватил. Рассказывал мне потом: "Догадывался, конечно, уж очень сушило
грудь, жгло глаза. Не зря ведь, думаю, жжет. Наверняка Брюханов выплюнул
радиацию... Осмотрел завал, поехал на пятый блок. Рабочие ко мнр с
вопросами:
сколько работать? какая активность? Требуют льготы за вредность. Всех,
и меня тоже, душит кашель. Протестует организм против плутония, цезия и
стронция. А тут еще йод-131 в щитовидку набился. Душит. Респираторов ведь ни
у кого нет. И таблеток йодистого калия тоже нет. Звоню Брюханову. Справляюсь
о ситуации. Брюханов ответил: "Изучаем обстановку". Ближе к обеду снова
позвонил ему. Он опять изучал обстановку. Я строитель, не атомщик, и то
понял, что товарищ Брюханов обстановкой не владеет. В двенадцать часов дня я
отпустил рабочих по домам. Ждать дальнейших указаний руководства..."
Свидетельствует Владимир Павлович Волошко, председатель При-пятского
|
|
горисполкома:
"...Весь день 26 апреля Брюханов был невменяемый, какой-то потерявший
себя. Фомин, так тот вообще с перерывами между отдачей
распоряжений плакал, куда делась самоуверенность. Оба более-менее
пришли в себя к вечеру, к приезду Щербины. Будто тот мог привезти с собой
спасение... Послали на полторы тысячи рентген Ситникова, отличного физика! И
его же не послушали, когда он доложил, что реактор разрушен. Из 5,5 тысячи
человек эксплуатационного персонала 4 тысячи исчезли в первый же день в
неизвестном направлении..."
В 9 часов утра 26 апреля на связь с управлением строительства
Чернобыльской АЭС вышла дежурная Союзатомэнергостроя из Москвы Л. В.
Еремеева. В Припяти трубку поднял главный инженер стройки Земсков. Еремеева
попросила у него данные за сутки. "Вы уж нас не беспокойте сегодня. У нас
тут небольшая авария",-ответил Земсков, только что добросовестно обошедший
аварийный блок и сильно облучившийся.
В 9.00 утра 26 апреля из московского аэропорта Быково вылетел
спецрейсом самолет "ЯК-40".
На борту самолета находилась первая оперативная межведомственная группа
специалистов в составе главного инженера ВПО Союз-атомэнерго Б. Я.
Прушинского, заместителя начальника того же объединения Е. И. Игнатенко,
заместителя начальника института Гидропроект В. С. Конвиза (генпроектант
станции), представителей НИКИЭТ (главного конструктора реактора РБМК) К. К.
Полушкина и Ю. Н. Черкашова, представителя Института атомной энергии имени
И. В. Курчатова Е. П. Рязанцева и других.
|
|
В 10.45 аварийная оперативная группа была уже в Киеве. Еще через два
часа машины подкатили к горкому партии Припяти. Необходимо было как можно
быстрее ознакомиться с истинным положением дел, чтобы к прилету членов
правительственной комиссии иметь достоверную информацию для доклада.
Прежде всего-проехать к аварийному блоку и посмотреть все своими
глазами. Еще лучше осмотреть блок с воздуха. Выяснилось:
поблизости есть вертолет гражданской обороны, приземлившийся недалеко
от путепровода, что возле станции Янов. Какое-то время ушло на поиски
бинокля и фотографа с фотоаппаратом. Бинокль так и не нашли, фотографа
нашли. Через час-полтора после приезда вертолет "МИ-6" поднялся в воздух. На
борту находились фотограф, главный инженер ВПО Союзатомэнерго Б. Я.
Прушинский и представитель главного конструктора реактора К. К. Полушкин.
Дозиметр был только у пилота, что позволило потом узнать поглощенную дозу
радиации.
Подлетали со стороны бетоносмесительного узла и города Припяти. Высота
четыреста метров. Снизились до двухсот пятидесяти, чтобы лучше рассмотреть.
Картина удручающая. Сплошной развал, нет центрального зала. Блок неузнаваем.
