Первая группа пострадавших, как мы уже знаем, была доставлена в
медсанчасть через тридцать-сорок минут после взрыва. Особая тяжесть ядерной
катастрофы в Чернобыле была в том, что воздействие излучений на организм
людей оказалось комплексным: мощное внешнее и внутреннее облучение,
осложненное термическими ожогами и увлажнением кожных покровов. Картина
реальных поражений и доз не могла быть оперативно установлена из-за
отсутствия у врачей данных об истинных радиационных полях. И только
первичные реакции облученных: мощная эритема (ядерный загар), отеки, ожоги,
тошнота, рвота, слабость, у некоторых шоковые состояния,- говорили о тяжести
поражений. Кроме того, медсанчасть, обслуживавшая Чернобыльскую АЭС, не была
оснащена необходимой радиометрической аппаратурой, врачи не были
подготовлены организационно к приему подобных больных. Не была проведена
необходимая срочная классификация пострадавших по типу течения болезни. В
качестве основного критерия в таких случаях выбирается вероятный исход:
1) выздоровление невозможно или маловероятно,
2) выздоровление возможно при использовании современных терапевтических
средств и методов,
3) выздоровление вероятно,
4) выздоровление гарантировано.
Такая классификация особенно важна, когда облучено большое количество
людей и возникает необходимость скорее определить тех, кому своевременно
оказанная помощь может спасти жизнь. Здесь особенно важно знать, когда
началось облучение, сколько оно длилось, сухая или мокрая была кожа (через
влажную кожу интенсивнее диффундируют внутрь радионуклиды, особенно через
кожу, пораженную ожогами и ранениями).
|
|
Пострадавшие не были классифицированы по типу течения острой лучевой
болезни, свободно общались друг с другом. Не была обеспечена достаточная
дезактивация кожных покровов (только обмыв под душем, который бь1л
неэффективен или малоэффективен из-за диффузии радионуклидов с накоплением в
зернистом слое под эпидермисом). Основное внимание было обращено на терапию
больных первой группы с тяжелыми первичными реакциями, которых сразу
положили под капельницу, и больных с тяжелыми термическими ожогами
(пожарники, Шашенок, Кургуз).
Только через четырнадцать часов после аварии из Москвы самолетом
прибыла специализированная бригада в составе физиков, терапевтов-радиологов,
врачей-гематологов. Были проведены одно-трех-кратные анализы крови,
заполнены амбулаторные карты-выписки с указанием клинических проявлений
после аварии, жалоб пострадавших, числа лейкоцитов и лейкоцитарной
формулы...
Свидетельствует В. Г. Смагин (принимал смену у Акимова):
"Нас, человек пять, посадили в "скорую" и отвезли в медсанчасть
Припяти. РУПом (прибор для замера активности) замерили активность каждого.
Помылись еще раз. Все равно радиоактивные. Было в ординаторской несколько
терапевтов, меня сразу взяла к себе Людмила Ивановна Прилепская, у нее муж
тоже начальник смены блока, и мы дружили семьями. Но тут у меня и других
ребят началась рвота. Мы увидели ведро, или урну, схватили его и втроем
начали рвать в это ведро.
Прилепская выясняла, где я был на блоке и какие там радиационные поля.
Никак не могла взять в толк, что там везде поля, везде грязь. Вся атомная
|
|
станция-сплошное радиационное поле. В промежутках между рвотой рассказывал
как мог. Сказал, что поля из нас никто точно не знает. Зашкал на тысяче
микрорентген в секунду- и все.
Поставили капельницу в вену. Часа через два в теле стала ощущаться
бодрость. Когда кончилась капельница, я встал и начал искать курево. В
палате были еще двое. На одной койке прапорщик из охраны. Все говорил:
"Сбегу домой. Жена, дети волнуются. Не знают, где я. И я не знаю, что с
ними". "Лежи,-сказал ему.-Хватанул бэры, теперь лечись..."
На другой койке лежал молодой наладчик из чернобыльского
пус-коналадочного предприятия. Когда он узнал, что Володя Шашенок умер
утром, кажется, в шесть утра, то начал кричать, почему скрыли, что он умер,
почему ему не сказали. Это была истерика. И, похоже, он перепугался. Раз
умер Шашенок, значит, и он может умереть. Он здорово кричал: "Все скрывают,
скрывают!.. Почему мне не сказали?!" Потом он успокоился, но v него началась
изнурительная икота.
В медсанчасти было грязно. Прибор показывал радиоактивность.
