One Republic - Mercy
Вместо того, чтобы добросовестно встать на тропу долгого и мучительного добывания знаний, Чонин в первый школьный день толкает драндулет Чунмёна, пока тот в дрожи сидит за рулем как вкопанный, в оцепенении глядя хотя и на дорогу, но будто бы в никуда. Он в отчаянии набрал номер Кёнсу и с таким жалобным, но разъерённым писком-рёвом заключил, что у всех огромные, как черная дыра в космосе, проблемы. Кёнсу, естественно, посчитал нужным поистерить и забеспокоиться по поводу Чонина (мол - его разоблачили, и теперь всем им в заключение их аферы сидеть в заключении). Но всё куда проще, хотя и волнительней: к Чунмёну приезжает сын.
Сам бог без понятия, почему проблемы у всей школы, а не у одного Чунмёна. Сын его, а не общественный. Зато проблемы для Кёнсу и Чонина - налицо. Заглохла тачка - кого же звать на помощь? Нет! Не трудовика и не физрука, а дрищавого литератора и безрукого ангелочка.
И теперь, пока Чунмён ворошит в своей голове мысли о наискорейшем прибытии сына и прорабатывает маршрут до аэропорта, Чонин и Кёнсу, взмыленные, взлохмаченные и заработавшиеся, упираются трясущимися от напряга руками в зад прогретой ослепительным солнцем машины и кряхтят, толкая её что есть мочи.
Чунмён не сразу понимает, что колеса покатились, а машина сдвинулась с места, поэтому чуть не вмазывается носом в руль, а машиной в ограду. Кёнсу и Чонин валятся на асфальт, и из них выбивается стон - то ли боли, то ли мучений.
В туалете они, как могут, отдраивают заморанные в пыли ладони и омывают лицо ледяной водой - аж сводит морозом щеки.
- Что ты такого сказал директору, что он сию же минуту тебя принял?
- Я ему ничего почти не говорил. Это всё он. Он сам меня взял. Чунмён разоблачил нас, когда увидел вечную ошибку Бэкхёна в бумагах.
- А сам он тоже с Небес?
- Все мы с Небес, Кёнсу.
- Ясненько.
Кёнсу вздыхает, слишком громко для обычного вздоха, скорей, чтобы привлечь внимание нечуткого Чонина, который вчера совершенно случайно прошляпил тот момент, когда Кёнсу завалился в квартиру с таинственной улыбкой примерно в два ночи. Он-то ждал, что его хоть немного да погрызут, да попилят за его наплевательское отношение к их совместной с Чонином жизни, за то, что сам нарушает строгий устав, составленный им же, но ничего.
Чонин утирается рукавами, а Кёнсу всё не унимается:
- Ну, а чем ты занимался, когда меня не было?
- А тебя не было?
- Чего?!
- Ну, ты всё время сидишь в зале или на кухне, ворчишь, проверяя тетради и составляя конспекты, а я задержался у Исина, вернулся впритык к отбою, и как-то не заметил твоего отсутствия. А я, получается, тогда помогал Исину по дому. Чанёль что-то по пьяни натворил, а я разгребал. Честно, я подумал, что Исин Чанёля выпрет из квартиры за этот бедлам, а он даже не поворчал. Он сказал только что-то типа "хоть лампу не разбил - молодец".
- Лампу он всё-таки разбил, просто убрал всё на следующее же утро.
- А ты откуда знаешь?
- Ну, меня же до ночи не было.
Чонин, ещё на Небесах, слышал, что обычно так загадочно улыбаются и размякают, только если трепетно влюбляются, как маленькие девчонки. Но всё же, по его мнению, Кёнсу выше и черствее глуповатых соплежуек, чтобы вот так вот втюриваться в бесхозного алкоголика, который, вообще-то, действует ему на нервы. Или, по крайней мере, действовал.
Признаться, Чонин изменился. Сердцем пока не обзавелся, а вот мозги подточил, поэтому он теперь не тупой, а остроумный, как объяснил ему Исин. (Откровенно говоря, если сравнивать с Исином, то почти все остры и хитры, но не будем же мы обижать бедного ребёнка). Беспременно, Чонин всё ещё не осознаёт всех тонкостей этого многослойного мира, не чует задницей неприятности и, бывает, жуть как тормозит, если вовсе не понимает о чём ведётся пламенная речь (неизвестных ему соседей или новых одноклассников, которые кажутся ему своенравными в некоторых моментах, немного грубыми и невоспитанными, но в целом - цитирую Чунмёна - миленькими).
- Кёнсу, мы опоздаем на урок.
- Не опоздаем. Мы уже с него ушли. А тест эти шавки уже списали, поэтому смысла возвращаться на середину урока не вижу. И я тебе, дружище, не Кёнсу, а учитель До.
- Ладно, учитель До.
Учителя До одолевает мимолетная тоска, потому что долгожданного вопроса о "таком хреновом и неприрученном", как он думал, Чанёле ему не задают. А так хочется растрепать всё! Кёнсу готов наплевать на свой колючий и холодный образ и с радостной, ни в какую не слезающей с губ улыбкой рассказать, как Чанёль шутил и внимал его историям, как Чанёль честно старался не пить и воротил нос от пива, хотя его глаза так страстно горели при одном взгляде на обольстительную пенку и манящие пузырьки. Вашу мать, да он только о пиве тогда и думал! Но Кёнсу очень хочет верить в то, что Чанёль пригласил его отужинать вместе из-за него самого, а не из-за пива...