"Зависните здесь",-попросил Прушинский.
На крыше блока ВСРО (вспомогательных систем реакторного отделения)
вплотную к стене блока "В" (спецхимии) видны навалы погнутых балок, светлых
осколков панелей стен и перекрытий, сверкающих на солнце нержавеющих труб,
черных кусков графита и покореженных, рыжих от коррозии топливных сборок.
Особенно скученный завал топлива и графита около квадратной венттрубы,
|
|
выступающей из крыши ВСРО и вплотную примыкающей к стене блока "В".
Далее-завал из изуродованных трубопроводов, битых армоконст-рукций,
оборудования, топлива и графита поднимался наклонно от самой земли (захватив
на земле поверхность по радиусу около ста метров), от бывшей стены помещения
главных циркуляционных насосов по ряду "Т", внутрь разрушенною помещения
ТЦН, торцевая стена которого со стороны видневшегося справа здания ХЖТО
(хранилища жидких и твердых отходов) чудом уцелела.
Именно здесь, под этим завалом, похоронен Валерий Ходемчук, именно
здесь, поглощая смертельную дозу радиации, начальник смены реакторного цеха
Перевозченко искал своего подчиненного, карабкаясь в темноте по
нагромождениям строительных конструкций и оборудования и пронзительно
выкрикивая пересохшим и стянутым радиацией горлом: "Валера! Откликнись! Я
здесь! Откликнись!.."
Всего этого Прушинский и Полушкин не знали и знать не могли. Но,
потрясенные, понимая, что произошло не просто разрушение, а нечто гораздо
большее и страшное, впитывали до мельчайших деталей открывшуюся перед ними
картину беды.
Кругом на голубом от солнца асфальте и на крыше ХЖТО видны густо-черные
куски графита и даже целые пакеты графитовых блоков. Графита очень много,
черно от графита...
Прушинский и Полушкин оторопело смотрели на всю эту невообразимую
разруху. То, что они видели сейчас въяве, представлялось, проигрывалось
раньше только в воображении. Но, конечно, много бледнее, и проще, и большей
частью чисто теоретически. Оба ловили себя на том, что не хочется смотреть
на все это, будто это их совсем не касается, а касается каких-то других,
чужих людей. Но это касалось их, их! И обжигал стыд, что приходится видеть
такое. Они как бы отталкивались от смрадной картины разрушения. Ох, не
глядеть бы на все это! Но надо! На-адо!..
Такое впечатление, что помещение главных циркуляционных насосов
разрушено взрывом изнутри. Но сколько же было взрывов?! В завале, что
поднимался наклонно от земли вплоть до пола бывшего сепараторного помещения,
видны толстые длинные трубы, похоже, коллекторы. Один почти на земле, другой
значительно выше, оперт верхним концом о длинную трубу опускного
трубопровода. Стало быть, взрывом трубопровод выбросило из шахты
прочноплотного бокса. Далее, на полу, если бесформенные нагромождения можно
назвать полом, на отметке плюс тридцать два - сдвинутые с мертвых опор
стотридцатитонные барабаны-сепараторы, весело поблескивающие на солнце,
восемь штук сильно погнутых трубопроводов обвязки, навал всякого хлама,
свисающие консолями куски бетонных панелей перекрытий и стен. Стены
сепараторного помещения снесены за исключением уцелевшего огрызка со стороны
центрального зала. Между огрызком стены и завалом - зияющий чернотой
прямоугольный провал в шахту прочноплотного бокса или в помещение верхних
коммуникаций реактора. Похоже, что часть оборудования и трубопроводов выдуло
взрывом оттуда. То есть оттуда тоже был взрыв, поэтому там чисто, ничего не
торчит...
Прушинский невольно вспомнил новенький после монтажа основной
контур-святая святых технологии. А теперь... Там, где центральный зал
примыкает к деаэраторной этажерке,- остаток торцевой стены пониже. Торцевая
стена реакторного зала по ряду "Т" уцелела примерно до отметки плюс
пятьдесят один (до основания аварийного бака СУЗ). Именно в этом баке, по
докладу Брюханова, произошел взрыв гремучей смеси, разрушивший центральный
зал. Ну, а как же тогда помещения главных циркнасосов, барабан-сепараторные,
проч-ноплотный бокс? Что разрушило их?.. Нет! Доклад Брюханова ошибочен,
если не лжив.