Мобилизовали женщин из Южатомзнергомонтажа. Они все время мыли полы в
коридоре и в палатах Ходил дозиметрисч и все измерял. Бормотал при этом:
"Моют, моют, а все грязно..."
В открытое окно услышал, что меня зовут. Выглянул, а внизу Сережа
Камышный из моей смены. Спрашивает: "Ну как дела?" А я ему
в ответ: "Закурить есть?" Спустили шпагат и на шпагате подняли
сигареты. Я ему сказал: "А ты, Серега, что бродишь? Ты тоже нахватался. Иди
к нам". "Да я нормально себя чувствую. Вот дезактивировался.- Он достал из
|
|
кармана бутылку водки.- Тебе не надо?" "Не-ет! Мне уже влили..."
Заглянул в палату к Лене Топтунову. Он лежал. Весь буро-коричневый. У
него был сильно отекший рот, губы. Распух язык. Ему было трудно говорить.
Всех мучило одно: почему взрыв? Я спросил его о запасе реактивности. Он с
трудом сказал, что "Скала" показывала восемнадцать стержней. Но, может,
врала. Машина иногда врет...
Володя Шашенок умер от ожогов и радиации в шесть утра. Его, кажется,
уже похоронили на деревенском кладбище. А заместитель начальника электроцеха
Александр Лелеченко после капельницы почувствовал себя настолько хорошо, что
сбежал из медсанчасти и снова пошел на блок. Второй раз его уже повезли в
Киев в очень тяжелом состоянии. Там он и скончался в страшных муках. Общая
доза, им полученная, составила 2,5 тысячи рентген. Не помогли ни интенсивная
терапия, ни пересадка костного мозга...
После капельницы многим стало лучше. Я встретил в коридоре Проскурякова
и Кудрявцева. Они оба держали руки прижатыми к груди. Как закрывались ими от
излучения реактора в центральном зале, так и остались руки в согнутом
положении, не могли разогнуть, страшная боль.
Валера Перевозченко после капельницы не встал. Лежал молча,
отвернувшись к стене. Толя Кургуз был весь в ожоговых пузырях. В иных местах
кожа лопнула и висела лохмотьями. Лицо и руки сильно отекли и покрь1лись
корками. При каждом мимическом движении корки лопались. И изнурительная
боль. Он жаловался, что все тело превратилось в сплошную боль. В таком же
состоянии был Петя Пала-марчук, вынесший Володю Шашенка из атомного ада.
Врачи, конечно, и сами облучились. Атмосфера, воздух в медсанчасти были
радиоактивные. Сильно излучали и тяжелые больные, они ведь вобрали
радионуклиды внутрь и впитали в кожу.
Нигде в мире подобного не было. Мы были первыми после Хиросимы и
Нагасаки. Но гордиться здесь нечем...
Все, кому полегчало, собрались в курилке. Думали только об одном:
почему взрыв? Был тут и Саша Акимов печальный и страшно загорелый. Вошел
Анатолий Степанович Дятлов. Курит, думает. Привычное его состояние. Кто-то
спросил: "Сколько хватанул, Степа-ныч?" "Д-да, думаю, р-рентген сорок...
Жить будем..."
Он ошибся ровно в десять раз. В 6-й клинике Москвы у него определили
400 рентген. Третья степень острой лучевой болезни. И ноги он себе подпалил
здорово, когда ходил по топливу и графиту вокруг блока.
У многих в голове торчало слово "диверсия". Потому что когда не можешь
объяснить, то на самого черта подумаешь. Акимов на мой вопрос ответил одно:
"Мы все делали правильно... Не понимаю, почему так произошло..." Дятлов тоже
был уверен в правильности своих действий.
К вечеру прибыла команда врачей из 6-й клиники Москвы. Ходили по
палатам. Осматривали нас. Бородатый доктор, Георгий Дмитриевич Селидовкин,
отобрал первую партию-двадцать восемь человек - для срочной отправки в
Москву. Отбор делал по ядерному загару. Было не до анализов. Почти все
двадцать восемь умрут...
Из окна хорошо был виден аварийный блок. К ночи загорелся графит.
Гигантское пламя вилось вокруг венттрубы. Страшно было смотреть. Двадцать
шесть человек посадили в красный "икарус". Кургуза и Паламарчука повезли в
"скорой". Улетели из Борисполя часа
в три ночи. Остальных, которым было полегче, в том числе и меня,
отправили в 6-ю клинику Москвы 27 апреля. Выехали тремя "икарусами". Крики и
слезы провожающих. Ехали все не переодеваясь, в полосатых больничных
одеждах.
В 6-й клинике определили, что я схватил 280 рад..."
