Мнения доксографов об отношении Парменида (акмэ которого – 504-501 гг. до н.э. – совпадает с акмэ Гераклита) к Ксенофану расходятся. Одни объявляют Парменида не только учеником, но и верным последователем Ксенофана. Другие (скажем, Диоген Лаэртий – 1; 274) сообщают, что Парменид подчёркнуто демонстрировал свою верность не Ксенофану, а другому учителю, пифагорейцу Аминию, чья известность в Древней Греции не шла ни в какое сравнение с всегреческой Ксенофановой славой. Действительно, в учении Парменида можно найти мысли, созвучные пифагорейским. Такова, например, идея о шарообразности Земли. Но ведь и Ксенофан, как мы теперь знаем, питал слабость к шарообразной форме настолько, что даже приписал её божеству, «самому бытию». Эту идею приняли и другие элейцы. Вообще же идеи и логика Ксенофанова учения в значительной степени представлены у Парменида, Зенона и Мелисса. Эти три мудреца, видимо, играли существенную роль и в развитии древнегреческой философской мысли, и в интеллектуальной жизни эпохи, которая, припомним, была эпохой Анаксагора и переливалась в эпоху Сократа.
Парменид также был поэтом. Плутарх, отмечая, что философическая поэзия – особый тип поэтизирования, по вопросу «Как слушать поэтов?» даёт такое разъяснение: «Стихи Эмпедокла и Парменида... суть теоретические рассуждения, заимствующие у поэзии как средство возвышенность слога и размер, чтобы избежать прозаичности» (15; 277). Правда, встречающееся у Плутарха выражение «теоретические рассуждения» вносит в раннее греческое философствование более поздний смысловой оттенок. Тем не менее можно согласиться с тем, что поэтическая форма не была для Парменида главной и, возможно, в ещё большей мере, чем у Ксенофана, лишь служила выдвинутым на первый план философским целям. Но она и не была для элейской мысли чисто внешним, несущественным элементом. На той стадии развития древней философии, когда она, как у элейцев, еще парила в высотах космологическо-философской фантазии, поэтическая форма была уместной и органичной.
|
|
В тех исторических условиях для философии вообще было естественно породниться с поэзией, с литературой – в частности, пользоваться жанром диалога (открытие которого как философского жанра приписывают именно элейцу Зенону). Философствование о беспредельном прекрасном космосе, о человеке, его уме, сердце, о прошлом и будущем, о высоком, добром в деяниях человека и человечества склоняло великих мыслителей к поэтической форме или к яркой, драматичной прозе диалогов. Начиная с глубокой древности ценились или критиковались, но мало кого оставляли равнодушными донесённые преданием тексты Парменида, которые, видимо, входили в его поэму о природе (Далее при цитировании поэмы Парменида использованы новые версии перевода, предложенные А.В. Лебедевым в книге «Фрагменты ранних греческих философов» – причём в случаях, когда важна не столько точность формул, сколько яркость образа, приводятся стихотворные переводы, помещённые в Приложении к разделу о Пармениде, а при обращении к существенным оттенкам именно философской мысли – прозаические переложения Парменидовой поэмы.). Завязку этого философского сочинения, пролог к нему (проэмий) Парменид использует для того, чтобы, опираясь на привычный для греков мир мифологических, художественных, а потом и философских фантазий, помочь читателю (и слушателю) отправиться в воображаемое интеллектуальное путешествие – в мир идей и образов элейской философии, а также объяснить, каковы главные цели и ценности, во имя которых только и следует «отпускать» быструю мысль путешествовать по путям дальнего космоса и в глубины сущностных изысканий, в конце концов позволяющих самым мудрым «встретить» вездесущее божество.
|
|
Кони, несущи меня, куда только мысль достигает,
Мчали, вступивши со мной на путь божества многовещий,
Что на крылах по Вселенной ведёт познавшего мужа.
Этим путём я летел, по нему меня мудрые кони,
Мча колесницу, влекли, а Девы вожатыми были.
(1-5; 295)
Дева – одна из тех «Дочерей Солнца», которые в поэме Парменида стали «вожатыми» путешествия юного философа, – обращается к нему со словами:
Юноша, спутник бессмертных возниц! О ты, что на конях,
Вскачь несущих тебя, достигнул нашего дома,
Радуйся! Ибо тебя не злая Судьба проводила
Этой дорогой пойти – не хожено здесь человеком –
Но Закон вместе с Правдой. Теперь всё должен узнать ты:
Как убедительной Истины непогрешимое сердце,
Так и мнения смертных, в которых нет верности точной.
(24-30; 295)
Что же было поведано «спутнику бессмертных возниц» насчёт «убедительной Истины»? Собственно, в поэме выражено самое главное в элейской концепции первоначала – концепции бытия и божества. Давайте и мы присмотримся к тому, что именно элеец Парменид считал «убедительной Истиной».
