Мария Геннадиевна Климова
Разговоры в песочнице, или истории из жизни мам.
М. Климова
Разговоры в песочнице, или истории из жизни мам.
Предисловие
Когда я искала издателя «Разговоров в песочнице», неоднократно выслушивала критику: «Зачем вы написали такую книгу? Это же неформат! Если она художественная, то зачем столько подробностей явно практического назначения? А если психологическая, то для чего персонажи, диалоги и остальная литературщина? Читателям надо попривычнее. В конце концов, в магазине же это потом придется ставить на какую‑то полку – а тут даже непонятно, на какую!»
Приходилось признать: так и есть. Я даже затрудняюсь определить жанр «Разговоров…» точнее, чем «книга для родителей». Это не роман и не повесть, хотя, вроде, есть герои (вернее, героини) и с ними происходят какие‑то события. Читая ее, можно улыбаться, хмуриться, тосковать, узнавать знакомых (или даже себя), жалеть, сочувствовать, смеяться, ностальгировать, сердиться… Но при желании в ней можно отыскать и немало практической информации – по уходу за детьми, возрастной психологии, психологии материнства… Такая уж у нас наука – подчас совершенно не видна за реальной жизнью, хотя почти вся жизнь и состоит из психологии…
Да, по образованию я психолог. Но неслучайно писала эту книгу от лица обычной молодой мамы – ищущей, сомневающейся, зачастую не знающей правильный ответ. И с удивлением открывающей, что иногда ответов может быть несколько, каждый из которых по–своему правильный. Мне было важно показать, что он вообще не всегда бывает – один «рецепт» от проблемы, даже если она очень «болит». Вот почему эта книжка так непохожа на многие другие: в ней нет выделенных курсивом выводов или рамочек с советами умудренного эксперта; нет инструкций «Что делать, если…»; нет вопросов или заданий для самостоятельной работы над собой; нет даже списка литературы. В ней даже почти нет логики (я не могу объяснить, почему истории выстроены именно в таком порядке, а не каком‑то другом) и максимально опущены все внешние детали – сколько лет героиням и их детям в тот или иной момент повествования, во что они одеты, где живут… Я надеюсь, что именно это поможет вам узнать свою ситуацию, не отвлекаясь на то, что «ну, у нас‑то все по–другому» или «нет, раз мой/моя старше/младше, это не подойдет…».
«Разговоры в песочнице» – книга про то, каково быть современной молодой мамой в России. Она про внутренний мир тех, кто ежедневно втаскивает коляску в подъезд разной степени оборудованности для этих целей. Про чувства качающих качели. Про переживания сидящих в очереди к педиатру. Про тех, чьи дети еще не ходят в детский сад, и даже вообще еще не ходят, и кто – по тем или иным причинам – проводит дома большую часть своего времени.
Общепринятый формат многих современных книг для родителей напоминает технические описания приборов «ребенок» или «родитель» и инструкции по их безопасному применению. Эта же книга о том, что мама не робот, а личность. И хотя многие из нас покупают книги для родителей, чтобы более совершенно выполнять свои функции, я предлагаю вам прочесть эту, чтобы немножко побыть просто человеком.
* * *
Большое спасибо всем за все.
Особенное – Богу, родителям (включая пра‑), Мишке, Тусе и Санюхе. А еще всем прототипам моих героинь, Ксюше, Ксюхе, Аньке, Флаффи и Наташе за наши разговоры, из которых выросла моя «Песочница».
Отдельное спасибо профессору С. Т. Посоховой за мой профессиональный интерес к родительству и Ирине Млодик – за нашу Встречу.
Зеленая миля
Ненавижу гулять. Терпеть не могу. С детства. Тогда моей самой заветной мечтой была большая ярко–красная коляска для пупса, как у Вики из соседнего дома. Мне казалось, что с ней можно было бы гулять часами – такое это удовольствие. Но коляска моей мечты стоила очень дорого, так что мне приходилось довольствоваться ее уменьшенной рыжей копией, которая вполне сносно каталась по дому, но почему‑то совершенно не вдохновляла на прогулки.