Около девяти вечера 26 апреля 1986 года прибыл в Припять заместитель
Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина. Он стал первым
председателем правительственной комиссии по ликвидации последствий ядерной
катастрофы в Чернобыле. Больше обычного бледный, с плотно сжатым ртом и
властными тяжелыми складками худых щек, он был спокоен, собран и
сосредоточен.
Не понимал он пока еще, что кругом, и на улице и в помещении, воздух
насыщен радиоактивностью, излучает гамма- и бета-лучи, которым абсолютно все
равно, кого облучать-черта-дьявола, министров или простых смертных.
Колоссальная власть доверена ему, но он человек, и все у него
произойдет как у человека: вначале подспудно на фоне внешнего спокойствия
будет зреть буря, потом, когда он кое-что поймет и наметит пути, разразится
буря реальная, злая буря торопливости и нетерпения: скорей, скорей!
давай,давай!
Но в Чернобыле разыгралась космическая трагедия. А космос надо давить
не только космической силой, но и глубиной разума, который тоже космос, но
только живой и, стало быть, более могущественный.
Майорец вынужден был признать, что четвертый блок разрушен, разрушен и
реактор. Блок надо укрывать (захоранивать). Надо уложить в разрушенное
взрывом тело блока более 200 тысяч кубометров бетона. Видимо, надо делать
металлические короба, обкладывать ими блок и уж их бетонировать. Непонятно,
что делать с реактором. Он раскален. Надо думать об эвакуации.
"Не торопитесь с эвакуацией",-спокойно, но было видно, это деланное
спокойствие, сказал Щербина. Ах. как хотелось всем, чтобы не было эвакуации!
Ведь так все хорошо началось в новом министерстве. И коэффициент
установленной мощности повысили, и частота в энергосистемах
стабилизировалась.. И вот тебе на...
Выслушав всех, Щербина пригласил присутствующих к коллективному
размышлению: "Думайте, товарищи, предлагайте Сейчас нужен мозговой штурм. Не
поверю, чтобы нельзя было погасить реактор. Газовые скважины гасили, не
такой огонь был - огненная буря. Но гасили же!"
И началось. Каждый нес что в голову взбредет. В этом и заключается
способ мозгового штурма: даже какая-нибудь ерунда, околесица, ересь может
неожиданно натолкнуть на дельную мысль. Чего только не предлагалось: и
поднять на вертолете огромный бак с водой и плюхнуть этот бак на реактор, и
сделать своего рода атомного троянского коня в виде огромного полого
бетонного куба. Натолкать туда людей и двинуть этот куб на реактор, а уж
подобравшись близко, забросать этот самый реактор чем-нибудь... Кто-то
дельно спросил: "А как же эту махину, то бишь троянского коня, двигать?
Колеса нужны и мотор..." Идея сразу отпала.
Высказал мысль и сам Щербина. Он предложил нагнать в подводящий канал,
что рядом с блоком, водометные пожарные катера и оттуда залить водой горящий
реактор. Кто-то из физиков объяснил, что ядерный огонь водой не загасишь,
активность еще больше попрет. Вода будет испаряться, и пар с топливом
накроет все кругом. Идея катеров тоже отпала.
Наконец кто-то вспомнил, что огонь, в том числе ядерный, без-
вредно гасить песком. Запечатать наглухо. Сверху. Ниоткуда больше к
реактору не подступиться.
И тут стало ясно, что без авиации не обойтись. Срочно запросили | из
Киева вертолетчиков.
; Заместитель командующего ВВС Киевского военного округа генерал-майор
Н. Т. Антошкин был уже на пути к Чернобылю. А пока правительственная
комиссия решала вопрос об эвакуации. Особенно настаивали на ней гражданская
оборона и медики из Минздрава СССР.
"Эвакуация необходима немедленно!-горячо доказывал заместитель министра
здравоохранения Воробьев.-В воздухе плутоний, цезий, стронций... Состояние
пострадавших в медсанчасти говорит об очень высоких радиационных полях.
Щитовидки людей, детей в том числе, нашпигованы радиоактивным йодом.
Профилактику йодистым калием никто не делает... Поразительно!.."
Щербина подвел итог: "Эвакуируем город утром 27 апреля. Всю тысячу сто
автобусов подтянуть ночью на шоссе между Чернобылем и Припятью. Вас, генерал
Бердов, прошу выставить посты к каждому дому. Никого не выпускать на улицу.
Гражданской обороне утром объявить по радио необходимые сведения населению.
А также уточненное время эвакуации. Разнести по квартирам таблетки йодистого
калия. Привлеките для этой цели комсомольцев".