А на земле вокруг завала черные россыпи графитовой кладки реактора.
Глаза невольно снова и снова смотрят туда. Ведь раз графит на земле,
значит...
Не хотелось сознаваться себе в простой и очевидной теперь мысли:
реактор разрушен.
Ведь за этим признанием сразу встает огромная ответственность перед
людьми. Нет... Перед миллионами людей. Перед всей планетой Земля. И
невообразимая человеческая трагедия.
Лучше просто смотреть. Не думая, впитывать в себя этот кошмар
агонизирующего, смердящего радиацией атомного блока.
Стена блока "В" со стороны ВСРО торчит неровными сколами. На крыше
блока "В" четко видны куски графитовой кладки реактора, квадратные блоки с
дырками посредине. Тут ошибиться невозможно. Совсем близко от крыши блока
"В" завис вертолет, каких-нибудь полторы сотни метров. Солнце в зените.
Четкое, контрастное освещение. Ни облачка на небе. Ближе к торцевой стене
блока "В" графит навален горой. Куски графита равномерно разбросаны и на
кровле центрального зала третьего энергоблока, и на кровле блока "В", из
которой торчит белая с красными полосами вентиляционная труба. Графит и
топливо видны и на смотровых площадках венттрубы. То-то, видать, "светят" во
все стороны эти радиоактивные "фонари". А вот и крыша деаэраторной этажерки,
где семь часов назад пожарники майора Те-лятникова завершили борьбу с
огнем...
Будто изнутри разворочена плоская крыша машинного зала, торчит
искореженная арматура, порванные металлические решетки, черные обгорелости.
Поблескивают на солнце застывшие ручейки битума, в котором ночью пожарные
увязали по колено. На уцелевших участках крыши длинные, беспорядочно
переплетенные рукава и бухты пожарных шлангов.
У торцевой стены машзала, по углам вдоль рядов "А" и "Б" и вдоль
напорного бассейна видны брошенные людьми и теперь сильно радиоактивные
красные коробочки пожарных машин-немые свидетели трагической борьбы хрупких
людей с видимой и невидимой стихией.
Далее справа - простирающееся вдаль водохранилище пруда-ох-ладителя, на
золотых песчаных берегах детскими сандаликами лежат лодки, катера и
впереди-пустая гладь пока еще чистой воды...
От строящегося пятого энергоблока кучками и поодиночке уходят не
успевшие уйти люди. Это рабочие, которых давно уже отпустил домой начальник
стройки Кизима, так и не добившийся от Брюха-нова правды. Все они пройдут по
следу радиоактивного выброса, все получат свою дозу и унесут на подошвах
домой к детям страшную грязь.
"Зависните прямо над реактором,-попросил пилота Прушин-ский.-Так! Стоп!
Снимайте!"
Фотограф сделал несколько снимков. Открыв дверь, смотрели вниз.
Вертолет находился в восходящем
потоке радиоактивного выброса. Все на вертолете без респираторов.
Радиометра нет.
Внизу черный прямоугольник бассейна выдержки отработавшего топлива.
Воды в нем не видно.
"Топливо в бассейне расплавится",-подумал Прушинский. Реактор... Вот
оно-круглое око реакторной шахты. Оно будто прищурено. Огромное веко верхней
биозащиты реактора развернуто и раска-
лено до ярко-вишневого цвета, Из прищура вырывались пламя и дым,
Казалось, будто зреет и вот-вот лопнет гигантский ячмень...
"Десять бэр,- сказал пилот, глянув в окуляр оптического
дозиметра.-Сегодня еще не раз придется..." "Отход!"-приказал Прушинский.
Вертолет сполз с центрального зала и взял курс на Припять. "Да, ребятки, это
конец",- задумчиво сказал представитель главного конструктора Константин
Полушкин.
