Священник склонился в глубоком поклоне и подал служке кадило. В эту же минуту из группы стоящих перед алтарем людей выбежал какой‑то человек и, вырвав из рук растерявшегося служки священную утварь, молниеносно скрылся, прежде чем кто‑либо успел опомниться. По церкви пронесся крик, все выбежали во двор, но скоро беспомощно вернулись в храм. В этой суматохе Смуга с Новицким потеряли Патрика. Они всех о нем спрашивали, но одни отвечали, что не видели, другие же делали вид, что не понимают по‑английски.
Те немногие арабские слова, которые знал Смуга, не могли ему помочь, а может, копты не хотели их понимать. Мальчишки же нигде не было видно. И только обещание приличного бакшиша, наконец, отворило память и уста.
– Видел, видел! – сказал кто‑то. – Мальчик побежал вон туда! – и показал в один из закоулков.
Другие тоже махали руками, противореча друг другу.
– Туда! Нет, туда! – и все показывали в разные стороны.
Тут священник‑копт принялся успокаивать свою разбушевавшуюся паству, подробно расспрашивая, а поскольку он довольно хорошо знал английский, то дал вполне удовлетворительные объяснения обеспокоенным полякам.
– Сдается мне, что мальчик побежал за вором, – сказал он.
А еще они узнали, что кадило составляло гордость церкви и было очень ценным, поскольку его украшали бриллианты.
Выросший в закоулках Дублина, Патрик не потерялся и не упустил из виду быстрого и ловкого вора. Юный ирландец крался, огибая людей, повозки и животных. К счастью, вор и не пытался петлять и прятаться, будучи уверенным, что его никто не преследует. Мелькающей за ним маленькой фигурки он не заметил.
Патрика, можно сказать, ноги сами понесли, он и подумать‑то ни о чем не успел. Здравомыслие воротилось к нему позднее. Наконец‑то он сможет что‑то сделать, отблагодарить старших, стереть память о минуте слабости, когда Смуга видел его плачущим, доказать, что он не только храбрый, но и взрослый, что ему можно доверять. Это было великолепное, бодрящее чувство. И он быстро осознал, что еще ему необходимо для удачи.
Патрик начал обращать больше внимания на дорогу, запоминать детали. «Рядом с этим домом стоит храм», – отмечал он в памяти. «А вот тянется целый ряд лавок. Здесь справа развалины, а слева – домики. Там, где улица резко спускается, поворот».
Путь лежал в сторону реки, потом дорога петляла вдоль бульваров к острову Гезира, там был целый город на реке. Люди жили на разноцветных лодках, барках, плотах – все зависело от уровня зажиточности обитателей. Здесь преобладали самые бедные. Людей встречалось немного, но Патрику в его европейской одежде становилось все трудней не бросаться в глаза. К счастью, не было необходимости забираться вглубь этого странного квартала, поскольку лодка, на которой, скорее всего, жил преследуемый, стояла одной из первых в длинном ряду.
Тем временем уже подступала весенняя холодная ночь. Наступила она внезапно, вдруг стало темно и зябко. Патрик все еще выжидал, укрывшись за горой ящиков, и уже начинал мерзнуть. Тем не менее он терпеливо следил за лодкой и размышлял, как вернуть собственность коптов. Патрик старался как следует все учесть: возможные преграды, дорогу к лодке… Когда все вокруг окутала темнота, в домах замигали светильники. И в лодке, за которой он наблюдал, тоже. Вор, очевидно, жил один, к нему никто не входил и не выходил. Съежившись от холода, Патрик наблюдал за ночной жизнью городка на реке. Сосредотачивалась она на лодках. Люди ужинали, пели, ложились спать. Гасли огни, прекращалось движение. Тишина нарушалась лишь скрипом трущихся друг о друга барок, плеском воды, шумом реки. В конце концов погас огонек и на той лодке, за которой следил Патрик. Было уже очень поздно, наверное, за полночь, когда он начал к ней подкрадываться – при свете луны, тихо как кот, останавливаясь и прислушиваясь. Так он добрался до берега, а затем и до трапа, вошел на палубу и быстро подскочил к двери жилого помещения. Дверь свободно висела на двух петлях и скрипела в такт легкому колыханию волны. Патрика это обрадовало. «Значит, попасть внутрь будет нетрудно», – подумал он. С минуту он стоял, не двигаясь, потом, наконец, решился и толкнул дверь. Послышался скрип, для юного ирландца это было как удар грома.
