Щеглова Диана ОБ-РЛ-51 Поэтика русской литературы конца 19-начала 20 века 30.11.2020
Анализ рассказа Максима Горького «Двадцать шесть и одна»
Максим Горький создал новый тип героя - свободного, лишенного собственности, вольного, красивого, индивидуалиста; уникального героя, который в русской литературе до Горького не было - это босяк - человек, которого жизнь выбросила «на обочину», без собственности и детей.
Так называемого «Босяцкого» цикла нет, так принято называть все рассказы о босяках, которые Горький писал всю жизнь. К рассказам о босяках относятся такие, как «Челкаш», «Мальва», «Два спутника», «Мой спутник», «Бывшие люди», «Супруги Орловы», «Коновалов», «Двадцать шесть и одна».
Горького привлекает в босяках то, что они свободны, не связаны собственностью, с материальным, не обременены мыслями, не думают (в раннем творчестве такие герои со знаком -, задумываются → пьют)
Эти герои проповедуют красоту (красивый значит всегда прав) («Мальва»), прав сильнейший, виноват - слабый (деление по Ницше), красота, сила + свобода - самое главное в ранних героях рассказов Горького (они со знаком +). Босяк - любимый тип, новый тип Горького (такого нет у Чехова, Бунина, Андреева).
В рассказе «Двадцать шесть и одна» Горький также рассматривает образ босяка, но уже выявляет его отрицательные качества. Если в ранние годы он восхищается удалью, свободой, красотой, безбашенностью, совершению подвигов, то у зрелого Горького появляется уже критическое отношение. Босяки - это не только люди без определенного места жительства, это еще и деклассированные элементы, те которые уже попали в тюрьму, в поселение.
В рассказе «Двадцать шесть и одна» говорится о 26 пекарях, мироощущение, чувства, поведение которых подается автором как мироощущение одного человека. Это достигается с помощью использования Горьким огромного количества местоимений: мы, все и обобщающих слов: поют все 26; мы все оборачивались и радостно смотрели; кто-то из нас дернул Таню за рукав кофты. В этом заключается новаторство Горького. Однако данное единство не является признаком гармонии и взаимопонимания между людьми, оно выявляет безликость, ограниченность пекарей, отсутствие индивидуальности у каждого из них.
|
|
26 мужиков заперты в сыром, тёмном, грязном подвале пекарни, и здесь они трудятся - пекут крендельки - самая низкая категория труда в пекарне, превратившись в 26 машин, которые лишены всего живого, всего человеческого: «Окна нашего подвала упирались в яму, вырытую пред ними и выложенную кирпичом, зеленым от сырости; рамы были заграждены снаружи частой железной сеткой, и свет солнца не мог пробиться к нам сквозь стекла, покрытые мучной пылью.», «Нам было душно и тесно жить в каменной коробке под низким и тяжелым потолком, покрытым копотью и паутиной. Нам было тяжело и тошно в толстых стенах, разрисованных пятнами грязи и плесени...». Сложная публика и ничего хорошего и светлого в их жизни нет, все в прошлом. Но правы ли они, требуя от девушки, приходившей в пекарню за бубликами, утешающей сострадательной любви? Думаю да, т.к. когда она приходила, у них светлели лица, каждый вспоминал себя на воле и близких, они радовались ее приходу.
Образ подвала порождает и специфическое «подвальное» настроение. Центром, «сердцем» жизни, а точнее существования, этих 26ти является печь, похожая на «уродливую голову сказочного чудовища», высунувшегося из-под пола, вечно требующего жертв, смотрящее «всегда одинаково темным взглядом, как будто устав смотреть на рабов, и, не ожидая от них ничего человеческого, презирали их холодным презрением мудрости». Вся жизнь 26ти проходит вокруг этой печи. Работа - это их спасение и, одновременно, их наказание. Красный отблеск от огня в печи – безмолвный смех чудовища над 26ью «живыми машинами», «товарищами», «тупыми волами», «равнодушными рабами», «арестантиками», «братцами» и «стадом баранов» - именно такая эволюция образа главного лирического «мы», сливающегося воедино, в одно неразрывное целое, страдающее от недостатка жизни общество полулюдей, которым, не чужда песня-вздох, которая «бьется о камень стен, стонет, плачет и оживляет сердце тихой щекочущей болью, бередит в нем старые раны и будит тоску...». Этому обществу не чуждо чувство красоты: «все красивое возбуждает уважение к себе даже и у грубых людей». И этому обществу не чуждо чувство любви: «Мы её (Таню) любили, — этим все сказано».
