Проводник явно получал истинное наслаждение, демонстрируя свои сверхпрочные жароустойчивые суперноски. Он пришел в наш вагон пару минут назад с зеленой корзиной для покупок, наполненной этими самыми носками, и устроил интерактивную рекламную кампанию прямо в проходе в надежде втюхать доверчивым пассажирам сомнительный товар.
— Итак, мадам, — доверительно сообщил он женщине, сидевшей слева, выудив из корзинки один носок, чтобы потенциальные покупатели могли полюбоваться, — я попрошу вас растянуть носок, дабы я продемонстрировал, что он действительно не горит.
Женщина смущенно огляделась по сторонам, хихикнула и потянула за один конец уродливого нейлонового носка, как было велено, а проводник потянул за другой. Остальные пассажиры оторвались от чая и карт и замерли в изумлении. Настало время для шоу. Мы все выпрямились и вытянули шеи, чтобы лучше видеть.
Проводник смело вытащил зажигалку. Зрители ахнули. Еще бы, такой волнительный момент! Выживет ли носок? Щелк! Проводник с гордым видом провел зажигалкой по всей длине носка. Мы затаили дыхание. И… ничего не случилось! Несмотря на опасность, носок остался целехонек! Фантастика! Скорее всего, это специальный носок для того, чтобы гулять по тлеющим углям или чтобы выбегать из горящего дома. Как мы могли всю свою сознательную жизнь существовать без этого чудесного изобретения?!
Проводник радовался как дитя тому, насколько удачно прошло представление. На вид парню было около двадцати пяти, а его круглое лощеное лицо без всякой растительности напоминало дорогой фарфоровый чайник. Он горделиво выпрямился.
— А теперь, — скорее всего, сказал он, поскольку я не понимала точного значения слов, — я докажу, что этому носку все нипочем.
Проводник попросил одного из пассажиров подержать чудо-носок, пока он будет яростно колотить по нему проволочной щеткой для волос с весьма острыми зубьями. Старик с удовольствием присоединился к представлению. Он натянул носок, что есть силы, а проводник размахнулся мускулистой рукой и начал выбивать душу из несчастного носка, однако тот снова не поддался! В конце концов, еще один зритель вызвался поучаствовать в перетягивании носка, но и из этого испытания носок вышел с честью.
Если честно, мне показалось странным, что проводник торгует чем-то, совершенно не связанным с железной дорогой. Я так и не поняла, входит ли торговля носками в его должностные обязанности, или он просто коротает таким образом время, развивая заодно актерский талант. Вы зря смеетесь. Политика китайских компаний не поддается логике. Сегодня утром, к примеру, я из окна такси наблюдала, как весь персонал одного из ресторанов вышел на утреннюю пробежку. В воскресенье в девять сорок пять утра они бежали дружной толпой, как армейский взвод на учениях. Впереди, громко выкрикивая приказы, неслась девица, встречающая гостей на входе, в красном парчовом платье до пола, а позади организованными рядами пыхтели повара и посудомойки в белых брюках и передниках.
На сегодня я запланировала путешествие в Лоян. Поскольку ехать предстояло всего шесть часов, да еще и днем, то я решила поехать в так называемой «сидячке». Правда, взяла билеты в мягкий вагон. Сиденье оказалось отнюдь не мягким, зато публика тут была более презентабельная, чем та, с которой мне пришлось ехать из Тайюаня в Пинъяо несколько дней назад.
Здесь собрались доброжелательные люди с хорошим чувством юмора. Некоторые из них даже купили себе чудо-носки после окончания представления. Когда я села в вагон, мне приветливо улыбнулись и помогли разложить багаж. Через проход от меня сидели пожилая пара и еще одна дама лет шестидесяти в красной водолазке, джинсах и черной куртке, ее блестящие черные волосы были убраны в безукоризненный пучок. Троица уставилась на меня с изрядной долей интереса.
— Как ты думаешь, откуда она? — спросил мужчина у своей спутницы.
— Из Америки, — уверенно ответила та.
Через пару минут я достала блокнот, чтобы записать пару мыслей.
— Она пишет! — ахнула дама с пучком.
Я успела написать пару предложений, и тут подоспела проводница, услужливо подлившая всем желающим горячей воды, а потом, к моему удивлению, дама с пучком повернулась ко мне и заговорила на хорошем английском:
— Хотите воды?
— Нет, спасибо, у меня уже есть, — я доброжелательно улыбнулась и показала бутылку минеральной воды.