Мечты о большой коляске всплыли из подсознания во время беременности. Муж долго разглядывал на рынке разные модели и решительно отверг аккуратненькие люльки как непрактичные: «Это что ж, когда дите сядет – новую коляску покупать?» С мечтой пришлось попрощаться. Сначала я радовалась – основательный немецкий трансформер мышиного цвета был даже больше, чем я могла себе представить, с толстой ручкой, на надувных вездеходных колесах. В руках продавщицы он мягко покачивался и уютно поскрипывал, так что перспектива прогулок все еще выглядела привлекательной. И только выкатив из дома эту махину уже с ребенком, я задумалась о том, что водить танки вообще‑то никогда не входило в мои планы. Скрип начал выводить меня из себя еще по дороге к лифту, а от серого цвета «вездехода» захотелось повеситься прямо в подъезде – таком же сером и тоскливом. На обратном пути с первого же нашего самостоятельного выгула эта махина вдобавок ко всему стала вызывать у меня стойкие ассоциации с мифами и легендами Древней Греции: затаскивая ее в подъезд, я ощущала себя осовремененным Сизифом, сменившим пол. Дело в том, что жильцам нашего дома очень повезло – у нас в каждом подъезде сделаны специальные рельсы для колясок. Жаль только, что у дочкиной (мат опускаю) кареты промежуток между колесами оказался несколько у же, чем расстояние между рельсами. Так что мне приходилось ставить коляску на ребро и толкать вверх под углом примерно 40 градусов (что‑то в этом числе, наверное, привлекло строителей), перманентно пытаясь поймать и вернуть на место съезжающего в самый низ люльки недовольного ребенка.
Но самое ужасное, что гулять с младенцем в нашем спальном районе оказалось совершенно негде. То есть имелась одна дорожка вдоль больничной ограды, длиной метров 250, с одной стороны которой выгуливали собак, а с другой играли в футбол. Вскоре я стала называть ее про себя «зеленая миля»: мамы, бабушки и редкие папы, – абсолютно все везли коляски по этой дороге так, как будто впереди электрический стул. Я не знаю, сколько выдерживали они. Меня хватало минут на 45 – после этого я говорила себе, что выполняю материнский долг уже почти час (с незначительной погрешностью), и имею полное право идти домой – там хотя бы есть телефон. По пути, глядя по сторонам, я завидовала двум категориям родителей: тем, у кого дети спят на балконе, и тем, у кого дети вообще на свежем воздухе спят. Моя Нюська перестала это делать где‑то в месяц, так что все неотвратимые 45 минут мне приходилось ходить взад–вперед по своей «зеленой миле», показывая дочке однообразные окрестности – останавливаться не разрешалось, нарушение каралось продолжительными рыданиями.
Я стала ревностно следить за прогнозом погоды: дождь воспринимала как подарок, его отсутствие – как личное оскорбление. Иногда делала вид, что очень боюсь во–о–он того облачка – вдруг из него что‑нибудь прольется? Но чаще чувство материнского долга все‑таки одерживало верх над ленивой ненавистью (и ненавистной ленью) к прогулкам, и, кляня все на свете, я одиноко вышагивала по ужасной дорожке, хорошо понимая мученические выражения на лицах товарищей по несчастью.
В общем, если бы не появились девчонки – не представляю, чем бы это кончилось.
Отличница
На самом деле, я никогда не умела знакомиться на улице. Особенно с женщинами. Особенно с теми, кто гуляет с колясками. Выражения их лиц полностью отбивали охоту приближаться. Умиленное блаженство вызывало у меня подозрения в некотором умопомешательстве и нежелание мешать человеку, если ему без меня так хорошо. Надпись в глазах «не подходи – а то хуже будет» (с вариацией «я тебя породил – я тебя и убью») была мне гораздо ближе, но не позволяла приближаться просто из чувства самосохранения.
Однажды я увидела в своем дворе девушку со слингом, в котором угадывался младенец чуть постарше моей Нюськи. Слингом я тоже пользовалась, особенно дома, и считала его отличительным знаком близких по духу родителей. С той мамой мы успешно познакомились, один раз она даже пришла к нам в гости. Но ее идеи: родов на пляже и тотального избегания любой врачебной помощи – оказались настолько мне чужды, что это перевесило тягу к общению и я быстро свела все контакты на нет. Так выяснилось, что знаки бывают обманчивы, и что мне, видимо, и дальше придется жить в молчаливом книжно–журнальном одиночестве, потому что кроме как на блескучих шуршащих страницах мамы с младенцами (с которыми хотелось бы общаться) больше нигде не водились. Правда, и там они были слишком самодостаточны и чрезмерно счастливы для того, чтобы хоть как‑то поддержать меня.
Я сначала не знала, что у Наташки есть ребенок. Пару раз мы столкнулись у подъезда: она придерживала входную дверь, когда я со своим танком выруливала на взлетную полосу пандуса, и оба раза она была одна. Как‑то мы разговорились. Оказалось, что она живет прямо над нами, и ее сын Юраша всего на пару месяцев младше моей барышни. Правда, Юраша был образцовым младенцем: он мирно спал на балконе, не вопил и вообще спокойно оставался с бабушкой – мне подобное и не снилось. Наташа же, как и я, скучала без компании, так что несколько раз в неделю мы стали гулять вместе – под завистливыми взглядами «одиноких» мамаш.
