"Горе одному, один не воин…"
(Владимир Маяковский)
Тяга к "братьям по крови" привела Чижа в компанию к Некрасову и Быне. Вновь забурлило совместное творчество. Правда, поначалу это больше напоминало прикол.
— Однажды мы ходили с Димкой пить пиво и неожиданно написали "Я при делах, не надо хлеба-соли". Такую стилизацию под блатняк. Какого-то персонажа у ларька увидели — и пошло-поехало…
Первый опыт показался удачным, и друзья загорелись идеей сочинить целый «блатной» цикл. В качестве эксперта-консультанта был привлечён Быня. (По молодости он отсидел два года на зоне. Причина признавалась сверстниками уважительный: за украденную гитару).
— "Быня, а как нары называются?" — спрашиваем. — «Шконки». Мы: "Ага, "Здравствуй, милая баржа и родные шконки!". Так можно?". Быня кивает: "Можно!". Все трое — молодые парни, энергия пёрла во все стороны. Сочинялось очень быстро. Жена пришла со школы уставшая: "Опять вы здесь!" — "А мы песню написали!". Тут же спели. Она: "Ой, такое говно!". Не, она врубалась, что песня классная, но только на хер никому не нужна…
Перебравшись на квартиру к Быне, они стали записывать свои композиции на магнитофон — в две гитары и на три голоса. Имитируя ударные, кто-то щёлкал в микрофон пальцами, как кастаньетами. Выходило так здорово, что на этих вечерних посиделках они и решили сколотить группу.
Вскоре Быня, слоняясь по городу, встретил Михаила Староверова по прозвищу Майк. Даровитый самоучка, Майк отучился в техникуме на электрика, отслужил в армии, успел поиграть на бас-гитаре в кабаках и побыть руководителем распавшейся группы «Терминал». Теперь он работал на заводе, мечтая собрать новый бэнд. Выяснив с Быней творческое кредо друг друга, они дали зарок: чужих песен не играть, только свои; на том и сошлись. "Это всё от них исходило, — уточняет Чиж. — А меня только свистнули потом".
|
|
Распределяя роли, Чижу предложили стать клавишником и лидер-вокалистом. Сам он охотнее взял бы гитару, но выдержать конкуренцию с Быней было трудно.
— В той манере, в которой мы тогда играли, я был, конечно, хуже. Быня — мастер техничных и в то же время красивых «пробежек». У него и мозги быстро работали, и пальцы за ними успевали. Для меня это было совершенно непостижимо…
Осенью 1986-го безымянная группа нашла пристанище в подвале ДК Свердлова, где Чиж трудился концертмейстером. ("Мне было очень удобно: когда есть «окошко» в расписании — нырк туда, и сидишь, на гитаре играешь"). У входа поставили журнальный столик с настольной лампой. Полный свет никогда не включался, в помещении царил интимный полумрак.
— Вопреки всем этим слухам или домыслам: "рок-музыканты пьют с утра до вечера и на гитарах бренчат" — да ни хера подобного! — говорит Чиж. — Мы больше играли на гитарах, нежели бухали. Время от времени мы, конечно, отрывались: могли взять какого-то вина, посидеть, особенно вначале, когда мастерили "аппарат"…
Если гитары и ударная установка были свои собственные, а синтезатор принадлежал Дворцу культуры, то звуковая аппаратура (вернее, её нехватка) действительно стала камнем преткновения. Майку с Быней пришлось самим доставать доски, пилить-строгать, обтягивать их материей, а затем паять «начинку». Руки у них росли откуда надо, и в итоге они наваяли четыре высоченных колонки.
|
|
Вопреки Кинчеву, утверждавшему, что "рок-н-ролл — не работа, рок-н-ролл — это прикол", парни относились к репетициям серьезней, чем к основной работе ("Рок играть — не трусами махать!"). В подвале они собирались три раза в неделю, чтобы творить там безвылазно с шести до одиннадцати вечера. Если «заигрывались» и опаздывали на последний трамвай или автобус, приходилось топать по ночному городу пешком. Но жён такие «мальчишники» вполне устраивали. По крайней мере, они точно знали, что их супруг вернется с репетиции трезвым и без следов губной помады.
Начинались же репетиции сумбурно — подключались, настраивались. Нередко половину времени могли проджемовать рок-н-роллы, вещи Queen или Deep Purple. (Не трогали только битлов — это считалось кощунством).
— Потом Чиж говорил: "Ну что, поехали?", — вспоминает Баринов.[27] — Сначала прогоняли вещи из репертуара. Потом пытались делать новые. Если что-то не получалось, плевали и шли курить. Ждали озарения. Майка все время смешно осеняло. Он новые вещи показывал только Чижу. Он нас с Быней выгонял: "Серега, пойдем!". И вполголоса на гитарке что-то ему напевал. Потом Чиж звал нас и устраивал премьеру уже в полный голос. И мы начинали творить — то Быня какой-то рифф придумает, то Чиж гармонию изменит. В общем, музыка делалась совместно.