Главный для элеатов вопрос: что в философии значит слово «есть»?
|
|
...Спор [собств. «тяжба, требующая решения»] по этому делу – вот в чём:
Есть или не есть? Так вот, решено [= вынесен приговор], как [этого требует] необходимость,
От одного [пути] отказаться как от немыслимого, безымянного, ибо это не истинный Путь, а другой признать существующим и верным.(15-19; 290)
От вопросов, поставленных Парменидом, тянутся нити ко всем последующим философским размышлениям о бытии, постепенно разрастающимся в особый раздел философского знания, который в философии существовал издревле, но только в Новое время получил название «онтологии».
На первый взгляд ответить на вопросы Парменида не представляет труда. У того, что есть, у «сущего сейчас» наверняка имеется своё «было», своё становление, и обязательно – раз оно точно есть – в нём заложен хоть краткий момент будущего, его «потом». Это относится к наличным в каждый момент вещам, состояниям мира, человеческим существам. Но дать подобный ответ – значит не понять более сложного смысла вопроса и, следовательно, натолкнуться на другие парменидовские вопросы и ответы-парадоксы. Ибо Парменид задаётся вопросом не о «есть» какой-то вещи или вещей вообще, не о «есть» какого-то человека или мыслимых (как раз с помощью связи прошлого-настоящего-будущего) поколений людей. Он испытует вопросами о самом «есть», о «сущем сейчас» как таковом, обо всей беспредельной совокупности, целостности вот-сейчас-сущего.
Правда, и сами элеаты – Парменид, а вслед за ним Зенон и Мелисс – постоянно смешивают два возможных уровня вопрошания о «есть и не есть»: уровень философский, абстрактный и уровень обыденный, связанный с наблюдением над конкретными вещами. От смешения возникают труднейшие проблемы, загадки, парадоксы, которые задали науке и философии элеаты и которые с тех пор не перестают привлекать к себе внимание многих исследователей. Если бы упомянутое смешение было всего лишь следствием мыслительных ошибок, то они были бы довольно быстро устранены. Но дело идёт о неизбежных для философского и научного разума проблемных противоречиях и трудностях. Специфика, а одновременно и парадоксальная на первый взгляд привлекательность философствования элейцев состоят в том, что они не только не затушевали трудности, возникающие перед разумом и познанием, но многократно усложнили, «утяжелили» их и в таком просто-таки неразрешимом виде выставили на суд... самого научно-философского разума. Да ещё и втянули в парадоксы-апории философствования обыденный разум, которому впору прийти в отчаяние, от аргументов, с помощью которых элейские философы последовательно разрушают «железные» очевидности повседневного опыта. Догонит ли быстроногий Ахиллес черепаху, если черепаха начнёт ползти из какого-то пункта много раньше, чем Ахиллес устремится за ней в погоню? Движется или покоится выпущенная из лука стрела? Что за вопросы, скажет обычный человек, не посвящённый в философские премудрости: Ахиллес, без сомнения, настигнет черепаху, как бы далеко она ни продвинулась своим «черепашьим шагом»; стрела, пущенная из лука, бесспорно, движется. Но вот спорить с Зеноном, поставившим эти и другие каверзные вопросы и давшим на них противоположные ответы, будет совсем не просто.
Сложная, многоликая проблематика является нам, когда мы вместе с элеатами задумываемся, во-первых, о смысле «есть» и, во-вторых, о соотношении «есть» и «не есть». Мы строим множество высказываний, где имеется или предполагается слово «есть» (или «не есть»). Возможно построить достаточно полную типологию таких высказываний, которые соответствуют некоторым важнейшим сферам – но чего? Да сферам существующего, имеющегося, наличного (или, напротив, несуществующего). Мы, например, говорим:
(эта и всякая другая) река есть (существует);
(этот и всякий другой) дом (книга, статуя и т.д.) есть (существует);
(этот и всякий другой) треугольник (многоугольник, круг и т.д.) есть (существует, скажем, нарисованным на доске);
(это и всякое другое) государство есть (существует);
(этот и другой) кентавр есть (существует, скажем, нарисованным в книге);
(этот) атом (или его частица) есть (существует);
(эта или другая) категория (науки, философии) есть (существует, например, в рассуждениях или сочинениях философов, учёных).
Нетрудно показать, что подобные высказывания как бы «заключены внутри» мыслей-высказываний-предложений, имеющих и другую лингвистическую форму. Например, предложения: «Река Волга впадает в Каспийское море», «Треугольник нарисован в тетради» – заведомо предполагают, что река Волга (как и Каспийское море), треугольник в тетради (и треугольник как геометрическая фигура) существуют. В предложении: «Человек мыслит» – заключено сразу несколько «есть»: человек есть мыслящий, человек есть, существует – и как какой-то конкретный человек, и как род. Декарт по существу «развернул» скрытую в предложении: «Я есть» – предпосылку о существовании в знаменитое «когито»: я мыслю, следовательно, я существую.
Не вникая в логико-лингвистические аспекты, из этой многообразной проблематики выделим для разговора об элейцах чисто философские проблемы, сконцентрированные вокруг всеобщих понятий, или категорий философии, – существования и бытия.