|
|
В рассказе подробно описаны условия, в которых работают пекари, но мало упоминаний об их внешности. Горький отвергает труд рабский, неэстетичный. Из-за тяжёлой работы, беспросветной среды и слишком привыкающих их самих друг к другу они просто не видят ни других, ни себя: «И мы до того присматривались друг к другу, что каждый из нас знал все морщины на лицах товарищей». И только тогда, когда кто-кто чужой нарушил такой баланс, они смогли невольно смотреть на себя с таким сильным чувством самоунижения: «Мы, грязные, тёмные, уродливые люди, смотрим на неё снизу вверх…», «Мы же все - какие-то жёлтые и серые, трое из нас болели сифилисом, некоторые — чесоткой, один был совершенно искривлён ревматизмом. Они по праздникам и в свободное от работы время одевались в пиджаки и сапоги со скрипом… Мы же носили какие то грязные лохмотья и опорки или лапти на ногах».
|
|
Причиной разрушения этой устоявшейся, ненавистной, но наполненной надеждой на лучшее, картины мира 26ти («может быть, густая, широкая волна звуков представляется ему (одному из поющих песню) дорогой куда-то вдаль, освещенной ярким солнцем, - широкой дорогой, и он видит себя идущим по ней...») стал солдат, который нарушил этот ненавистный, но привычный порядок. Солдат, явившийся на место запившего и уволенного пекаря, является для них неким подобием божества, идола («мы напряженно доказывали друг другу, что наш божок — крепкий божок»). Он пинком открывает дверь, смотрит на мастеров «сверху вниз», но, в отличии от Тани, которая, приходя за «кренделёчками», находится выше 26ти на 4 ступеньки и смотрит на них «сверху вниз», солдат «спускается» к ним и, как им кажется, становится простым и доступным.
Этот солдат спорит с заключенными о том, что он сможет соблазнить Таню «Не великой силой валят елочки, а ты сосну повали.». И заключенные, которые так радовались приходу Тани, вдруг соглашаются и смотрят как это получится. Условие - за 2 недели солдат должен соблазнить Таню. Кажется, что Горький должен защитить то хорошее, что имеют эти 26 полулюдей. Но нет. В их плотном, потном и презираемом всеми обществе есть пекарь Павел, второй человек после Тани, который имеет имя и которого поначалу правильно пытался остановить кто-то из 26ти: «Не дело ты затеял, Павел!», и именно он заключил: «Значит - готово!... Ай да солдат!..».
Так и произошло, так как Таня влюбилась в него, даже не подозревая его человеческой подлости. Когда он ее соблазнил и доказательство на утро было предоставлено («— Ну, давайте скорее крендельки...Никогда раньше она не торопила нас...— Поспеешь! — сказал пекарь, не двигаясь и не отрывая глаз от ее лица. Тогда она вдруг повернулась и исчезла в двери. Пекарь взялся за лопату и спокойно молвил, отворотясь к печке:— Значит — готово!.. Ай да солдат!.. Подлец!.. »), то эти заключенные, боготворившие Таню, на следующий день заклевали ее - смеялись, тыкали пальцем. Почему они не стали защищать Таню? Потому что они восприняли это как предательство Тани: сначала они боготворили её «мы узнаем наконец, насколько чист и недоступен для грязи тот сосуд, в который мы вложили наше лучшее. В это утро мы как-то сразу и впервые почувствовали, что действительно играем большую игру, что эта проба чистоты нашего божка может уничтожить его для нас.», и потом пришло разочарование «мы, окружив ее, мстили ей, ибо она ограбила нас. Она принадлежала нам, мы на нее расходовали наше лучшее, и хотя это лучшее — крохи нищих, но нас — двадцать шесть, она — одна, и поэтому нет ей муки от нас, достойной вины ее!». И стала она для них «Танькой», как для солдата, «краска сошла с лица ее» - обесцветился которые «на нее ее образ, местью наполнились глаза «обманутых», расходовали … лучшее, … хотя это лучшее — крохи нищих». Круг, которым оцепили негодующие 26, «повелительница» «просто прошла». Никто не посмел ее остановить. И вновь воцарилось молчание, так как «говорить не о чем». Осталось героям продолжать «механически двигать пальцами и руками», оставаясь без солнца, без Тани.
В этот момент Горький уже критично относится к этому босячему братству, мало человеческого в них остается. Эволюция образа босяка на лицо.
Этот рассказ об идеале, о том хорошем и высоком, что может быть в человеке, о том низком, на что человек способен. О том, что можно жить и быть разным в силу жизненных обстоятельств, а можно и вопреки обстоятельствам оставаться, как шестнадцатилетняя Таня, которую не сломили оскорбления и унижения и которая ушла от 26ти «прямая, красивая, гордая».
Эти 26 - босяки - люди, лишенные собственности, которых жизнь выбросила на обочину, они не обременены мыслями, не думают, сильные, но уже у Горького они показаны вне воли, не красивые, не индивидуалисты, а «живые машины», «тупые волы», «равнодушные рабы», «арестантики», «стадо баранов» (у Горького неоднозначное отношение к труду, он отвергает труд рабский, неэстетичный), и Горький не восхищается их «подвигом». В них уже мало человеческого, что по раннему Горькому всё-таки должно быть в босяке.