Щербина, Шашарин и Легасов на вертолете гражданской обороны поднялись в
ночное радиоактивное небо Припяти и зависли над аварийным блоком. Щербина в
бинокль рассматривал раскаленный до ярко-желтого цвета реактор, на фоне
которого хорошо бь1ли видны темноватый дым и языки пламени. А в расщелинах
справа и слева, в недрах разрушенной активной зоны просвечивала мерцающая
звездная голубизна. Казалось, будто кто-то всемогущий накачивал огромные
невидимые мехи, раздувая этот гигантский, двадцатиметрового диаметра,
ядерный горн. Он с уважением смотрел на это огненное атомное чудище,
несомненно обладавшее большей, чем сам зампред Совмина СССР, властью. "Ишь
как разгорелся! И сколько же в этот кратер,-букву "е" в слове "кратер"
Щербина произносил очень мягко,- надо песку кинуть?" "Полностью собранный и
загруженный топливом реактор весит десять тысяч тонн,-объяснял Шашарин.-Если
выбросило половину графита и топлива, это около тысячи тонн, образовалась
яма глубиной до четырех метров и в диаметре метров двадцать. У песка больший
удельный вес, чем у графита. Думаю, три-четыре тысячи тонн песка надо будет
бросить". "Вертолетчикам придется поработать. Какая активность на высоте
двести пятьдесят метров?"-"Триста рентген в час. Но когда в реактор полетит
груз, поднимется ядерная пыль и активность на этой высоте резко возрастет. А
бомбить придется с меньшей высоты..."
Вертолет сошел с кратера.
Щербина был сравнительно спокоен. Спокойствие объяснялось не только
выдержкой зампреда, но в значительной степени неполной его осведомленностью
в атомной специфике, а также неопределенностью ситуации. Уже через несколько
часов, когда будут приняты первые решения, он станет давить на подчиненных,
торопить, обвиняя в медлительности и во всех смертных грехах...
АПРЕЛЯ 1986 ГОДА
Глубоко за полночь 27 апреля генерал-майор Антошкин по личной рации
вызвал первую пару вертолетов. Но без руководителя с земли они в этой
обстановке сесть не могли. Антошкин взобрался на
крышу десятиэтажной гостиницы "Припять" со своей рацией и стал
руководителем полетов. Развороченный взрывом четвертью блок с короной
пламени над реактором был виден как на ладони. Правее, за станцией Янов и
путепроводом,-дорога на Чернобыль, а на ней бесконечная, тающая в дальней
утренней дымке колонна разноцветных пустых автобусов: красных, зеленых,
синих, желтых, застывших в ожидании приказа. Тысяча сто автобусов
растянулись по всей дороге от Припяти до Чернобыля на двадцать километров.
Гнетущей была картина застывшего на дороге транспорта.
В 13 часов 30 минут колонна дрогнет, двинется, переползет через
путепровод и распадется на отдельные машины у подъездов белоснежных домов. А
потом, покидая Припять, увозя навсегда людей, унесет на своих колесах
миллионы распадов радиоактивности, загрязняя дороги поселков и городов...
Надо было бы предусмотреть замену скатов на выезде из
десятикилометровой зоны, Но об этом никто нс подумал. Активность же асфальта
в Киеве долго еще потом будет составлять от десяти до тридцати миллибэр в
час, и месяцами придется отмывать дороги.
Свидетельствует И. П. Цечельская, аппаратчица припятского бе-
тоносмесительного узла:
"Мне и другим сказали, что эвакуация на три дня и что ничего брать не
надо. Я уехала в одном халатике. Захватила с собой только паспорт и немного
денег, которые вскоре кончились. Через три дня назад не пустили Добралась до
Львова. Денег нет. Знала бы, взяла бы с собой сберкнижку. Но все оставила
Штамп прописки в Припяти ни на кого не действовал. Просила пособие, не дали.
Написала пись мо министру энергетики Майорцу. Не знаю, наверное, мой халат,
все на мне - очень грязное. Меня не измеряли..."
Виза министра на письме Цечельской:
"Пусть товарищ Цечельская И. П. обратится в любую организацию Минэнерго
СССР. Ей выдадут 250 рублей". Но эта виза датирована 10 июля 1986 года. А 27
апреля...
Свидетельствует Г. Н. Петров:
"Ровно в 14 часов к каждому подъезду подали автобусы. По радио еще раз
предупредили: одеваться легко, брать минимум вещей, через три дня вернемся У
меня еще тогда мелькнула невольная мысль; если брать много вещей, то и
тысячи автобусов не хватит.
