Я кивнул, хотя отчаянно пытался не делать этого. И та часть моего сознания, что еще сохранила трезвость — а она всегда таится где-то на задворках разума, как бы плохо ни шли дела, — уже в отчаянии ломала себе руки: уж она-то знала, что произойдет. Все закончится вполне привычным образом.
— А серьезно, почему бы тебе не поехать, Уилл? Слушай, братан, выручай. Я по уши сам знаешь в чем, а языков ни хрена не знаю. — С этими словами Фил вздохнул, запрокинул голову и залпом выпил зеленую маслянистую жидкость из пробирки. Глядя на его выпученные глаза, я задумался: как сам-то справлюсь с этим зловещим коктейлем?
— Нет, серьезно, будет здорово. Дорога проходит по замечательным местам, такого ты еще наверняка не видал. А как только доберемся до водопада Виктория, я тут же, клянусь, отпущу тебя назад в Кейптаун. Тебе всего-то и придется — немного готовить. Ведь ты умеешь? Да?
Я вроде и не ответил, но он уже продолжал:
— Умеешь? Вот здорово, а?
— Подожди-ка, Фил. Лучше скажи, а вы едете через Ботсвану?
— Ну конечно. Прямехонько через нее.
— А через место под названием Касане?
— А как же, братан. Классное местечко. Там как раз у нас остановка.
Я задумчиво потрогал визитку профессора Боттинга, лежавшую в кармане.
— Так о чем я говорил? А готовить придется сущую безделицу. Несколько бифштексов и прочую ерунду. И ты знаешь языки. Так что ты и гидом можешь быть.
— Да я же в Африке сроду не был. Я тигра от леопарда не отличу.
— Э, об этом можешь не беспокоиться — в Африке нет тигров.
— Ах, ну да! — покраснел я и отважно глотнул зеленой фигни из своей пробирки. Эта субстанция была такого же оттенка, как и нечто, однажды просочившееся из днища моей машины, а удовольствия было еще меньше.
|
|
— Да в любом случае, не волнуйся. Я тебе скажу, где там что, и у меня есть книга со всякими названиями на разных языках. Будет проще простого, Уилл. Не переживай.
— Да я и не переживаю. Нет, ты прав, звучит прикольно — приключение. — Зеленый глубинный заряд взорвался в моем желудке, пока я мысленно смаковал это последнее слово, и ядовитая взрывная волна накрыла мой отяжелевший мозг, полностью затмив здравый смысл. — А сколько это продлится? Знаешь, у меня вообще-то не так уж много времени.
Последнее, конечно же, было не совсем правдой.
— Говорю тебе, чуть больше двух недель. К концу месяца вернешься назад. Легко. Если честно, такая возможность выпадает только раз в жизни. Не упускай свой шанс, братан.
Что верно, то верно: пару раз в прошлом, когда я принимал необычные предложения, за этим следовали совершенно незабываемые приключения. И я нисколько не сомневался, что, скажи я сейчас «нет», подобной возможности почти наверняка за всю оставшуюся жизнь мне уже больше не подвернется. Бесспорно было и то, что я был весьма пьян.
— А, ладно, Фил. По рукам! Почему бы и нет?
Совершенно не отдавая себе отчета в том, что делаю, я тут же позвонил из телефонной будки профессору Боттингу, что было крайне невежливым поступком — стояла глубокая ночь или, скорее, раннее утро.
К сожалению, четких воспоминаний о разговоре у меня не сохранилось, но, кажется, он что-то сказал вроде того, что, мол, все непременно устроит, и не оставлю ли я его теперь, пожалуйста, в покое.