Свидетельствует Любовь Николаевна Акимова, жена Александра Акимова:
"Мой муж был очень симпатичный, общительный человек. Легко сходился с
людьми, но без фамильярности. Вообще жизнерадостный,
обязательный человек. Активный общественник. Был членом Припят-ского
горкома. Очень любил своих сыновей. Заботливый был. Увлекался охотой,
особенно когда стал работать на блоке и мы купили машину.
Мы ведь приехали в Припять в 1976 году, после окончания Московского
энергетического института. Работали вначале в группе рабочего проектирования
Гидропроекта. В 1979 году муж перешел работать на эксплуатацию. Работал
старшим инженером управления турбиной, старшим инженером управления блоком,
начальником смены турбинного цеха, заместителем начальника смены блока. В
январе 1986 года стал начальником смены блока. В этой должности его застала
авария.
Утром 26 апреля он не вернулся домой с работы. Я позвонила к нему на
БЩУ-4, но телефон не отвечал. Я звонила еще Брюханову, Фомину, Дятлову. Но
телефоны не отвечали. Уже значительно позже я узнала, что телефоны
отключили. Я очень волновалась. Всю первую половину дня бегала, всех
спрашивала, искала мужа. Уже все знали, что авария, и меня охватила еще
большая тревога. Бегала в горисполком к Волошке, в горком партии к Гаманюку.
Наконец, расспросив многих, узнала, что он в медсанчасти. Я бросилась туда.
Но меня к нему не пустили. Сказали, что он сейчас под капельницей. Я не
уходила, подошла к окну его палаты. Вскоре он подошел к окну. Лицо
буро-коричневое. Увидев меня, он засмеялся, был перевозбужденньш, успокаивал
меня, спрашивал через стекло о сыновьях. Мне показалось, что он в это время
как-то особенно радовался, что у него сыновья. Сказал, чтобы я не выпускала
их на улицу. Он был даже веселый, и я немного успокоилась".
Свидетельствует Геннадии Николаевич Петров, бывший начальник отдела
оборудования Южатомэнергомонтажа:
"Проснулись часов в десять утра 26 апреля. День как день. На полу
теплые солнечные зайчики, в окнах синее небо. На душе хорошо, приехал домой,
отдохну. Вышел на балкон покурить. На улице уже полно ребят. Малыши играют в
песке, строят домики, лепят пирожки. Постарше гоняют на великах. Молодые
мамаши гуляют с детскими колясками. Жизнь как жизнь. И вдруг вспомнил ночь,
как подъехал к блоку. Тревогу и страх ощутил. Сейчас вспоминаю - и
недоумение. Как это может быть? Все обычно и в то же время-все страшно
радиоактивно. Запоздалая брезгливость в душе к невидимой грязи, потому что
нормальная жизнь. Глаза видят: все чисто,- а на самом деле все грязно. В уме
не укладывается.
К обеду стало веселое настроение. И воздух стал ощущаться острее.
Металл не металл в воздухе, а так, что-то остренькое, и во рту возле зубов
кисленько, будто батарейку слабенькую языком пробуешь...
Сосед наш Михаил Васильевич Метелев, электромонтажник с ГЭМа, часов в
одиннадцать полез на крышу и лег там в плавках загорать. Потом один раз
спускался попить, говорит, загар сегодня отлично пристает, просто как
никогда. От кожи сразу, говорит, паленым запахло. И бодрит очень, будто
пропустил стопарик. Приглашал меня, но я не пошел. Говорит, никакого пляжа
не надо. И хорошо видно, как реактор горит, четко так на фоне синего неба.
А в воздухе в это время, как я потом узнал, было уже до тысячи миллибэр
в час. И плутоний, и цезий, и стронций. А уж йоду-131 больше всего, и в
щитовидки он набился туго к вечеру. У всех - у детей, у взрослых...
Но мы тогда ничего не знали. Мы жили обычной и, теперь я понимаю,
радостной человеческой жизнью.
К вечеру у соседа, что загорал на крыше, началась сильная рвота, и его
увезли в медсанчасть. А потом, кажется, в Москву. Или в Киев.