– Р‑р‑раз! Вошел! – шепнул самому себе Патрик. Его все еще колотило от холода, но от охвативших чувств становилось теплее. Он стоял, вслушиваясь в тишину, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, более глубокой, чем снаружи. Внезапно его поразила мысль: «Что будет, если вор спрятал кадило? Как я его найду?»
Того, что в помещении будет слишком темно, чтобы свободно передвигаться, Патрик не учел. Вот он почти у цели. И такая неудача. На столике у постели он разглядел контуры масляного светильника. До него долетало ровное дыхание спящего на кровати человека.
«Он так крепко спит… Я зажгу светильник и найду», – сказал он себе шепотом, пытаясь подбодрить себя.
На цыпочках Патрик приблизился к столику, высек огонь и зажег светильник, прикрыв огонь рукой, чтобы не разбудить спящего. И счастье улыбнулось ему! В углу, на груде разных предметов, лежало кадило. Патрик поставил светильник на край стола и, взяв украденную вещь, начал потихоньку пробираться к двери.
Он даже не заметил, что спокойное ровное дыхание спящего прекратилось, что разбуженный человек следит за ним, Патриком, из‑под полуопущенных век. Когда смельчак проходил мимо кровати, его внезапно схватили за руку. Мальчик извивался, как угорь, и сильный здоровый мужчина ничего не мог с ним поделать. Пока Патрик метался вокруг стола, беспорядочно размахивая кадилом, расшатываемый стол вдруг наклонился, и светильник повалился на кровать, разбрызгивая горящее масло. Хозяин лодки, схватив одеяло, стал гасить огонь, и Патрик, воспользовавшись этим, выбежал в ночь. В речных жилищах загорелись лампы, появились люди. Увидев выбежавшего из лодки мальчишку, кое‑кто пустился за ним в погоню. Патрик стал петлять. «Будет, как на корабле, – думал он на бегу. – Только прыгать некуда и дядя далеко…».
Коптийский священник убедил Смугу и Новицкого, что ночные поиски ничего не дадут. Они приняли его любезное приглашение и старались поддерживать разговор, не давая разразиться тревоге.
– Ослы[69]– очень интересные животные, – говорил капитан.
– И здесь они совсем не такие, как в Польше, в нашей стране, – прибавил Смуга.
– Наши ослы крупнее, но ленивее и упрямее! – усмехнулся Новицкий. – А ваши, милые создания, мне очень понравились. Хотя, когда они понеслись, как сумасшедшие, то кости мне перетрясли так, что я до сих пор еще в себя не пришел, – он потянулся. – И ревут неплохо, похоже на корабельную сирену. Но такие трудяги… И выносливые, просто диву даешься.
– Мы, наверное, неслись со скоростью скакуна, – подтвердил Смуга.
– Да, ваши ослики мне понравились, – повторил Новицкий. – Должен признаться, что однажды меня самого назвали ослом. Это было в детстве в Повислье, районе Варшавы. Есть там старая церковь святой Троицы. Мой почтенный папаша, хотя и социалист, говаривал: «Бог еще никому не помешал» и посылал меня, к величайшей радости матери, каждое воскресенье в костел. Учился я и Закону Божию. Был там один ксендз – старый, седой, худой, как щепка. Все его любили, и я тоже, только был я не очень послушным учеником, а часто, наслушавшись отца и его товарищей, задавал много каверзных вопросов. Как‑то раз ксендз взял меня за ухо и, вздохнув, сказал: «Ну и осел же ты… Asinus asinorum saecula saeculorum[70]. И с того времени меня сажали отдельно от всех.