Кубатура подвала (22 кв. метра) для репетиций не годилась. Децибелы давили на уши. Не спасали даже стены, обитые для звукоизоляции поролоном. Глохли капитально. Но играть вполсилы парни просто не могли: "Надо ж прочувствовать, как это звучит!". В итоге они приходили в себя только через полчаса после репетиции…
|
|
Парней слегка беспокоило, что у группы нет названия. Но однажды в подвал спустился Быня и гордо сказал: "Я придумал!.. "Группа Продленного Дня"!".
— Посидели-подумали: да-а, нечего даже возразить, — вспоминает Чиж. — Игра такая со словами… Очень красиво!..
Название (по нынешним меркам) отдавало психоделией в духе Пелевина.[28]Но парни из пролетарского Дзержинска объясняли его куда проще. На «точке» они собирались по вечерам, после работы, и возвращались к своим семьям далеко за полночь. Получалось, что, занимаясь любимым делом, они как бы продлевали сутки на несколько часов.
Развивая его мысль, критик В. Курицын предположил, что продленный день — "это психоделические спирали, свечения, трели и трепетания, и время, медленное, как клей".
В ноябре 86-го группа, как было тогда заведено, попыталась пройти аттестацию. Для этого наспех отрепетировали несколько советских шлягеров. Сдавать программу пришлось городскому отделу культуры. Оттуда в ДК прибыла комиссия: директор музучилища и две молоденькие, но строгие дамочки.
— Мы, как дураки, с утра настраивали звук, — вспоминает Чиж. — Не концерт, а сказка! Но встала дама, поджала губки: "Нет! Адитория вас не поймет!..". Именно так: «адитория». И смех, и грех!.. Мы вышли из пустого зала: "Да тьфу, бл**, на вашу аттестацию!..".
Вторая попытка оказалась более успешной. Группа сразу же начала подготовку к эпохальному событию — Первому Дзержинскому рок-фестивалю. Его проводили под крылом и присмотром горкома комсомола, отсюда и пафосное название: "Песня в борьбе за мир". Чиж с Быней замахнулись на целую сюиту "Так будет". Стилистически она была ближе к хард-року и состояла из пяти-шести песен, объединенных общей темой.
— Я тогда просто торчал на Майке Олдфилде,[29]и цитаты из альбома "Queen Elizabeth II" шли налево-направо, — признаётся Чиж. — Но сама мелодия, если убрать заимствования, была оригинальная и достаточно сложная — с полиритмией, неожиданными отклонениями в другие тональности.
Написать тексты попросили Некрасова (после института он работал в Горьком в конструкторском бюро и не мог приезжать в Дзержинск на репетиции).
— Слова были «антивоенные», лучше и не скажешь, — говорит Чиж. — Очень хорошие были стихи, искренние.
Пора было выходить из подвала на свет. А пока Чиж отправился в Питер.
ПИТЕРСКИЕ СЕССИИ
"Надень свой шелковый с драконами халат,
Поставь мне Марли или "Блэк Ухуру",
А я займусь стандартной процедурой,
Проклятье… пальцы в нетерпении дрожат"
(Сергей Селюнин, группа «Выход», "Пригласи меня на анашу").
Слово «сессия» звучит по-английски почти как «сейшн». Именно так понимались Чижом его визиты в Ленинград, где дважды в год он сдавал экзамены в институте культуры. На несколько недель город на Неве становился его отдушиной, параллельной жизнью.
Институт выделял заочникам койку в общежитии, но Чиж предпочитал останавливаться у друзей. Первым, у кого он нашел стол и кров, когда летом 1985-го переводился на заочное отделение, был старый приятель Миша Клемешов. Днем тот грыз гранит науки в консерватории, а по вечерам земляки «оттягивались» на его съемной квартире.
— В Питер Серега приезжал со своими оригинальными песнями, не похожими ни на что, — вспоминает Клемешов. — Я бы назвал их песни-шутки, песни-пародии. Считаю, что некоторые из них человечество недополучило: Чиж закопал их глубоко…
Причиной была всё та же запретная тема наркотиков. Но если в армии Чиж сочинял о своих "полетах во сне и наяву" натуралистические репортажи, то теперь он решил взглянуть на опасные экспириенсы с позиции здорового стёба ("Помнишь, у откоса я катал "колёса"?.."). Психиатр нашел бы этому логичное объяснение: то, что становится забавным, перестает пугать.
Одной из таких пародий был набросок эпического сказания о злоключениях советских «торчков» в мифическом "городе Обломове".