- Знакомьтесь, это мой сын О Сэхун. Он поучится в нашей школе. Ему ещё пятнадцать, поэтому...
- Идиот. Пятнадцать мне было, когда вы с маман развелись, а сейчас мне семнадцать. Ты из жизни выпал? Теперь-то я понимаю, чего маман от тебя сбежала.
Чунмён, будучи глубоко потрясённым в предвкушении всех крахов планов его холостяцкой жизни и экстренных изменений, не может, подобающе самому себе, отвесить подзатыльник сыну за такое своеволие, безобразие и по-хамски грязное поведение.
Кёнсу, бездонно начерпав впечатлений, шмякается на стул в директорском кабинете, а Чонин смотрит на это недоразумение изумленно и искренне непонимающе.
О, да. У них проблемы. И это безоговорочно.
Джинсы будто кошки драли, волосы выбелены полмиллиона раз, уши забиты серьгами, ключицы ломятся и лезут прямо из недофутболки, а за дверью безропотно млеют соплежуечки в коротких юбчонках, но, откровенно говоря, Сэхуну по хуй (язычок-то без костей).
Кёнсу ни разу не удивится, если у этого чудного экземпляра найдется татуировочка. Блатная какая-нибудь или слишком моднявая.
А вот и она. Правда какая-то слишком милая, что ли, или спокойная. Да. Точно. Солнце у шеи - очень и очень нежно, на самом деле. У Кёнсу в голове как-то разнится и не хочет уживаться то, что у такого пиздюка (стопроцентно, Сэхун сам себя так зовёт) есть в запасе что-то умиляющее и нежное, а не вызывающее коллапс головного мозга.
Сэхун и Чонин отлучаются познакомиться, а, в сущности, постоять на улице, пока Сэхун показушно курит, а Чонин пребывает в немой панике.
- Он у меня весь в резонансах. С виду дикарь, а внутри...
Кёнсу приходится заварить для себя и директора крепкий чай. Самый крепкий. Пятилетней выдержки.
- Покладистый, наверное. Был.
- Был. Не то слово.
- А это точно ваш сын?
- Не уверен.
- Ваша жена вам изменяла?!
- Нет-нет. Не в этом смысле. Просто он так изменился за эти два года. Кардинально. Уезжал мальчиком, а вернулся подранным петухом. Жена распустила его. Но момент упущен, учитель До. Не вернуть мне былое.
- А как же ремень?
- Думаю, такому, как он, мазохизм доставляет удовольствие.
- Боже упаси. Что-то вы загнули. Не всё так плохо. На сатаниста не похож, вроде не извращенец, а от придурков без единой извилины неимоверно отличается. Просто вы от него отвыкли. И он от вас. Точно вам говорю. Вам надо заполнить пробелы в общении. Побеседовать по душам, посекретничать, думаю, уже можно сходить выпить.
- Но ему пятнадцать!
- Ему семнадцать, Чунмён.
- Я был предоставлен самому себе, Чонин. Один. В моей власти целая квартира. Мать на работе допоздна. В школу я не ходил, а если и выбирался из дома, то шёл к старшим.
Дым, как грязь, прилипает к носу и воротит легкие, отчего Чонин заходится в непрерывном приступе кашля.
- Неженка.
- Но это же всё плохо.
- Чего?
- В моей академии говорили, что все твои старшие друзья и вещи, которыми они занимались, совершенно отвратны и ужасны.
- Что это ещё за академия умников?
- Небесная.
- Бля, так ты из этих чудосных ангелочков, как мой папка?
- Тебе что-то не нравится?
- К примеру, ты.
И Сэхун тушит сигарету о новый пиджак Чонина, мнёт её о плечо, оставляя выженную дыру, усыпав ворота пеплом. Было б сердце и немного опыта, Чонин бы влепил по наглой роже с левой, но не выходит. Мозг сигнализирует лишь, что от Кёнсу достанется, но никак не подсказывает отодрать Сэхуна за все эти омерзительные дикие выходки.
Солнце жарит и режет глаза блистательно белым светом, жара сжимает нос, чтобы воздух, разогретый и жгучий, шёл туже, и Чонин снимает пиджак и от духоты, и чтоб никто не заметил пятна. Сэхун, самонадеянный и высокомерный, с такой довольной и возмутительной улыбкой стоит у ворот, поджигая вторую сигарету, и раскуривает её, пока девчонки (ладно мелкие, так старшеклассницы) толпятся вокруг него, воркуют и немного выше поднимают юбки, втягивают животы и выпячивают грудь вперёд.
Если жертва не поддаётся никаким упрёкам и стремлениям к путям саморазвития, то приходится её пинать и перестраивать самому. И Чонин, возможно, впервые сознательно и самостоятельно принимает важное и очень чёткое решение поколдовать своими ангельскими чарами над Сэхуном, иначе все местные попытки стать добрее и терпимее к окружающим потерпят оглушительный фиаско.