Дама просияла от удовольствия, подсела ко мне и представилась. Ее звали госпожа Цин, она в 1966 году закончила Сианьский институт иностранных языков и преподавала английский в средней школе, но потом пришлось пойти работать на завод, где она и задержалась на двадцать пять лет.
— Я не разговаривала по-английски… больше двадцати лет, — сказала она, делая паузы между словами, пока ее мозг мучительно пытался вспомнить давно забытые слова. Госпожа Цин явно радовалась подвернувшейся возможности попрактиковаться в языке.
Придя к выводу, что странное бледнолицее существо не представляет угрозы, пожилой китаец тоже подсел к нам. Темную кожу господина Лю, как звали старика, изрезали глубокие морщины, через редкие волосы просвечивал череп, он носил большие квадратные очки в пластиковой оправе. Лицо господина Лю почему-то напомнило мне заливные поля, которые мелькали за окном. На плохом английском старик сообщил, что ему семьдесят три года и раньше он был переводчиком с русского, в 1953 году окончил институт иностранных языков в городе Чэнду, потом перебрался на север поближе к границе с СССР, где и проработал переводчиком двадцать пять лет, а выйдя на пенсию, вернулся в родную провинцию Сычуань, где когда-то преподавал в школе.
— В те дни мало кто хотел работать учителем иностранного языка, — сказал господин Лю, и они с госпожой Цин залились веселым смехом.
До того, как Дэн Сяопин начал проводить политику реформ и открытости (это произошло после смерти Мао в 1976 году), слишком явный интерес к иностранным языкам казался властям нездоровым. Во времена «Культурной революции» интеллектуалов заклеймили как представителей низшей категории граждан и наказывали соответствующим образом: студенты шли и расправлялись с собственными учителями. Иностранцев считали капиталистами и буржуями, так что учителям иностранного языка не повезло особенно.
Недоверчивое отношение Мао к иностранцам вполне объяснимо, учитывая, что европейские державы и Штаты всячески пытались откусить свой кусок от Китая в последние десятилетия правления династии Цин.
Отношения императорской власти и «варваров» всегда складывались тяжело. Китайцы исторически считали себя лучше всех, недаром самоназвание Китая — Срединное государство, этакий пуп земли. Еще в 600 году до нашей эры. Конфуций выступал против путешествий в чужие земли, поскольку это противоречило его предписаниям о сыновней почтительности (простой человек слушается императора, сын — отца, а жена слушается всех, пока не обзаведется невесткой, на которой можно отыграться).
Иностранцы искали расположения Китая, поскольку жаждали заполучить чай, шелк и фарфор, а Китай не обращал внимания на мир за собственными пределами, никакая импортная шерсть их не интересовала. Когда в 1793 году лорд Макартни прибыл в Пекин как представитель британского правительства и потребовал разрешения основать там посольство, в ответ маньчжуры послали его куда подальше, заявив, что не нуждаются в иностранных товарах. Думаю, то, что Макартни отказался бить поклоны перед императором, тоже сыграло не последнюю роль в провале миссии. В итоге торговлю ограничили маленькой областью в Гуанчжоу (бывший Кантон), и иностранцам запретили свободно передвигаться по стране. Налицо был торговый дисбаланс: экспорт явно превышал импорт, в результате Западу пришлось расплачиваться за китайские товары чистым серебром.
В начале девятнадцатого века англичане нашли решение — опиум. Несмотря на то, что официально власти его запретили, китайцы частенько покуривали опиум, и британцы обнаружили, что сия пагубная привычка может оказаться для них прибыльной: если завозить в страну индийский опиум и продавать его дешевле, чем местный. Торговцы опиумом быстро богатели. Все больше и больше китайцев подсаживались на наркотик. Постепенно некогда великое Срединное государство стало слабеть и деградировать, и теперь уже китайцы тратили серебро на опиум.
Маньчжуры пытались занять в этом отношении жесткую позицию. Известный китайский комиссар Линь, наместник императора в провинциях Хунань и Хубэй, приказал отрезать курильщикам опиума часть верхней губы, чтобы они просто не могли держать трубку. Он даже написал королеве Виктории, потребовав положить конец торговле опиумом, которая так вредит Китаю. Он дал понять, что в случае отказа наложит вето на экспорт в Британию чая и — Господи, спаси нас! — корня ревеня, настойку которого англичане, страдающие запорами, употребляли, чтобы опорожнить кишечник.