Клемешов тогда подхалтуривал в ресторане, и к нему в гости приходила куча новых приятелей. Чиж с удовольствием играл для них. Когда он уехал, люди продолжали приходить и просить песен. Клемешов рассудил, что не будет большого вреда, если он споёт вместо Чижа, и потихоньку «передрал» весь репертуар земляка.
— И все было тип-топ, — говорит Михаил, — кроме «Обломова», в котором были только куплет с припевом. Я посчитал, что это непорядок и написал в этом стиле еще один куплет.
Случай рассказать об этом автору представился только в мае 1988-го, когда они встретились с Чижом в Горьком. Пока приятели ждали автобуса, Клемешов прямо на сигаретной пачке набросал слова. Вскоре Чиж сочинил третий, заключительный куплет — про горком, который "ударил в колокол". ("Бывает такое: забываешь о песне, — комментирует Чиж. — Потом кто-нибудь встречает: "Помнишь, ты как-то песню напевал, недоделанная еще была?..". Да, действительно, говорю, что-то было, надо доделать… А так, чтоб я вымучивал песню — такого не припомню").
В очередной приезд, в январе 1987-го, Чижа приютил Андрей Великосельский. Друзья не теряли связи — постоянно перезванивались, обмениваясь музыкальными новостями. Именно Великосельский, по словам Чижа, открыл ему глаза на Майлза Дэвиса.[30]Когда Чиж приезжал в Питер, они бродили по магазинам, покупая на последние рубли джазовые пластинки.
— Андрюха же на гитаре неплохо играл, он меня учил. Он купил себе у какого-то мастера приличную гитару с нейлоновыми струнами. В каком-то ДК даже дал пару концертов. Когда гитара была свободна, я брал у него ноты, сидел, занимался, играл всякие классические этюды. Потом ему перешел по наследству рояль, очень классный. Мы часто играли сейшены: Андрюха брал гитару, а я садился за рояль. Но его бабке, видимо, не очень нравилась наша музыка, и однажды она вызвала ментов. Пришлось посидеть несколько часов в «обезьяннике», пока нас не отпустили…
Нежданно-негаданно в квартиру к Великосельскому нагрянул приятель Чижа по институту Андрей Шулико, вернувшийся из армии. Его ждал сюрприз — Чиж взял гитару и устроил премьеру песни. В занятных городских картинках, которые storyteller наблюдал прямо из окна вечернего автобуса, Шулико с удивлением узнал собственные стихи. Он сочинил их в Якутии, скучая на штабном дежурстве, и послал в Дзержинск. Этот ностальгический набросок настолько понравился Чижу, что он тут же придумал мелодию в стиле ямайского музыканта Эдди Гранта, очень модного в середине 1980-х. ("Автобус", кстати, стал единственной песней, — если не брать совместные опыты с Некрасовым, — когда музыка Чижа легла на чужой текст. Обычно ничего хорошего из таких попыток не выходило. Причина, по словам Чижа, была самой простой: чужие стихи его "не цепляли").
Встреча у Великосельского вернула всех троих в беззаботное студенческое время. По вечерам приятели слушали регги — солнечную музыку с далекой Ямайки. Дополнением к этим посиделкам стали, как и прежде, папироски с марихуаной. «Трава» будоражила воображение и рождала новые песни. "В основном всё это потом никуда не годилось, — говорит Чиж. — «Сенсимилья», пожалуй, единственная, которая осталась". Он сочинил эту балладу за две троллейбусных остановки, когда ехал на Васильевский остров к знакомой барышне. Это был не-регги, сделанный в духе регги.
— Пришел туда, куда ехал. Взял гитару, сыграл. Для себя сначала. Потом показал барышне — вообще никакого эффекта: "Такое говно!" — "А мне нравится!".
Когда Чижа спрашивали, что означает слово «сенсимилья», которого нет ни в одном словаре, он не моргнув глазом отвечал, что это: а) сорт французского коньяка б) имя девушки в) город в Испании. На самом деле слово sinsemilla родилось на Ямайке. Это сорт конопли — неопыленные, ещё без семян, женские растения. Дымком «сенсимильи» и пением старых псалмов растаманы[31]до сих пор торжественно встречают каждый восход солнца.
— Впервые про «сенсимилью» я услышал от БГ, — говорит Чиж. — "Сижу на крыше и я очень рад, употребляю сенсимилью как аристократ". Потом был Боб Марли, Black Uhuru — уж коли мы плотно сидели на «траве», мы не могли обойти своим вниманием ямайских музыкантов. Но вообще она была написана как ответ на песню БГ. Это как бы моё прочтение.
Если «Ассоль» и «Обломов» Чиж пел исключительно в тесных компаниях, то «Сенсимилье» было суждено стать хитом «ГПД», который исполняли во втором отделении каждого концерта, в ряду других супер-боевиков.