Дитё вина и прогресса
One Republic - All This Time
Если хорошенько присмотреться и отбросить все идиотские стереотипы, то О Сэхун не будет казаться таким невоспитанным баклажаном. Пускай он дымит по две пачки сигарет в день, изъясняется исключительно матом и носит до неприличия вызывающие маечки, от которых возносятся на небеса все девчонки, но при этом тратит все карманные деньги, пока раздает их всем немощным и неимущим. Кёнсу визжит и бесится для показухи, а Сэхун - всех ненавидит. И отца он своего ненавидит, и мать, и Чонина, всех-превсех, но в первую очередь самого себя.
Чунмён не знает, что с ним делать и как это чудовище воспитывать. Откровенно говоря, он и в детстве с ним не маялся. Лишь в онемении глядел на сына, боялся его, потому что мог расстроить и причинить боль, поэтому общаться с ним он совсем не умеет. Ангелы детей не растили сами и без понятия как вообще находить общий язык и заботиться друг о друге, вот и все изъяны и упущения - налицо.
Сэхуна всё же пришлось запихнуть в школьную неволю, прямо к Чонину в класс, когда их руководительница залетела от физрука Чондэ, и на её роль поставили обомлевшего от таких новостей Кёнсу. Но он стоически подбодрил себя и героически вступил на пост главы этого дурдома.
Сэхун, сидя прямо за Чонином, истыкал его спину карандашом и облепил замазкой тот легендарный пиджак в сигаретную дырочку, которая, как ни странно, никак не была обработана, будто бы Чонин и не показывал её Кёнсу (ясен пень, а то орал бы так, что у всего б города уши позаворачивались в трубочку).
- Можно выйти?
- Куда, Чонин?
- К мусорному ведру.
И таких перлов, вызывающих у Сэхуна приступы удушающего гиеноподобного уссывания, полмиллиона. К примеру, вчера Чонин на уроке литературы выдал сногсшибательный ответ на вопрос Кёнсу, что же было потом, когда Ромео примчался к своей ненаглядной Джульетте:
- Он провёл с ней ночь.
Всё аудитория выжидающе притаилась, а Кёнсу надулся красным и выпучил глаза ещё больше:
- В смы-ы-ысле, провёл?
- В смысле, у её балкона.
А ещё Чонин лазил через окно на первом этаже на улицу, потому что так быстрее, и дрался с какими-то ушлёпками за обед в столовой, но Сэхун этого не видел, поэтому не мог по достоинству оценить.
Но единственный раз Сэхун не ржал конём, а почти выл и умолял Чонина остановиться, когда беззаботный ангелочек катался по перилам, которые ходили ходуном под ним, выгнувшимся в спине прямо в дырень посреди двух лестниц. У Сэхуна бесконтрольно всё стискивалось крепко в груди и пульсировало, и он в истерике одёргивал его на ступеньки.
А ещё сказал, что Чонин ему не нравится. Если откровенно, то все до единого мальчики недолюбливают Сэхуна, естественно, не считая Чонина. Сэхун какой-то вычурный, много выпендривается и вообще по-гейски укладывает свою гейскую причёску. Но с этим можно поспорить, ибо к мальчикам Сэхуна не влечёт. Да и к девочкам, но это уже другая история. Ему бы друга найти, и он пытается, но выбрал в корне провальную методику. Образ дикарской ледышки - это, безусловно, очень соблазнительно и срывает девчонкам крышу, но вменяемым людям для здорового увлекательного общения - никогда.
Сэхун озабоченный, и не в блядском плане, не как все девчонки вокруг него, а озабоченный проблемами.
У него не семья, а полнейшая беспросветная задница, ибо отец с ним никогда не общался, а мать слишком забубённая, и они как бы в разводе, и у Сэхуна соответствующая депрессия и бездна комплексов, исполосованные поперёк вены на запястьях, а кое-где и вдоль, и вообще - ни черта он не смелый и дерзкий, а маленький брошенный мальчик.
Солнце уже не видно за домами, и ветер ароматно раздувает по улицам. Чонин, прикрывшись той самой исиновой курткой, никак не успевает за Сэхуном, который, ну конечно же, с сигаретой в зубах и надломленными ключицами напоказ, мчится по лестнице вверх, чтобы скрыться от отца в квартире Кёнсу, потому что они в очередной горячо поругались. Точней, поругался Сэхун, ожидая, когда его отец перестанет трепещать и заикаться и хоть раз в жизни отлупит его за все проделки, но Чунмён непреклонно спускал всё сыну с рук.
- Я разъебал его машину! Я не пришёл ночевать! Я, блять, при нём бухал, курил, а ему вообще ничего! Понимаешь?! Я перед ним гроблю себя, обращаю внимание, а он как будто не отец мне вовсе! Ты думаешь, маман от него почему сбежала-то? Потому что он как неродной мне, боится меня трогать, боится ругать и вообще не говорит со мной! Маман считает, что я теперь вырос и сам с ним найду общий язык. Да нихуя!
