One Republic - Passenger
Легендарная исинова куртка так и не возвратилась на своё законное место, книженция из библиотеки затерялась среди методических планов и пособий, рассыпанных вокруг единственного дивана, а Чанёль освоился в квартире Исина, можно сказать, вжился, будто бы она всегда была его собственной.
Миновала первая половина мая, и горячее солнце запуталось и обернулось холодным светом с небес, духота сменилась острым задувающим во все щели ветром, а в прогнозе погоды запугали штормовым предупреждением.
Чонин все ещё ангел, но уже не отдыхающий, потому что Кёнсу поклялся устроить ему шмон, если тот наконец не найдёт себе работу или еще какое-нибудь мало-мальски полезное занятие. Деньги - штука херовая, но нужная. И этому даже учат в той Небесной Академии, по окончании которой Чонин получил справочку - мол, прослушал курс, тыры-пыры, всё такое.
- А я-то думал, ты только по жизни дурачьё.
- Эй.
Кёнсу, закопанный в свору из газет, смятых визиток и объявлений, хватается за живот и ухахатывается, отчего Чонин впервые ощущает обиду, созревающую в груди. Он выдергивает бумажку и скорее пихает в карман, надеясь, что больше ни перед кем так не опозорится. Кёнсу утирает слезинки и еще несколько мгновений дрожит от смеха, пока, наконец, не выбирается из злорадствия.
- А лет тебе сколько, двоечник?
- Много мне лет!
- Ну, сколько?
- Уж побольше твоего!
- А в паспорте что?
- Не знаю.
- Так покажи.
Чонин корчит недовольную рожу и выбрасывает паспорт на стол. "Прямо одолжение мне сделал," - Кёнсу раскрывает его и цокает языком, пока старательно разглядывает липовые записи.
- Ну что ж ты мне врёшь, тебе немного, всего-то семнадцать.
- Он подделанный.
Кёнсу присвистнул:
- Так что ж тебе ещё лет пять не накинули? Или могли тебе диплом какой-нибудь замутить.
- Не могли.
- Ух ты! Никогда злых ангелов не видел, наверное, это опасно!
Кёнсу смешно, а Чонин хочет кого-нибудь прикончить, изничтожить. Никогда такого с ним не случалось, а сейчас - ух, как жаждется! Чонин даже предположить не может, как это ощущение называется и как с ним борются люди. Сердце его спокойно, а вот пониже, правее, что-то скручивается и раздувается. Если б Кёнсу был на его месте, то он бы сказал: "Меня затеребила вся эта хрень, оставь меня в покое, у меня много дел, перестань бесить".
- Ладно, пойдешь в мою школу. Может, там чему-нибудь обучишься?
Чонин не сразу понимает, что теперь он влип по-настоящему, но когда его наряжают в неуютную, но прикольную форму, всучивают портфель с тетрадками и учебниками и притаскивают в кабинет директора Кима, который просит звать себя Чунмёном, он, хвала небесам, чует, что пути назад нет, что Кёнсу теперь сдерёт с него последнюю шкуру на уроках и что, в конце концов, его отдых кардинально отошёл от плана и накрылся медным тазом.
Чунмён шальной. И даже Чонин, который не особо в этом разбирается, понимает это, потому что ставить на важные бумаги кружки с чаем и носить кроссовки, а не строгие туфли, не то что директор, учитель не вправе себе позволить! "Так-с, что тут у нас?", - и Кёнсу суёт ему под нос липовые бумаги, которые Чонин, по приказу самого Кёнсу, выпросил у Бэкхёна. Вообще, принятие в школу - дело долгое. Но Кёнсу как-то совсем привык к сказке, что понадеялся на ангельское обаяние и дурнину директора, но не тут-то было.
- Вы же понимаете, что сию же секунду это невозможно. Нужно же сдать экзамены, связаться с его родителями. Учитель До, вы что, не понимаете?
Чонин, кажется, крупно ошибся, приняв Чунмёна за провинциального простака. Чонин представил его себе добрым и исполняющим ученикам каждую их прихоть, а, на самом деле, Чунмён строг и любит соблюдать правила, поворчать и покорчить из себя злюку. Кёнсу как-то растерялся. Чонин его таким видел один раз, когда спустился неудачно с Небес, а Кёнсу завизжал, как трусливая девчонка, и забился меж подушек на диване.
- Уже урок, вам следует идти работать.
Кёнсу тихо извиняется и шустро удаляется, Чонин тоже поднимает свой зад и тянется к выходу, но:
- А ты, Чонин, постой.
Любой бы испугался и затрепетал, на худой конец - заволновался, а Чонин просто думает, что не знает, что делать дальше. Он садится обратно и преудобно располагается.