Довольно быстро выяснилось, что Наташа – образцовая мама. То есть сама она так себя не называла (разве что наедине с собой), но это было слишком трудно скрыть. Она пользовалась памперсами только на прогулках и ночью – в остальное время Юраша был в марлевых подгузниках («Ты же знаешь, что педиатры еще не пришли к единому мнению о влиянии одноразовых подгузников на мужскую репродуктивную систему»). Она с самого рождения пыталась высаживать его на горшок, правда, пока безрезультатно, но с некоторыми надеждами.
Физик по образованию, она уже с трех юрашиных месяцев раз в неделю читала лекции по биохимии на каких‑то предприятиях, но на полный рабочий день выходить не спешила. «Ребенку до трех лет крайне важен контакт с матерью», – утверждала она. «Да и где сейчас найдешь нормальную недорогую няню на неполную занятость», – заканчивала я про себя.
Наташа знала обо всех достижениях современной науки, а то, что связано с детьми, изучала с особой тщательностью, добывая любые возможные источники. Она читала все современные «модные» книги («Но Спока тоже пролистала – с бабушками надо дискутировать аргументировано»); по спорным вопросам консультировалась как минимум у трех специалистов; вечерами сидела в интернете, и если ночью находила что‑то очень интересное, читала это потом в «наладоннике» по дороге на работу. В общем, она была ходячим «яндексом» и всегда могла ответить, как надо действовать в данной ситуации, или, в крайнем случае, где об этом прочесть. Правда, из книг и статей зачастую не было понятно, что делать, если следовать всем приведенным в них рекомендациям не получается, и как на пути к образу идеальной матери остаться живым человеком, а не превратиться в мумию. Но Наташу это не смущало, особенно, после нашего знакомства. Некоторые не самые очевидные моменты воспитания мы стали обсуждать на совместных прогулках, потому что, как говорила Наташка, «общение в интернете – все‑таки не то: там слишком много людей, мнение которых совершенно ни на чем не основано, они постоянно уходят от темы, некорректно ведут себя в спорах, и вообще, в их болтовне слишком мало конструктива».
Если честно, меня тоже не всегда вдохновляли родительские форумы с вопросами «Почему сегодня он покакал только четыре раза – это уже запор?», и кипами фотографий «А вот наш Лапуся пускает банановые пузыри», которыми почему‑ то долго виртуально восхищались три десятка моих ровесниц. Хотя, когда я заходила в подобные сообщества, Нюська еще сидела в животе, так что, может, мое раздражение объясняется этим. Зато я с большой нежностью вспоминаю приятельниц по «беременным» форумам, которые искренне радовались всем моим новостям, «зажимали» бесконечные «кулаки» перед каждым походом к врачу, и звонили мне в роддом, в прямом смысле плача от счастья. Жалко, что после выхода в декрет, я лишилась «рабочего» интернета, соответственно, закончилось и это общение – мне сильно его не хватало, особенно в первые месяцы материнства.
Появление знакомой соседки разнообразило серые будни. Теперь, если стояла плохая погода, можно было, не выходя на улицу, отправиться в гости и скрасить болтовней (исключительно конструктивной) тоскливое ожидание мужниного возвращения. Правда, количество сдобы, съеденной за интеллектуальной беседой, рождало небольшое чувство вины, но и оно быстро заглушалось осознанием колоссальной пользы от проведенного времени.
Потом оказалось, что Наташа – просто справочник полезных адресов (например, где недалеко от дома можно купить сандалики 19–го размера, обязательно кожаные, с высоким подъемом, супинатором, при этом отечественные и недорогие) и обладатель дисконтных карточек нескольких детских магазинов. С появлением Наташи заметно сократились и расходы на игрушки: наши дети с восторгом отнимали их друг у друга, унося домой трофеи, а через неделю с тем же воодушевлением забирали свое обратно, воспринимая как нечто совершенно новое.
Правда, со временем выяснилось, что у отличниц тоже бывают проблемы, но это случилось уже после появления в нашей компании Юльки.