Пребывая в совершенной эйфории относительно своей новой работы — точнее, двух своих новых работ, — я хлопнул Фила по спине и вот уже в который раз объявил ему, что мы договорились. А затем, хотя вообще-то это не в моем характере, в приливе неподдельного восторга, я снял рубашку и плюхнулся в покачивающуюся и искрящуюся воду бассейна.
|
|
Моя безупречно исполненная бомба сотрясла поверхность вод где-то в половине третьего ночи. Стук Фила в мою дверь раздался примерно через три с половиной часа. К этому времени, как несложно догадаться, весь план представлялся мне уже гораздо, значительно менее разумным. По сути, вся эта авантюра казалась мне, как ни посмотри, страшной ошибкой.
К счастью, благодаря моему ночному рвению сумки были уже упакованы — кое-как, правда: я, по-видимому, просто скатал каждый предмет одежды в маленький комок. Поэтому все, что мне оставалось сделать, — это спуститься по лестнице, сохраняя вертикальное положение, и добраться до желтого автобуса. И когда ранним утром первые лучи солнца скользнули по монолитным краям Столовой горы, я опустился на переднее сиденье Желтого Зверя и отчаянно попытался вспомнить, во что же я на этот раз вляпался.
Все бремя моих новых обязанностей стало ясным через полчаса, когда я, пошатываясь, вышел из оцинкованных раздвижных дверей с огромной картонной коробкой замороженных бифштексов и закрученных бурворсов — африкандерских пряных колбасок из говядины и свинины. Вся эта бойня отнюдь не была тем, что прописал мне доктор в тогдашнем моем состоянии. В носу у меня стоял запах крови, а мы остановились еще два раза, дабы пополнить остальные съестные припасы: захватили рис, макароны, картошку, консервированные овощи, приправы, фрукты и пакеты с дрожжами и мукой для выпечки хлеба.
|
|
Минуточку. Я что, должен еще и сам выпекать хлеб?
Пока мы перекладывали все это в большущий контейнер в задней части автобуса, я украдкой поглядывал на инструкции по приготовлению пищи.
— Да не волнуйся ты, Уилл, — рассмеялся Фил, у которого, похоже, настроение было лучше некуда, — вот уж полнейшая несправедливость. — Глянь сюда! — С этими словами он швырнул мне потрепанную, измятую тетрадку с загнутыми уголками страниц. Схватив бутылку с водой, я распахнул ее на первой странице:
«День первый.
Обед: пассажиры покупают за свой счет.
Ужин: Хобас, долина Фиш-Ривер. Поджаренный на огне бифштекс, картофель фри по-лионски, консервированный горошек. Для вегетарианцев — омлет с сыром».
К моему облегчению, ежедневное меню — завтрак, обед и ужин — было расписано весьма подробно. Я нервно вернулся к Дню первому. «Картофель фри по-лионски». Что, черт возьми, это такое? Я слышал о некоем блюде под названием «картофель фри по-дофинески», хотя вряд ли и сумел бы его приготовить, — но вот о вышеупомянутом корнеплоде «по-лионски» не имел ни малейшего представления.
Заметив мою озабоченность, Фил оторвал руку от руля и перевернул тетрадку:
— Смотри, все рецепты сзади. Все проще простого.
Пролистав до буквы «К», я действительно обнаружил рецепт:
«Картофель фри по-лионски на двадцать персон. Взять большой противень. Нарезать ломтиками двадцать картофелин среднего размера, лук, добавить бульонный кубик, кипяченой воды, черного перца и т. д.».
Уф, и вправду проще простого. Я несколько раз внимательно прочел указания и почувствовал себя много лучше. Во всяком случае, насколько это возможно для человека, ощущающего, что в любой миг он может упасть в обморок.
Увы, я и не подозревал, что в данной поездке гастрономические проблемы по сравнению с социальными окажутся сущей безделицей. Это раскрылось в полной мере, когда в зале прибытия аэропорта мы выставили две картонки. На моей было написано: «Voyages de la Roziere», а у Фила — «Reisegruppe von Beinbruch»[14]. Через какое-то время из потока тележек вынырнула фигура с поднятым зонтом и направилась к нам. Следом двигалась группа из восьми-десяти человек различного возраста. Руководитель подошел к Филу и представился:
— Вольф Дитер фон Байнбрух из «Reisegruppe von Beinbruch». Вы Филип?