Скорее всего королева письма не получила, в любом случае ответа не последовало. Обстановка накалилась. Западные державы продолжали настаивать на том, чтобы китайское правительство сняло ограничения на торговлю, причем не только опиумную, а на торговлю в целом, китайцы же стойко держали оборону. Наконец, когда англичанам запретили торговать, они заблокировали порт Гуанчжоу, а после того как Линь в знак протеста сжег склады с опиумом, открыли огонь. Так началась Первая опиумная война. Как сказал Уильям Гладстон, выступая перед парламентом в апреле 1840 года: «Я не знаю войны более несправедливой, которая покрыла бы страну столь несмываемым позором».
Но, несмотря на все опасения британцев, Опиумная война шла своим чередом и завершилась безоговорочной победой Великобритании. По Нанкинскому мирному договору, подписанному в 1842 году, китайцы вынуждены были открыть пять портов для иностранной торговли, передать Гонконг Великобритании и выплатить значительную контрибуцию. За Нанкинским договором последовал еще целый ряд соглашений, которые вошли в историю как «неравноправные договоры», поскольку были составлены в пользу Запада, однако зачастую на них никто не обращал внимания, и напряженность нарастала.
Потом, в октябре 1856 года, китайские власти задержали корабль «Эрроу», занимавшийся под британским флагом контрабандной торговлей, и арестовали всю команду, утверждая, что на борту судна якобы видели известного пирата. Корабль был приписан к порту Гонконг, хотя все документы утратили силу с истечением срока. Губернатор Гонконга сэр Джон Боуринг вместе с Гарри Парксом, британским консулом в Гуанчжоу, сочли арест корабля оскорблением Великобритании и начали бомбардировку Гуанчжоу. Французы, которых привела в ярость недавняя казнь их соотечественников-миссионеров, присоединились к военным действиям. Союзные силы захватили Гуанчжоу и двинулись на север, на Пекин. За этими печальными для Китая событиями последовало подписание в 1858 году Тяньцзиньского договора, по которому для иностранной торговли открывали десять портов, а иностранцы, включая миссионеров, теперь могли свободно передвигаться по стране; кроме того, договор узаконил торговлю опиумом, а в Пекине даже обустроили резиденцию для британского министра. Весь следующий год союзники пытались ратифицировать договор, но их усилия наталкивались на глухую стену, пришлось применить силу. Китайцы схватили Гарри Паркса и бросили его в тюрьму, а союзники сожгли Летний дворец императора. Такое вот радушие.
Маньчжуры находились у власти с 1644 года, но сейчас в верхних эшелонах власти буйным цветом расцвела коррупция, и европейцы просочились во все уголки Китая вместе с наркотическим дурманом. Иностранные анклавы появились вдоль самой важной артерии Китая, реки Янцзы, а также вдоль береговой линии и границ. В 1864 году в четырнадцати портах Китая имелись таможни, которыми номинально руководили китайские власти, а фактически — англичане. К 1916 году собственными таможнями обзавелись уже около сорока городов по всему Китаю, начиная с холодного северного Харбина и вплоть до Сымао на границе с Бирмой. В этих городах европейцы жили по собственным законам, подчиняясь правительствам своих стран, а не китайским властям. Европейцы и некоторые китайцы, работающие на них, жирели и богатели, а среди простого населения росло недовольство.
Неудивительно, что, когда к власти пришел Мао, он стал с недоверием относиться к иностранцам, так долго унижавшим его родную страну. Отношениям не суждено было исправиться, тем более, что в гражданской войне Америка приняла сторону Чан Кайши, а после Корейской войны 1950–1953 годов наложила на Китай торговое эмбарго. Дипломатическая изоляция означала, что Китай успешно отгородился от капиталистического мира на несколько десятилетий. Только в 1972 году, незадолго до смерти Великого Кормчего, президент Никсон посетил с официальным визитом Китай (вслед за американской командой по пинг-понгу, которую пригласили годом раньше). Лед в отношениях начал таять. Одним словом, при Мао английский не был в чести.
Теперь все изменилось. Благодаря Олимпиаде-2008 и расширению делового сотрудничества, правительство Китая в двадцать первом веке настолько пропагандирует английский среди населения, что по радио и телевидению даже транслируют ежедневные уроки. Оказывается, господин Лю учился именно так.
— Каждое утро с половины седьмого до семи я слушаю радио, — с гордостью поведал он, широко улыбаясь, из-за чего во все стороны побежали морщинки. Удивительно! Старик учил язык всего-то полгода, но говорит довольно хорошо, пускай и с акцентом, и сегодня ему впервые выпала возможность поговорить с кем-то на английском.
Господин Лю оказался очень любознательным старичком. Что лично я думаю о ситуации на Ближнем Востоке? А как вообще к этой проблеме относятся англичане? Его интерес к международным делам казался искренним и неподдельным, и это живое любопытство резко контрастировало с экскурсией, которую на автомате проводила Элен, больше похожая на робота. Понятное дело, его собственная позиция не отличалась от официальных заявлений китайского правительства, но при этом он хотел услышать альтернативную точку зрения.