– Ослы, о которых мы читаем в Библии, – послушные, тихие, мудрые животные, – заметил священнослужитель. – О них упоминают 26 книг Ветхого Завета, а о верблюдах только 20. Осел, единственный из всех животных, удостоился чести везти на своей спине господа нашего Иисуса Христа. С осликами в Библии можно сравнить только агнца.
– Верно, верно! – согласился Новицкий. – Когда пророк Валаам не пожелал слушаться Бога, с ним заговорила ослица. Вообще, это животное считается олицетворением мудрости. Мне это все объяснил тот ксендз, когда я уже не на шутку обиделся, и мы с ним помирились.
– Что же, милейший мой Тадек, оказывается, что и осел не всегда бывает ослом! – улыбнулся Смуга и продолжил:
– Мои самые ранние воспоминания тоже, если можно так выразиться, связаны с религией. Оба моих деда – и со стороны отца, и со стороны матери – участвовали в восстании поляков 1863 года против завоевателей. Один из них умер в возрасте восьмидесяти лет, мне было тогда три года. Помню все, как в тумане. Детали мне рассказали родители.
Я тогда остался дома один, все пошли проститься с покойным. Я заигрался, забыв, что дома никого нет. И вот передо мной появилась какая‑то туманная, неопределенная фигура. Это был мой любимый дедушка, и он улыбался мне. А я только смотрел на него. Он сделал такое движение, будто прощался, а потом постепенно исчез. О его смерти мне сказали на следующий день, только я не поверил. «Это неправда, – протестовал я. – Он был у меня. Неправда, что дедушку погробили!» Это я так выразился. И описал им свое видение.
– Я тоже пережил нечто подобное, – подхватил Новицкий. – Я уже тебе рассказывал, Ян[71], мой сон. А может, это была явь? Однажды я проснулся и увидел какую‑то фигуру. Некто с лицом, закрытом монашеским капюшоном, все повторял одну фразу: «Ты и так не умрешь своей смертью, ты и так не умрешь своей смертью». Я всего себя исщипал, но то было наяву, не сон! И, проглоти меня кит, моя жизнь подтверждает эти слова!
– Я всегда предсказывал тебе, Тадек, что ты не умрешь в своей постели, – перебил его Смуга.
– Через многие необыкновенные события говорит с нами Бог, – этими словами священник подвел итог этой неторопливой беседе, которая велась, чтобы заполнить медленно текущую ночь.
Еще вечером он просил своих единоверцев помочь всем, чем можно. Теперь оставалось только ждать. Поляки отдавали себе отчет, что поиски мальчика в этом огромном, нерасположенном к европейцам городе, где есть такие кварталы, куда и полиция остерегалась заглядывать, дело очень сомнительное. Настал момент, когда обходить этот вопрос молчанием стало невозможно. Они попробовали взвесить шансы. Особенно беспокоился Смуга.
– Мальчик бросился за вором. Это так опасно!
– Но ведь ты сам, Ян, говорил, что это очень сметливый подросток, – успокаивал его Новицкий, добавив, что и сам он за прошедший месяц в этом убедился.
– Но ведь подросток Же!
– Ты покажи мне подростка, который способен принимать такие решения, – упирался моряк.
– Скорее безрассудные, чем смелые, – вздыхал Смуга. – Все‑таки всегда надо рассматривать шансы…
– Они всегда есть. Мы сами так часто ставили все на одну карту.
– Только тогда, когда у нас не было другого выхода, – уточнил Смуга.