Большинство людей послушались и даже не взяли запас дене} А вообще
хорошие у нас люди: шутили, подбадривали друг дружку успокаивали детей.
Говорили им: поедем к бабушке.. на кинофестиваль... в цирк... Взрослые, дети
были бледны печальны и помалкива ли. В воздухе вместе с радиацией повисли
деланная бодрость и тревога. Но все было деловито Многие спустились вниз
заранее и толпились с детьми снаружи. Их все время просили войти в подъезд.
Когда объявили посадку, выходили из подъезда и сразу в автобус. Те, кто
мешкал, бегал от автобуса к автобусу, только хватали лишние бэры. И так за
день мирной, обычной жизни нахватались снаружи и внутрь предостаточно.
Везли до Иванкова (шестьдесят километров от Припяти) и там расселяли по
деревням. Не все принимали охотно Один куркуль не пустил мою семью в свой
огромный кирпичный дом, но не от опасности радиации (в этом он не понимал, и
объяснения на него не действовали) а от жадности. Не для того, говорит,
строил, чтобы чужих впускать...
Многие, высадившись в Иванкове, пошли дальше, в сторону Киева, пешком
Кто на попутных. Один знакомый вертолетчик уже позже рассказывал мне, что
видел с воздуха: огромные толпы легко
одетых людей, женщин с детьми, стариков, шли по дороге и обочинам в
сторону Киева. Видел их уже в районе Ирпени, Броваров. Машины застревали в
этих толпах, словно в стадах гонимого скота. В кино часто видишь такое в
Средней Азии, и сразу пришло в голову хоть нехорошее, но сравнение. А люди
шли, шли, шли..."
7рагичным было расставание уезжающих с комнатными животными: кошками,
собаками. Кошки, вытянув трубой хвосты, заглядывали в глаза людям, мяукали,
собаки самых разных пород выли, прорывались в автобусы, истошно визжали,
огрызались, когда их выволакивали оттуда. Но брать с собой кошек и собак, к
которым особенно привыкли дети, нельзя было. Шерсть у них была очень
радиоактивная, как и волосы у людей. Но ведь животные круглый день на улице.
Сколько в них набралось...
Долго еще псы, брошенные хозяевами, бежали каждый за своим автобусом.
Но тщетно. Они отстали и возвратились в покинутый город. И стали
объединяться в стаи.
Когда-то археологи прочли интересную надпись на вавилонских глиняных
табличках: "Если в городе псы собираются в стаи, городу пасть и
разрушиться". Город Припять остался покинутым, законсервированным радиацией
на несколько десятков лет. Город-призрак...
Объединенные в стаи псы прежде всего сожрали большую часть
радиоактивных кошек, стали дичать и огрызаться людям. Были попытки нападения
на людей, брошенный домашний скот... Срочно была сколочена группа охотников
с ружьями, и в течение трех дней отстреляли всех одичавших радиоактивных
псов, среди которых были дворняжки, доги, овчарки, терьеры, спаниели,
бульдоги, пудели, болонки. 29 апреля отстрел был завершен, и улицы покинутой
Припяти усеяли трупы разномастных собак...
Эвакуации были подвергнуты также жители близлежащих к АЭС деревень и
хуторов. В частности. Семиходов, Копачей, Шепели-чей и других. Анатолий
Иванович Заяц (главный инженер треста Юж-атомэнергомонтаж) с группой
помощников, среди которых были и охотники с ружьями, обходили дворы деревень
и разъясняли, что надо покидать свои родные дома. Государство вам за все
заплатит сполна. Все будет хорошо. Но люди не понимали, не хотели понимать:
"Як же цэ?.. Солнце светит, трава зэлэна, усе растет, цветет, сады,
бачишь, яки?.."
Многие жители, прослышав, что скот нельзя кормить травой, загнали
коров, овец и коз по наклонному настилу на крыши сараев и держали там, чтобы
они не шли щипать траву. Думали, что это недолго. Дня два, а потом снова
будет можно. Пришлось объяснять снова и снова. Скот расстреляли, людей
вывезли в безопасное место..
Утром 27 апреля по вызову генерала Антошкина прибыли первые два
вертолета "МИ-6", пилотируемые опытными летчиками Б. Нестеровым и А.
Серебряковым. Гром моторов вертолетов, приземлившихся на площади перед
горкомом КПСС, разбудил всех членов правительственной комиссии, которые
только в четыре утра прилегли на пару часов вздремнуть.