* * *
Коммунисты называли Ленинград колыбелью трех революций. На самом деле их было четыре. Последняя, рок-н-ролльная, случилась в конце восьмидесятых — считается, что 1987-й стал годом тотального выхода советской рок-музыки из подполья. И если раньше питерская тусовка шла на любой сейшн только потому, что он мог оказаться последним, то уже в 87-м легальных концертов стало так много, что приходилось выбирать, куда и на кого пойти.
Пользуясь случаем, Чиж посещал всё подряд. На одной из таких рок-вечеринок он познакомился с парнем, который крутился возле организаторов подобных акций. Когда тот узнал, что Чиж пишет песни, он предложил «протолкнуть» его на сцену. Но дебют не состоялся. В самый последний момент Чиж решил, что на фоне бушующей вокруг стихии он будет выглядеть деревенским Ваней Жуковым, который "тоже песен накропал".
— Виктор Робертович Цой пел о столичных проблемах столичной тусовки: "На нашем кассетнике кончилась пленка — мотай!..". А в моем родном городе кассетник был вряд ли у каждого третьего из пацанов. И я подумал: "Мне, наверное, рано туда идти: у меня песни совершенно другие. Они у меня… провинциально-лирические". И я никуда не пошел.
Куда ближе, чем этот «электропопс», стали для Чижа питерские панки. На Западе пик моды на "гнилую шпану" был давно пройден, но в СССР, как обычно, всё только начиналось.
— Помню, во Дворце молодежи был фестиваль, — рассказывает Чиж. — Вокруг ходили персонажи — ну один другого краше! Один розовый, другой оранжевый, третий налысо бритый. Девки какие-то немыслимые, с голыми сиськами, в сосках — крестики, цепочки. В Дзержинске их бы точно всех поубивали!.. Я рот разинул: "О-ба! Вот она, свобода настоящая!..".
Нестыковка состояла в том, что панк-рок, впервые подняв свой чумазый «фэйс» в середине 1970-х, начал с глумлений над хиппи, которых так обожал Чиж, и над их «устаревшими» идеалами времен вьетнамской войны, вроде "make love not war". Дошло до того, что Джонни «Роттен», лидер Sex Pistols, демонстративно выходил на сцену в садистски изувеченной футболке с надписью "Pink Floyd" и нацарапанными выше шариковой ручкой словами "Я ненавижу!". Панки были уверены, что такие «наезды» на старичков-ветеранов воплощают истинный дух рок-н-ролла: "Трахнем всех, кому охота разбираться?!".
Но в эти концептуальные противоречия Чиж не вникал. Панк-рок привлекал его только как новый пласт музыки[32]и сумасшедшей энергии. В каком-то смысле это было продолжением его симпатии к хулиганскому драйву «Зоопарка» (неслучайно Майк Науменко был единственным не-панком, которого признавала своим вся питерская "гниль").
— Сейчас я понимаю, — говорит Чиж, — что где-то подсознательно я продлевал свою молодость. Мне было уже за двадцать пять, а я выбривал виски. Единственное, чего я не делал — «ирокез», и не красил волосы. Но мне до сих пор нравится это действо. Видимо, панковский пофигизм засел во мне очень глубоко.
Возвращаясь из Питера, Чиж был переполнен новыми впечатлениями.
— Приезжаешь домой, а там одно и то же: фуфайки, «петушки». И твое тело потихонечку засасывает родимое болото. И вроде бы всё нормально, и вроде бы никуда не ездил. И снова ждешь питерской встряски…
ЧАСТЬ II: ОНИ ЛЬЮТ "МЕТАЛЛ"!
СКОРЕЕ, «ХАРД-ДРОЧКИ», ЧЕМ "МЕТАЛЛЮГИ"…
"Хочешь определить судьбу вещи — дай ей имя. Назвать — значит ограничить" (Философская бормотуха).
В начале 1987-го, когда «продленщики» готовились выйти из подвала, был еще жив и находился в неплохой форме Майк Науменко, набирали мощь «Алиса» и «ДДТ», «Кино» уверенно шло к всенародному признанию, Саша Башлачев не думал об уходе, «Наутилус» начинал подавать признаки жизни, а Борис Гребенщиков уже и тогда вовсю был БГ, собирая подряд восемь битковых аншлагов (почти 56 тысяч зрителей) в ленинградском Дворце спорта «Юбилейный». Но общий фон определяли пока что не они, а эстрадная «попса», имеющая доступ на радио-телевидение, в студии грамзаписи и в самые престижные залы.
Свежую струю в провинцию принес энергичный "heavy metal". По мнению Сергея Ефимова, барабанщика «Круиза» (а эта группа считалась ведущей среди советских "металлистов"), 1987 год стал началом бума «хэви» в СССР: "Мы объехали всю страну. Помню концерты в Ставрополе, Харькове, Уфе. Это было потрясающе — в зале творилось такое!.. Психоз какой-то, ей-богу".