Я фыркнул: вот ведь, даже и не предполагал, что Фил по документам был Филипом. Мой товарищ кивнул и сказал:
— А это Уилл. Ваш гид и ответственный за развлечения.
— Что?! — удивился было я, но тут же спохватился: — Ах да. Точно. Здравствуйте. Добро пожаловать в Африку! — Закончив приветствия, я почувствовал себя почти мошенником.
— Ух, здорово! Значит, вы будете нас развлекать. Вот и прекрасно. Мы предвкушаем это, ja? — Он повернулся к членам своей любопытствующей группы, которые тут же выразили согласие, закивав в унисон. — И надеюсь, Уилл, вы не забыли, что все мы вегетарианцы?
— О нет, как можно! Нет, все это учтено. Все расписано. Никаких проблем.
— Что ж, замечательно! Тогда вперед, к приключениям! — Сложенный зонтик вновь взметнулся к небу.
— Э-э-э… Одну минуточку, Вольф. Надо дождаться другую группу, — на удивление кротко прервал его Фил.
— Другую группу? Кстати, меня зовут Вольф Дитер, запомните это, пожалуйста. Разве мы отправимся в наше приключение не одни? — Густые брови Вольфа Дитера весьма заметно приподнялись. — Вы не говорили об этом при оформлении сделки!
— Да, не говорил… Там их немного задержали в зале регистрации, но я уверен, что ваша дружба вспыхнет, как… э-э-э, как что-нибудь. А вот, кстати, наверное, и они. — Фил выхватил у меня картонку и сунул взамен другую, предоставив мне заняться своими непосредственными обязанностями с Вольфом Дитером и его оравой. Помахав табличкой над головой, он наконец привлек внимание довольно вялой группы, медленно вертевшейся возле перегородки. Его движения заметила какая-то женщина впереди и стала махать в ответ носовым платком.
Когда французы в конце концов дошли до нас и остановились рядом с немцами, совершеннейший контраст в их внешнем виде предстал во всей очевидности и комичности. В то время как подопечные Вольфа Дитера, судя по всему, снаряжались в магазине, где распродавались армейские излишки — они были обмундированы в прочные шорты из плотной ткани и суррогаты бронежилетов, шляпы с висячими полями и огромные ботинки на шнуровке, — вновь прибывшая группа состояла из персонажей в мятых костюмах кремового цвета и тонких летних платьях, мокасинах с кисточками и сандалиях. Двое туристов, юная пара, постоянно передавали друг другу флакон с одеколоном, поочередно смачивая его содержимым свои шеи и лбы.
С того самого момента, как Вольф Дитер, косматый и пышущий здоровьем верзила, и мадам Мари-Франс Де Ла Розьер, элегантная парижанка, облаченная в шелка и с лоснящейся от чрезмерного злоупотребления увлажняющих средств кожей, пожали друг другу руки, стало совершенно ясно, что две эти группы, сопоставить которые можно было лишь в страшном сне, ни за что меж собой не поладят. Линия фронта была очерчена немедленно: первая стычка произошла при обсуждении сравнительных достоинств их национальных авиалиний. Признаться, сам я раньше не особо-то и верил в существование национального характера, однако теперь сильно встревожился: туристы из обеих групп буквально из кожи вон лезли, стараясь оправдать привычные стереотипы немцев и французов.
Фил, у которого в подобных делах, несомненно, имелось опыта побольше моего, как ни в чем не бывало, радостно улыбался PAX’ам — лично я был уверен, что никогда не привыкну к этому термину туроператоров, — и махал в сторону поджидавшего за стеклом автобуса.
Pax?[15]
Pax Franco-Germanica? Возможен ли мир между французами и немцами?
Я не без оснований опасался, что вряд ли.