Сложно представить, что выпало на долю этого человека, ведь он родился в 1930 году и застал японскую оккупацию, стал свидетелем гражданской войны и победы коммунистов, пережил массовый голод во время «Большого скачка» и зверства во время «Культурной революции». Двадцать пять лет господину Лю пришлось проработать на севере на стройках переводчиком с русского языка, вряд ли тамошняя жизнь отличалась комфортом, но при этом в его глазах светились оптимизм и жажда знаний. Я заметила, что его жизнь, наверное, сильно переменилась.
— О, да! — сказал он и снова засмеялся.
Поезд, покачиваясь, ехал вперед. Поначалу за окном мелькал довольно скучный пейзаж: километры распаханных полей, тянувшиеся до самого горизонта, окутанного дымкой. Время от времени попадались жилища рабочих и унылые города, застроенные однотипными приземистыми домами.
Затем картинка за окном стала интереснее: по обе стороны от железнодорожной насыпи тянулись крутые обрывы, высохшие русла реки прорезали песчаник, которому всесильная природа придала самые причудливые формы, крошечные желтые цветочки росли прямо на каменистых скалах, в которых время от времени зияли чернотой входы в пещеры, кое-где попадались и террасные поля. Постепенно холмы снова сменились равнинами. Здесь шумели зеленью сады, и деревья гнулись под тяжестью ярко-красных яблок. Время от времени тихий сельский пейзаж разрезала пополам блестящая новенькая автострада, опять-таки пустая.
Мы проехали мимо станции Хуашань, и я вспомнила, как приезжала сюда пару лет назад. Тогда мой словарный запас был еще меньше, чем сейчас, а если быть точной, то я знала всего два слова: «сесе » (спасибо) и «пицзю » (пиво). Отличный набор, если хочешь заказать пиво, но в остальных случаях практически бесполезный.
Я вышла на перрон в надежде взять такси до городка Хуашань, что примерно в пятнадцати километрах отсюда. Я тогда гостила у Нэнси и Гая, мы вместе съездили в Сиань, а затем я несколько дней путешествовала по Китаю одна и заехала в Хуашань, чтобы подняться на святую для буддистов гору. Нэнси заранее позвонила и забронировала мне номер в отеле и написала название и адрес на листочке бумаги по-китайски. Мне нужно было просто выйти из поезда на нужной станции, найти такси и протянуть водителю бумажку.
План казался безупречным, но когда я добралась до Хуашаня, то оказалось, что никаких такси тут нет и в помине. Хуже всего, что я не могла спросить, где стоянка такси, поскольку понятия не имела, как это сказать по-китайски. Какая-то добрая душа предложила мне велик, но, учитывая, что я не знала, куда мне ехать, это вряд ли помогло бы.
Наконец я нашла какого-то парня на фургончике. Фургончик определенно не был такси, а у парня вряд ли имелась лицензия таксиста. Мы поехали по пыльной дороге, черт знает куда. Ситуация меня не радовала. Я, конечно, показала водителю клочок бумаги, исписанный иероглифами, но парень никоим образом не выдал свою способность прочесть написанное, более того, он не просто не понимал, что я говорю. Водитель даже не допускал мысли, что на земле существуют какие-то другие языки, помимо китайского, и я — носитель одного из них, а потому пытался говорить со мной все громче и громче и искренне удивлялся, почему я не могу ответить.
Мы несколько минут ехали в весьма напряженной обстановке, а потом притормозили около скопления ветхих хибарок. Парень вышел из фургончика и разразился тирадой на китайском. Из домиков повыскакивали люди, они сгрудились вокруг нас, охали, ахали и показывали пальцем на странное существо в фургончике.
— Посмотрите, какая мне попалась диковина! — казалось, говорит водитель, а его друзья просто остолбенели от удивления.
После того как все на меня вдосталь полюбовались, а я в это время махала рукой и улыбалась самой приветливой из своих улыбок, мы поехали дальше, а когда добрались до следующего села и снова свернули на какую-то дорожку, я ожидала, что ситуация повторится, но из дома выскочил пухлый мальчуган лет восьми, распахнул заднюю дверцу фургона, запрыгнул внутрь и, сунув голову между водительским и пассажирским сиденьями, радостно объявил на английском:
— Привет, меня зовут Дэвид Джексон!