Гитарные риффы, напоминающие визг бензопилы «Дружба»; браслеты и ошейники с шипами; штаны в обтяжку из суперэластика; «страшные» тексты — сплошные гробы, черепа, кровь хлещет; крики со сцены поклонникам: "Встретимся в аду!", — вся эта жуть была для вчерашних пионеров и комсомольцев в диковинку и затягивала на концерты, как в темный омут. Войдя в раж, фанаты ХМ ломали в залах кресла, били стекла, бутылки и морды друг другу. (Не случайно на разгоне буйных фэнов проходили обкатку будущие ОМОНы).
"Пятнадцатилетних, увлекающихся «металлом», еще можно понять, но когда этим занимаются в двадцать лет, то это, наверное, показатель умственной отсталости", — писала рижская газета "Советская молодежь".[33]Не самая кондовая в СССР, между прочим. Выходило, что 26-летний концертмейстер Чиграков, к тому же студент-заочник, женатый, имеющий ребенка — и вовсе последний дебил.
Собственно, в ряды «металлистов» молодая группа попала случайно. Это произошло в феврале 1987-го, на I-м Дзержинском рок-фестивале. Исполнив сюиту "Так будет", ГПД-шники, к своему удивлению, стали лауреатами и одновременно членами новоиспеченного городского рок-клуба. Кроме того, жюри вручило им грамоту "За лучшую музыку".
(Настоящими победителями — если это слово вообще применимо к музыкальному фестивалю — были как раз не они, считает Чиж, а группа "УБ",[34]которая вышла в самом конце и сыграла обычное буги-вуги: "Они «сваяли» это так легко и задорно, ничуть не хуже группы «Зоопарк». Я встал остолбеневший: "Вот, ребята, музыка! Вот что кайфово!". Все кисло говорят: "Да, конечно. Только надо "потяжелей"!..". Но я тут же побежал к «УБ» и сказал: "Ребята, вы ох**е!". Меня тянуло к ним. Мы часто потом пересекались, и я играл у них на фо-но за кадром, хотя у них был свой клавишник…").
— Вот не вякни Лёня Казьмин тогда в микрофон, что «ГПД» — "лучшая «металлическая» группа города", и, возможно, всё пошло бы в другую сторону, — убеждён Баринов.
Казьмин был одним из отцов-основателей фестиваля. Во-вторых, принадлежал к поколению ветеранов дзержинского рока. Поэтому к его словам прислушивались, а оценками дорожили — "Спасибо, Лёня, будем теперь знать какие мы!..".
— Но это ни в коем случае не было "хэви-металлом"! — не соглашается Чиж. — Обычный хард-рок. Только более тяжелый. Как "Rocka Rolla", первый альбом Judas Priest. Мишка Староверов приходит на репетицию: "Вот, я песню написал". Начинает показывать — там нет ничего от «металла». Просто красивая баллада. Быня подключается через педаль, и вот она уже звучит «тяжело», но, по сути, — та же самая баллада!.. Мы могли взять любую нашу песню и просто спеть под гитару на кухне. И этим, как мне кажется, выгодно отличались от большинства «металлических» бэндов.
Тем не менее "heavy metal" с его яростными «запилами» пришелся по сердцу Быне. Он любил тянучие виртуозные соло Джимми Пейджа из Led Zeppelin, которого многие ХМ-гитаристы называли своим крестным отцом. Именно Быня и убедил всех двинуться вслед за отечественными флагманами модного стиля — «Арией», «Круизом», "Черным кофе".
Уже через месяц «ГПД» представила свое «тяжёлое» шоу — "Здравствуйте, Хэви Метал!". "И если в первой программе у нас еще были какие-то стилистические отклонения, то дальше мы уже точно думали, что и как делать для того, чтобы следовать имиджу", — признались парни год спустя "Нижегородским рок'н'ролльным ведомостям".
— Мне-то на имидж было абсолютно насрать, — говорит Чиж. — Главное, чтоб музыка была. Но Быня настаивал на своем, и всё же настоял.
Придумывать свой внешний образ не было нужды: «металлисты», они и в Африке «металлисты» — кожа, заклёпки, гривы до плеч, "боевой раскрас", как у Kiss.
Понятно, что в советских магазинах «металлическая» амуниция не продавалась, и каждый крутился, как мог. Баринов, например, быстренько смотался на малую родину, в Павлово — его родители трудились на заводе, где собирали известные всему СССР автобусы-"пазики". Оттуда он вернулся с рулоном дерматина, которым обтягивали пассажирские сиденья.
— Я сшила Женьке зауженные брюки, — рассказывает его жена Наташа. — Не знаю, как он в них, бедный, ходил. Дерматин-то был кресельный, очень толстый. А в них же надо было сидеть за барабанами, ноги как-то сгибать…
Рулона хватило ещё и на рокерскую куртку — потом супруги Бариновы дружно клепали её на перилах лестницы. ("Были круглые клёпочки для упаковки тары, их таскали откуда-то с заводов", — вспоминает Наталья).
