– В ответ феллахи напали на охотников. По обе стороны оказались раненые, а один человек – к несчастью это был англичанин – скончался от ран. Друзья говорили, что если бы я не уехал, до схватки бы не дошло. Может, они были правы. Я хорошо знал феллахов, они мне верили. Ценили меня и англичане. Впрочем, что уж, прошлого не вернуть. Но это еще не все. Еще раньше было известно, что в определенных египетских кругах распространяется национализм. Англичане очень этого боятся. Поэтому этот инцидент расценили как бунт. И я ничего не смог сделать, хотя и пытался разубедить их.
Смуга замолчал. Казалось, он еще раз мысленно рассматривает аргументы, которые мог бы тогда использовать.
«Я знаю, что погибший был офицером, но это все же был несчастный случай. Трагическое стечение обстоятельств. Престиж армии не будет ущемлен, если приговор окажется мягким. Я хотел бы предупредить о тяжелых последствиях, если будет наказана вся деревня. Сколько же еще трупов вы хотите?»
Помолчав, он снова вернулся к теме:
– Потом говорили что, если бы не усилия отдельных людей, в том числе и мои, приговор был бы более суров. А так… Ну, повесили четырех феллахов… «Всего четырех», как было сказано. Остальных выпороли… Это было в июле 1906 года.
Смуга не спеша достал трубку, предложил табак Вильмовскому, оба закурили. Вдали прогремели два выстрела. Взлетели стаи птиц. Кто‑то, видимо, охотился. Проскользнули две фелюги, мимо медленно проплыл рыбак.
– Трудно тебя винить, Ян, – сказал Вильмовский.
– Да я себя и не виню, только чувствую свою ответственность, – уточнил Смуга. – Это фатум, злая судьба… Тысячу раз она будет тебе благоприятствовать, а один раз – нет… Видишь ли, Андрей, один из повешенных был родственником самого близкого мне в Египте человека. Более близкого, чем Абер… Он сын копта и арабки, крайне редкий случай в Египте. К нему мы и едем. Он занимает почетную должность шейха, то есть старосты общины[85]. Но независимо от должности это известный и ценимый человек… Мы не виделись с ним с того самого июля, он меня во всем обвинил и не хотел видеть. Я его понимал. Ну, а потом… Потом я уехал в Индию. Казалось бы, столько лет прошло, но когда я вновь увидел Египет, все опять нахлынуло.
|
|
Почти в то же самое время те же воспоминания тяготили душу еще одного человека. Юсуф Медхат эль Хадж – шейх небольшой деревеньки неподалеку от Аль‑Фаюма – тоже мысленно взвешивал на весах прошлое. Тогда он был надиром одного из округов в дельте Нила и по должности отвечал за ту несчастную охоту. Он мог бы воспротивиться ее проведению, хотя было заведомо известно, что протест ничего не даст. Однако он верил человеку, который должен был ее проводить. Позднее он решил, что человек этот не оправдал его доверия.
Это событие развело их успешней, чем могли сделать годы, а теперь он должен был посмотреть в лицо дружбе, отринутой им когда‑то в порыве отчаяния и презрения. В растерянности он ждал этой встречи так же, как и Смуга, переживая давние события вновь и вновь.
Абер, Смуга и Вильмовский остановились в Аль‑Фаюме в знакомой Аберу гостинице. Утром они отправились в деревню. Попали друзья в нее уже перед самой сиестой, не спеша пересекли площадь, миновали подгонявшую навьюченного осла женщину, а потом спешившего куда‑то мальчика верхом на верблюде…
|
|
Они остановились у порога внушительного, более ухоженного чем другие, дома, сошли с верблюдов. Хозяин ждал их у порога. Вильмовский внимательно присмотрелся к нему. Видный, высокий, облаченный в белую галабию, с благородными чертами лица. Иссиня‑черные густые волнистые волосы, седеющая узкая бородка еще усиливали впечатление спокойного достоинства. Он стоял молча.
– Здравствуйте, – обратился он к Смуге и с легкой иронией добавил:
– Эффенди! Здравствуйте, господа! – и свободным широким жестом пригласил всех в дом.
Разговор, несмотря на усилия Абера, не клеился. И Смуга, и Юсуф обходили щекотливую тему, словно боялись ее тронуть.
Первым отважился Смуга:
– Прошло уже несколько лет, как я отсюда уехал!
– Я помню, – ответил Юсуф.
– Меня вызвал брат, он умирал, – пояснил Смуга.
– Я знаю, что это такое, когда умирает близкий. И внезапно.
– Значит, это известно нам обоим.
В разговор вступил Абер.
– Ваши сердца трепещут, – торжественно произнес он. – Пусть беседа успокоит их трепетание, послужит бальзамом для ваших ран. Мы оставим вас вдвоем.
Они погуляли с Вильмовским вдоль канала, орошавшего поля конопли и льна.
– Раньше коноплю выращивали только как дурманящее средство, – пояснил Абер. – А Мухаммад Али приказал возделывать ее повсеместно, поскольку не хватало парусины для флота. А так как не было и леса для кораблей, он велел сажать акации. Вот они и перемешались здесь с пальмами и оливковыми деревьями. Только в самом Аль‑Фаюме посажено тридцать тысяч оливковых деревьев.
Когда они вернулись, Смуга вкладывал в руки Юсуфа уздечку своего верблюда. В Аль‑Фаюме они купили для него новую дорогую упряжь и седло. Молодое животное выглядело прекрасно.
|
|
– Пусть этот дар говорит тебе о доброте и силе дружбы, – как раз произносил Смуга.
– Старая мудрость гласит, что «верблюд никогда не забывает обид», – усмехнулся Юсуф. – Хорошо, что человек – не верблюд. Сегодня я приобрел верблюда и вновь обрел друга.
Он заставил верблюда опуститься на землю и взобрался на него. Медленно, торжественно объехал двор.
– Отличный молодой дромадер, он будет долгие годы служить моему дому.
Атмосфера стала мягче, все говорили более свободно, шутили. Вспоминали старые времена, обсуждали политику.
– Что поделывают твои сыновья? – спросил Смуга.
Юсуф улыбнулся:
– Поговорка говорит, что у верблюда свои дела, а у погонщиков свои… У сыновей свои дела. Они вместе, но находятся далеко. И выбрали трудную жизнь. Живут в Асуане, водят караваны вверх по Нилу, в Судан и дальше. Сердце отца часто беспокоится.
– Может, Аллах направит наши стопы в те места, – сказал Абер.
– Вы отправляетесь так далеко?
– Может быть да, а может быть и нет… До Луксора – это точно. Мы ищем воров, грабящих гробницы, – объяснил Смуга.
– Трудное дело… Но мудрые люди в Египте говорят, что у кого голова на месте, тот и шапку себе добудет.
– Но феска украшает только твою почтенную голову, – рассмеялся Смуга. – Мы еще мало что знаем, так, кое‑что слышали.
– Как говорят мудрецы, прежде чем решиться сделать шаг, проверь есть ли у тебя ноги… Что вам уже известно?
Они рассказали ему все что знали. Юсуф долго молчал, потом начал говорить:
– Аль‑Хашими, александрийский купец, порядочный человек. Если он советовал искать в Каире, это ценное указание… Хорошо, что вы ко мне приехали. Сюда тоже доходят кое‑какие вести. Тот, кто хочет достичь своей цели, не спешит. Это хорошо организованная банда. Попробуйте поискать в деревнях вокруг Фив и среди тамошних торговцев. Но это все начало, руки этой банды, а где ее ноги? Кто и в какой порт доставляет товар? Если не в Александрии, то куда? Может, в Порт‑Саид, может в порт поменьше… Что же касается головы, то она обязательно должна быть в Каире…
– А «фараон»? – спросил Абер.
– Ну, это вряд ли кто‑то важный, хотя он может многое знать, – ответил Юсуф. И помолчав, добавил:
– По‑моему, он посредник.
Все задумались.
– Меня удивляет, – снова начал Юсуф, – что Ахмед аль‑Саид, очень близкий хедиву человек, ничего не знает. Я бы ему не доверял.
– Почему? – деловито спросил Смуга.
– Может это просто предчувствие. Только о нем говорят, что из корысти он готов осла в хвост поцеловать.
Последние слова Юсуфа их очень обеспокоили, и они решили как можно быстрее возвращаться в Аль‑Фаюм. Смуга старался подробнее вспомнить разговор с чиновником хедива. Не скрыл ли чего‑нибудь от него Ахмад? Чем они себя перед ним выдали? От ответа на этот вопрос зависело многое. Томек и Салли могли подвергнуться опасности.
X
Ночное нападение
Ветер, будто исчерпав свою силу во время ночного вихря, дул все слабее и наконец совсем стих. Паруса грустно поникли, судно почти остановилось. Только теперь стало понятно, для чего нужна такая большая команда. Все, за исключением капитана и месмателя, то есть, рулевого, взялись за весла, чтобы вести судно против течения. В одном месте западный берег реки представлял собой живописный пляж. Увидев его, гребцы оставили весла и, ухватившись за толстый канат, поспешно сошли с парусника. С помощью этого каната они потащили судно вдоль берега, подчиняясь ритму не то крика, не то пения, а рулевой высматривал, нет ли впереди мелей.
Вместе с командой на берег сошли и Томаш с Новицким. Новицкий помогал, Томек же оглядывался в поисках птиц, чтобы было что подстрелить к ужину. Буксировка шла так быстро, что он еле поспевал за силачами из судовой команды. Вскоре рулевой увидел впереди мелководье. Бурлаки споро поднялись на борт и попробовали обогнуть мелкое место, отталкиваясь длинными жердями. Когда это не помогло, все попрыгали в воду и начали тащить, толкать упрямый парусник. Разумеется, Новицкий активно во всем этом участвовал, никакая сила не могла удержать моряка от схватки с водной стихией. Салли и Патрик, не принимавшие участия в работе, не сводили глаз с берега, что само по себе оказалось очень интересным занятием, поскольку на мель они сели напротив густой пальмовой рощи. У берега реки и подальше, в глубине, в болотистом озерце бродили стройные журавли, с характерной, расширяющейся в задней части головы красной полоской и с напоминающим корону хохолком жестких перьев. Огромные белые пеликаны[86]с необычайно длинными прямыми клювами то и дело ныряли и появлялись вновь с выловленной рыбой. Они ловко забрасывали ее себе в большой кожаный мешок под челюстью.
– Дядя, смотри, гуси! – крикнул Патрик, желая обратить внимание Томека на птиц.
– Действительно, большие гуси, – смеясь, согласилась Салли.
– Скорее уже лебеди, – подсказал Томек. – Только покрупнее, и эти клювы…
– Сравнивая этих птиц с лебедями, которые питаются растительной пищей, мы их унижаем, – заметила Салли. – Они хищники.
– Ты преувеличиваешь, Салли, – улыбнулся Томек. – Если они питаются рыбой, это еще не значит, что их можно отнести к хищникам. Соколы, орлы, кондоры, ястребы, перепелятники, даже пустельги на тебя бы обиделись.
– Здесь рай для птицеловов, – негромко заметила Салли.
– И для любителей птиц, и для охотников, к сожалению.
– Томек! Патрик! Смотрите! Ибисы, – взволнованно перебила его Салли.
– Где?
– Вон там! – показала она.
На ветке пальмы сидели две большие, почти полуметровые птицы. С блестящими белыми перьями и черной шеей, головой и клювом. Черный же хвост напоминал треугольник.
– Присмотрись к ним повнимательней! – не менее взволнованно чем Салли сказал Томек. – А вы знаете, что это за вид ибисов?
– Неужели…
– Да‑да, Салли, он самый. Ибис почитаемый[87]. А мне говорили, что уже тридцать лет, как он полностью вымер в Египте.
Патрик побежал за Динго, и они оба принялись пугать птиц, те на минуту взлетали, чтобы тут же сесть снова…
– Во времена фараонов об этих птицах говорили, что они так любят свою родину, что вдали от нее умирают от тоски, – с чувством произнесла Салли.
– Может, эти экземпляры как раз вернулись из чужих стран или…
– Или?..
– Или мы перенеслись в эпоху фараонов. Ты только посмотри на эту природу, на людей… Ничего тут не изменилось за тысячу лет…
– Может мы и в самом деле перенеслись в эпоху фараонов. Это большое счастье увидеть ибиса – неотъемлемого спутника лунного бога Тода. Бога этого представляли в людском обличье, но с головой ибиса. Белое ожерелье ибиса символизировало солнечный свет, а голова и шея – лунную сень. Убийство ибиса считалось преступлением, его признавали священной птицей.
– Так же, как многих других животных и птиц, – добавил Томек.
– Именно. В Египте чтили кошек, крокодилов, жуков‑скарабеев, цапель, быков, собак, шакалов, павианов, львов…
– Наверное, подобно Индии с их культом священных коров, это обожествление связано с какими‑то другими, нерелигиозными причинами.
– Естественно, ибис – полезная птица, он поедает змей, насекомых, червей, мелких пресмыкающихся, – подтвердила Салли. – Более всего ценилось, что он питается яйцами крокодилов. Ах, Томми, ты только посмотри, как прекрасны эти фламинго!
– Да, их тут целая колония.
По воде бродила, опустив клювы, стая крупных белых птиц с розоватыми краями крыльев и розовыми лапками. Они взбалтывали ил, вылавливали из него растения, основную их пищу. Салли позабавило их сходство со страусами, зарывающими голову в песок. А Томек высмотрел‑таки, кого подстрелить, и снял с плеча штуцер. Вскоре на землю попадали голуби и горлицы. Динго с энтузиазмом бросился за ними.
До вечера они преодолели совсем небольшой участок пути, а усталость вынудила их стать на якорь и переночевать на судне у берега. Никому не хотелось разбивать палаток. Новицкий раздобыл где‑то густые сетки и повесил их на дверях обеих кают.
– Может, они уберегут твой сон, Салли, – сказал он. – Завтра утром я подам завтрак. Я разбужу ваше сиятельство, граф, вернее, милорд, – Новицкий важно поклонился Томеку.
– О, господи, может я все‑таки высплюсь, – вздохнула Салли, а Томек добавил на манер молитвы:
– Пусть сетка эта ограждает слух наш от жужжания, а тела – от укусов. Они чешутся немилосердно.
Глубокой ночью чьи‑то быстрые руки крепко связали человека, дремлющего у рулевого колеса. Он очнулся уже с кляпом во рту, успев увидеть темные фигуры, крадущиеся к пассажирским каютам. Чтобы предупредить спящих под рулевой рубкой, он тихонько, но ритмично начал постукивать ногой по полу.
У дверей каюты, в которой расположились Томек с Новицким остановились четверо. Европеец с револьвером шепотом отдавал распоряжения вооруженным длинными ножами арабам. Вожак выразительным жестом провел по горлу рукой и рванул дверь.
Томек с Новицким спали крепко, но годы странствий и множество опасностей выработали у них какое‑то шестое чувство. Они проснулись почти одновременно. Томек потянулся за кольтом – подарком Салли.
Новицкий спросил шепотом:
– Братишка, слышишь?
– Что‑то происходит. Кто‑то так мерно стучит, будто хочет предостеречь.
– Какое‑то движение снаружи…
В эту самую минуту нападавшие попытались прорваться в дверь, однако, не подозревая о существовании защитной сетки, запутались в ней. Один из нападавших взмахнул длинным ножом и рассек сетку, но тут же вылетел из каюты с пулей в плече. Новицкий вихрем рванулся за ним, но выстрел с близкого расстояния рассек ему щеку и на минуту оглушил. Томек промахнулся и вдруг почувствовал страшную боль в руке. Его ударили бичом, и он выронил оружие. Динго напал на одного из арабов, тот отмахивался от него ножом. Но тут уж и Новицкий пришел в себя и расправился с очередным нападавшим, попросту выбросив его за борт. И тут же с быстротой, которой никто у него не ожидал, кинулся на европейца с бичом. Они стремительно столкнулись и яростно упали на палубу. Противник вскочил первым, и теперь он мог воспользоваться корбачом, который в его руках был страшным оружием. Бич щелкал, свистел, извивался, будто змея. Новицкий чудом избегал ударов, и ему стало казаться, что противник с ним играет. Бич со свистом проехался по его волосам.
– Теперь на очереди ухо, – услышал он хриплый, издевательский голос.
Тогда Новицкий, не поднимаясь, перекувыркнулся в сторону противника и рванул его снизу. Разгорелась рукопашная схватка, а в ней бич был ни к чему. Также и Томек молниеносно схватил свой кольт и постепенно они с Новицким стали одерживать верх. Прежде чем поляки успели осознать, что может значить отсутствие второго европейца, тот внезапно появился на палубе.
– Спокойно! – кратко бросил он.
Этот окрик подействовал на Новицкого с Томеком гораздо сильнее выстрела из револьвера, который был у европейца в руке. Рядом с ним, у стены своей каюты стояла Салли с заложенными на затылке руками, а сам он держал за волосы Патрика. Томек замер, а Новицкий оттолкнул противника и не отзывался, хотя тот явно не желал сдаваться. Напротив, с жестокой усмешкой на губах он замахнулся бичом…
– Тихо, Гарри, говорил же я тебе! – повторил подчеркнуто его товарищ. – А ты, – он повернулся к Томеку, – ну‑ка, бросай оружие.
Томек положил револьвер на палубу, рядом с собой.
– Медленнее! – приказал тот. – И успокой собаку.
Томек свистнул Динго, тот прикорнул у его ног. «Я нахожусь слишком далеко, чтобы кинуться на него, он успеет выстрелить в Салли… Может, натравить на него пса? Нет, это слишком рискованно. Что, черт побери, им нужно?» – неслись в его голове хаотические мысли.
– Что вы от нас хотите? – безотчетно повторил он вслух. Краем глаза он одновременно уловил, что на крыше каюты Салли появились темные очертания могучей фигуры.
– Так что же вы, черт возьми, хотите от нас? – бросил он, уже повысив голос.
– Толкни в мою сторону свой револьвер, – прозвучал в ответ спокойный голос.
Не успел Томек шевельнуть ногой, как свистнул корбач, и кольт заскользил по палубе. Раздался громкий смех Гарри.
И вдруг события вновь начали разворачиваться с быстротою молнии. С крыши спрыгнула могучая фигура, под тяжестью капитана нападавший, что угрожал Салли, рухнул на палубу, выпустив из рук оружие. В эту минуту последовало стремительное движение Патрика, он поднял и бросил Томеку его револьвер. Томек на лету перехватил кольт и выстрелил в бегущего к нему араба. Сейчас же в схватку включилась команда судна, выступив на стороне атакуемых. Нападавшие бросились на берег. Новицкий оглядывался в поисках Гарри, но тот, подвергшись атаке двух матросов, без труда расправился с ними и тоже подскочил к борту. Прежде чем перебраться на берег, он повернулся, взмахнул корбачом и крикнул Новицкому:
– Мы еще встретимся, ты, кусок мяса!
На корабле остались лишь два араба: один был ранен, другой – схвачен командой. Томек взглядом поискал Салли. Она все еще стояла прислонившись спиной к стене каюты и держала в руках отобранный у нападавшего револьвер. Другой рукой она удерживала на поводке совсем уж растерявшегося пса, он рычал на каждого проходившего мимо араба. На мгновение они обнялись, но у Салли было уже много работы. Как и пристало дочери австралийских пионеров, она тут же занялась ранеными. Сперва она перевязала Новицкого, лицо которого порядком пострадало, а одежда была порвана.
– Счастье снова на твоей стороне, Тадек, смерть прошла на волосок от тебя. Если бы пуля пролетела чуть правее…
– Если бы, синичка, если бы… Слишком много я повидал всякого, чтобы так бездарно погибнуть, – весело подмигнул он Салли.
Остальные обошлись собственными силами. Занялись и раненым с плечом, пробитым насквозь пулей. Рану присыпали слоем пороха и подожгли его, а затем полили рану довольно горячим оливковым маслом. Раненый не издал ни звука, но… потерял сознание от боли. На долю Салли выпала перевязка.
Запропастившийся куда‑то Патрик вновь появился на палубе.
– Все они убежали, – сообщил он.
– Ох уж этот мальчик, – вздохнул Новицкий, погладив его по голове.
– Они же могли с тобой такое сделать…
– Да они меня совсем не видели, дядя, – успокоил его Патрик.
Дальше стоять на якоре не было никакого смысла, тем более, что вновь подул ветер.
В пути настало время для подробного следствия. Вопросы задавал Томек, переводил капитан. Из ответов пленников следовало, что нападение было совершено с целью грабежа.
– Не очень‑то я в это верю, – поделился своими сомнениями Томек, когда допрос закончился. – Маловероятно, чтобы такой ничтожной добычей, как мы, могли бы соблазниться два европейца.
– Ах ты, сто бочек протухшей ворвани! – выругался Новицкий. – Да ведь они хотели нас убить.
– Я чувствовал, что тот, кто угрожал мне револьвером, был готов выстрелить. Это ужасно жестокий человек, – сказала Салли.
– Но повод, Тадек, какой у них был повод? – по голосу Томека чувствовалось, как он напрягся.
– Да ведь мы, братишка, не на экскурсию отправились, – возмутился моряк.
– Ты видишь здесь связь с делом «фараона»?
– А как еще можно все объяснить?
Здесь, наконец, в разговор удалось включиться Патрику, он и передал содержание непонятного тогда, в первую ночь разговора.
– Значит, они о нас знают? – поразился Томек.
– Похоже, что так, – согласился Новицкий.
– Но откуда? Неужели нас кто‑то предал?
– Откуда мне знать.
– Может, что‑то выяснится, когда мы отдадим пленников в руки властей, – Томеку не хотелось расставаться с иллюзиями.
– Руки властей… ну‑ну, – тон Новицкого не оставлял сомнений, что он об этом думает.
– У нас нет другого выхода, Тадек. Это же бандиты…
– Ну, в конце концов нам они ничего такого уж плохого не сделали, а свое получили. У меня есть предположение… Я поговорю с капитаном, может он их уговорит… Я пообещаю их отпустить, если они скажут правду.
– Может ты и прав, – смягчился Томек. – Только мне как‑то не хочется говорить им это…
– Ваше сиятельство! Да ты ни о чем таком и не знаешь! А они попросту убегут, когда их будут перевозить в тюрьму.
– Делай, что хочешь! – решил Томаш.
Новицкий пошел вести переговоры. Вдали уже показались белые и серые минареты Бени‑Суэф, возвышающиеся над пальмовыми рощами. Появились трубы сахарных заводов и фабрик по переработке хлопка, их в Египте становилось все больше.
– Еще день дороги отсюда на запад, и там, у красивого живописного озера Биркет Куарун – при фараонах оно называлось Моерис – расположен оазис Аль‑Фаюм, – напомнила Салли.
– Надеюсь, отец и Смуга тоже на подходе, – добавил Томаш.
А ветер тем временем гнал судно к набережной городка Бени‑Суэф, там стоял портовый постоялый двор и уютная кофейня, вся затянутая зеленеющим плющом. Она живописно расположилась под раскидистым деревом. Вдали, среди старых деревьев, виднелся дворец бея[88], а за ним огромные казармы. Не успели они пристать к берегу, как Новицкий завершил следствие.
– Ну, братишка, раскололись они…
– И что?
– Это бедные люди из какой‑то деревеньки неподалеку от Каира. Белые поставляли им опиум и гашиш, а когда у арабов не хватило денег на наркотики, предложили участвовать в нападении, а заплатить обещали нашим добром.
– А те двое белых?
– О них им ничего неизвестно. Привозили товар из Каира или посылали через посредников.
– Из Каира, – задумался Томаш. – «След ведет в Каир». Так сказал Смуга в Александрии. Зачем в таком случае мы едем в Долину царей?
– К истокам, ваше сиятельство, к истокам… Ведь краденые вещи идут оттуда, – усмехнулся Новицкий.
Задумавшись, Томек даже не заметил, как они подошли к берегу.
Новицкий с капитаном отвели пленников в британские казармы, чтобы передать их в руки властей. Матросы застряли в таверне. Патрик гулял по берегу с Динго. Салли и Томек уселись в кофейне, где на них бросали любопытные взгляды. Они заказали кофе.
– Надеюсь, Нил не будет больше на нас гневаться, мы ведь принесли ему барана в жертву, – заметила Салли, глядя на ленивые воды.
– Для древних эта река была богом, – Томек понизил голос.
– Разумеется. Гневный, разбуженный Нил размывал лодки, топил людей, уничтожал все на своем пути. Ему приносили жертвы, бросали в огонь плоды, яйца, куриц, индюков, других животных.
– Так что мы задобрили разозлившегося великана, – улыбнулся Томаш.
– То есть, Новицкий это сделал. Видимо, Нил узнал в нем родную водную душу, хоть он и влюблен в другую реку.
– Нил… Самая длинная, самая загадочная река на земном шаре[89], – задумчиво сказала Салли. – Ничего удивительного, что реке приписывали творческую мощь.
– Если бы не она, страну поглотила бы пустыня, – добавил Томек.
– С незапамятных времен через Египет шли завоеватели… Но самая большая битва идет здесь между пустыней, которую древние отождествляли со злым божеством, и богом – отцом Нилом.
– Ты права, есть в этой реке какая‑то таинственность. Даже источники ее обнаружили совсем недавно[90].
– На карте этот «бог» напоминает финиковую пальму. Ее ствол – долина Нила, увенчанная дельтой. Старое предание говорит, что когда Бог лепил тело человека, с руки его на Египет упала крошка ила и на ней выросла финиковая пальма. И первые слова Корана записаны были на пальмовых листьях, не на папирусе. А в раю растут прежде всего пальмы.
– Потому пальма относится к здешним святыням. За нанесение ей вреда, за уничтожение раньше сурово наказывали, – продолжил молодой Вильмовский.
– А свежие, сушеные, маринованные, приготовленные всякими другими способами финики составляют одну из основ здешнего питания.
– Вся долина Нила пестрит этими пальцами.
– О дельте Нила говорят, что она имеет форму опрокинутой пирамиды, где конус – Каир, а основание – Дамьетта и Розетта[91].
– Вся жизнь здешних жителей сконцентрирована в долине и дельте Нила. Как подумаешь, действительно Геродот был прав, когда говорил, что Египет – это дар Нила.
Томек еще не успел закончить фразу, как увидел возвращающихся Абдуллу и Новицкого. Те рассказали, как прошел их «визит» в английскую казарму. Томек, хотя и несколько сдержанно, все же выразил неудовольствие тем обстоятельством, что пленные по дороге сбежали, а когда они остались одни, сказал своему «лакею»:
– Ты, наверное, был прав, Тадек, они очень бедные люди. Дай Бог, им еще повезет в этой жизни.
Он не знал, что произойдет как раз наоборот.
Сообщение о нападении на европейцев вызвало, по словам Новицкого, своего рода сенсацию. Английский офицер заявил, что со времен Мухаммада Али нападений на европейцев практически не случалось. Приговоры выносились суровые и их приводили в исполнение. Еще до сегодняшнего дня кое‑где наводят ужас развалины сожженных деревень.
Многочисленные селения, плодородные берега постепенно уступали место пустыне. Во время остановок путники часто делали короткие вылазки, где убедились, что – пустыня – это не только песок, но прежде всего твердый покрытый гравием грунт. На краю пальмовой рощицы они увидели двух шакалов. Над оазисами кружили стаи птиц‑гусей, уток, гагар. Томек иногда охотился, чтобы разнообразить питание. При звуке выстрела оазис оживал. Шум, свист, крики вылетающих птиц… Они кружились, били крыльями, снова возвращались в свои излюбленные места, а Динго разыскивал подстреленных особей. Салли все высматривала ибиса почитаемого, но, увы, больше он им не попадался.
Поездка с того времени, как в столь драматических обстоятельствах они избавились от сомнительных попутчиков, становилась все приятней. Путешественники все больше сближались с командой, а Новицкий и Патрик просто подружились с этими людьми. Моряк совсем не расставался с капитаном. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что тот, как правоверный мусульманин, не разделяет его, Новицкого, любви к ямайскому рому, но и это обстоятельство не помешало им как‑то ночью просидеть до самого утра.
Через двадцать дней они пристали в Асьюте, столице Верхнего Египта, главном городе коптов, пополнили там запасы продовольствия. Еще через четыре дня миновали местность Кина, называемую в древности Ценополис, что располагалась на пути караванов, идущих в Мекку. В четырех днях пути по пустыне на запад, над Красным морем находился порт Аль‑Кусайр, там паломники садились на корабли. Наконец, в середине апреля путники достигли Луксора. Пустыня здесь уже местами доходила до самого Нила, а цепь Ливийских гор, казалось, была на расстоянии вытянутой руки. По берегу непрерывно тянулись сады, засеянные травой и хлопчатником поля, оросительные системы. Пейзаж разнообразили длинные ряды тибетских пальм, дум.
Салли была просто очарована, много лет она ждала этой минуты. С восторгом смотрела она на остатки каменной набережной, помнящей времена фараонов и в ее воображении рисовалась картина богатого, живого, наполненного людьми города. Салли казалось, что еще миг, и она увидит сановника, которого несут в паланкине, колесницы воинов, Харона, перевозящего умерших из Карнака и Луксора в Западные Фивы… Она грезила наяву, не слыша как Томек повторяет уже в который раз:
– Салли, любимая, мы на месте!
Да, они были на месте, там, где понемногу прояснялась тысячелетняя тайна.
XI
Минуты ужаса
Вильмовские решили, что в Луксоре они будут пользоваться девичьей фамилией Салли. Лорд Аллан с женой, племянником и сопровождавшим их лакеем поселились в апартаментах на одном из верхних этажей гостиницы «Винтер палас». С балкона им были видны унылый ландшафт развалин Карнака, обширный фрагмент Нила и громоздящиеся на западном берегу обрывистые скалы. Салли не дала никому передохнуть, сразу же повела всех на прогулку в древние развалины Карнака, что отняло у них не один час. Сейчас же, после получасового доклада об истории Фив, когда она уже перечислила все правившие здесь династии и имена самых интересных фараонов, Салли «перешла» к некрополю на западном берегу[92]и начала рассказывать об археологических открытиях в некоторых гробницах. Как всегда, первым не выдержал Новицкий.