Незадолго до рассвета раздался стук. Копт поднялся, открыл дверь. На пороге стоял невысокий человек, плотно закутанный в галабию с капюшоном. Когда он заговорил, то от усталости его голос дрожал:
– Я… Это я, дядя!
– Патрик! – одновременно выкрикнули Смуга и Новицкий, срываясь с места. Из‑под капюшона выглянуло уставшее веснушчатое лицо. Мальчик вручил священнику вновь обретенное кадило и утонул в объятиях друзей. Когда все немного успокоились, Патрик рассказал, что с ним произошло, быстро дойдя до самой драматической минуты:
– Ну вот… я… бежал… Я головы не потерял, как тогда, на корабле. Дядя ведь говорил, что выход всегда есть и не надо сразу ломиться, очертя голову. Я увидел, что на веревке сушится белье и спрятался. А потом выбрал вот это, оно поменьше… И как помчался… Сам за собой! И не догнал! – глаза у мальчишки горели.
Новицкий шепнул Смуге:
– Ну и что мы теперь сделаем с этой одеждой?
– Отдадим, разумеется, – тоже шепотом ответил Смуга.
Так и поступили. Позднее они сообщили все полиции, куда их отвел священник. Вместе с двумя египетскими стражами порядка они отправились на баржу, естественно, никого там не застав. Соседи, понятное дело, ничего не видели и не слышали. Тем и закончилось опасное приключение Патрика в Каире.
Только на следующий день они смогли снова навестить святое место и спокойно все осмотреть. Копт‑священник ввел их в церковь и с поклоном указал на прямоугольный вход, через который по деревянной лестнице можно было спуститься в пещеру, где как гласило предание, во время путешествия в Египет останавливалось Святое Семейство. Они осмотрели нишу, где спал младенец Иисус, небольшой грот, превращенный в склеп. Посетили расположенный рядом с церковью недавно основанный коптский музей.
Друзья получили от хозяина в дар коптские крестики; он вручил им рекомендательное письмо к своему другу, живущему неподалеку от Луксора, куда они рано или поздно должны были попасть, если хотели начать поиски в Долине царей. Путешественники уже возвращались домой, а Новицкий все еще бурчал себе под нос:
– Кит тебя проглоти! Если бы я верил в переселение душ, точно бы подумал, что это юный Томек вселился в нашего Патрика. Как пить дать…
VII
Совет друзей
В те несколько дней, что Смуга находился в Каире, происходило так много разного, что никак не удавалось собраться вместе и все как следует обсудить. И все‑таки, наконец, наступил такой вечер, не просто спокойный, а даже скучный – если бы кто‑то спросил мнение Патрика. И когда друзья расселись в снятой Смугой квартире, чтобы поговорить, оказалось, что сначала надо унять царящую в головах сумятицу, все другу другу рассказать, разложить по полочкам последние события. Пока они разбирались, что кому известно, старый Вильмовский понял, что ни он, ни Смуга ничего не знают о том, что происходило в Каире в то время, когда они были в Александрии.
К великой радости Патрика, Томек красочно рассказал о неудачной ночной экскурсии в Гизу. Тут же они отвлеклись от беспокоивших их проблем, поскольку Новицкий, перебирая имена поляков, прибывших в Египет с Наполеоном, задал вопрос, перенесший всех в иные, весьма интересные для них времена.
– А до Наполеона поляки здесь бывали?
– О, эта милая польскому сердцу тема весьма обширна, – ответил Томек. – Первым из известных польских путешественников побывал в Египте князь Миколай Радзивилл по прозвищу Сиротка. В апреле 1583 года он отправился в Святую землю, а оттуда в Египет, куда добрался в августе. Здесь его приветствовали польские аисты, прилетевшие на зимний отдых. Князь очень забавно описывал в своем дневнике гиппопотамов, называя их морскими лошадьми, похожими на зубров, и удивлялся, почему у них нет рогов. Он рассказывает, что они уничтожают посевы риса и поэтому приходится копать охранные рвы или валы, чтобы животные не могли пробраться на поле.