Сэхун топает как слон по этажу, пыхтит как паровоз. Чонин, наверное, если б имел сердце, то мог бы мало-мальски прочувствовать всю драму одинокого бунтаря, но нет: в груди тишина.
Сэхун нетерпеливо и приказным тоном просит ключи от дома, а вообще-то вырывает их прямо из рук Чонина, когда он мешкает, разбираясь с увесистой звенящей связкой.
- Ты потише, Кёнсу болеет.
- Да мне твой идиот нахрен не нужен, мне нужна его заначка.
- Я же говорил тебе, что ему не нравится, что ты лазаешь по его шкафам.
- Я потом и не лазил.
Дверь со всей дури впечатывается в стену, и Чанёль, который оказался по какой-то неведомой причине у Кёнсу дома, воспаляется яростью, стоя прямо у порога, сложив руки на груди, и сверлит не менее взвинченного Сэхуна взглядом.
- Тебе твои сигареты весь мозг отравили. - Чанёль выдирает из его рта сигарету и с недовольством бросает её в кроссовки Кёнсу.
- Кто бы говорил, - хмыкает Сэхун и вальяжно ступает в квартиру, даже не разувшись.
- Деточка, ты куда намылился? - Чанёль хватает его за тряпочку, которая еле прикрывает его тело, и тянет на себя.
- Не волнуйся, я сейчас уйду. Только возьму бутылочку вина, или ты её уже оприходовал?
- Что-то случилось?
Бледный и расхлюпанный Кёнсу выползает из зала, потирая саднящие красные от болезни глаза. Чанёль влёт подрывается к Кёнсу, кладет на его плечи свои большие и заботливые руки, которыми гладит их, и просит его вернуться в кровать, точней - на диван, и поспать, но Кёнсу возражает:
- Мне надо работать. Я не могу спать. Надо сделать работу.
- Я её сам сделаю. Обещаю. Ты только скажи, и всё сделаю. Честно.
Сэхун, помявшись на месте, хмыкает и совсем не по-доброму улыбается. Чонину кажется, что это в какой-то мере своевольно и неправильно, поэтому толкает его в спину и просит так не делать. Кёнсу, передав Чанёлю бумажку с инструкциями и проведя короткий ликбез, удаляется спать.
- И что мне с этим делать? - Чанёль, возмутившись, откидывается на спинку стула.
- Ничего. Таким, как ты, я б вообще не доверял технику. Сопрёшь ещё. Как ты вообще живёшь с Исином, он тебя не боится?
Сидя на корточках, Сэхун тормошит звонкие бутылки и шуршащие картонные упаковки на полках, ища ту самую винную заначку.
- Лучше б прижёг себе язык сигаретой и помог.
- Ладно. А ты ищи, - приказывает Чонину Сэхун, указав по-хозяйски пальцем на шкаф, а сам плюхается на табурет и скрипит им по полу, придвинувшись поближе. Чонин послушно плюхается задницей на плитку, которой отделана половина кухни, и ныряет в пахнущую мукой глубь.
- А как вино выглядит?
- Стеклянная бутылка большая. Я тебе неделю назад показывал.
- Но тут их много. Как я её найду?
- На вкус, Чонин.
Чанёль искренне не вдупляет, куда надо тыкать и что вообще от него хотят, потому что несколько лет на улице - это вам не шутки. У него даже телефона нет, какой там ноутбук с выходом в эту информационную паутину. Он, как муха, прилипнет на какой-нибудь вредный сайт, и вирус сожрёт его компьютер.
- Так. Надо войти.
- Ты только что вышел.
- А надо войти.
- Блять, Чанёль, дай я. А то там Кёнсу не от болезни, а от старости сдохнет.
- Слышь, малявка. Я тебе не дитя прогресса. Я сам хочу разобраться.
Сэхун и Чанёль погружаются в работу, а Чонин, у которого уже попа отекла, сидит у шкафа и дегустирует всё, что ему попадётся во время поиска. От муки и панировочного сухаря он давился кашлем, от масла корчил жуткую рожу, а от уксуса отплевывался как мог. Мука оседает на его личике, перец украшает кончик носа, а масло блестит на подбородке.
- Сэхун.
- Ммм...
- Я нашёл.
- Угу...
Чанёль щёлкает мышкой долбит по клавиатуре, а Сэхун сосредоточенно командует ему все оценки из выписок для электронного журнала, пока Чонин обнюхивает горлышко бутылки с вином и облизывает её. Ничего так на вкус, интересненько. Сначала глотки крохотные, будто бы Чонин кого-то опасается, но чем больше глотков он делает, тем дольше он высасывает вино из бутылки. Вопреки всем рассказам Чанёля, хорошо Чонину не становится, только первые минуты, а потом накатывает волна такой гадкой тоски, голову сжимает изнутри, и Чонину кажется что он вот прямо сейчас склеит ласты.
- Ну, Чонин, мы всё сделали. Идём гулять.
Сэхун потирает глаза и поднимается с табурета, но вдруг из его уст вырывается "еб твою мать, Ким Чонин, блять", потому что Ким Чонин храпит, сидя у шкафа в обнимку с пустой бутылкой, и рожа у него довольная и по-свински заляпанная чем только можно.
- Уохохо, хорошей попойки, - хлопает Чанёль разочарованного и разозлившегося Сэхуна по плечу и отчаливает к спящему беспокойным сном Кёнсу, чтобы проверить его температуру и напичкать лекарствами.
- Ничего ты мне не оставил, - ноет Сэхун, присев подле Чонина и покапав вином себе в рот.
Чонин только пыхтит и мычит, пока окончательно не съезжает на пол. Сэхуну ничего не остаётся делать, кроме как взгромоздить пьяного вдребезги ангелочка на свою хрупкую спинку и с намученными стонами тащить к Исину (Чанёль обязал Чонин спать именно там, пока Кёнсу не поправится), у которого вместо привычных паззлов на столе разложены детские игрушки.
Сэхун звонит настырно в дверь, скинув Чонина на ступеньки, и дверь ему отворяет не Исин, а высоченная, как потом они узнают, Ифань, у которой в ногах прячется крохотный Лухан.
Пора домой
One Republic - Come Home
Исин был психически нездоров. Пока ему не выписали сказочно эффективные таблетки, которые принялись затормаживать его, он грохался ни с того ни с сего в обмороки, вскакивал со своего места и куда-то усердно пытался отправиться - мол, неотложные дела. Исин учился в университете, учился похвально и примерно, и его одногруппники были вынуждены ловить его во время нагло захватывающих припадков и возвращать его во вменяемое состояние. И каждую секунду Исина затопляла отвратно-настойчивая идея, внушавшая ему, что он абсолютно бесполезен и ничтожен. Обучение приостановилось, а Исин попал под дождь отчаяния, мок под ним и раскисал всё сильней и сильней, становился размазнёй и смешивался в бесформенную унылую кашу, пока на нижний этаж не подселили Кёнсу.
До Кёнсу не просто смышлёная истеричка, а самая настоящая смышлёная истеричка-литератор, учитель! И для Исина это как лихорадка. В симптомах жуткое почетание и неумолимая жажда подсобить. Каждый божий день Исин покупает на неприкосновенный запас свежих мягких душистых булочек - таких сладких, что улыбка лезет к ушам, - и несёт их счастливый и согретый своей любовной любовью к Кёнсу, будто бы так он станет чуть ближе к желанному обучению.
Исин готов ринуться за знаниями хоть на край света, лишь бы его самоощущение не являлось столь поганым. Он бы мог заново открыть конспекты, расковеркать намалёванные в спешке слова и выучить их на зубок. Тогда б, Исин уверен, он бы расцвел, жизнь бы его раскрасилась и всё бы было не так и плохо.
Кстати, о цветах.
Беспременно, дети - цветы жизни. И, может быть, если б Исин ими обзавёлся, то всё бы наладилось. Но у него на детей аллергия, как на пыльцу. Поэтому особой радости он не испытывает, когда к нему во всей красе заявляется замужняя сестра Ифань, держа на ручках маленького Лухана. Исин впервые за несколько лет не знает, как поступить. Но у Ифань рост под два метра и тон такой властный и грубый, когда она просит брата посидеть с племянником, Исин покрывается холодным потом и язык просто не может повернуться, чтобы отказать.
Лухана он видел всего пять раза: на выписке из роддома, на его Днях рождения и сейчас. И Исин паникует, представляете? Исин, который почти что содержит бездомного пьяницу, что на руку не чист; Исин, который спит по ночам с открытой дверью, потому что Чанёль ещё не вернулся (а в их подъезд не составляет особого труда забраться наркоманам и прочей уличной нечисти, Сэхун даже как-то поймал одного буйного с ножом, но тот вообще-то спал и Сэхун на него в темноте нечаянно наступил, но портить геройские истории - грех); этот бесстрашный и отзывчивый Исин паникует при виде безобидной крохи с огромными и чистыми глазками и нежным, звонким голоском, с ручонками, усердно тянущимися к Исину, потому что Лухан хочет на ручки.
Да Исин сейчас заплачет с испугу.
- И не забудь, он не ест конфеты. Если будет просить - не давай. Спать он ложится в девять тридцать, а встает в семь тридцать. Ты меня слушаешь, вообще?
- Конечно! - ляпает Исин, отсчитывая капли успокоительного, а затем переводит взгляд на сидящего на коленях Ифань Лухана, который лучезарно светит своей зубастой улыбкой, и Исин откупоривает тюбик, чтобы проглотить всё до последней капли.
- Завтра в семь вечера я приеду за ним. Расписание приёмов пищи лежит у тебя на столе, еда в сумке под столом. Телевизор не разрешай ему смотреть, а гуляйте до обеда и после сонного часа. Ты запомнил?
Статная и ухоженная Ифань, поднявшись со стула, усадила на него Лухана.
- Я запомнил. - Исин оторвался от успокоительного, но вновь взглянул на радующегося страданиям дяди (как показалось Исину) Лухана и выдул всё до дна.
В дверь звонят, звонят настойчиво и долго, и Исин думает, что "ураураура! Чанёль вернулся! Господибожеаааа!".
Но это не Чанёль, это Сэхун, которому открывает Ифань, а в её ногах путается любознательный Лухан.
- Ёб вашу...
- Попрошу при детях не выражаться.
- Пардон, мэм.
Сэхун присаживается на корточки и тычет пальчиком в носик Лухана, отчего кроха жмурится и хватается за него.
- Исин. Иди же сюда. Проводи меня.
Ифань напяливает свои высоченные каблуки, что придаёт ей особое величие и создает ощущение того, что она выше не только в физическом, но и в моральном плане. Исин, держа в зубах тюбик, пришаркивает в коридор и с таким облегчением и восторгом глядит то на Сэхуна, то на разбитого вином Чонина, храпящего на лестнице, потому что в его немного пустоватой головушке рождается крышесносная идея.
Чонин с тяжеленной звенящей головой просыпается оттого, что Лухан беззаботно скачет на нём. Сэхун сидит напротив, жуёт печенье, которое Ифань принесла для Лухана, и ржёт вместе с ребёнком. Исин довольно читает книжку, провозгласив себя гением этого чёртова мира, потому что сбагрить ребёнка двум подросткам за наполовину полную заначку Чанёля - запредельно умно. Чонин уже знает, что утреннее умирание называется похмельем и лечится минералкой, но Сэхун предлагает ему то самое отрытое запрятанное чанёлево пиво, и это по-настоящему помогает. Приняв душ, поосознав происходящее, Чонин глядит на Лухана, который, в свою очередь, любопытно пялится на ангела и улыбается.
- Ты не обольщайся, душка. Ангелы по своей природе всем нравятся. Он тебя любит уже только потому, что увидел тебя. Это нормально. Думаешь, Кёнсу тебя не сдал в полицию, потому что он добрый? Нихуя. Просто от тебя исходит какая-то хрень, которая заставляет всех вокруг тебя быть добрее и податливей. Правда, это вызывает привыкание, и где-то через неделю твои чары спадают, но человек уже внушил себе, что ты ему нравишься. Поэтому не раздувай самомнение. На меня эти чары не действуют, я и сам наполовину ангел. Только почему-то я отрицательно предстаю перед всеми, а ты - просто воплощение милосердия, - говорит Сэхун, когда они выходят на улицу и им в лицо выплескивается сверкающее солнце. Лухан носится вокруг Чонина и просится на ручки, а Чонин как-то странно себя чувствует, потому что в его груди что-то вспыхивает едва и касается легких. Чонин скидывает всё на тошноту (но какая там тошнота слева со спины прямо под лопаткой).
Сэхун держит в правой руке пиво, левой за лапу тащит мишку Лухана, когда они идут по заросшему душистой и мохнатой зеленью берегу. Лухан пищит, что он устал (конечно, носиться два часа по парку за Чонином и прыгать на нём - кто не устанет). А Чонин и подавно - плетётся за ними хвостом, еле перебирая ноги, истекая потом и жадно дыша. Всё это время он думал о том, что сказал ему Сэхун. Он намыслил, будто бы все его земные друзья - это не искренне, а принуждённо. Будто бы он - мёд, а все вокруг него невольные пчёлы, очарованные его сладкой магией. Это всё сложно и грустно, у Чонина от всех этих идей пухнет голова и на душе, которая вообще не понятно откуда взялась, неспокойно - так тревожно, что Чонин в ожидании краха застывает ни с того ни с сего.
- А мо-о-ой па-а-апа оби-и-ися-а-ал меня-а-а своди-и-ить в кино-о-о!
Лухан сигает по коленям Сэхуна и забавно покашливает от смердящего дыма.
- А ты знал, что у Лухана мать второй раз замужем. И отец Лухана живёт в другой стране.
- И что?
- И что? - Чонин впервые видит, чтобы Сэхун так вспыхивал обидой и злостью, а в уголках его глаз сцежались капельки слёз. - И что? Да то, что мой отец был со мной каждый день, но при этом его никогда не было рядом, я его видел, а он меня избегал, взглядом избегал и реально уносился, блять. Понимаешь, что? Вы, ангелы, трусы! Самые настоящие трусы! Вы спускаетесь сюда, вниз. Делаете вид, что всё так легко и просто, а сами создаете вокруг себя столько проблем, слышишь?! Вы убегаете от настоящей жизни, потому что боитесь, потому что быть человеком настолько сложно, что не каждый рождённый здесь справляется с этой задачей! А что делаете вы, бессердечные мрази?! Влюбляете в себя, а потом преспокойно уёбываете к себе? Да? Я люблю своего отца, но я его так ненавижу! Ты не понимаешь, что такое безответственность! Он работает каждый день с детьми, он им нравится и они нравятся ему, но тем не менее, он не прикасается ко мне, потому что думает, что я его не люблю, что может меня обидеть и причинить мне боль. Вы не знаете людей и никогда ими не будете. И знаешь что, Чонин? Тебе лучше убираться отсюда, пока не стало слишком поздно. А то ты разобьёшь слишком много жизней.
Чонин внутри кипит. Все чувства, которые он никогда не понимал, не ощущал, все эмоции в нём бурлят, давят на легкие и почти живое сердце. В Чонине будто разрываются стекла и горит, жжётся с таким остервенением, что хочется без промедления залить всё водой - слезами, но пока рано.
Чонин, стиснув зубы, выдирает у Сэхуна сигарету, рыча:
- Не кури, идиот. Тут ребёнок.
- И это всё, что ты мне скажешь?
- Да.
- Съебись. Ради бога, уйди отсюда. Вернись обратно.
Сэхун хватает Лухана, визжащего, что он не нагулялся, и подымается с земли, кинув презрительный и грязный взгляд на Чонина:
- Не быть тебе человеком. Даже не пытайся. Вы здесь бесполезны.
И Чонин взрывается, со всей дури жахнув Сэхуна по челюсти.
- Уйди. Нет у меня температуры. Уйди-и-и.
Кёнсу брыкается и раскидывается подушками во все стороны, ощутив прилив сил после вчерашних чанёлевских морок.
- Мне надо работать.
- Мы всё сделали.
- Как? - Кёнсу от удивления плюхается обратно на диван, уставившись своими гигантскими глазами на непреклонного Чанёля с лекарствами и градусником в руках.
- А вот так.
Чанёль плюхается рядом и, пока Кёнсу безоружен, вставляет ему под мышку градусник и кладет в рот таблетку. Кёнсу сразу выкаблучивается, говоря, что он бы и сам мог о себе позаботиться и что вся эта помощь ему не нужна, но он благодарен. Чанёль, естественно, знает, что ему сейчас втирают выпендрёжную чушь и что Кёнсу просто не хочет признавать себя слабаком в данной ситуации.
Между ними возникает неловкая тишина. Кёнсу делает вид, что увлечён облаками за окном, а Чанёль неожиданно и резко целует его. Выходит смазанно, потому что Кёнсу сразу же отворачивается и начинает яро пихать Чанёля.
- Ты что себе позволяешь?! - визжит на всю квартиру Кёнсу, пытаясь залепить Чанёлю затрещину.
- Мне надоело, Кёнсу. - Чанёль взбешённо откидывает его руки от себя и встаёт с дивана, держа курс на дверь.
- Т-т-ты куда? - Кёнсу не ожидал, что это обидит Чанёля, потому что на самом деле ему это понравилось и он не прочь повторить.
- Куда я?! Хватит истерить и отталкивать меня! Я тебе всё сказал три дня назад! Ты только делаешь вид, что не слышал, потому что ты спал. Но я-то знаю, что слышал ты всё до единого слова. Я люблю тебя, и я не стыжусь этого. А ты стыдишься не только меня, но и самого себя! Не хочешь, чтобы я был с тобой? Хорошо! Я уйду, Кёнсу! Уйду. И тогда ты сможешь всех ненавидеть и орать как прежде, но знай, что я не вернусь. Ты глуп и бездомен, у тебя нет того, кто бы над тобой шефствовал и ставил на место, того, кто бы сделал из тебя настоящего человека с сердцем! И ты это понимаешь, но отталкиваешь меня! До свидания, Кёнсу!
Чанёль громыхает своими злыми шагами к двери, пока Кёнсу со слезами и с такими тяжкими виной и мольбой в глазах не хватает его за плечо и поворачивает к себе.
Чанёль чувствует, как сердце Кёнсу разгорячённо колотится в груди и жалит его изнутри, когда он обнимает Кёнсу за талию и целует глубоко, но лёгко и с невесомой лаской, пока в дверь не звонит Исин, переполненный волнением и паникой, и не говорит, что все они в огромной беде.
Добро пожаловать
One Republic - Passenger
- О Сэхун, Ким Чонин, вы, блять, в своём уме были, когда начали дубасить друг друга при ребёнке да ещё и с бутылкой пива. Вы хоть понимаете, в какой вы сейчас пизде?! Ладно ты, Чонин. Но ты, Сэхун, ты не ангел, ты должен понимать, что за собой это влечет!
- Я, блять, что ли, первый начал?!
В полицейском участке орать матом вряд ли разрешено, но ни Сэхуна, ни Чанёля это не волнует. В то время, как зверски взбешённая Ифань, испуганный Лухан, обомлевший Чунмён, ничего не понимающий Кёнсу и истерящий Исин выясняют у полицейских, что произошло между этими двумя, Чонин скрипит зубами, слыша, как его отделяют ото всех, потому что он ангел, а не человек. Его глаза красные от возмущения и ярости, лицо искалечено, а кровь и синяки мазками устилают всё его тело. В ушах беспрестанно что-то долбится, изнутри всё облезает, и Чонин так хочет что-нибудь разбить, что когда Сэхун вякает "этот ебанутый ангел сам меня ударил", бьёт снова - прямо в живот, и Чанёль их с диким ором разнимает.
Ифань, отвесив Исину звонкую и жаркую пощечину, молниеносно уводит Лухана, прикрикивая, что больше никогда такому тупому барану не доверит своё драгоценное чадо. И Исин даже не думает, чтобы радоваться, что ему не придется возиться с малышнёй. Стыд сжирает его, оставляет красные укусы на щеках и грызёт сердце.
- Сэхун, ты меня разочаровал.
- Неужто.
- Это отвратный поступок.
- Сам ты отвратный.
Сэхун складывает руки на груди и недовольно отворачивается, намекая отцу, что в рот ебал он все его мнения (конечно, для показухи). А Чонин с такой грязью смотрит на Сэхуна, что всех одолевает призрачный, но явный испуг, потому что у ангелов таких чёрных глаз не бывает.
Исин не злится ни на кого, кроме себя. И он говорит Кёнсу, что хотел бы уйти отсюда и не обижается на парней, и Кёнсу понимающе кивает, провожая его пустым взглядом в спину.
- Я отказываюсь с тобой говорить. Пусть меня засадят в обезъянник, пусть меня отправят к матери, но я рта не открою.
Чунмён только злобно вздохнул, раздув ноздри.
- Так. Можете уходить домой, я договорился с полицией. Ну как договорился, стёр им память, но это наша с вами тайна.
Бэкхён, под стать истинному ангелу, появляется беззвучно и неожиданно. В руках его какие-то растрепанные бумаги, у ног стоит чемодан Кёнсу, в котором собраны все чониновы вещи, а на носу стильные очки - по последней моде в Небесной канцелярии.
- Идём.
Чунмён жёстко хватает сына за запястье, и тот брыкается, но он стремительно идёт к выходу, даже не поздоровавшись с ничуть не изменившимся за столько лет Бэкхёном.
- Вы кто?
Кёнсу, осмелев, подходит к усевшемуся рядом с Чонином Бэкхёну и стреляет мокрыми глазами то на Чонина, то на Бэкхёна. Его запотевшие руки сжаты в кулаки, а голос его кишит презрением.
- О! Я Бэкхён. Мы с вами встречались давненько. Я тогда проверял паспорт Чонина. И всё-таки я чудесно мошенничаю.
- Чонин.
Чонин поднял свой бешеный взгляд на Кёнсу, и Кёнсу впервые его не узнал.
- Что?
- Зачем ты это сделал?!
- Что сделал?! Отвесил этому ублюдку по заслугам! Он меня унижал! Он пытался меня принизить! Говорил, что я тупой ангел, который ничего не понимает!
- Ты есть тупой ангел! Ты хоть понимаешь, что ты сейчас много чего сломал?! Ты уйдешь, заживёшь своей беззаботной жизнью, а мы тут будем отмывать наш мир от того дерьма, которым тут всё заляпал! Ты сломал Исину семью! Ты разбил мои отношения с директором! От тебя одни проблемы, понимаешь?! С самого твоего появления! Одни проблемы! Выметайся из моего дома! Я вижу твои вещи уже собраны? И отлично! Можешь оставить мой чемодан себе! Никогда не появляйся тут снова! Ты уйдёшь, а мы останемся! Ты лишь часть нашей жизни, которую лучше скорей забыть!
Кёнсу даже не остаётся посмотреть Чонину в глаза, так сильно он зол на него. Он берёт Чанёля за руку и скорей утаскивает его отсюда, лишь бы не видеть Чонина.
- Я уезжаю отсюда! Слышишь, Бэкхён?! Уматываю отсюда!
Чонин орёт, а в горле его битое стекло. Всё выедено яростью. И в груди всё хрустит и колется.
- Конечно, уйдёшь. Тебя уже в Небесный розыск объявили. Завтра утром отправляемся. Глядишь, ещё человеком станешь. Тогда вход на Небеса тебе закрыт.
Этой ночью на небе каждая звезда пытается докричаться до всех них своим светом. Он звенит во мраке.
Чанёль сидит голый на диване в квартире Кёнсу, который обнимает его со спины и жмётся всем своим жарким телом к нему, а он смотрит на звёзды и думает, что что-то всё-таки неверно. Он кусает губы, напрягает мозг, прожигая в небе дыру взглядом, пока Кёнсу, сразу же накинувшийся на Чанёля за нуждой выплеснуть все свои эмоции, под ранний рассвет не спрашивает, будет ли он спать, и сам ложится сзади.
- Алло. Чунмён?
- Да, - голос всё ещё напряженный и не сонный.
- Вы выяснили у Сэхуна, что произошло?
- Я пытаюсь, Чанёль. Пытаюсь. Этот сучонок точно что-то зверское натворил.
- Если что-то узнаете, скажите.
- Обещаю.
Чунмён вешает трубку и тягостно выдыхает, почесав свой затылок. Ангелы просто так не бьют людей. И разозлить ангела невозможно. Поэтому что-то тут явно не чисто.
- Сэхун!
- Отъебись!
- Слышь, сучонок. Иди сюда.
- Чо те надо?
На самом деле Сэхун воодушевился, когда отец его отругал впервые за семнадцать лет, поэтому подмечает, что нужно обязательно рассказать об этом Чонину, но сначала извиниться.
- Чонин завтра уезжает.
- Пускай.
- Нет, Сэхун. Ты не понимаешь. Он реально уезжает домой. Он не придёт ни завтра, ни послезавтра, ни через год, потому что ангелы никогда не возвращаются.
- Тогда и ты уходи! И никогда не возвращайся! - Сэхун не выдерживает и, наверное, самый первый раз в жизни заливается горькими слезами прямо при отце.
Чунмён сразу же ломается:
- П-п-прости, сынок. Я не хотел тебя об