Об экипировке других «продлёнщиков» тоже позаботились жены. Самый крутой, по общему мнению, костюм был у Мишки Староверова: штаны и жилетка из натуральной (!) кожи. Причем, не «самостроки», а покупные — его Ирина давно работала в торговле и сумела каким-то чудом все это достать. Но сначала Майк выступал в синих зимних колготках, взятых у жены. Они облегали его, как балеруна, выгодно подчеркивая мужские достоинства. На концертах, по словам очевидцев, Миша смотрелся весьма живописно: "Возьмет гитару, ноги расставит, башкой своей кудрявой замотает… Караул! Шоу!..".
Наряд Чижа был скромней: черно-синие джинсы и бывшая армейская рубашка, «сваренные» на дому кустарным способом. (Это станет для него доброй традицией: никогда не заморачиваться, в какой одежде ты выходишь на сцену).
Законы жанра предусматривали эксперименты с гримом. По примеру «Алисы» парни начали с «обводочек» вокруг глаз, но вскоре так вошли во вкус, что стали расписывать чуть ли не пол-лица. И если у «Наутилусов», этих пионеров арт-макияжа в СССР, уже в 1985-м был свой гример-визажист, то дзержинцы прибегали к услугам верных подруг. Перед концертом те набивались в гримерку, и каждая занималась своим мужем — белила, раскрашивала, взбивала «ужасные» начёсы. Причем, используя свой собственный грим, лак для волос, помаду и тени — за ними специально ездили в Ленинград, в театральный магазин "Маска".[35]
Правда, в использовании грима был и свой минус: он мешал фэнам опознать своих героев "вне сцены".
— На каком-то концерте, — вспоминает Баринов, — была жуткая драка в антракте. Менты не приехали. Пока сами не угомонились, ни фига не расходились. Мы еще сидели за кулисами какое-то время. Было боязно выходить на улицу. Мы-то чем отличаемся? Подумаешь, музыканты!.. В то время нас особо-то в лицо не знали. Это потом, если видели волосы длинные — ага, значит, оттуда, из «ГПД», придурки…
Чтобы довершить сценический облик, «продлёнщики» прокололи уши. Первым на это отважился басист — его ухо украсила серьга в виде серпа и молота. Себе Чиж вставил обычное колечко (со временем он доведет их количество до девяти).
Вся дерзость этой операции станет понятна, если вспомнить фильм «АССА», который вышел на экраны тогда же, в 1987-м, и точно отразил настроения тех лет. Там мафиози Крымов (персонаж Станислава Говорухина) брезгливо обрывал серьгу из уха подростка-тусовщика Бананана, всем сердцем мачо презирая эту «пидорскую» атрибутику. Реальный Говорухин — прогрессивный кинорежиссер и народный депутат СССР — тоже не жаловал «рокеров-шмокеров». Сталкиваясь на съемочной площадке с Цоем и Гребенщиковым,[36]он раздраженно бурчал: "Ну взрослые люди, ё-моё! Их бы поставить эшелоны грузить. Здоровый болван с серьгой в ухе, ну что это такое?".
Реакция простых растяпинцев на пирсинг была и вовсе незатейливой. Если раньше пьяные люмпены кричали: "Эй, х*волосатый, тебя подстричь, что ли?", то после «АССЫ», завидев серьгу в ухе, могли в упор спросить: "Ты кто — пидор?.. Пидор?!".
Приходилось, вспоминает Чиж, таскать отвертку в кармане: "Если не отмахнуться, так вытащить, а там уж посмотрим…".
ГРАЖДАНСКАЯ ЗРЕЛОСТЬ
"Рокер — тоже человек,
А, возможно, и артист.
Он страдает за свой век —
Гражданин и гуманист"
(народная бормотуха).
Было ясно что играть, а вот о чём петь?.. Отсутствие "своей темы" стало головной болью молодой группы. Западные «металлисты» в наставники не годились: крутые парни пропагандировали такие же крутые забавы — бухло, кувырканье с девками, наркоту и уличный мордобой. Самые оголтелые вообще заигрывали с сатанизмом. По меркам советской морали, всё это расценивалось не иначе как "духовная отрава".
Не очень-то помогли своим примером и наши мастера «металлопроката». Чтобы обмануть цензуру, им приходилось крутиться, как ужу на сковородке. Группа «Ария» ударилась в абстрактные нравственные искания ("С кем Ты?", "Воля и Разум", "На службе Силы Зла"). "Черный кофе" воспевал "деревянные церкви Руси" и советский пацифизм ("Знамя мира — миру нести, Люди мира, нам по пути!"). Другие, менее талантливые, несли безопасную чушь про "рокот космодрома".