– Да ты, братишка, дневник этот как следует просмотрел, – удивился Новицкий.
– Не только просмотрел – прочитал! – похвалился Томаш. – Могу тебе поведать, что князь охотился на уток и на тех же гиппопотамов. Через Булак – в ту пору это была деревенька неподалеку от Каира, где его едва не арестовали турки, – он добрался до столицы.
– Арестовали? Турки? – Новицкий проявлял все больший интерес к теме.
– Его приняли за французского купца, а те часто провозили контрабанду, всячески обманывая правящих здесь турков.
– Надо думать, Радзивилл, будучи все‑таки поляком и князем, избежал неприятностей.
– В общем да, но не самостоятельно, а с помощью начальника таможенников, тот был евреем, происходящим из восточных районов Польши.
– А потом так же скучал в Каире, как и мы.
– Не совсем. Он был очень внимательным наблюдателем и оставил описания города: мечеть Аль‑Азхар, крепость… Описал Нил во время разлива, составил отчет об экскурсии на вершину пирамиды Хеопса и в Мемфис, так он посетил древние погребальные сооружения. В то время это было весьма опасное предприятие: рабы нападали на туристов.
– Нападали?
– Ради грабежа, естественно. Поэтому европейцы отправлялись туда большими группами и вооруженные. Одна группа осматривала подземелья, а другая охраняла их, стояла у входа. Бывало, посетителей живыми засыпали в этих подземельях.
– Радзивилл этот, вроде нас, лез на рожон, – прокомментировал Новицкий. – Вообще‑то он мне нравится, хоть он и князь, буржуй…
– Не забывай, Тадек, что не всякий аристократ заслуживает осуждения, – рассмеялся Томек. – Ведь и наш английский лорд – вполне приличный человек
– Ты прав, братишка, рассказывай дальше!
– Надо добавить, что турецкие власти хотели его арестовать еще раз, из‑за политики… Турция и Польши ожесточенно соперничали друг с другом. Турция была империей ислама, а Польшу называли оплотом христианства. Поэтому был резон под любым предлогом задержать такого важного поляка, чтобы использовать его потом, как козырную карту, в переговорах с королем Стефаном Баторием. Однако князь и на этот раз не дался туркам в руки, да еще помог знакомым, которых до нитки обобрали турки, – добавил Томек.
– Знай наших поляков! – Новицкий с гордостью оглядел собравшихся.
– Позднее они все вместе посетили Александрию, где перед отъездом – обрати внимание, Тадек, – Радзивилл приобрел большое количество животных…
– Серьезно? Он что, хотел создать зоопарк? Может, в Варшаве?
– Этого я не знаю, но коллекция была богатая: два леопарда, две фараоновы крысы[72], мартышка, множество попугаев, три козерога… К сожалению, большая часть животных в дороге сдохла. Наконец, пережив множество событий, после года отсутствия, князь вернулся в родной Нешвеж.
– Да, наши соотечественники путешествуют по этой земле уже давно, – заметил Новицкий.
– Посещения Египта связаны в основном с паломничеством на Святую землю. Гостем монастыря францисканцев в Александрии бывал известный в XVIII веке авантюрист Томаш Вольский[73]. До Александрии добирались и миссионеры, монахи‑бернардинцы Иероним Лисовский и Антоний Бурницкий, реформист Юзеф Дроговский. Вернувшись в Польшу, Дроговский держал у себя в келье хамелеона, временами похлестывая его прутиком, чтобы зверек менял цвет. Когда хамелеон сдох, Дроговский передал его засушенное тело естественному кабинету Краковского университета.
– Тем не менее, до времен Наполеона и Мухаммада Али в Египте побывало немного поляков и вообще европейцев, потому что в период соперничества христианства и ислама это было небезопасно. Через Александрию проезжало немало паломников, но уже в Каир – за исключением венецианских или французских купцов – мало кто отваживался заходить, – дополнил Смуга.