Нестеров и Серебряков произвели тщательную разведку с воздуха,
начертили схему заходов на реактор для сброса песка. Подходы i- реактору с
воздуха были опасны, мешала труба четвертого блока, высота которой
составляла сто пятьдесят метров. Нестеров и Серебряков замерили активность
над реактором на разных высотах. Ниже ста дести метров не опускались, ибо
активность резко возрастала На высоте сто десять метров - 500 рентген в час,
но после "бомбометания" наверняка поднимется еще выше. Для сброса песка
необходимо зависнуть над реактором на три-четыре минуты. Доза, которую
получат за это время пилоты, составит от 20 до 80 рентген, в
зависимости от степени радиационного фона. А сколько будет вылетов?
Сегодняшний день покажет. Боевая обстановка ядерной войны...
Оглушающий грохот мешал работе правительственной комиссии. Приходилось
говорить очень громко, орать. Щербина нервничал:
"Почему не начали кидать в реактор мешки с песком?" При посадке и
взлете вертолетов работающими винтами с поверхности земли сдувало
высокорадиоактивную пыль с осколками деления. В воздухе возле горкома партии
и в помещениях, расположенных рядом, радиоактивность резко возросла. Люди
задыхались.
А разрушенный реактор все изрыгал и изрыгал новые миллионы кюри...
Генерал Антошкин уступил место на крыше гостиницы "Припять" полковнику
Нестерову, чтобы тот управлял полетом, а сам поднялся в небо. Долго не мог
сообразить, где же реактор. Незнакомому с конструкцией блока трудно
ориентироваться. Понял, что нужно брать на "бомбометание" знатоков из
монтажников или эксплуатации...
Разведка проведена, подлеты к реактору определены. Нужны мешки, лопаты,
песок, люди, которые будут загружать мешки и грузить их в вертолеты. Все это
генерал Антошкин изложил Щербине. Все в горкоме партии кашляли, сушило
горло, трудно говорить.
- У вас в войсках мало людей? - вопрошал Щербина.- Вы мне задаете эти
вопросы?
- Летчики грузить песок не должны! - парировал генерал.- Им надо вести
машины, держать штурвалы, выход на реактор должен быть точным и
гарантированным. Руки не должны дрожать. Им ворочать мешками и лопатами
нельзя!
- Вот, генерал, бери двух заместителей министров-Шашарина и Мешкова,
пусть они тебе грузят, мешки достают, лопаты, песок-Песка здесь кругом
навалом. Грунт песчаный. Найдите поблизости площадку, свободную от
асфальта,-и вперед... Шашарин, привлекайте широко монтажников и строителей.
Где Кизима?
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
"Очень хорошо поработал генерал ВВС Антошкин. Энергичный и деловой
генерал, не давал никому покоя, тормошил всех. Отыскали метрах в пятистах от
горкома, возле кафе "Припять" у речного вокзала, гору отличного песка. Его
намывали земснарядами для строительства новых микрорайонов города. Со склада
ОРСа привезли пачку мешков, и мы, вначале втроем - я, первый заместитель
министра среднего машиностроения А. Г. Мешков и генерал Антошкин,- начали
загружать мешки. Быстро упарились. Работали кто в чем был: я и Мешков - в
московских костюмах и штиблетах, генерал - в парадном мундире. Все без
респираторов и дозиметров.
Вскоре я подключил к этому делу управляющего трестом
Юж-атомэнергомонтаж Антонщука, его главного инженера А. И. Зайца,'
начальника управления ГЭМ Ю. Н. Выпирайло и других. Антонщук подбежал ко мне
со списком на льготы, который выглядел в этой обстановке смехотворным, но я
его тут же утвердил. Антонщук и те, кому предстояло работать, действовали по
старой схеме, не понимая, что грязная зона теперь везде, что льготы надо
платить всем жителям города. Я не стал отвлекать людей объяснениями. Нужно
было делать дело. Но прибывших людей не хватало. Я попросил главного
инженера Южатомэнергомонтажа А. И. Зайца проехать в ближайшие колхозы и
попросить помощи..."
Свидетельствует Анатолий Иванович Заяц:
"Мы с Антонщуком проехали по хуторам колхоза "Дружба". Ходили по
дворам. Люди работали'на приусадебных участках. Но мно-
гие были в поле. Весна, сев. Стали разъяснять, что земля уже
непригодная, что надо заткнуть зев реактору и что нужна помощь. С утра было
очень жарко. У людей воскресное, предпраздничное настроение. Нам плохо
верили. Продолжали работать. Тогда мы отыскали председателя колхоза и
секретаря парторганизации. Пошли в поле вместе. Разъяснили еще и еще раз. В
конце концов люди отнеслись с пониманием. Набралось человек сто пятьдесят
добровольцев - мужчин и женщин. Они работали потом не покладая рук на
загрузке мешков в вертолеты. И все это без респираторов и других средств
защиты. 27 апреля обеспечили 110 вертолето-вылетов, 28 апреля-300
вертолето-вылетов..."