Что ж, у кого что болит, тот о том и говорит: в Дзержинске, напичканном чадящими заводами-монстрами, самой актуальной была тема экологии. Неслучайно свой первый хит «Припять» ("Заколдованный город") Майк Староверов, главный поэт-песенник «ГПД», написал по мотивам катастрофы на Чернобыльской АЭС:
Город спит, как ребёнок невинный,
Мать-Земля над ним склонилась.
Смерть вздохнула над Украиной —
Мир, ты должен знать о том, что случилось!..
Такие песни-предостережения находили в Дзержинске горячий отклик. Старшее поколение еще не забыло, как в 1941-м город жестоко бомбили немецкие «юнкерсы» — их целью были склады с советским химическим оружием. С тех пор даже прыщавые подростки понимали: случись крупная авария на местном «оборонном» заводе — жертв в Дзержинске будет поболее, чем в Чернобыле…
Поначалу Чиж стоял в стороне от сочинения песен: "Я не умел писать на заданную тему. У меня сразу руки опускались. Я не понимал, как это можно сделать".
Помочь группе вызвался Юрий «Йорган» Киселев, общий приятель и несостоявшийся барабанщик. Это был человек из породы талантливых «чудиков», которыми славится российская глубинка.
— А так он — Маяковский! — говорит Баринов. — Приносит текст и начинает его читать — громко, с чувством. Потом обязательно поинтересуется: "Ну как?..".
Что ж, тексты подходили для «хэви» просто идеально — "звездные войны", ядерный Апокалипсис, страшилки с ведьмами и вурдалаками. Вдобавок Йорган выпекал их, как блины. По дороге с репетиции он раскрыл Чижу свой секрет: "Прихожу домой, ставлю бобину с какой-нибудь западной песней, и в этой ритмике пишу свои стихи".
— А ты, когда читаешь, не врубаешься — ну текст и текст… — изумляется Чиж. — А Юрка тыкает в листок: "Вот это — "Highway Star", это — "Лестница в небо". Я офигел, я такого не встречал никогда!..
Впервые как автор Чиж попробовал себя на программе "Завтрак в Сан-Растяпино", посвященной родному городу. Тема была близка, понятна, и он сразу написал три песни из пяти. Сегодня он по-настоящему гордится только балладой "Ты и я".
— Мы выходили на сцену, — вспоминает Чиж, — и красиво тянули ее на три глотки как спиричуэлс…
Фактуру подсказала примета горбачевских 80-х — кооперативное "безалкогольное кафе". Его вывеска "Ты и Я" сильно смутила Чижа. В Дзержинске такой интим был почти неприличен. Особенно на фоне «совковой» пошлятины — сплошные "Алые паруса", «Бригантины» и "Юности".
Две других песни ("Мой город", "Токсикоман") были обычными вальсами, «посаженными» на «металлические» риффы. Их тексты представляли собой язвительное послание местным гопникам, которые — тут Чиж целиком был согласен с Майком Науменко — "мешают нам жить":
Ребятки в фуфайках по улицам города
Бегают, как корольки —
Слегка приблатненно, сейчас это модно —
И на голове — "гребешки".
Город мой родной,
Когда ты поумнеешь?
Дождусь ли я светлого дня?…
Мы пели, — вспоминает автор, — а эти "ребятки в фуфайках" сидели внизу, в партере, и кривились. В принципе, могли и по дыне нам настучать.
Чиж скромничает: обитатели блочных микрорайонов безошибочно угадали, что на сцене — "свои".[37]В Дзержинске конца 80-х было немало талантливых бэндов: «Резонанс», «УБ», «Визит», «Штаб». Но только рвущий душу «металл» давал возможность «разрядиться», выплеснуть лишний адреналин. Вдобавок яркие шоу ГПД-шников образцово утоляли провинциальный голод на зрелища.
Выполняя «соцзаказ» земляков, парни настойчиво искали новые краски. Вскоре у них появился свой "сценический свет". Это были две огромные, сваренные на заказ железные рамы, на которые цепляли чуть ли не сто мотоциклетных фар, украденных где-то на заводском складе. Пучки слепящих лучей заставляли Чижа щуриться, как китайца. В конце концов он стал петь, закрывая глаза. (Многие полагали, что так он "входит в образ").
Но не только эта деталь повлияла на его сценическую манеру (драйв при внешней статичности). В отличие от звезд "heavy metal", Чиж не тряс гривой, не тёрся гениталиями о микрофонную стойку и не вскидывал в ложном пафосе руки. Во-первых, его ограничивал микрофон ("когда ты одновременно поешь и играешь, он не дает тебе по сцене скакать"). С другой стороны, его рок-мачизм проистекал от нежелания "выглядеть клоуном" — это противоречило дворовой эстетике.
Зато эмоции фэнов били ключом. Заслышав «металлические» риффы, они тут же начинали вспарывать «козами» воздух или «колоситься», т. е. топтаться у сцены, покачивая вскинутыми руками. Словом, вели себя вполне по западным стандартам.