Электроциник
С Юлькой я, в общем, тоже не собиралась знакомиться. Зашла с коляской в обувной посмотреть себе что‑нибудь осеннее да попрактичнее и увидела маму, которая с младенцем в «кенгурушке» мерила вечерние туфли на шпильке. Это зрелище настолько завораживало, что я, неприлично открыв рот, уставилась на его участников. А когда спохватилась и предложила подержать ребенка, Юлька уже надевала обратно кроссовки, возвращала малышу выпавшую соску, просила продавщицу упаковать именно эту пару и доставала кошелек – одновременно. Из магазина мы вышли вместе, а за нами – девочка лет восьми, как оказалось, Юлькина старшая – Катерина.
Мы быстро разговорились. С Юлькой вообще все получалось быстро. Одна моя одногруппница называла таких людей электровениками. Еще возле обувного мы выяснили, что живем в соседних домах, и договорились завтра же вместе отправиться на прогулку, пока Катерина будет в школе. Потом минут за пять Юлька рассказала мне половину своей жизни, постоянно цитируя какие‑то анекдоты, добрая часть которых была «не для детских ушей», поэтому приводилась с некоторыми купюрами. Я подозревала, что Катя уже давно выучила их наизусть, так что в шифровании смысла нет, но не стала высказывать вслух свои соображения. Юлька вообще, как мне показалось, не очень нуждалась в собеседниках. Ей были необходимы зрители и как можно более восторженные.
В общем, когда мы подошли к ее дому, я уже знала, что они пять лет назад переехали в Москву из Ярославля, ее мама – известный в городе гинеколог («Пол–Ярославля – «ее» дети!»), муж – фотограф в какой‑то газете, а у самой Юльки свое небольшое дело, связанное с логистикой. Она даже успела мне объяснить, что такое логистика, но, еще не привыкнув к получению такого объема информации за единицу времени, я тут же забыла, что это значит.
Меня она сразу окрестила Марусей, несмотря на мои вялые возражения, что Марина и Маша – разные имена, и Марин Марусями не называют. «Ничего, Таня тоже далеко не Нюська, но ты же так зовешь дочь!» – парировала она. Я попробовала возмутиться, мол, это совершенно разные вещи, потому что из Тани через Танюшу и Танюсю (бабушкина вариация) можно запросто выйти на Нюську. Но Юлька быстро остановила мое сопротивление: «Ниче, из Марины тоже можно запросто сделать все, что хочешь. Было бы желание». Так я узнала, что спорить с ней, в общем‑то, бесполезно.
Видимо, близость к газетному миру и наличие мамы–медика, сделали Юльку довольно циничной. При этом она знала все обо всех, и любые жизненные ситуации могла проиллюстрировать примерами своих знакомых или, в крайнем случае, героев газетных статей. Для меня это оказалось неплохим развлечением, особенно, в условиях тоски последних месяцев, кроме того, при всех наших различиях, маленькие дети были безусловным сближающим фактором.
С одной стороны, то, что у Юльки уже был опыт выращивания младенца до состояния второклассника, отчасти добавляло ей авторитета в моих глазах, с другой стороны, ее подход к этому делу сильно отличался от Наташкиной науки. В общем, мне показалось, что Наташке тоже будет любопытно пообщаться с таким кладезем житейских историй, и уже через неделю мы гуляли втроем.
Собственно, Юлька и привела нас в песочницу. Три коляски перегораживали ненавистную дорожку так, что больше уже никто проехать не мог, а Катерина после учебы любила побегать здесь с одноклассницами. Мы быстро освоили новый маршрут прогулок: до Катиной школы, а оттуда – до площадки между нашими домами, где и окапывались, пока старшие дети не набегаются, а младшие не проголодаются. В песочнице к нам и присоединилась Алина.
Ягодка
Первый раз мы с ней встретились в поликлинике.
Так случилось, что при маме–мерзлячке, моя Нюська оказалась настоящей моржихой, и ее вид с месячного возраста смущал окружающих – что на улице, что в помещении, особенно, в детской поликлинике. Немудрено: младенец, спокойно улыбающийся в тонком бодике на руках у зябнущей в двух кофтах мамаши, вызывал сильное недоумение у сидящих в очереди родительниц (и у врача тоже).
Алина тоже была в двух кофтах. Ее ребенок, навскидку, – в четырех, вдобавок к меховым пинеткам поверх комбинезончика. Малышу, точнее, малышке, судя по розовой шерстяной шапочке, на вид было месяца два, она еще не привыкла во всем полагаться на одежду и не могла не вырабатывать собственного тепла вообще. Поэтому девочка жалобно ныла, а мама так же жалобно на нее смотрела, видимо, размышляя, не сбегать ли в гардероб за уличным конвертом.
Радостное раздетое дитя, торчащее из слинга на моем плече, повергло ее в ужас:
– У нее же будет простуда и искривление позвоночника! – сходу определила она степень опасности.