А Щербина торопил под грохот вертолетов, гонял всех как Сидоровых коз -
министров, замминистров, академиков, маршалов, генералов: "Как реактор
взрывать, так они умеют, а мешки загружать песком - некому!"
Наконец первую партию в шесть мешков с песком погрузили на "МИ-6". С
вертолетами на "бомбежку" вылетали поочередно Антон-щук, Дейграф, Токаренко.
Они монтировали этот реактор, и летчикам надо было поточнее показать, куда
бросать мешки.
Первым на "бомбометание" вел вертолет военный летчик первого класса
полковник Нестеров. По прямой со скоростью 140 километров в час шли к
четвертому блоку. Ориентир - слева две стопяти-десятиметровые трубы АЭС.
Зашли над кратером ядерного реактора. Высота сто пятьдесят, нет, высоко. Сто
десять метров. На радиометре 500 рентген в час. Зависли над щелью,
образованной полуразвернутой шайбой верхней биозащиты и шахтой. Щель метров
пять шириной. Надо попасть. Биозащита раскалена до цвета диска солнца.
Открыли дверь. Снизу несло жаром. Мощный восходящий поток радиоактивного
газа, ионизированного нейтронами и гамма-лучами. Все без респираторов.
Вертолет не защищен снизу свинцом. До этого додумались позже, когда сотни
тонн груза было уже сброшено. А сейчас... Высовывали голову в открытую дверь
и, заглядывая в ядерное жерло, целясь в него глазом, сбрасывали мешок. И так
все время. Иного способа не было.
Первые двадцать семь экипажей и помогавшие им Антонщук, Дейграф,
Токаренко вскоре вышли из строя, и их отправили в Киев на лечение.
Активность после сбрасывания мешков на высоте ста десяти метров достигала
1800 рентген в час. Пилотам становилось плохо б воздухе. Ведь при метании
мешков с такой высоты оказывалось значительное ударное воздействие на
раскаленную активную зону. Резко увеличились, особенно в первый день,
выбросы осколков деления и радиоактивного пепла от сгоревшего графита. Люди
дышали всем этим. В течение месяца потом вымывали из крови героев соли урана
и плутония, многократно заменяя кровь.
В последующие дни пилоты сами уже догадались класть под сиденье
свинцовые листы и надевали респираторы. Эта мера несколько снизила
облучаемость летного состава.
В 19.00 27 апреля генерал-майор Антошкин доложил председателю
правительственной комиссии Щербине, что в жерло реактора сброшено сто
пятьдесят тонн песка. Сказал это не без гордости. Тяжко дались эти сто
пятьдесят тонн. "Плохо, генерал,- сказал Щербина.-Сто пятьдесят тонн песка
такому реактору как слону дробина. Надо резко нарастить темпы". Генерал от
усталости и бессонницы валился с ног, и такая оценка Щербины обескуражила
его. Но только на мгновение. Он снова ринулся в бой.
С 19 до 21 часа отладил отношения со всеми руководителями, от которых
зависело обеспечение вертолетчиков мешками, песком,
людьми для осуществления погрузки... Догадался использовать для
увеличения производительности парашюты. В купол грузили мешки, получалась
сумка, стропы цепляли к вертолету и-к реактору...
28 апреля было сброшено уже триста тонн.
29 апреля - семьсот пятьдесят тонн.
30 апреля - тысяча пятьсот тонн.
1 мая-тысяча девятьсот тонн...
В 19 часов 1 мая Щербина сообщил о необходимости сократить сброс вдвое.
Появилось опасение, что не выдержат бетонные конструкции, на которые
опирался реактор, и все рухнет в бассейн-барба-тер. Это грозило тепловым
взрывом и огромным радиоактивным выбросом...
Всего с 27 апреля по 2 мая было сброшено в реактор около пяти тысяч
тонн сыпучих материалов...
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
"26 апреля я принял решение остановить первый и второй блоки. Примерно
в 21.00 начали останавливать и где-то к двум ночи 27 апреля остановили. Я
приказал на каждый реактор добавить в пустые каналы равномерно по зоне по
двадцать штук дополнительных поглотителей. Если пустых каналов нет, извлечь
сборки и вместо них вставить ДП. Таким образом искусственно увеличивался
запас отрицательной реактивности.