- Когда снова встретишь Бэкхёна, скажи ему, что тут нужно ставить подпись, а не тут в этих бумагах. Сколько лет минуло, а косячит в одном и том же месте.
Чонин завибрировал, будто бы не расслышал:
- Что, простите?
- Говорю, Бэкхён снова накосячил. Видишь? Он не так бумагу подделал.
Чунмён, смеясь, трясет документами перед чониновым носом, и бумага тревожно шелестит.
- Интересно, как там, на Небесах? Всё ещё по учебникам учат, да? Пытаетесь выучить людей по буквам, а надо по сердцу.
Чунмён скрипит черным вздутым креслом и елозит, пока не находит лучшую для долгой беседы позу.
- Ты должен удивиться, выпучить глаза и немного посомневаться.
- Я знаю, нам об этом рассказывали.
- И как? Правду говорили?
- Ни черта.
Чонин, по-честному, рад, и улыбка растягивается по всему лицу, усталость сгоняется, сразу он воодушевляется, а вопросы в голове рождаются посекундно и уже готовятся сорваться с губ потоком восхищённой речи.
Чунмён сначала горячо и живо расспрашивает Чонина, а потом, откликаясь на его заинтересованность, говорит, что дело было давным-давно и что плохо помнит, каким образом свалился сюда, но точно уверен, что не проломил чей-либо балкон. Нараспев тянет, что про него сняли фильм, а потом добавляет, что сценарист слишком начудил, ведь влюбился он уже будучи человеком(и никогда не был Падшим, такого понятия вообще не существует - это люди понапридумали) и никто не умирал в конце. С любовью и нежностью описывает свою жену, с которой давно развелся, и Чонину кажется, что он сделал это "просто по приколу", чтобы прочувствовать и понять весь драйв холостяцкой жизни, в которой есть ребёнок-подросток и гламурная, но вполне умная бывшая. Чунмён болтает без умолку, трепет, что у сына фамилия жены, ибо так его полное имя звучит изысканней, балаболит, что жена у него хороша, но стервозна. Они не в контрах, они в дружбе, по словам Чунмёна, и Чонин охотно верит, хотя ну никак не понимает, как вообще влюбляются, дружат, "секут фишку" и "чуят драйв".
- Слушай, а сердце у тебя уже есть?
- Оно у всех есть.
- Нет. Ну... Оно бьётся?
- Естественно, кровь же качает.
- Ну нет. Оно пульсирует? Жжется? Ты его чувствуешь? В зобу спирает дыхание?
Чонин отрицательно машет головой, и Чунмён то ли расстраивается, то ли погружается в наиважнейшую думу, рыская в своей памяти так усердно, что взгляд его видится отречённым и пустым.
- Чунмён, не киснете.
И Чунмён собирается ответить что-то теплое, судя по его нежной и притуплённой улыбке, но не успевает: на весь кабинет пищит телефон. Чунмён тревожно отвечает и слишком напряженно слушает, что даже Чонин как-то конфузится.
Чунмён клацает трубкой, кладя её обратно, и Чонин порывается задать вездесущий вопрос, но в дверь стучится Кёнсу, заволновавшись, что Чонин так и не явился спустя два часа. Чунмён расклеился, выглядит таким побитым и отчуждённым, что, клянусь, Чонин бы пожалел его, если б что-нибудь понимал в этом, но вместо этого аккуратно прощается и деликатно выскальзывает из кабинета. Последнее, что он слышит от Чунмёна, - "приходи завтра в форме и с учебниками"...
Кёнсу замечает, что весь остаток дня директор Ким носится как ошпаренный по всей школе, что-то печатает в тайне и собирает. Чонина он отправил домой, чтобы не мешался, а сам задался вопросом, чем же таким занимательным директор и ангелочек упивались в кабинете?
За окном наконец-то лето, спустя неделю шумных и пыльных ветров. Птицы тогда будто бы вымерли, и по утрам, вместо мелодичного чириканья, летали в грязном воздухе звуки шарканья каблуков об асфальт и рык машин на забитой дороге. И сейчас, точно пережив вечность, Кёнсу опять слышит эти напевы и по-детски счастливо ухмыляется, ставя за недавний тест красной ручкой жирнющий "неуд".
- Исин сказал, что у тебя "окно", и что тебе обязательно нужно поесть его рисовых пирожков, потому что ты забудешь подкрепиться в столовой, поэтому я тут.
Кёнсу не успевает взглянуть в дверной проём, а ему на стол ставят прямо на тесты завернутую в пакет тарелку с пирожками. Хотя не на тесты, потому что Чанёль успевает их мгновенно выдернуть.
Кёнсу хочет покудахтать, чтобы создать видимость того, что Чанёль ему с самого первого взгляда не понравился, но это будет не по-человечески.
- Спасибо.
- Думал, ты слишком зол на меня для таких слов.
- Думай дальше.
Чанёль усаживается за первую парту и вдумчиво вглядывается в невыполненные тесты, рассматривая их с таким видом, будто знает все ответы, на заданные там вопросы. "Я просто улыбнулся и сказал, что несу своему возлюбленному поесть, а то он забудет о перекусе, той охраннице, которая вроде как без ума от всякой этой гомосятины, и меня пропустили, До Кёнсу" на "как ты сюда попал" колким и очень недружелюбным тоном.
Кёнсу поперхнулся пирожком и вскочил со стула:
- Ты в своём уме, как там тебя?!
- Я Пак Чанёль, бесхозный алкоголик из центрального парка, который теперь живет в квартире милого Исина и работает в пекарне на первом этаже. И да - я в своем уме. Этого будет достаточно?
- С лихвой.
Кёнсу, который, по-честному, не крикливый и не припадочный, просто для имиджа любит постервозить, поиздеваться и поглумиться.
- Ты даешь слишком сложные тесты детям, невозможно так детально запомнить текст.
- Я им отвечаю на все вопросы на уроке. Так сложно запомнить?
- Деспот.
- Отлично.
Хоть тресни, а Чанёлю Кёнсу понравился с самой первой их встречи, когда он в полотенце стоял перед похмельным и неопрятным Чанёлем в своей квартире и что-то возмущенно выкрикивал. Чанёль тогда по-хитрому флиртовал, а Кёнсу флирта не оценил и выгнал пинком под зад. Чанёль не злопамятный, а очень даже добропамятный, поэтому в каждой вещи находит что-то светлое и искрящееся, чтобы сохранить в своей глумной головушке. Пока что добра в Кёнсу он не приметил, но всей душою предвкушает новое умопомрачительное открытие, надо просто подождать, хотя что-то ему подсказывает, что Чонин - человек левый и что Кёнсу уже сделал добро - спас его, хотя и нудно поворчал.
Чанёль честно не употребляет каждые пять дней уже около двух недель, но это, фактически, рекорд: раньше он на ночь - как снотворное, а утром - как панацею от гудящей похмельем головы.
Несомненно, меняться надо всем, а то вокруг все встанет на месте без единого намека на развитие, все заглохнет, покроется жирным слоем пыли и зачахнет. Кёнсу на предпредпоследнем этапе, когда уже не стараешься бороться с самим собой, проигрываешь своим слабостям и херовым сторонам, но пока не сдался. Все шавки в классе не такие уж и плохие, Чанёль не такой уж и безмозглый алкаш, а Чонин не такой уж разрушитель всего на своём пути, и Кёнсу всё это прекрасно знает, но слишком поздно перевнушать себе: он будто бы тянет за собой бремя, гниет и тленит, как сопливая малолетка (те, правда, вслух занимаются этим непотребством, а он - про себя). Даже Чанёль, если сравнивать, насколько они вдвоем протухли, не такой просроченный. А он - прошу заметить! - нигде не работал, воровал, вообще скитался бездомный по улицам и спал на помойках. Но и у такого пропащего человека, как Чанёль, имеются мало-мальские цели, какие-никакие девизы и надежда в сердце, пускай крохотная, но стойкая. А вот у Кёнсу, кроме вороха книг в зале и апатии, затмившей сознание, ничего.
Бездомный - это когда некуда приткнуться. Вот Чанёль никогда бездомным не был, потому что всегда находил себе место. А вот Кёнсу, имея все, что только можно захотеть (в пределах разумного и материальных благ), не знает, куда себя деть, к кому сходить поплакаться или банально поныть о своей говённой жизни.
Они с Чонином живут вместе уже месяц, и Чонин ему очень нравится, потому что он забавный и никогда не парится, но общего языка он с ним найти не может. Чонин спит на полу, как верный пёс, у его дивана, наряженный в его футболку, Чонин ест его еду и тратит, изредка, его деньги. И, наверное, стоит полагать, они чуть ли не любовники, но не происходит между ними ничего. Какие там искры! Сыро и мерзко! Только прорежется солнышком минутная любезность, засветится далекой звездой незаметная легкая забота.
- Ты уйдешь или нет?
- С тобой пойду.
- У меня урок.
- И когда у тебя урок?
Кёнсу бросает шустрый взгляд на часы:
- Пятнадцать минут назад.
- Собирайся.
А Кёнсу обидно, что даже ученики, которым сказано плевать в потолок на уроках, которым вообще до лампочки на учителей, не являются.
И, действительно, пора меняться.