– Все будет хорошо! – привычно ответила я, не вдаваясь в подробности, чтобы не шокировать еще сильнее и так уже достаточно потрясенного человека.
Но Алина не сдавалась. Она поняла, что если перед ней чудо природы, то просто так она его не отпустит: вдруг еще что‑нибудь этакое покажут.
– Наверное, обливаете ледяной водой? – со смесью страха и зависти осведомилась она.
– Нет, – честно ответила я, понимая, что своими руками убиваю веру в чудеса, – купаем в обычной ванне с рождения, плавно снижая температуру. Начали с 34 градусов и за пару месяцев дошли до 29, – и на всякий случай добавила: – дальше снижать не собираемся.
– А как же уши? – спросила собеседница (ее дочка к тому времени от отчаяния затихла).
– Что уши? – насторожилась я. После Наташи я ожидала подвоха в любой момент; она как‑то удивительно умела вывести совершенно невероятное заключение из самых обычных вещей.
– Ну, болят? – уточнила она.
– Почему? – все еще никак не могла понять я.
– Они же… мокнут?
Неожиданно мне пришла в голову мысль: а что, если Бастинда из «Волшебника изумрудного города» – близкая родственница этой женщины? Может, ее домочадцы вообще не моют голову: растают еще чего доброго под водой, одни дырки от ушей останутся… Я задумалась, как бы поделикатнее объяснить, что мой ребенок рожден на планете Земля и принадлежит виду homo sapiens, который каким‑то немыслимым образом (хотя, если честно, я не очень понимаю, каким именно) выжил в условиях ветров, дождей и даже снегов без шерстяных чепчиков и меховых пинеток… А матери детенышей этого вида вынуждены были в свое время активно передвигаться в поисках пропитания, держа при этом своих малышей на руках, за спиной или на боку и не имея колясок с идеально–горизонтальной поверхностью… В процессе размышлений я довольно быстро поняла, что не смогу коротко и убедительно изложить все это, поэтому просто сказала:
– Уши можно вытирать ватными палочками, – и прошла в кабинет врача на очередное взвешивание.
Спустя некоторое время мы столкнулись с Алиной в песочнице – она гуляла там с малышкой в коляске и трехлетним карапузом. Моя Нюська, сидевшая на качелях без головного убора (единственная из всей округи) при +15°, видимо, всколыхнула недавние воспоминания, и Алина подошла к нам:
– Ей не холодно? – осторожно спросила она.
– Нет. Даже мне не холодно с непокрытой головой. Значит, ей тем более, – со всей возможной доброжелательностью ответила я.
– Но у нее ведь холодные руки?! – сказала она почти отчаянно. Нюська держалась за железные качели, и ее пальчики имели интенсивную розовую окраску.
– Послушайте, но ведь температура конечностей всегда ниже, чем температура тела. Это вполне закономерно и вовсе не означает, что человеку холодно. Более того, у детей процессы теплорегуляции вообще проходят несколько иначе, нежели у взрослых… – вступила в разговор Наташка. Она сдерживалась, как могла, хотя на самом деле и ее Юраша был сегодня в легеньком берете. – Вы читали Комаровского?
Вместо ответа Алина представилась и так оказалась в нашей компании. Ехидная Юлька почти сразу прозвала ее Малиной: «Исключительно по твоей логике: мама Алина – мамалина – Малина!». Сопротивляться было бессмысленно, эта кличка приклеилась намертво.
Так и прошли первые годы моего материнства – за разговорами с «девчонками» во дворе, который мы называли «наша песочница».
Разговоры о… родах
О чем разговаривать малознакомым женщинам с детьми? «Мужики, встречаясь, об армии говорят, а бабы – о родах!» – задала тему Юлька.