Ночью мы с Сидоренко, Мешковым и Легасовым гадали, что же послужило
причиной взрыва. Грешили на радиолитический водород, но потом я подумал, что
взрыв был в самом реакторе. Предполагали также, что диверсия. Что в
центральном зале на привода СУЗ навесили взрывчатку и... выстрелили их из
реактора. Это и привело к мысли о разгоне на мгновенных нейтронах. Тогда же,
ночью, доложил ситуацию Долгих. Он спросил: может ли быть еще взрыв? Я
сказал, что нет. Мы уже к этому времени промерили вокруг реактора- не более
20 нейтронов на сантиметр. Потом стало 17-18 нейтронов. Реакции как будто
нет. Правда, измеряли с расстояния и сквозь бетон. Какова же подлинная
плотность нейтронов, неизвестно. С вертолета не мерили...
В ту же ночь определил минимум персонала для обслуживания первого,
второго и третьего блоков. Составил списки, передал Брюха-нову. 29 апреля,
уже на совещании в Чернобыле, предложил остановить все остальные
четырнадцать блоков с реактором типа РБМК. Щербина молча слушал, потом,
после совещания, когда выходили, сказал:,,Ты, Геннадий, того, не поднимай
шум. Понимаешь, что значит оставить страну без четырнадцати миллионов
установленной мощности?..""
29 апреля правительственная комиссия оставила Припять и переехала в
Чернобыль.
А в это время в Москве Минэнерго СССР обеспечивало срочную и
массированную переброску специальной техники и материалов в Чернобыль через
Вышгород. Снимали отовсюду и переправляли в район катастрофы миксеры,
бетоноукладчики, краны, бетононасосы, бетонные заводы, трейлеры,
автотранспорт, бульдозеры, сухую бетонную смесь и другие строительные
материалы...
Об аварии я узнал в понедельник утром 28 апреля от начальника главного
производственного управления по строительству Минэнерго СССР Евгения
Александровича Решетникова, когда пришел к нему доложить о результатах
командировки на Крымскую АЭС. 29-го утром замминистра Садовский по нашей
справке докладывал о случившемся Долгих и Лигачеву. Потом стало известно о
пожаре на крыше маш-
зала, о частичном обрушении кровли. И только в последующие дни в Москве
в министерстве стало окончательно ясно, что на Чернобыльской АЭС произошла
ядерная катастрофа, какой не было равных в атомной энергетике.
Организовали непрерывное дежурство, контроль грузопотоков на Чернобыль,
удовлетворение первоочередных нужд. Выяснилось, что нет механизмов с
манипуляторами для сбора радиоактивных деталей. По всей площадке вокруг
блока взрывом разбросало реакторный графит и обломки топлива. Договорились с
одной из фирм ФРГ о закупке за миллион золотых рублей трех манипуляторов для
сбора топлива и графита на территории АЭС. В ФРГ срочно вылетела группа
наших инженеров во главе с главным механиком Союзатомэнергостроя Н. Н.
Константиновым для обучения и для приемки изделий. К сожалению,
задействовать их так и не удалось. Они работают только на ровненькой
площадке, а в Чернобыле были сплошные завалы. Тогда забросили их на кровлю
для сбора топлива и графита на крыше деаэ-раторной этажерки, но роботы
запутались там в шлангах, оставленных пожарниками. В итоге пришлось собирать
топливо и графит руками...
4 мая 1986 года.
В субботу 4 мая из Чернобыля прилетели Щербина, Майорец, Марьин,
Семенов, Цвирко, Драч и другие. В аэропорту Внуково их встретил спецавтобус
и всех увез в 6-ю клинику. Цвирко, с большим давлением и кровоизлиянием в
оба глаза, ухитрился удрать в кремлевку. "Откуда?" - спросили там. "Из
Чернобыля... Облучился..." "Такое лечить не умеем..." Тогда он пошел в 6-ю
клинику. Там всех "обнюхали" датчиком, раздели, обмыли, обрили. Все было
очень радиоактивное. Один Щербина не дал себя обрить. После обмывки
переоделся в чистое и с радиоактивными волосами ушел домой. (Щербина,
Майорец и Марьин отдельно от других обрабатывались в соседней с 6-й клиникой
медсанчасти.)
Всех, кроме покинувшего клинику Щербины и быстро отмытого Майорца,
оставили на обследование и лечение в 6-й клинике, где они находились от
недели до месяца. На смену Щербине в Чернобыль улетел новый состав
правительственной комиссии во главе с заместителем Председателя Совета
Министров СССР Силаевым.
Свидетельствует Г. А. Шашарин: