Поверхностному наблюдателю может представиться, что Гераклит просто примыкает к древнегреческим ионийским философам, во всяком случае, встаёт рядом с Фалесом и Анаксименом. Ведь он тоже утверждает, что первоначало есть одна из материальных стихий, а именно огонь. Но огонь у Гераклита в ещё большей мере символ, чем Фалесова вода, огонь есть символ всеобщей стихии, даже стихийности. Как убедительно показано в историко-философской литературе, Гераклит избирает именно огонь, потому что благодаря этому символу возникает образ более живого, динамического первоначала. Предшествующие же философы пришли к тому, что во имя спасения идеи первоначала его нужно объявить не подверженным изменениям.
Для Гераклита важно, что избранное им первоначало позволяло выйти к космической целостности мира. Кстати, здесь он имел все основания опереться на предшественников, в частности на Анаксимандра. Последний утверждал, что где-то и когда-то «из первоначального огня» рождались светила, планеты. Предполагалось, что из первоогня возникла и сама Земля.
«Обращения огня: сначала море; а [обращения] моря – наполовину земля, наполовину – престер [дутель] » – так Климент Александрийский передаёт мысль Гераклита, комментируя её: «…под действием управляющего всем логоса и бога огонь превращается через воздух в жидкость, как бы семя упорядоченного космоса, которое он называет морем» (53; 220). Иными словами, «огненное» первоначало помогало объяснить и происхождение Вселенной, и постоянное взаимодействие стихий, элементов. В умозрительной догадке древних относительно огня есть нечто, сохранившееся в последующей космогонии, в которой нередко воспроизводилась идея о планетах как остывших – а некогда раскалённых, огненных – телах.
|
|
Образ огня у Гераклита, как оказалось, был по-своему перспективным. Но особенно важной была решимость древнего мыслителя истолковать «огненное» начало как космогоническое, космопроизводящее. Огонь в качестве первоначала был по-своему удобен и для того, чтобы получить принцип объяснения не только космогонических, но и всяких других, а именно, общеприродных явлений. Причём объяснить их ссылками на чисто природные, материальные основания. Как, скажем, объяснить взаимопревращение стихий? Апелляция к огню или просто «включение» огня во взаимопревращение материально-телесных процессов позволяет Гераклиту дать довольно убедительные объяснения.
Вот, к примеру, один из фрагментов Гераклита, где речь идёт об истолковании космических и физических процессов: «Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий » (51; 217). Таковы типично гераклитовский образ космоса и главная «парадигма» космогонии: всегда существовавший первоначальный огонь то разгорается, то погасает, и тем самым обеспечивается непрерывность рождения и исчезновения в мире природы. Или возьмём такой гераклитовский образ: огонь – это нужда, недостаток и избыток (55; 223). Но у Гераклита огонь как символ включает и социально-нравственные оттенки, становится неким «воздающим» началом. Что-то подобное, вспомним, было уже у Анаксимандра и Анаксимена: у них некоторые космогонические, космологические фрагменты стали включать в себя идеи воздаяния, наказания. Та же мысль, но уже более отточенная, ясная, есть и у Гераклита, толковавшего огонь и как природную, и как нравственную силу. «Всех и вся, нагрянув внезапно, будет Огонь судить и схватит», – свидетельствует Ипполит, прибавляя: «...Гераклит полагает, что огонь – единственный элемент и что из него возникла Вселенная. Потому-то он и пугает нас, и грозит, что некогда Вселенная будет испепелена, поскольку она разложится в то, из чего возникла» (82; 239). (Для XX в. угроза «испепеления» Вселенной оказалась вполне реальной.) Огонь в истолковании Гераклита есть нечто вроде судьбы, которая несёт с собой какое-то воздаяние, пусть и не устанавливая космическую «справедливость» (на что вроде бы «намекают» некоторые переводы гераклитовых фрагментов), но всё же предполагая некую «заимообразность» [= «за счёт другого»] (28; 201), т.е. внутреннюю взаимозависимость или, употребляя современный термин, обратную связь происшедшего, содеянного и их последствий.
|
|
Итак, везде огонь: всё – от огня, из огня, из-за него. «Всем этим правит Перун », – так передает доксограф Ипполит слова Гераклита, разъясняя: ««Перуном» же он называет вечный огонь. Он называет его нуждой и избытком» (79; 237). Продолжается и усиливается логическая линия «развёртывания» некоего абстрактного, но вездесущего, всеохватывающего первоначала. Но у Гераклита есть и существенное приращение мысли: он уже довольно чётко различает три «единства». Во-первых, выделяется природа в целом как носительница всего, что есть, всего, что возникает и исчезает, огромного, необозримого множества всего существующего. Во-вторых, выделяется и становится «предметом мысли» огонь как первоначало. «Раскол» и единство первого и второго – природы в целом и первоначала – уже более или менее традиционны для древнегреческого философствования. Но как из природы, так и из огня Гераклит, в-третьих, выделяет – не отрывая от них, но всё-таки отличая – то, что называет логосом. Буквально это означает «слово». Но понятие логоса у Гераклита приобретает особый вид.
|
|
Идея логоса
Философ Гераклит изображает логос как то, познание чего требует совершенно особых усилий и предполагает изменение обыденных установок сознания. Логос – «слово», «речь» самой вечной природы. Об этом важнейший фрагмент Гераклита, переданный Секстом Эмпириком: «Эту-вот Речь (Логос) сущую вечно люди не понимают и прежде, чем выслушать [её], и выслушав однажды, Ибо, хотя все [люди} сталкиваются напрямую с этой-вот Речью (Логосом), они подобны незнающим [её], даром что узнают на опыте [точно] такие слова и вещи, какие описываю я, разделяя [их] так, как они есть. Что же касается остальных людей, то они не осознают того, что делают наяву, подобно тому как этого не помнят спящие » (1; 189). Что же выясняется о логосе в первую очередь из фрагментов Гераклита? Логос скрыт от большинства людей. Чаще всего они о логосе слыхом не слыхивали. Но если им о нём и поведать, рассказать, то вряд ли они сразу поймут, что это такое. Парадокс, однако, заключается в том, что с логосом, управляющим всеми вещами, люди постоянно соприкасаются, но «с чем они в самом непрестанном общении... с тем они в разладе » (свидетельство Марка Аврелия – 4; 191).
Логос в понимании Гераклита – то, что присуще всем и всему, то, что всем и через всё управляет. Видимо, это одна из первых формулировок, где идея первоначала смыкается с едва забрезжившей на философском горизонте идеей всеобщего закона, управляющего сущим. Обе пока ещё слитые, нерасчленённые, но в тенденции расчленяющиеся идеи составляют смысл понятия «логос». С точки зрения перспективы очень важно и интересно как раз гераклитово выделение логоса, отличение его от природы как всего существующего и от огня как некой «первоначальной» материальной стихии. В тенденции здесь содержится возможность вычленения деятельности по описанию и изучению природы, возможность отличить философию от физики, от физического объяснения. Но пока, конечно, у самого Гераклита все три элемента едины. И все они объединены идеей первоначала, хотя уже и различены в ней.
Опыт предшествующей философии доказывал, что первоначало нельзя отождествить ни с каждой отдельной вещью, ни с какой-то определённой материальной стихией. Впоследствии предстояло установить, что первоначало нельзя объединить и с материей вообще. Почему? Да потому, что, чем дальше, тем больше философы будут задаваться вопросом: как объединить мир и человека, а в человеке – его тело и его дух? Как объединить в понятии первоначала человеческое и природное? Надо было найти такой принцип, который объединяет любое тело, в том числе и тело человека, и то, что с телом связано, но ему никак не тождественно, то, что античные мыслители уже назвали душой. Потом трудные поиски универсального единства мира и человека приобретут в философии, да и во всей культуре, более чёткие очертания. Они выльются в постановку проблемы бытия. Но у истоков этих размышлений, которые впоследствии станут неотделимыми от философии как таковой, – мысли, парадоксы, загадки, противоречия, сформулированные Гераклитом и элеатами.
Гераклита интересует, что такое человеческая душа, а иными словами, что такое человеческие мысли, страсти, волнения. И кстати, огонь как первоначало для Гераклита приемлем ещё и потому, что ему кажется: душу можно уподобить огню. Человеческая душа, полагает Гераклит, это какой-то невидимый динамичный огонь. Уподобление души огню толкает Гераклита к одушевлению природы. Он так и говорит: «Мы эту душу (т.е. огонь) в вещах не видим». Но во всех вещах есть огонь, он – всеобщее первоначало, а одновременно и душа мира, душа вещей. В человеческом же теле душа принимает вид страсти, размышления, мысли, страдания и т.д. Здесь прежде всего находит последовательное развитие идея первоначала. Ведь, действительно, греческие философы так и замышляли себе первоначало: оно управляет всем через всё. Это то всеобщее, объемлющее, которое нужно всему – природе и человеку, телу и душе, вещи и мысли. Как найти такое – истинно всеобщее – первоначало?
Не следует полагать, что Гераклит первым задумался о душе, о духовном. Милетские мудрецы тоже рассуждали о душе. Но к их рассуждениям Гераклит, судя по всему, относился критически. Обращаясь ко всякому человеку, который бы самодовольно объявил, что познал душу, Гераклит говорит: «Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути [= в каком бы направлении] ты ни пошёл: столь глубока её мера [= «объем», λόγος]» (67 (а); 231) (В этом фрагменте душа – воздух (в другом случае названный престер-дутель); здесь Гераклит отражает представления о «бесконечном» воздухе, соотносимом с «бесконечной» землёй у Ксенофана. Для воздуха не было ещё устойчивого термина.). Когда Гераклит рассуждает о «сухой» и «увлажнённой» душе, то его философские определения перемежаются с нравственно-бытовыми сентенциями. Души, по Гераклиту, рождаются из влаги: «из влаги испаряются» (40 (а); 209). Но оставаться влажными им не подобает. «Сухая душа – мудрейшая и наилучшая » (68 (0); 231). А вот всегда влажная душа – это настоящее бедствие, что очевидно в случае такого порока, как пьянство. «Когда взрослый муж напьётся пьян, его ведёт [домой] безусый малый, а он сбивается с пути и не понимает, куда идёт, то душа его влажна » (69 (а); 233).
Душа толкуется Гераклитом как первооснова человеческой жизни и познания. Пусть, например, глаза и уши даны всем зрячим и слышащим людям, но сколь по-разному они видят и слышат! «Глаза и уши – дурные свидетели для людей, если души у них варварские ». В человеческом сердце идёт настоящее противоборство желаний. «С сердцем бороться тяжело, – сетует Гераклит, – ибо чего оно хочет, то покупает ценой души [= «жизни»]».