Роды и впечатления о них у всех нас сильно различались. Юлька с детства (ну, или с раннего отрочества) хорошо себе представляла этот процесс, причем во всех его натуралистичных и нелицеприятных подробностях. Мне показалось странным желание мамы–гинеколога посвятить ребенка в суровые подробности женской доли, но оказалось, что она тут ни при чем. Юлька просто довольно рано обнаружила на книжных полках справочник по акушерству и потом регулярно его перечитывала, чтобы отвлечься от школьных неприятностей. Большей подготовки к родам ей и не требовалось; конечно, мама посоветовала хороших знакомых в роддоме, а уж дальше – «дело техники». При этом «мамины» врачи Юльку пожалели, не простимулировали «вовремя», как оказалось, зря – Катерина за пару «ненужных» дней так отрастила череп, что когда пришла пора выбираться наружу, его косточки с трудом «сложились как надо», в итоге возникли лишние неприятности. Зато о рождении Валерки у Юльки были только восторженные воспоминания: «Эпидуралка – самое гениальное изобретение человечества! После первых родов думала, что больше на ЭТО не пойду никогда, а с анестезией готова рожать хоть ежегодно!». У Малины не было гинекологов среди родственников, и справочников по акушерству она не читала. Поэтому что такое схватки, кажется, узнала от нас – ее оба раза направляли в роддом заранее, стимулировали, после чего клали с монитором, и кроме «больно», Малина так ничего и не поняла. Она искренне возмущалась врачами, которые не сделали ей кесарево по ее просьбе («Сослались на то, что нет показаний, нагрубили, что я рожать ленюсь, о ребенке не думаю!») и акушерками, которые орали: «Тужься!» («Ну, откуда я могу знать, как это делается?»). Она вообще была сильно разочарована системой здравоохранения по части родовспоможения – ее очень удивило, что никто не проявлял к ней нежности и не носил на руках как королеву.
– А ты денег им не пробовала предложить? – Юлька считала, что причина такого поведения кроется исключительно в немотивированности докторов.
– Что, мне на роды с кошельком идти? – возмутилась Малина.
– Ну, вообще‑то это делается по–другому… – Юлька приготовилась вещать, но была на полуслове перебита Наташкой:
– А почему нельзя легально заключить контракт на 36–ой неделе?
– Ну, ты наивная такая! Думаешь, с этих контрактов врачам что‑то перепадает? Платишь бешеные деньги, и все страховой компании идет, врач от силы пять процентов получает! Нет, контракт – не стимул, – Юлька явно знала всю подноготную.
– Зато пожаловаться есть куда, в случае чего. А иначе что делать с твоим простимулированным врачом, если он «напортачит»? К заведующей бежать, мол, я ему денег дала, а он не отработал?! В случае контракта идешь себе в страховую, пишешь жалобу – и врач потом получает по шапке. Не говоря уже про более комфортные послеродовые условия, которые по контракту предоставляются практически всегда.
– Да ладно, несколько дней можно потерпеть любые условия – зато в палате с другими мамашками не соскучишься. И до туалета в конце коридора дойти в день родов – та еще развлекуха. Не ценишь ты романтики, Наташка!
– Я ценю комфорт и человеческое отношение ко мне, которое контракт если не гарантирует, то хотя бы обещает.
– Слушайте, эти контракты такие дорогущие! И платить только за ремонт в палате? Ну, уж нет, я лучше ребенку коляску хорошую куплю на эти деньги! – Малина не желала признаваться, что такие возможности были упущены зря.
– Да не за ремонт, а за то, чтобы ты заранее могла с врачом познакомиться, обсудить с ним возможные сценарии родов, твое отношение к тем или иным манипуляциям… – роль главного вещателя в итоге перетянула на себя Наташка.
– Ага, обсуждай – не обсуждай, положат с монитором, и никуда не денешься! – не уступала обиженная Малина.
– Конечно, в родах возможны разные варианты развития ситуации. Но если женщина к ним подготовлена, она гораздо спокойнее воспринимает любые действия врача, потому что понимает, зачем они нужны. Тем более что у нее все‑таки тоже есть право голоса.
– Да что, мне с врачом спорить что ли? Откуда я знаю, что надо, а что нет? Я ж не училась этому семь лет! – Малина пыталась сопротивляться.
– Вот именно, любого нормального врача бесят такие вот умные: «Это мне не колите, то не трогайте, пузырь не прокалывайте, ах, я за естественные роды, не смейте меня стимулировать!» И каждую минуту: «А сейчас вы что делаете? А зачем?» – в итоге и себя губит, и ребенка спасти не дает! – это был редкий случай, когда Юлька соглашалась с Малиной.
– Любой нормальный врач, между прочим, во–первых, не лезет к роженице каждую минуту, а во–вторых, обязан предупреждать обо всех манипуляциях и спрашивать на то ее согласие. А если все это обсудить заранее, то споров в родах не возникнет! – Наташка упорствовала: – Конечно, врач больше знает и женщина обязана ему доверять. Но и сама она не должна быть совсем уж пассивна, в конце концов, никто за нее не родит, это ее роды и ее ребенок!
– Да–а, прекрасно! На полном раскрытии только высокоинтеллектуальные беседы вести! Да меня так колбасило – вообще ничего не соображала! – завелась Юлька.