Не знаю точно. Но это воспринялось как бы отдельно. Потому что обычный
летний день, солнце, синее небо, теплынь. Бывает же: кто-то заболел, кого-то
увезла "скорая"...
А так во всем был обыкновенный день. Я уже потом, когда все сказали,
вспоминал ту ночь, когда подъехал к блоку. Рытвины на дороге в свете фар
вспомнил, покрытый цементной пылью бетонный завод. Запомнилось почему-то. И
думаю: странно, и рытвина эта радио- \ активная - обычная ведь рытвина, и
весь этот бетонный завод, и все- | все-и небо, и луна, и кровь, и мозг, и
мысли человеческие. Все..."
Свидетельствует Л. А. Харитонова:
"Еще 26 апреля во второй половине дня некоторых, в частности детей в
школе, предупреждали, чтобы не выходили из дома. Но большинство не обращало
на это внимания. Ближе к вечеру стало понятно, что тревога обоснованная.
Люди ходили друг к другу, делились опасениями. Говорят, некоторые
дезактивировались спиртным, поскольку ничего другого не было. Не знаю, я не
видела. Но Припять была очень оживленная, бурлила людьми, будто готовилась к
какому-то огромному карнавалу. Конечно, на носу были майские праздники. Но
перевозбуждение людей бросалось в глаза..."
Тем временем в Москве в аэропорту Быково готовились к вылету члены
правительственной комиссии. Летели: старший помощник генерального прокурора
Ю. Н. Шадрин, министр энергетики и электрификации СССР А. И. Майорец,
заведующий сектором атомной энергетики ЦК КПСС В. В. Марьин, заместитель
министра энергетики А. Н. Семенов, первый заместитель министра среднего
машиностроения А. Г. Мешков, начальник Союзатомэнергостроя М. С. Цвирко,
заместитель начальника Союзэнергомонтажа В. А. Шевелкин, референт Щербины Л.
П. Драч, заместитель министра здравоохранения СССР Е. И. Воробьев,
представитель Минздрава СССР В. Д. Туровский и другие. В салоне "ЯК-40"
уселись друг претив друга на красные диваны. Марьин делился мыслями с
членами комиссии:
- Главное, что меня обрадовало: выдержал атомный реактор! Молодец
Доллежаль! Брюханов разбудил меня звонком в три ночи и сказал: страшная
авария, но реактор цел. Подаем непрерывно охлаждающую воду...
- Я думаю, Владимир Васильевич,- включился в разговор Майорец,- мы
долго в Припяти не засидимся.
Майорец повторил это через полтора часа в самолете "АН-2", на котором
члены комиссии вылетели из аэропорта Жуляны в Припять. Вместе с ними из
Киева летел министр энергетики Украинской ССР В. Ф. Скляров он возразил:
- Думаю, двумя днями не обойдемся...
- Не пугайте нас, товарищ Скляров. Наша, а вместе с нами и ваша главная
задача состоит в том, чтобы в кратчайшие сроки восстановить разрушенный блок
и включить его в энергосистему.
В это же примерно время личный самолет заместителя Председателя Совета
Министров СССР Б. Е. Щербины был на подлете из Барнаула в Москву. Прилетев в
столицу, зампред переоденется, закусит и из аэропорта Внуково вылетит в
Киев. В Припять он прибудет к девяти вечера.
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
"На пути из Киева в Припять я сказал Майорцу о рабочих группах.
Продумал это заранее, когда летел из Симферополя в Киев. Вот перечень групп,
который я предложил:
1) группа изучения причин аварии и безопасности АЭС-ответственные
Шашарин, Мешков;
2) группа изучения радиационной обстановки вокруг атомной. станции -
ответственные Абагян, Воробьев, Туровский;
3) группа аварийно-восстановительных работ-ответственные Семенов,
Цвирко, монтажники;
4) группа для оценки необходимости эвакуации населения Припяти и
близлежащих хуторов и деревень-ответственные Шашарин, Сидоренко, Легасов;
5) группа обеспечения приборами, оборудованием и материалами -
ответственные Главэнергокомплект, Главснаб.
Приземлились на аэродромчике между Припятью и Чернобылем. Там уже ждали
машины. Подъехал и В. Т. Кизима на "газике". Мы с Марьиным сели в "газик"
(Кизима был за рулем) и попросили его проскочить к аварийному блоку. Майорец
тоже порывался туда, но его отговорили, и он с командой поехал в горком
КПСС.
Миновали кордон оцепления и свернули на промплощадку..."
Прерву Г. А. Шашарина, чтобы сказать несколько слов о заведующем
сектором ЦК КПСС В. В. Марьине.
Марьин Владимир Васильевич по образованию и опыту работы
инженер-строитель электростанций. Долгое время работал главным инженером
строительно-монтажного треста в Воронеже, участвовал в сооружении
Нововоронежской АЭС. В 1969 году был приглашен в ЦК КПСС в качестве
инструктора ЦК по энергетике в отдел машиностроения. Я довольно часто видел
его на коллегиях Минэнерго, партийных собраниях, на критических разборах
работы атомных энергетиков в объединениях и главных управлениях. Марьин
принимал деятельное участие в работе пусковых штабов атомных строек, лично
знал начальников управлений строительства всех АЭС и напрямую, минуя
Минэнерго СССР, эффективно помогал обеспечивать стройки оборудованием,
материально-техническими и трудовыми ресурсами.
Лично мне этот крупный, рыжеволосый, с громовым басом, сильно
близорукий, сверкающий толстыми стеклами роговых очков человек всегда был
симпатичен прямотой и ясностью мышления. Трудолюбивый, динамичный, постоянно
повышающий свою квалификацию инженер. При всем том Марьин был прежде всего
строитель и в эксплуатации АЭС не разбирался. В конце 70-х годов, работая
начальником отдела в ВПО Союзатомэнерго, я часто бывал у него в ЦК, где он,
в ту пору единственный в аппарате, занимался атомной энергетикой. Обсудив
дела, он обычно позволял себе отступления, жаловался на перегруженность: "У
тебя десять человек в отделе, а на мне одном висит вся атомная энергетика
страны...- И просил: - Оперативней помогайте мне, вооружайте материалами,
информацией..."
В начале 80-х годов в ЦК был организован сектор атомной энергетики,
Марьин возглавил его, и тогда наконец появились помощники. Одним из них стал
Г. А. Шашарин, опытный атомщик, многие годы проработавший на эксплуатации
АЭС, будущий заместитель министра энергетики по эксплуатации атомных
станций. С ним-то теперь и ехал Марьин в "газике" Кизимы к разрушенному
блоку.
Навстречу попадались автобусы и частные машины. Началась самоэвакуация.
Некоторые с семьями и радиоактивным барахлом покидали Припять навсегда еще
26 апреля днем, не дождавшись распоряжений местных властей.
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
"Кизима подвез нас к торцу четвертого блока. Он уже побывал здесь с
утра. Никаких дозиметров у нас, конечно, не было. Кругом ва-
лялись графит, обломки топлива. Видны были поблескивающие на солнце,
сдвинутые со своих опор барабаны-сепараторы. Над полом центрального зала,
похоже, около реактора виднелся огненный ореол, словно солнечная корона. От
этой короны поднимался легкий черный дымок. Мы подумали тогда, что это горит
что-нибудь на полу. Марьин был вне себя от злости, матерился, в сердцах пнул
графитовый блок. Был хорошо виден полусмятый аварийный бак СУЗ. так что мне
стало ясно, что взорвался не он. Бесстрашный Кизима ходил и как хозяин
сокрушался, что вот-де, мол, строишь, строишь, а теперь вот ходи по
разрушенным плодам труда своего. Несколько раз уже, говорит, был здесь с
утра, чтобы проверить, не мираж ли все это.
Мы объехали вокруг станции и спустились в бункер. Там были Прушинский,
Рязанцев и Фомин с Брюхановым. Брюханов был заторможен, смотрел куда-то
вдаль перед собой, апатия. Но команды исполнял довольно оперативно и четко.
Фомин, наоборот, перевозбужден, глаза воспаленные, блестели безумием. Потом
произошел срыв, тяжелая депрессия. Еще из Киева я спросил у Брюханова и
Фомина, целы ли трубопроводы. Они уверяли-целы. Тогда у меня возникла мысль
подавать в реактор раствор борной кислоты. Связался со снабженцами в Киеве,
нашли несколько тонн борной кислоты и обещали доставить в Припять к вечеру.
Однако к вечеру стало ясно, что все трубопроводы от реактора оторваны и
кислота не нужна. Но это поняли только к вечеру..."
Свидетельствует Владимир Николаевич Шишкин, заместитель начальника
Союзэлектромонтажа Минэнерго СССР, участник совещания в Припятском горкоме
КПСС 26 апреля 1986 года:
"Все собрались в кабинете первого секретаря горкома А. С. Гама-нюка.
Первым докладывал Г. А. Шашарин. Он догадывался уже, что реактор разрушен,
видел графит на земле, куски топлива, но сознаться в этом не хватило сил. Во
всяком случае вот так сразу. Душа, сознание требовали как бы плавного
внутреннего перехода к постижению этой страшной, поистине катастрофической
реальности.
- Нужна коллективная оценка,- говорил Шашарин.- Четвертый блок
обесточен. Трансформаторы отключились по защите от коротких замыканий.
Залиты водой все кабельные полуэтажи. В связи с затоплением распредустройств
на минусовых отметках дана команда электромонтажникам отыскать семьсот
метров силового кабеля и держать наготове...
- Что это за проект?!-возмутился Майорец.-Почему не предусмотрено
проектное рассечение коммуникаций?
- Анатолий Иванович, я говорю о факте. Почему - это уже второй вопрос.
Во всяком случае, кабель изыскивается вода в реактор подается, коммуникации
рассекаются. Похоже, везде вокруг четвертого блока высокая радиоактивность.
- Анатолий Иванович!- громовым басом перебил Шашарина Марьин.- Мы
только что были с Геннадием Александровичем возле четвертого блока. Страшная
картина. Дико подумать, до чего дожили. Пахнет гарью, и кругом валяется
графит. Я даже пнул ногой графитовый блок, чтобы удостовериться, что он
всамделишный. Откуда графит? Столько графита?
- Брюханов!-обратился министр к директору АЭС.-Вы докладывали, что
радиационная обстановка нормальная. Что это за графит?
- Трудно даже представить... Графит, который мы получили для
строящегося пятого энергоблока, цел, весь на месте. Я подумал вначале, что
это тот графит, но он на месте. Не исключен в таком случае выброс из
реактора... Частичный. Но тогда...
- Замерить радиоактивность точно не удается,-объяснил
Шашарин.-Предполагаем, что фон очень высокий. Был тут один радиометр, но его
похоронило в завале.
- Безобразие! Почему на станции нет нужных приборов?
- Произошла непроектная авария. Случилось немыслимое... Мы запросили
помощь гражданской обороны и химвойск страны. Скоро должны прибыть.
Похоже, всем ответственным за катастрофу хотелось одного- отодвинуть
момент полного признания, расстановки всех точек над "и". Хотелось, как это
привыкли делать до Чернобыля, чтобы ответственность и вина незаметно
разложились на всех и потихонечку. Именно поэтому шла тянучка, когда каждая
минута была дорога, когда промедление грозило облучением неповинному
населению города. Когда у всех на уме было уже, билось в черепные коробки
слово "эвакуация"...
А реактор тем временем горел. Горел графит, изрыгая в небо миллионы
кюри радиоактивности.
- Несмотря на сложную и даже тяжелую ситуацию на аварийном блоке,
обстановка в Припяти деловая и спокойная,-докладывал Майорцу Гаманюк, первый
секретарь Припятского горкома партии (в момент аварии он находился в
медсанчасти на обследовании, но утром 26 апреля покинул больничную койку и
вышел на работу).-Никакой паники и беспорядков. Обычная нормальная жизнь