Философия использует такого рода высказывания и напоминает о сферах, к которым высказывания относятся, чтобы выяснить, что общего между ними и что их объемлет в некую целостность. Общее усматривается прежде всего в следующем: всё это «есть» (значит, существует, наличествует), причём в некоем более широком, целостном «есть». С точки зрения философии очень важно, что мысль движется от констатации существования, наличия каждой отдельной единичности (их в философии именуют сущими) и каждой из сфер существования к фиксированию их единства и различия. Каждое сущее и каждая сфера существования «есть» вместе с другими сущими, объединёнными в универсальную целостность, но они существуют, наличествуют, опознаются как сущие всякий раз совершенно особыми способами. Говоря коротко и предварительно, акцент на единство и различие в «есть», в существовании и получает оформление через категорию «бытие» (а также родственные категориальные оттенки) и учение о бытии. Отсюда видна и связь «бытийной» мысли с категориями существования, сущего и отличие, отталкивание от них, движение в новую понятийную сферу.
Существуют, наличествуют не только вещи природы, но и интеллектуальные продукты – фигуры и теоремы геометрии, величины, вычисления арифметики и алгебры, атомы физики, образы литературы и искусства, категории и понятия философии. Они становятся особыми областями существования, включёнными в более обширные сферы индивидуальной и социальной жизни людей, в их культуру. Проблема многообразной целостности всего универсума – в его существовании или (на философском языке) проблема бытия – всё, что угодно, только не философская выдумка. Всякий человек, любое поколение людей в каждом из действий и процессов мысли – независимо от того, создают ли они, преобразуют мир зримых глазу предметов, процессов или имеют дело с отношениями людей, с продуктами научной мысли или с образами искусства, созданными воображением, – прежде всего должны знать или узнать, существуют ли уже и как именно существуют, наличествуют, даны те «объекты», на которые направлены или будут направлены их действие и мысль. Поэтому изначальность отношения к существованию и к бытию «срисована» философией с любого, в сущности, действия и с любого акта мысли человека (как существа цивилизации).
Элеаты широко пользуются именно понятием бытия, уже придавая философской категории бытия другие функции по сравнению с понятием существования. Но, продвинув тем самым размышление к ещё более общей, возможно, предельно общей границе универсального единства мира, философы-элейцы то и дело отступают на «ступеньку» существования. Правы те авторы, которые зафиксировали, что у Парменида и Зенона есть два различных – соприкасающихся и конкурирующих – понимания: бытие то отождествляется с сущими, со сферами космоса и земного существования, то берётся в его уже более абстрактном, философско-категориальном значении. И каким же причудливым становится мир в изображении элеатов! С одной стороны, это мир, где действуют «физические» по облику начала и стихии, где уместны почти физические уподобления. У Парменида, например, тут и «Свет» и Ночь» (9; 297), и «эфирная природа» и «всё, что в эфире» (10; 297), и активный, динамичный «беспримесный огонь» (12; 298), и сама Земля. И даже когда Парменид переходит к «целостному сущему» – когда движется к понятию бытия, – то и здесь не обходится без «мирских «образов-уподоблений:
бытие... закончено
Со всех сторон, похожее на глыбу совершенно-круглого Шара,
Везде [= «в каждой точке»] равносильное от центра...
(7-8 (42-44); 291)
Но, с другой стороны, характеристики бытия – они-то и привели к противоречиям, парадоксам – прилаживаются к тому реальному факту, что бытие есть философская категория, выражающая всеобщую связь всех сущих и всех сфер сущего. А что можно сказать о всеобщей связи, обо всём? Да именно то, что элеаты пытались сказать о бытии: что связь эта едина и единственна, что у неё нет и не может быть физических частей и границ, что она непрерывна и вечна, как вечен мир. Если принять в расчёт особый предмет разговора – бытие, всё (у элеатов тождественное «есть», «сущему сейчас»), то не найдёшь ничего странного и неоправданного в поэтико-философских утверждениях Парменида:
Каким образом то, что есть [сущее-сейчас], могло бы быть потом?
Каким образом оно могло бы быть-в-прошлом [или: «стать»]?
Если оно «было» [или «стало»], то оно не есть,
равно как если ему [лишь] некогда предстоит быть.
Так рожденье угасло и гибель пропала без вести.
И оно неделимо, ибо оно всё одинаково,
И вот тут его ничуть не больше, а [вот там] ничуть не меньше,
Что исключило бы его непрерывность, но всё наполнено сущим.
Тем самым Всё непрерывно: ибо сущее примыкает к сущему
(7-8 (18-25); 290-291)
Отрицая за Бытием как символом Всего, воплощением всеобщей связи то, что присуще физическим вещам и состояниям, элеаты, без сомнения, правы. Заострив парадоксы, противоречия проблем многого и единого, прерывного и непрерывного (континуума), целого и части, элеаты одновременно и поставили в тупик, и продвинули вперёд философско-математическую, логическую мысль.
То, как эти проблемные сдвиги, парадоксы, противоречия запечатлелись в более общих философских рассуждениях о бытии, а вместе с тем о едином и многом, движении и покое, кратко рассмотрим на примере Зенона.