Разумеется, это не было его настоящим именем, мальчику просто понравилось, как оно звучит, и он выбрал себе английское имя вдобавок к китайскому. Оказалось, что Дэвиду Джексону вовсе не восемь лет, а целых тринадцать, о чем он поведал на отличном английском, просто он из-за гормонального сбоя очень маленького роста. Что природа недодала в росте, то она с лихвой восполнила в способности к изучению иностранных языков. В этом удаленном уголке Китая, где, казалось, никто не говорит по-английски, маленький вундеркинд вцеплялся мертвой хваткой в любого иностранца, который забредал сюда.
— Мои родители крестьяне, — с гордостью сообщил Дэвид Джексон.
Его занятия языком показались мне пустой тратой времени, даже учитывая его способности, ведь, скорее всего, у мальчика не будет возможности получить высшее образование, причем по самой банальной причине — родителям нечем платить.
Я сказала, что живу в Гонконге.
— Да ну! — просиял Дэвид. — Ты знакома с Джеки Чаном?
Чуть позже он поинтересовался:
— Хочешь кушать? Мы пойдем в ресторан моего дяди.
В итоге Дэвид Джексон ходил за мной хвостиком всю ту пару дней, что я провела в Хуашане. Когда бы я ни вышла из номера, он неизменно ждал меня внизу, у стойки регистрации. Мальчик заказывал мне еду, звонил по телефону, чтобы узнать расписание поездов, покупал билеты. Прощаясь, я оставила ему небольшую сумму, чтобы порадовать мальчика, но при этом не нарушить гармонию в его семье, ведь его родители, скорее всего, зарабатывали копейки. Очень странная встреча в забытом богом городишке на просторах необычной страны.
В душе мне ужасно хотелось прямо сейчас спрыгнуть с поезда и разыскать Дэвида Джексона, но этот поезд не останавливался в Хуашане. В любом случае мне нужно было продолжать путешествие, поскольку уже послезавтра меня ждали в школе кун-фу в Шаолине, а мне еще хотелось посмотреть пещерные храмы Лояна.
Полторы тысячи лет назад Лоян был чудесным городом. Императоры династии Северная Вэй перенесли сюда в 494 году нашей эры столицу из Датуна, и на тот момент население города насчитывало полмиллиона человек. Правители построили здесь величественные дворцы и более тысячи буддийских монастырей.
Пытаясь пробудить хоть какие-то воспоминания о былом величии города, я поселилась в «Гранд отеле», правда, вся грандиозность закончилась уже в вестибюле. Оказалось, что бассейна, который так призывно поблескивал на рекламном проспекте, не существует в природе. В бизнес-центре Интернет был таким вялым, что компьютер выдал системную ошибку еще до того, как я успела получить хоть одно электронное послание. Я спросила девушку за стойкой регистрации, где у них спортзал. Мой вопрос ее обеспокоил:
— Вы хотите пойти туда прямо сейчас?
— Да.
Вообще-то нет, мне просто хотелось узнать, ведет ли куда-то загадочная дверь, запертая на амбарный замок, с надписью «Спортивный зал».
На лице девушки явственно читалась тревога. Она подняла телефонную трубку, несколько раз нервно стукнула по кнопкам и столь же нервно затрещала в трубку, а потом попросила меня пройти на шестнадцатый этаж, где расположен спортзал. Я поднялась на шестнадцатый этаж, постояла у закрытой двери, а потом сдалась и вернулась в номер.
На ужин я собиралась отправиться в китайский ресторан, но меня перехватили по дороге и обманом заманили в ресторан европейской кухни на первом этаже. Из всего многообразия блюд европейской кухни официантка смогла предложить мне скудный «шведский стол»: неаппетитные ломти остывшего темно-коричневого мяса, студенистые макароны и рыхлые скользкие овощи, которые, по всей видимости, прождали меня уже довольно долго. Выглядело все это, по меньшей мере, отвратительно и даже опасно для здоровья.
Я вернулась к себе и позвонила на рецепцию, желая заказать ужин в номер. Девушка на другом конце провода смутилась.
— У нас нет такой услуги, — вздохнула она.
Я тоже устало вздохнула и снова поплелась вниз, в китайский ресторан, где пришлось мрачно жевать холодный и жесткий рис и водянистые овощи. Когда официантки увидели меня, то пришли в ажитацию. Последовала бурная дискуссия, а затем, достигнув какого-то консенсуса, они делегировали одну из своих коллег к музыкальному центру, и из колонок снова раздались звуки «Бонни М». Играл тот же диск, что и в Пинъяо. Видимо, он есть в любом ресторане Китая на экстренный случай, если вдруг порог перешагнет носатая белая обезьяна.