Фил помог немцам погрузить их рюкзаки на крышу — но прежде они переложили разнообразные предметы первой необходимости в лихие патронташи — и позволил двум бойскаутского склада юношам забраться наверх и аккуратно все разложить. Я тем временем провел группу Де Ла Розьер к другой стороне автобуса, где моему изумленному взору предстала огромная груда багажа, который, по представлениям французов, был необходим для путешествия по Африке. Компактно укладывать содержимое громоздких рюкзаков — это было не для них! Французы были экипированы модными чемоданами — на колесиках, с выдвижными ручками, кодовыми замками и тисненными золотом инициалами дизайнера. Когда я пытался затащить один из таких чемоданов на алюминиевую лесенку, ведшую на крышу, в нос мне ударил резкий запах: крахмал вперемешку с ароматом изысканных духов.
Наконец загрузка была завершена, и Фил со знанием дела накрыл вздымавшуюся гору вещей водозащитным полотнищем и привязал его, а я завел PAX’ов в автобус. План рассадки туристов не был заготовлен заранее, но необходимости в нем и не возникло. Одна группа расселась слева от узкого прохода, а другая справа, подальше от первой, насколько это только оказалось возможным. Фил как заправский пожарный съехал по лестнице — ноги по бокам от перекладин — и присоединился ко мне в передней кабине.
— Боюсь, провести много времени здесь со мной тебе не удастся, — мрачно изрек он, заскрежетав передачами. Мы выехали на автостраду. — Знаешь, девяносто процентов моих клиентов — милейшие люди. Однако, сдается мне, эта партия из разряда оставшихся десяти.
— Похоже, что так оно и есть. Боюсь, ты прав. И что мы теперь будем делать?
— Мы? Слушай, братан, лично мне придется вести этот драндулет. А тебе всего лишь надо следить, чтобы клиенты не скучали! — Фил взглянул на меня и ухмыльнулся, затем опустил окно и выглянул на дорогу. — С этим особых проблем у тебя возникнуть не должно, если вспомнить, как ты зажигал с девчонками в бассейне прошлой ночью.
— Что?! — Я напряг мозг, тщетно силясь вспомнить хоть что-нибудь.
Судьба, похоже, все-таки предоставила мне небольшую отсрочку, ибо когда я посмотрел через стекло назад, то понял, что на большинстве пассажиров все-таки сказался долгий перелет из Европы, — едва ли не все они крепко спали. Немногие сохранявшие состояние бодрствования прилаживали под шеями надувные подушки, меняли батарейки в плеерах или заносили свои возвышенные мысли в новенькие дневники. Одному лишь Небу известно, что они могли поведать на этой стадии.
«Прибыли в аэропорт Кейптауна точно по расписанию, затем долго пришлось ждать этих из Франции. До чего же не повезло с попутчиками…»
«Malheureusement nous пе sommes pas seuls.Сейчас я не осмеливаюсь писать больше, чтобы не увидел кто-нибудь из НИХ. C’estla guerre, mon cher»[16].
И кто знает, что они будут писать, когда путешествие подойдет к концу?
У Фила, настоящего профи, над приборным щитком была привинчена карта Африки, изображавшая ту ее часть, что южнее Сахары. Тонкая фиолетовая линия указывала наш маршрут, на котором были обозначены остановки с датами. И выглядело это как очень, очень долгий путь. И как, черт возьми, я буду следить, чтобы клиенты «не скучали»?
Приклонив голову к огнетушителю, всячески пресекая попытки собственного мозга вырваться наружу через затылок, я закрыл глаза и попробовал сообразить, каким же образом можно разрядить сложившуюся враждебную обстановку. Шутки и анекдоты тут явно не помогут, поскольку, кроме руководителей групп, никто из туристов, к моему удивлению, особыми знаниями английского не блистал. Желая сохранить хоть какую-то часть пороха сухой, я пока еще не сознался, что владею их языками: я опасался, что в этом случае меня просто захлестнет поток жалоб. Французскому я всегда отдавал большее предпочтение — что, впрочем, основывалось лишь на моем первом любовном опыте, — немецкий же мой инструмент, опасался я, немного проржавел и притупился. Проглотив обойный клей, который не пойми откуда взялся у меня во рту, я сделал еще один глоток тепловатой воды и с содроганием — насколько это было возможно при таком пекле — вспомнил тот единственный раз, когда я отважился на эстрадное юмористическое выступление на иностранном языке.
Еще в самом начале моей счастливой преподавательской карьеры кто-то разглядел во мне восходящую звезду и в добровольно-принудительном порядке поручил находить дружеские связи с Францией и впредь отвечать за это. Наш город-побратим представлял из себя маленькое и не особенно-то красивое скопление домиков послевоенной постройки где-то на задворках обширных нефтехимических полей, что окружают Гавр. В тот год сто пятьдесят двенадцатилеток вызвались провести неделю со своими маленькими amis frangais[17]: довольно многообещающее начало международной дружбы. Когда три наших автобуса прибыли к «Плас де л’Отель де Виль», я обнаружил, что мы паркуемся рядом с еще тремя автобусами из теперь уже немецкого города-побратима. Они извергли таких же вымазанных шоколадом и рыгающих от газировки пассажиров, что и наши. Вдобавок неподалеку стоял изящный микроавтобус «мерседес» с кучей немцев на борту: бургомистром и половиной городского совета.
Несмотря на все разногласия и порой имевшие место инциденты с петардами, раскладными ножами и порнографическими журналами, неделя прошла вполне гладко. Я и вправду начал весьма самодовольно похлопывать самого себя по спине за хорошо проделанную работу и уже предвкушал «Fete du Jumelade»[18]— торжественный обед для шишек всех трех городов, входящих в Ассоциацию породненных городов. Лишь пару дней назад я выяснил, что водителем одного из наших автобусов был наш мэр, который теперь находился вроде как в водительском отпуске.
В одиннадцатом часу обнаружилось, что никто из гостей и должностных лиц не владеет всеми тремя языками, требующимися для официального представления и перевода речей, — «за исключением Уилла, — проявил инициативу доброжелательный коллега, — который знает французский и немецкий!» Так что в конце одинаково долгого и плотного обеда, в течение которого я делал попытки сопротивляться заигрыванию одной из немок — водительницы автобуса, затянутой в кожу, да вдобавок еще и любительницы выпить (она почти все три часа настойчиво следила за тем, чтобы мой бокал не был ни пуст, ни полон), — я немного нетвердо поднялся на ноги и обратился к собравшемуся обществу:
— Meine Damen und Herren, Mesdames et Messieurs, Ladies and Gentlemen…
До некоторых пор все шло нормально.
Но затем, в порыве или приливе навеянного алкогольными парами вдохновения, мне пришло в голову рассказать анекдот. Мой любимый! Может, вы его слышали? Vous connaissez peut-etre Vhistoire?[19]В общем так, жили-были…
В сокращенной версии это очень смешная история о двух статуях в парке, мужчины и женщины, которые целых сто лет смотрели в каменные глаза друг друга со своих постаментов. Однажды пролетавший мимо Господь Бог на сутки оживил их. И возрадовались они. «Но, — говорит Бог, — когда я вернусь, вы пойдете назад на свои постаменты без всяких вопросов». «Просто фантастика, огромное спасибо, никаких проблем, как вам будет угодно, Босс, вы — лучший», — отвечают они.
И вот он уходит, однако по возвращении статуй нигде не видит. Ему отнюдь не смешно. И вот, как раз когда Бог уже готов выйти из себя, до него из кустов доносится шуршание, и, опасаясь, что эти звуки вызваны распутством, он прочищает горло, дабы эти двое были в курсе его присутствия. И тут он слышит, как одна статуя говорит другой: «Так, теперь ты держишь голубя, а я сру ему на голову!»
Великолепно.
Английская версия прошла хорошо, за исключением того, что — и это произошло как раз в тот момент, когда я разошелся, — некий неблагодарный коллега довольно громко возмутился: «О, нет, только не это. Уилл всегда его рассказывает, когда немного…» — тут на него зашикали, и под конец я даже сорвал порцию аплодисментов.
Здорово.
Allez![20]Я перешел на французский и, к своему удовольствию, среди бесчисленных бокалов увидел несколько сияющих лиц, благоволивших мне из-за банкетных столов. После концовки о «les pigeons»[21]последовали бурные аплодисменты и крики «Браво!». Все и вправду шло очень хорошо.
Хлебнув как следует из переполненного кубка, чтобы промочить глотку, я заметил, что моя приятельница-водитель заснула. «Tantpis pour elle»[22], — подумал я, вообще-то не к месту, переходя к изложению немецкой версии. Теперь я увидел, что немецкая делегация выпрямилась на стульях и вся буквально обратилась в слух. Бургомистр пихнул своего коллегу под ребра и прошептал:
— Ach,ja, wunderbar, englisch Humor, sehr gut. So wie Benny Hill![23]
Однако немецкий — ужасно запутанный язык.
К несчастью, огромное количество слов в нем выглядят практически одинаково, да еще нужно держать в голове все эти артикли — мужского, женского и среднего родов.
Например, «der Taube» и «die Taube»[24]— ох, об этом даже не стоит говорить.
Во всяком случае, когда я дошел до кульминации — «Так, теперь ты держишь глухого, а я сру ему на голову!» — тишина стояла общеевропейская.
В общем, в этой поездке никаких анекдотов.
Отчаянно потерзав мозг, чтобы придумать какие-нибудь другие развлечения, я вспомнил-таки о весьма ловком фокусе, который неоднократно проделывал мой дядюшка. Он складывал руки таким образом, что казалось, будто конец одного большого пальца оторван. А несколько лет назад я свел дружбу с неким типом, который довольно неплохо ваял из салфеток животных, выглядевших вполне реалистично, — особенно хорошо у него получался кролик. Итогом же моих неуклюжих упражнений с носовым платком явилась лишь некая тварь, облик которой говорил, что она обитала на дне какого-нибудь болота еще задолго до того, как животные начали топтать сушу.
Итак, это хлопчатобумажное создание и я таращились на прямую, подернутую от жара рябью дорогу впереди. Мы оба знали, что путь нам предстоит долгий. И все же, попытался я приободрить себя после осознания собственной несостоятельности в роли артиста эстрады, это великое приключение. Теперь, когда меня больше не тревожила неотвратимая смерть от алкогольного отравления, я мог еще и предвкушать приезд в школу и встречу с детьми в Касане. Да и в любом случае, подумал я, рассеянно возя туда-сюда по приборной панели мутанта из носового платка, у молодежи чувство юмора много лучше, нежели у взрослых.
Глава 3
Палатка новой модели
Все формальности с иммиграционной службой были улажены, и мы наконец-то пересекли границу и оказались в Намибии в то время, когда страна купалась в желто-оранжевом свете, отбрасывавшемся жирным, маслянистым солнцем. До этого момента ни я, ни, думаю, большинство наших PAX’ов особенно не обращали внимания на ландшафт. В моем случае это объяснялось главным образом тем, что я был весьма и весьма обеспокоен перспективой страдать тяжким недугом на протяжении всего путешествия, — похоже, каким-то образом у меня развилось долговременное похмелье, которое мне придется тащить с собой через весь юг Африки. Пассажиры же салона, теребившие в руках фотоаппараты и бинокли, в свою очередь, либо были слишком заняты разглядыванием исподтишка неприятеля по ту сторону прохода, либо же увязли в стараниях сложить огромные географические карты, так что у них едва ли выдавался свободный миг, чтобы взглянуть в окно.
По правде говоря, смотреть на скалистом плато Намакваленда было особенно-то и не на что. Фил, по этому случаю освободивший меня на первое время от обязанностей экскурсовода, объяснил, что если бы мы ехали по этой долине весной, то перед нами предстало бы одно из величайших на свете чудес природы. Зимние дожди преображают сей бесплодный участок в разноцветный живой ковер из маргариток, гладиолусов, алоэ, фиалок и мезембриантемума (что бы это ни было). Увы, если весной здесь и было невыразимо красиво, tres beau, sehrschon[25]то сейчас взору открывались лишь скалы да голыши. Так что извините.
Когда мы пересекали Оранжевую реку, примерно три сотни миль которой образуют естественную границу между Южной Африкой и Атлантическим побережьем, я вперил взгляд в ее спокойный, мощный извилистый поток. Он выглядел необычайно притягательно, и я даже почти решился попросить Фила остановиться, чтобы нырнуть с крутого, поросшего кустарником берега в прохладные, освежающие и прозрачные воды реки и вобрать их каждой порой своего тела, — ну просто настоящая панацея для моего истерзанного организма. Наш водитель, однако, должен был придерживаться маршрута, согласно которому в Хобас следовало прибыть до сумерек.
Вот мы и двинулись дальше по дороге-серпантину, сначала приведшей нас к холмам, а затем к гребню такой удивительной геологической структуры, живописней которой мне ранее видеть не доводилось. За несчетные тысячелетия титанические силы недр Земли вкупе со стремительными водами Фиш-Ривер создали второй по величине в мире каньон. Опасаясь, как бы не увязнуть в замысловатых объяснениях о тектонических сдвигах земной коры и низовий реки, о речной эрозии да старичных озерах, я уединился в задней части автобуса и стал как можно более беззаботно перелистывать путеводитель, который вытащил из футляра. Увы, книга оказалась на испанском. Впрочем, беспокоиться мне не стоило, ибо враждующие группировки на время прекратили боевые действия, так что самыми агрессивными из раздававшихся вокруг звуков были беспрестанное щелканье фотоаппаратов да сдавленные возгласы «Ach,ja wunderbar»[26]и «Ah, oui, qa c’est trop beau»[27].
Туристы казались столь довольны приключением, что я позволил себе расслабиться и погрузиться в созерцание необъятности ландшафта, сногсшибательного великолепия стен каньона по другую сторону реки. Они величаво возвышались над нами всей своей громадой, хоть и находились, по словам Фила, на расстоянии примерно пятнадцати миль. Конец дня, когда мы там оказались, несомненно было самым подходящим временем, чтобы восторгаться этим чудом природы: все краски скал, неба и теней от облаков бесконечно сменяли друг друга, как в калейдоскопе. И все же, несмотря на весь мой восторг от подобного чудесного зрелища, вновь приобретенная работа требовала проявления определенной степени лицемерия. Хоть я и был захвачен видом наравне с остальными, однако решил, что, пожалуй, мне стоит напустить на себя некоторое безразличие, утомленность, типа «я все это уже сто раз видел» и «подумаешь, еще один чертов каньон». Тем не менее зевки, которые я отчаянно подавлял, были неподдельными — я изрядно вымотался, хотя самая ответственная часть дня еще была впереди.
К счастью, небольшой расчищенный участок да два сортира, которые и представляли собой место палаточного лагеря в Хобасе, находились лишь в нескольких минутах езды от смотровой площадки на краю каньона.
— Уилл, братан, пойди и скажи им, чтобы они ставили свои палатки. Покажи, как это делать, а потом вели PAX’ам пошевеливаться.
— Слушай, а как? — прошептал я, когда мы остановились в облаке мелкой рыжеватой пыли, которую я уже начинал воспринимать как неотъемлемую составляющую африканской жизни.
— Что как? — прошептал в ответ Фил, сотрясаясь от приступа кашля, в то время как для пущей конфиденциальности нашей тайной беседы мы пригнулись на сиденьях.
— Ну, как ставить палатки?
— Надеюсь, ты шутишь, братан!
— Какие там шутки! Я не залезал в палатку со времен младшей дружины бойскаутов, и меня выгнали оттуда задолго до того, как я дорос, чтобы ставить ее самостоятельно. А сам ты не можешь этого сделать?
— Нет уж, мне нужно устанавливать кухонное оборудование — не хочу, чтобы этим занимался ты, еще взорвешь, на хрен, автобус! — прошептал Фил и взялся за дверную ручку.
Испытывая определенную неуверенность в собственных способностях, я таки совершил свою обычную роковую ошибку, попытавшись как-то выкрутиться.
— А, ну ладно, без проблем. Думаю, не велика хитрость. Справлюсь как-нибудь. Пошли! — Мы выпрямились и с невозмутимым видом выбрались из кабины.
Мои попутчики с различной степенью воодушевления снимали с крыши свой багаж, я же вытащил ровные зеленые мешки цилиндрической формы, в которых находились легкие палатки, и раздал их, предложив, чтобы каждый сам подыскал себе место. Расположившись согласно своим предпочтениям, некоторые принялись открывать мешки и вытаскивать их содержимое, в то время как другие (в большинстве своем, надо сказать, из группы мадам де ла Розьер) растерянно оглядывались по сторонам, беспомощно держа свои мешки, — из чего без труда можно было заключить, что они остро нуждались в добром самаритянине. Однажды учитель — всегда учитель, и я просто не мог не вмешаться, когда понял, что без моего строгого надзора дело с места не сдвинется.
— Так, стоп! Arretez! Halt![28]— Пренебрегши полным отсутствием опыта в установке палаток, я открыл свой мешок — уверенно и энергично, как мне показалось, — и вытряхнул его содержимое. То, что я увидел, ввергло меня в легкую панику: похоже, самое необходимое как раз и отсутствует. Ибо я обнаружил лишь большущий куполообразный тент да две разделенные на секции стойки, которые, судя по всему, собирались подобно трости для слепых. Надеясь привлечь внимание Фила, я начал невпопад насвистывать, складывая эти стойки, однако у него хватало своих дел — наш водитель что-то отвинчивал-привинчивал под автобусом.
— Все готовы? Хорошо, тогда начали! — Я вспомнил старый добрый преподавательский трюк, который заключался в том, чтобы кое-что продемонстрировать, дабы моя компетентность не вызывала ни у кого сомнений, а затем убедиться, что никто не видит, что я делаю. Теперь, собрав стойки, я исследовал тент в поисках того, к чему бы их прикрепить, однако он оказался совершенно гладким — ни тебе петель, ни клевантов. Обливаясь потом, я оглянулся через плечо и обнаружил, что кое-кто уже покончил со стойками и взирает на меня в ожидании дальнейших указаний. Несколько мрачно я улыбнулся им в ответ. Откинув дверцу и то, что выглядело как москитная сетка, я засунул голову в свободно болтающуюся оболочку и увидел, что внутри крест-накрест пришиты петли.
Я протянул руку, схватил обе стойки и начал пропихивать их через эти петли. К моему смятению, обнаружилось, что они длиннее на добрых шесть дюймов, и поэтому, после их установки, каркас своей шаткостью смахивал на сооружение из желе. Я дал задний ход и, развернувшись на четвереньках, едва не уткнулся носом в пару новеньких, но изрядно покрытых пылью ботинок на шнуровке, выше которых обнаружились волосатые колени и выступающий живот Вольфа Дитера, смотревшего на меня сверху вниз.
— Хм, думаю, моя палатка уже готова, можете ее осмотреть. — Он указал на плод своих усилий, стоявший словно картинка из рекламного проспекта под каким-то кустарником в дальнем конце лагеря. — Кажется, ваша палатка… Вы что, хотите ее поставить, предварительно вывернув наизнанку? Это нужно делать по-другому.