– Готовиться надо к родам, чтоб не колбасило! Некоторые специально для переговоров с врачами мужа с собой берут или сопровождающего! И, между прочим, по отзывам многих родивших, медперсонал в их присутствии ведет себя гораздо более сдержано и корректно, – чувствовалось, что отзывов о родах Наташа прочла в Сети немало.
– Не знаю, с каким персоналом ты общалась, но мои источники утверждают, что мужья только мешают – мало врачам роженицы, так еще приходится упавших в обморок мужиков откачивать, – у Юльки всегда были заслуживающие ее безграничного доверия источники.
– Они просто не подготовились к родам! – стояла на своем Наташка.
– Вы меня извините, но я своего Тимура там вообще представить не могу. Он и на УЗИ‑то со мной не ходил – чем бы он в родилке занимался? – вступила Малина.
– Как чем? Смотрел бы в гущу событий и сожалел об упущенной возможности стать гениальным гинекологом! Только потом тебя как женщину уже бы не воспринял, – Юлька по–прежнему была с ней солидарна.
– Это ерунда полная! Кто тебе такую чушь сказал? Ты вообще общалась когда‑нибудь с парами, прошедшими совместные роды? – Наташка не сдавалась.
– Ага. Общалась. Пока они пары – расписывают, будто все прошло идеально, а когда жена выходит, муж шепотом говорит, что большего ужаса в своей жизни не испытывал, – Юлька отказывалась признавать, что может быть по–другому.
– То есть на основе одного–двух негативных случаев, ты делаешь вывод о том, что это вообще не может быть приемлемо ни для кого? Но это просто некорректно! Сама Наташка слегка лукавила. То есть она искренне верила во все, что говорила, но личный опыт в качестве примера привести не могла. Окончив школу будущих родителей, изучив всю доступную литературу, заключив контракт и подготовившись к родам настолько, насколько это вообще возможно, она в итоге столкнулась с экстренным кесаревым из‑за начавшейся отслойки плаценты. С облегчением или сожалением это воспринял ее муж, мне неизвестно, но в операционную его, конечно же, не пустили. Так что Наташкины рассказы оставались теорией, подкрепленной лишь чужой практикой лекторов с курсов и виртуальных собеседниц из Интернета.
Вообще‑то, реальная позитивная практика была у меня. Но я, особенно поначалу, побаивалась влезать в «песочные баталии», как минимум потому, что не видела в этом особого смысла. Ну, расстроится Малинка, что жизнь прошла мимо, Наташка что‑нибудь умное подытоживающее выдаст, Юлька съехидничает – оно мне надо? Все равно ведь у каждой своя правда… Малинке, действительно, наверное, не стоило бы тащить супруга на роды – зачем насиловать хрупкую мужскую натуру, если она сама к этому не рвется? А курсы, которые пропагандируют модную нынче естественность, только сбили бы их с толку – с безграничным доверием Малинки к любым внешним источникам она еще бы рожать в море поехала. То, что она не представляла себе роды… Ну, не испытывал человек потребности в информации – не станешь же ее насильно вдалбливать, все равно не застрянет…
Юльку на курсах для беременных я вообще представить не могла, особенно после зачитанного до дыр справочника по акушерству. По–моему, она даже упоминала, ссылаясь на мужниных приятелей–журналистов, что все школы для будущих родителей якобы финансируются какой‑то сектой, их руководители ведут себя как сектанты и программируют на какую‑то ересь. Ну и, безусловно, по ее мнению, все они вымогатели, впаривают внушаемым беременным свои недешевые услуги – от сопровождения в роддом до домашних родов. То, что курсы бывают разные, что знание не только приумножает скорбь, но и порой приуменьшает ее, что, в отличие от того самого справочника, на курсах описывают нормальные здоровые роды, а не все возможные отклонения от них – думаю, Юльке все равно не удалось бы доказать. Так зачем было ее дразнить? В конце концов, чтобы позволить воткнуть иголку себе в спинной мозг тоже нужно мужество – я вот на это ни за что бы не решилась, даже под страхом гильотины… Конечно, бывают ситуации, когда без эпидуралки совсем никак – на занятиях нам объясняли, что нет смысла просто так геройствовать, – и даже медикаментозный сон бывает необходим, чтобы остались силы к потугам, но все‑таки мне хотелось обойтись без этого. Наверное, курсы запрограммировали – по Юлькиной версии.