Но сегодня даже пение «Бонни М» не смогло успокоить меня и поднять настроение. Я подписала счет и пошла восвояси, но на входе путь мне преградила девица, одетая в ядовито-розовый халат до пола, и с такими же ядовито-розовыми губами, похожими на вареные креветки.
— Вы должны подписать счет! — завизжала она. Ее креветкообразные губки несколько раз открылись и закрылись, а потом обиженно надулись.
— Я уже подписала! — огрызнулась я и ушла. Пора было ложиться спать.
На следующее утро я проснулась с симптомами простуды. Мне бы хотелось во всем обвинить китайский ресторан, в котором я имела неосторожность поужинать, но не припоминалось ни одного другого примера, когда плохая еда привела бы к небольшой температуре, головной боли и ломоте в суставах.
Черт, я простыла второй раз за три недели. Да, я, конечно, опасалась, когда отправлялась в путь, и предвидела, что, передвигаясь по Китаю в общественном транспорте, буду испытывать определенный дискомфорт, но не могла и подумать, что могу заболеть от близкого контакта с обычными китайцами.
«Это ядовитая страна, — написала я в дневнике, страдая вдали от дома, — даже при том, что я мою руки по — дцать раз на дню с маниакальной страстью, которой позавидовала бы сама леди Макбет».
Я провалялась все утро в постели, потягивая «Фервекс», а затем выкорчевала себя из-под одеяла и заставила поехать посмотреть на пещеры Лунмэнь.
Когда правители династии Северная Вэй перенесли столицу в Лоян, пещерные храмы все еще были в моде, так что монахи снова взялись за зубила и принялись терзать известняковые стены по обе стороны реки Фэн в шестнадцати километрах к югу от города. Работы велись более трехсот лет, как раз до падения династии Тан в девятом веке.
Здесь еще сильнее ощущается китайское влияние, чем в пещерах Юнгана. Огромные каменные истуканы со свирепыми лицами — глаза навыкате и злые оскалы — и мощными телами наводили на мысль о стиле, характерном для конца эпохи династии Тан. На потолке все так же цвели лотосы и парили аспары [6], божественные музыканты играли на струнных инструментах, но изображения уже отошли от ранних индийских канонов и приобрели специфические китайские черты.
Считается, что моделью для одного из Будд якобы послужила сама императрица У. Императрица У Цзэтянь, один из самых зловещих персонажей в истории Китая, начинала свою «карьеру» простой наложницей императора Тайцзуна. После смерти Тайцзуна юную наложницу отправили в буддийский монастырь, чтобы там она и окончила свои дни, с обритой налысо головой, но эта женщина, даже находясь в монастыре, не прерывала связи с наследником императора Гаоцзуном, который в итоге увез ее в свой гарем, и она родила новому императору сына. Вернувшись во дворец, У Цзэтянь быстро избавилась от всех соперниц, включая супругу императора (она задушила сына Гаоцзуна и обставила дело так, что во всем обвинили императрицу), и узурпировала власть. Император испытывал угрызения совести по поводу того, что позволил жестоко обращаться со своей старшей женой и еще одной наложницей, а императрица У в ответ на это приказала отрезать обеим женщинам кисти рук и ступни, сварить из них бульон, который заставила выпить несчастных женщин. Вскоре император умер, и императрица У взяла бразды правления в свои руки, наплевав на традиции наследования власти по мужской линии. У Цзэтянь правила Китаем вплоть до 705 года нашей эры, когда в возрасте восьмидесяти лет отказалась от трона в пользу своего третьего сына, а через несколько месяцев умерла.
У статуи, якобы изображающей императрицу, огромные раскосые глаза, пухлые щеки, прямой нос, волевой подбородок и губы, сжатые в тонкую линию. Такую женщину опасно злить, а уж тем более не хочется брать из ее рук чашку супа. Однако современные историки считают, что легенды о ее злодеяниях сильно преувеличены по указке последующих поколений китайских правителей, которым сама идея того, что страной может править тетка, казалась дикостью, поэтому нужно было объяснить, что императрица У просто демон в женском обличье.
Так же как и имидж императрицы У, буддийское искусство постепенно подверглось уничижающей критике. Время от времени пещерные храмы разграбляли, кроме того, тяжелый урон нанесли землетрясения, оползни и наводнения, а в девятнадцатом и двадцатом веках сюда пришли иностранцы, которые вывозили все, что только могли вывезти, чтобы потом демонстрировать диковины в музеях у себя на родине. Возможно, сейчас нам стоит даже поблагодарить их за это, поскольку во времена «Культурной революции» сами китайцы разрушили немало того, что уцелело после грабительских набегов иностранцев.
В результате многие пещеры в Лунмэнь, к сожалению, остались пустыми. После пещерных храмов Юнгана, великолепие которых поразило меня до глубины души, пещеры Лояна уже не так впечатляли. Но все равно здесь было красиво, и вдобавок все содержалось в идеальной чистоте.
Вернувшись в Лоян, я бродила по улицам в поисках еды на завтра. Мне предстоял долгий день. Я заказала на половину шестого такси, которое через три часа привезет меня в Шаолинь, колыбель кун-фу. Весь день я буду учиться пинать что есть силы всех, кто посмеет меня обидеть, а потом снова прыгну в такси, чтобы добраться до Чжэнчжоу, это в нескольких часах езды на запад, к половине восьмого. Нужно было забрать билет, сесть на поезд и отправиться в девятнадцатичасовое путешествие в Ханчжоу.
Я купила себе сухой паек, а потом, решив, что больше ни секунды не проведу в этом ужасном ресторане при отеле под звуки «Бонни М», отправилась в один из ресторанов Лояна, который настойчиво рекомендовал путеводитель. Я не ела толком весь день: на завтрак выпила «Фервекса», на обед съела яблоко и пару печенюшек, и теперь желудок начал недовольно бурчать, и голова кружилась от голода. Ресторан вроде как располагался не очень далеко, и я решила пройтись пешком.
Прошло сорок пять минут, а я все так же брела по главному проспекту Лояна. Брать такси уже вряд ли имело смысл, я наверняка почти на месте. Так прошло еще пятнадцать минут. Хотелось есть, и я очень устала. М-да, я соприкоснулась с китайской историей куда ближе, чем хотелось бы: тут тебе и «Великий поход» и «Великий голод» в одном флаконе. Еще через пятнадцать минут я добралась-таки до ресторана.
Меню на английском у них не оказалось, но в этот раз я была нацелена на победу и только на победу.
— Пойдемте со мной, — велела я официантке и поднялась с места.
Девушка подняла брови, а потом обеспокоенно нахмурилась. Она понятия не имела, что у меня на уме, а я тем временем начала экскурсию по залу. Тут до официантки дошло, чего я хочу. Краснея и бледнея, она семенила за мной с блокнотиком. Вместе мы с ней пялились в чужие тарелки с супом, горками изумрудного шпината, приправленного чесноком, и другими, порой весьма странными субстанциями самых необычных расцветок.
За одним столиком какой-то пожилой китаец ужинал с женой. Он с удовольствием обмакнул палец прямо в чашку с чем-то дымящимся, потом облизнул его, причмокивая:
— Вкуснятина!
— Хочу то же самое, — сообщила я официантке.
Вскоре мне принесли глубокую миску с «тем же самым», даже не миску, а скорее фарфоровый дымящийся котел, из которого шел такой аромат, что у меня потекли слюнки. Истекая слюной в предвкушении, я вонзила в котел палочки (китайцы сначала едят гущу из супа палочками, а потом уже выпивают жидкость) и обнаружила в супе целые залежи лапши вперемешку с огромными кусками белого мяса крабов, ломтиками нежной свинины и свежайшие овощи. Я ела, и ела, и ела, а в паре метров от меня старик с женой, да и весь персонал ресторана замерли, выпучив глаза, и с удивлением наблюдали, как обжирается иностранка.
Глава 9
Хороший пинок
Честно говоря, шестилетние дети, которых я увидела во дворе школы, меня напугали. Все они находились в отличной физической форме и крутились вокруг своей оси на левой ноге, одновременно задирая правую до уровня уха, и издавали при этом оглушительный вопль, и не какое-нибудь там «Кия-я-я-я!» вполсилы, а настоящий кровожадный военный клич убийц-головорезов, которые слаженно отрабатывали удар ногой.
Я не рискнула выходить из машины и в безопасности дожидалась, пока придет госпожа Ван из отдела по работе с иностранными учащимися, стараясь никого ненароком не разозлить. В этой школе, самой крупной в Шаолине, обучались семь тысяч человек. Даже на спортивной площадке, где нормальные дети бездельничают или играют в футбол, эти прыгали, боролись, боксировали, причем с такими воинственными выражениями лиц, что заставили бы любого нервного наблюдателя затрепетать от страха. Все ученики были одеты в красные спортивные куртки, черные штаны и белые кеды, и в классы они маршировали не с ранцами, набитыми учебниками, а с мечами и палками.