– Тем большая хвала нашему князю Радзивиллу, – шутливо заметил Вильмовский.
– Бывали в Египте изгнанники, скрывающиеся от закона, похищенные польские дети, ну и пленники христиан, – продолжал Смуга.
– Да, их судьбе не позавидуешь, – грустно сказал Новицкий.
– Как не позавидуешь судьбе сибирских ссыльных, – добавил Томаш. И все собравшиеся задумались об истории Польши, о их огромной неисполненной мечте: вернуться на родину, отвоевать ее независимость, мирно строить будущее… Сколько они о том говорили, строили планы, сколько воспоминаний…
– Выкупом пленников‑христиан занимались некоторые монашеские ордены, – наконец прервал молчание Томек.
– Правда, таких счастливчиков было немного, и большинство погибало в неволе. Некоторые спаслись сами. Мне как‑то рассказывали совершенно неправдоподобную историю одного поляка‑пленника, оказавшегося в турецкой неволе, – начал Смуга. – В битве под Секорой, в той, в которой погиб наш замечательный гетман Станислав Жулкевский, попал в плен шляхтич из‑под Бара, Марек Якимовский, позднее его продали галерникам на корабль, стороживший александрийский порт. Когда галера плыла по Эгейскому морю, наш соотечественник организовал бунт заключенных, среди которых были греки, англичане, итальянцы и русины. Вместе перебили охрану, раздали оружие и после многих приключений добрались до Палермо, где были встречены с почестями.
– Ай да поляк! – восхитился Новицкий. – Прямо Беневский[74]XVII века.
– Последним поляком, посетившим Египет перед прибытием туда армии Наполеона, был двадцатилетний граф Ян Потоцкий, – возобновил рассказ Томск.
– Господи, еще один аристократ! – сокрушался Новицкий.
– В Александрии он появился в конце 1784 года. Заболел лихорадкой, еле выжил. Отсюда, переодевшись в платье местных жителей, вот как мы под пирамидами, поплыл в Каир и там жил в течение трех месяцев у одного купца‑венецианца, после чего вернулся в Европу.
– Наверное, также же как и мы томился в этом душном городе, – продолжал свое Новицкий.
– Я бы так не сказал, особенно есть учесть события последних дней, – сменил тему Смуга.
– Я ждал этого, Ян, – улыбнулся Вильмовский. – Мы пока не так много узнали, а давно бы пора получить ответы на многие вопросы. Как напасть на след растаскивающих гробницы воров? Кто этот таинственный «железный фараон», которого ищет полиция многих стран? Действительно ли воры обнаружили гробницу Тутанхамона – фараона, о которой нам так мало известно? Кое‑кто даже сомневается, что она вообще существовала.
– Андрей, я согласен с тобой, – ответил Смуга. – Сам бы очень хотел выслушать, что у вас есть рассказать.
Салли давно уже задумчиво разглядывала сделанные Смугой фотографии. Больше всего ее волновала история подноса с фигурками.
– Они действительно очень красивы и вполне могут происходить из гробницы Тутанхамона, – проговорила она.
– Б‑р‑р, – перебил ее Новицкий. – В этом Египте куда ни кинь, кругом гробы!
– Салли, а зачем именно такие предметы клали в гробницу? – спросил Томаш.
– Это долгая история, – ответила Салли, – связанная с представлениями древних египтян о загробной жизни. Точнее говоря, с работами, которые после смерти должны были выполнять обитатели загробного мира.
– Что, и там нужно было работать? – с грустным выражением на лице спросил Новицкий.
– По египетским повериям, жизнь в загробном мире была повторением жизни в нашем мире, – пояснила Салли. – За богатых все работы выполняли слуги. Но затем появилась идея, что каждый должен работать сам. Даже богатый.