Ну и Наташке не хотелось травить душу – она больше меня была настроена родить на пять с плюсом, «правильно». А вышло вон как… Видимо, им на курсах не рассказывали о возможных рисках. Нам же их честно озвучивали, чтобы мы действительно были морально готовы к любому развитию событий. А ее группу более категорично настраивали на непременную естественность родов, поэтому кесарево было для нее как удар обухом по голове. Наташке казалось нелогично, что она девять месяцев вела себя «на пятерку», готовилась, готовилась, а «экзамен» отменили – так, «зачет автоматом» поставили… Другая бы, может, и радовалась, но Наташка слишком хорошо понимала, что при всех плюсах кесарева (без него ни ее, ни Юраши просто могло бы уже не быть) в определенных ситуациях, для ребенка все‑таки полезнее родиться «обычным» способом, да и полостная операция – это не нормальный физиологичный процесс, к которому тебя подготовила эволюция. Но опять‑таки, выбора не оказалось – все решила плацента, а Юраша и его родители оказались перед фактом…
Так что по дороге домой, глядя на Нюську, я просто вспоминала, как в тот день, а вернее, ночь, мы с мужем позвонили врачу, уточнили по частоте схваток, что уже рожаем, и спокойно доехали до роддома, где обнаружилось раскрытие шейки на семь сантиметров. Мы были совершенно спокойны, уверены, что все пройдет хорошо, настроены на определенную работу. Между схватками я перечитывала конспект с курсов, с очередной волной отработано пыхтела, после чего разговаривала с Нюськой и объясняла, что осталось немножко потерпеть и все кончится, а точнее начнется… Оказалось, что роды – это ужасно нудно, сначала прихватывает, но потом отпускает – и гуляешь себе по родблоку, не знаешь, чем заняться… Я улыбалась, вспоминая, как смеялся муж над моими вскриками в переходном периоде: «Я рожаю!» – «Вообще‑то, уже давно». После просмотренных на курсах фильмов, вид рожающей женщины был для него уже вполне привычным, так что никакой нашатырь не потребовался. Да и скучать ему, в общем, было некогда – разговор поддержать, спину помассировать, до туалета проводить, просто поцеловать… На потугах ему предложили выйти, но он отказался, стоял рядом и вместе с акушеркой и врачом подбадривал меня, а потом первым увидел нашу дочку: «Привет, Танька!» Я еще раз порадовалась, что в роддоме мы все лежали в одной палате – втроем. После этого дома нам было уже совсем спокойно, никакой паники: «что же теперь с этим делать?» – привыкли.
Наверное, Юлька с Малиной все равно бы в это не поверили. Тем более я не стала им расписывать, что мы такие не единственные, и что присоветовал нам все это напарник моего Гошки с работы, а судя по тому, что детей у него было уже двое, вряд ли жена перестала его интересовать после совместных родов. Так я размышляла, шла и улыбалась…
Шопинг с младенцем
Вообще, жизнь с новорожденным ребенком даже в течение пары недель довольно быстро оттеняет тоску и монотонность всех ранее прожитых лет. Например, хождение за покупками сразу обретает новые краски и добавляет к серости бытия острых ощущений.
Поход по магазинам приходился обычно на время наших с Нюськой гуляний. Все делать надо было очень быстро, пока она не проснулась и не проголодалась, так что я резко ускорялась и категорически не совпадала с темпом продавщиц…
Происходило это примерно так. Я решаю сходить за чем‑нибудь экзотическим типа марлевых подгузников. И вопреки обыкновению долго разглядывать весь ассортимент товаров сразу выпаливаю девушкам, впятером неспешно беседующим у кассы: «У вас есть подгузники? Многоразовые?» Девушки углубляются в размышления, одна чуть быстрее других осмысливает мой вопрос и отвечает на первую его часть: «Есть Хаггисы…» Пока я говорю: «Ну, покажите их тогда», – до нее доходит вторая половина вопроса, и она задумчиво качает головой: «Нет…» Показать мне имеющиеся Хаггисы ей одной не под силу, на помощь приходит коллега таких же скоростей. Я же все ускоряюсь, и, плюнув на исходный план, грозно требую: «Мне нужны 3–6!» Когда, наконец, искомое найдено, и барышни собираются вернуться к привычному неспешному существованию, решаю, что раз уж я в магазине, надо воспользоваться случаем, и интересуюсь: «У вас есть мобиль? Четырех основных цветов – красного, синего, желтого, зеленого?» Первая девушка, начавшая было разгоняться под моим напором, по–прежнему не способна обработать запрос, состоящий из двух частей. Сначала она находит мне мобиль (розово–голубо–оранжево–сиреневый), потом спрашивает: «А почему вы хотите именно такую гамму?» –в итоге медленно удивляется, слыша в ответ, что младенцы воспринимают именно эти четыре цвета.
К этому моменту, если Нюська еще спит, я напр