Искусство кун-фу зародилось в монастыре Шаолинь, который находился чуть дальше по этой же дороге. В шестом веке нашей эры индийский монах по имени Бодхидхарма (что в переводе значит «Учение о просветлении») приехал в Шаолинь, где монахи по приказу императора переводили священные тексты с санскрита. Сначала настоятель монастыря отказался принять гостя, и тот отправился медитировать в пещеру, расположенную поблизости. Видимо, он так напряженно всматривался в стену пещеры, что прожег ее взглядом. Монахи оценили пылкую веру Бодхидхармы и разрешили ему пожить в Шаолине.
Бодхидхарма обнаружил, что монахи, большую часть дня корпевшие над переводами, слишком слабы, чтобы эффективно медитировать, и тогда он разработал ряд упражнений, которые должны были придать им сил и заставить циркулировать жизненную энергию. Шаолинь славился на всю страну, и сюда приезжали медитировать вышедшие на покой полководцы, которые являлись специалистами в боевых искусствах. В конце концов, с их помощью упражнения Бодхидхармы превратились в целую систему, которую передавали из поколения в поколение, и так вплоть до шестилеток, размахивающих сейчас ногами на спортплощадке.
Я с нетерпением ждала, когда начнутся занятия. Я редко кому признаюсь в этом, но вообще-то очень люблю боевики, в которых демонстрируют восточные единоборства, правда, не за жестокость, а скорее за изящную хореографию. Стыдно сказать, но я хохотала, как ненормальная, когда смотрела «Убить Билла», получая удовольствие от созерцания мордобоя, сломанных конечностей и фонтанов искусственной крови. А знаете, о чем я мечтаю? Прикупить себе спортивный костюмчик канареечного цвета, как у Умы Турман.
Откровенно говоря, Ума мастерски владеет самурайским мечом, мне до нее о-о-о-ой как далеко. Тем не менее, было бы неплохо выходить из затруднительных положений, вылетев из-за стола и пару раз пнув противника по жизненно важным органам. Мне понравилось то, что я увидела на спортивной площадке. Дети выглядели так, словно каждый из них мог уложить на месте группу взрослых мужиков. У меня был всего один день на освоение новых приемчиков, так что, возможно, подобных высот я и не достигну. Вряд ли я смогу взбегать по вертикальным стенам, как герои фильма «Крадущийся тигр, затаившийся дракон», или опрокидывать носком ноги чашку с кофе, как Ума, но я надеялась научиться правильно дать обидчику по носу.
Мои размышления прервала госпожа Ван, которая отвела меня к тренеру.
— Один день? — переспросил Шоуянь. — Ты хочешь изучать кун-фу всего один день?!
Парень нахмурился. Сам он, выпускник местной школы, напряженно тренировался изо дня в день вот уже много лет. Шоуянь пожал плечами.
— Хорошо, я научу тебя базовым приемам.
Мы прошли в зал, где тренировались иностранные учащиеся. Два других иностранца уже приступили к своим ежедневным занятиям. Японец кувыркался через голову по периметру зала, а у окна американец с побритой налысо головой в белой свободной пижаме орал как резанный, пока тренер пытался добиться гибкости от его негнущихся американских конечностей. Я задумалась, насколько больно будет обучаться «базовым приемам».
— Бегай по залу кругами! — скомандовал Шоуянь.
Ну, учитывая все увиденное, бег трусцой не самое плохое, что со мной могли сделать. Я довольно долго бегала по залу, пыхтела, но не жаловалась. Шоуянь тем временем разминался посреди зала: сначала завязывал конечности чуть ли не узлом, потом распрямился и играючи поднял прямую ногу, коснувшись коленом уха. Даже в мешковатых спортивных штанах и темно-синей футболке он казался очень стройным, если не сказать тощим. Сложно было предположить, что у него железные мускулы, но что-то в суровом выражении лица и решительно сжатых губах подсказывало противнику: с этим парнем не стоит связываться.
Американец продолжал подвывать у окна. Теперь он лежал на спине на матах, а безжалостный самодовольный тренер с силой сгибал вытянутые ноги несчастного ученика так, чтобы они коснулись лица, и давил при этом всем своим весом. В глубине души я надеялась, что мне ничего не угрожает, и я продолжу спокойно бегать по периметру зала. Может быть, Шоуянь и вовсе забыл о моем существовании.
Не тут-то было. Минут через пятнадцать он велел мне остановиться и подозвал к себе. Пришла пора пыток растяжками, причем не как в йоге, медленно, нежно и печально, о, нет, кун-фу не предполагает таких сюсюканий. Если моя грудная клетка не касалась коленей, Шоуянь с с