– О, вот это мне нравится! – воскликнул Новицкий.
– Погоди радоваться, – погасила Салли его энтузиазм. – Люди и на это придумали способ.
– Какой же? – скривился моряк.
– Сначала появились магические заклинания, позволявшие умершему избежать физического труда, а затем магические фигурки, ушебти.
– Что, что такое? – удивился Новицкий.
– Ушебти, – повторила Салли. – Эти фигурки должны были избавить фараона от физического труда.
– Так‑так, синичка! Значит, и там нет справедливости, – скривился Новицкий.
– Выходит, что поднос с фигурками подарил скончавшемуся Тутанхамону кто‑то расположенный к нему, желавший, чтобы в загробном мире он не переработал, – сделал вывод Томек.
– Именно! – задумчиво сказала Салли. – И этот кто‑то очень любил усопшего.
– С чего ты это взяла?
– Ушебти обычно делали из дерева, а эти – очень ценные, и сделаны они не только из дерева, но и из алебастра и золота.
Новицкий рассмеялся.
– Неплохая идея… Наверное, в гроб фараону эти фигурки положила жена… И я не уверен, что только из любви. Сдается, она и после смерти хотела им управлять.
– Что ты такое говоришь! – обиделась Салли.
– Нет, в самом деле! Вряд ли ей нравилось, когда муж воевал и играл в пастуха… Интересно, в какой роли выступает он в четвертой, пропавшей фигурке?.. Бьюсь об заклад, что он там в одежде охотника.
Щеки Салли вспыхнули от гнева. Но не успела она ответить, как заговорил Смуга.
– Меня больше интересует, почему была оторвана четвертая фигурка?
– Может, это был талисман, который забрал «фараон»? – предположил Томаш.
– Почему ты думаешь, что это наш «фараон»? Может, это сделали тысячу лет назад? – возмутилась Салли.
– Кто сделал, тот и сделал, – решительно прервал домыслы Новицкий.
– А с меня хватит Каира, грязи, грохота, вони… Пора сдвинуть с места старые кости…
– Наверное, ты прав. Нечего нам здесь больше делать, – Салли сразу поняла, что он хочет сказать. – Едем в Долину царей!
– Хочу вам напомнить, что на следующей неделе истекает срок, на который была снята квартира, так что действительно пора ехать, – уверенно спустил их на землю старший Вильмовский.
– Ну, хорошо, – сказал Новицкий, – вот мы в Долине царей и что дальше?
– Начинаем следить, – подсказал Томек.
– Лучше всего спровоцировать противника на ответные действия.
– Замечательная мысль, только как?
– Объявим, что мы… ну, хотя бы торговцы тем же самым товаром, – шутя предложил Новицкий.
– Тогда нас примут за конкурентов, что очень опасно, – возразил Вильмовский.
– Ну вот, это нам и надо, – упирался моряк.
– Предлагаю кое‑что получше, – вмешался Смуга, – давайте поедем как коллекционеры.
Все замолчали, сраженные этим простым и таким удачным предложением.
– Мы ведь когда‑то уже выступали, переодевшись, под чужими именами, – насупился Новицкий. – И все было хорошо… Но я, парень с Повислья, в роли богатого аристократа…
– Почему бы и нет, – рассмеялся Смуга. – Богатый прусский юнкер Броль[75]…
– Согласен, Ян, – обиделся моряк. – Но только при условии, что ты будешь русским царем.
Раздался общий смех, напряжение спало. Несложный проект Смуги представлялся всем вполне осуществимым. Молчал только старший Вильмовский, он явно все еще раздумывал и в конце концов высказался:
– Послушайте хоть минуту голос разума. Я предлагаю разделиться. Одни поедут на юг в качестве богатых коллекционеров, а другие – обычными туристами. Тогда у нас будет как бы охранная группа…
– Ты совершенно прав, папочка, – подхватил Томек. – Вряд ли коллекционеры путешествуют стадами. Свои дела они делают тихо. Четверо – это уже слишком.
– Мне никогда не нравилось, когда мы действуем не вместе, – в раздумье произнес Смуга. – Но на этот раз мне кажется, это лучшее решение.
– Обычно, Ян, мы гонимся за тобой, – усмехнулся Новицкий.
– Помните, как тогда, В Индии? Мы неслись за Смугой через всю страну[76], – добавил Томаш.
– Ну, а на этот раз пусть это будет кто‑то другой, – ответил Смуга.
– Я же буду отвечать за безопасность всего предприятия.
– Верно, Ян! Думаю, лучше всего, если это будет Томек. Выглядит он неплохо, исполнен молодого энтузиазма и имеет весьма знающую жену, – вслух размышлял Вильмовский.
– Я тоже так думаю, – поддержал его Смуга. – А кто с ним?
– Как кто? – возмутился Новицкий. – Я, уважаемые господа, я!
– Да ведь ты не годишься в аристократы, сам только что говорил, – напомнил Смуга.
– А причем здесь аристократ? Ведь Томеку потребуется… лакей! Верно, ваша светлость? – и Новицкий склонился перед молодым Вильмовским в раболепном поклоне.
Эти слова вызвали общее веселье.
– Что ж, Ян, – еле переводя дыхание вздохнул Вильмовский, – нас, стариков, предоставляют друг другу.
В эту минуту Патрик, – вновь оживившийся, как только разговор зашел об экспедиции, – услышал стук в дверь и, подбежав, открыл ее. Взору присутствующих предстал человек в расцвете сил, одетый в элегантный фрак. Смуга поднялся в полном изумлении:
– Абер, ты ли это?
– Салам! – ответил гость. – Я пришел чтобы вам помочь.
Он полностью одобрил представленный ему проект и до поздней ночи что‑то обсуждал со Смугой. Похоже, они взаимно друг друга в чем‑то убеждали. Проходивший мимо Томек услышал голос египтянина:
– Ты должен ехать! Это дело развело вас, но прошло уже столько лет. И вы уже не враги, а время лечит раны. Я с ним говорил, он многое понял. И помни, что он может помочь, он знает, что происходит в стране, и плохое, и хорошее.
Томек вернулся к себе. Он не хотел подслушивать, о чем говорит его друг, и все никак не мог заснуть, думая о Смуге. Столько лет они дружили с ним, а этот человек все еще оставался загадкой. Каково его прошлое, какими были повороты его судьбы, почему он покинул родину, хотя его никто не принуждал? Вот и в Египте у него есть какие‑то дела, о которых он ни с кем не говорит. Какая тайна связана с его предыдущим пребыванием в этой стране? Томек сочувствовал другу, из услышанных слов стало ясно, что Смугу тяготят воспоминания.
Наутро Абер дополнил их план, введя в него массу деталей.
Он предложил чтобы Томек и Салли с сопровождающим их Новицким и Патриком отправились бы на правительственном пароходе, который должен был отплыть через три дня.
– Это очень бы соответствовало экстравагантному богатому молодому человеку из Европы, вдобавок любителю Египта и коллекционеру древностей, – убеждал он.
Доводы были приняты, моряк и без того тосковал по воде.
Смуга же раньше других отправился с Абером в оазис Аль‑Фаюм, как всегда ничего не объясним. Вильмовский решил к ним присоединиться. По предложению Абера они могли идти с купеческим караваном, выходившим из Каира через два дня. Несмотря на возможное опоздание, продолжительность которого при таком способе передвижения трудно было заранее определить, вторая группа могла все же соединиться с первой вовремя, благодаря железнодорожному сообщению между Аль‑Фаюмом и Луксором – местом встречи.
VIII
Вверх по Нилу
Сведения Абера оказались верными – из Булака[77]в Асуан отплывал правительственный пароход.