У группы даже появились юные поклонницы. Но, как вспоминают не без ревности, «клеить» пытались в основном Чижа — симпатии барышень, справедливо это или нет, обычно достаются вокалисту, парню у микрофона.
— Мне не звонили, записок не писали, — утверждает Чиж. — Кому надо, тот знал, где я работаю. Можно было меня на улице встретить — не сегодня, так завтра. Город маленький. Там не было никаких тайн абсолютно.
* * *
Любовь публики придавала задора, и в августе 1987-го «продлёнщики» взялись за новую программу "Последний Ангел" — уже четвёртую за полгода. Свидетелем ее шумного успеха стала Ольга Егорова, бывшая сокурсница Чижа. В то время она работала в ДК Свердлова педагогом в детской музыкальной студии.
— Когда заканчивались занятия, я часто спускалась к ним в подвал. Они играли «металл», и у меня в голове это не укладывалось: в училище Серёжка увлекался совсем другой музыкой. Мне его даже в хард-роке было сложно представить. Как, откуда это могло взяться?.. Он стал приходить ко мне в класс, показывать свои песни. Помню, спел «Ассоль», а была такая смурная погода: осень, темно, за окном дождь бесконечный… Спрашиваю: "Чья песня?" — «Моя». Я не поверила. Да не может быть, думаю, чтоб Сережа, которого я полжизни знаю, взял и сочинил такую обалденную песню!.. Потом они пригласили на свой концерт. В зале было две-три сотни молодняка. Принимали их бурно. Сергей спрашивает: "Ну что, тебе понравилось?". Говорю: да, очень…
Кумирами подростков признал «ГПД» даже главный комсомолец города М. Кузнецов. В передовице местной газеты «Дзержинец» он благосклонно заметил: "Среди молодежи, и в первую очередь учащейся молодежи, особой популярностью пользуется рок-музыка. Наши рок-ансамбли «Визит», «Резонанс», "Группа продленного дня", «Сентябрь» собирают большую аудиторию".
Сама "учащаяся молодежь" выражала свои симпатии (судя по письмам в тот же "Дзержинец") куда категоричней: "Я читаю вас только потому, что ищу в последней колонке объявление о концерте "Группы продленного дня".
Настоящим триумфом «ГПД» стала первая годовщина Дзержинского рок-клуба, которую, как в музыкальной школе, решили отметить "отчетным концертом". Рост своего мастерства демонстрировали сразу несколько групп. Но определить настоящего фаворита, по словам Баринова, можно было с первого взгляда:
— Солидная часть публики явилась в кожаных куртках, цепях, все проклёпанные… Мы точно знали: это пришли на нас.
ГПД-шники не подвели своих фэнов. К тому времени группа отказалась от клавишных, хоть немного смягчавших суровое, как наждак, звучание «хэви» — Быня упорно жал на то, что в «металлических» группах нет клавишника, там чешут два лид-гитариста (имелась в виду "двойная гитарная атака", которую открыли Judas Priest и которая была взята на вооружение всеми «металлическими» бэндами). В конце концов синтезатор, к радости Чижа, убрали в чулан, а ему пришлось срочно искать гитару — в точном соответствии с рокерской поговоркой: "Могильщики покупают себе лопаты сами". Приличной «электрички» в продаже не было, и он заказал самопальный "Fender Stratocaster" у местного мастера.[38]
Со второй лид-гитарой группа приобрела мощный звук. Он бил фэнов, как разряд электричества. С этого момента их любовь к «ГПД» стала носить оттенок истерии. В полной мере ее силу ощутила на "отчетном концерте" джаз-роковая группа «Визит», которую «металлюги» свистом и выкриками "долой!" прогнали со сцены, дабы поскорее услышать своих кумиров.
"Концерт прошел под несмолкающий вопль "Даёшь "хеви"!", — писала городская газета, — что, по мнению вопивших, означало: "врубай гитару, чтоб ревела!". Публика свистела, улюлюкала и «успокаивалась», лишь получив очередную порцию гитарного рева".
"Металл"-то мы даём, но вот доходит ли он до них… — жаловался прессе Чиж — Очень обидно, когда для кого-то тексты — пустое место. Ведь мы стараемся донести до молодежи острые проблемы".
Но молодежь пришла на концерт не за проблемами — за драйвом. Когда Чиж с Быней обрушили на публику свой двойной «запил», кто-то из фэнов от восторга швырнул с балкона стул. Он угодил прямиком в звукооператора. Тот, в свою очередь, прогулялся этим стулом по хребтам не в меру рьяных зрителей, нечаянно оборвавших несколько проводов. Чтобы унять этот рок-шабаш, потребовался 15-минутный перерыв — в зале вспыхнул свет, появилась милиция…