Я столько лет с тобой в недружном хоре пела,
И все сносила, и все терпела.
Твое вранье, всегда понятное до боли.
Все. Надоело. Хочу на волю.
Я отпускаю поводок, живи как хочешь,
Сама я знаю, как мне тратить ночи!
Это сладкое слово – свобода!
Без скандала. Без развода.
Брошусь в это звенящее лето,
Без печали, забот и тревог.
Это сладкое слово – свобода!
Я танцую с небосводом,
На призывный гудок парохода
Я лечу, как на свет мотылек.
Хочу успеть я то, что раньше не успела.
Душа, как вишня, к любви поспела.
И я готова к приключеньям и романам,
Пускай недолгим, может быть, обманным.
Я отпускаю поводок, живи как хочешь.
Сама я знаю, как мне тратить ночи!
Пурга
Мы с тобой оба стали другими,
Как же это случилось, скажи?
Посмотрела глазами чужими,
Закипев водопадами лжи.
Ты такой никогда не бывала,
Понимала – я занят, дела.
Обнимала меня, целовала,
И ждала, каждый вечер ждала.
Я понять не могу –
Что ты гонишь пургу,
Жизнь мою погружая во мрак.
Но не враг я, ты слышишь – не враг.
Я привык, ты была моей тенью,
Забывал, что ты часто одна.
Переполнилась чаша терпенья,
Я‑то думал, что чаша без дна.
Ангел мой, как ты с демоном схожа!
Ты в слезах указала на дверь.
Может быть, я не самый хороший,
Но не самый плохой, ты поверь.
Случайная связь
В той компании случайной
Были мы немного пьяны
И, от всех закрывшись в ванной,
Целовались долго, тайно.
А потом так получилось,
Что любви гремучим ядом
Мы с тобою отравились
И проснулись утром рядом.
Случайные связи
Обычно непрочны,
Случайные связи
Обычно на раз.
А нас этой ночью,
Случайною ночью
Связала навечно
Случайная связь.
Без обид и обещаний,
Без вопросов и ответов
Просто рядом мы лежали
В бликах позднего рассвета.
Без упреков и без фальши,
Все забыв о жизни прежней.
А что будет с нами дальше,
Знал лишь ангел пролетевший.
Западня
Не в свои я села сани,
Не хочу судьбы такой.
Умный муж мой вечно занят,
А года текут рекой.
А сосед такой красивый,
Он к любви всегда готов.
И была я с ним счастливой
В ту недолгую любовь.
Ничего себе, ситуация,
Муж пришел, а ты у меня.
Эта сложная комбинация
Называется западня.
Как два выстрела, два взгляда.
Это ж надо – так смотреть!
Где мне взять немножко яда,
Чтоб глотнуть и умереть.
У подруг моих годами,
Как во тьме живут мужья.
Как обеими ногами
В западню попала я?
Ничего себе, ситуация,
Муж пришел, а ты у меня.
Эта сложная комбинация
Называется западня.
Бьюсь, как пойманная птица,
Не пойму, что делать мне.
Надо ж было очутиться
В этой страшной западне.
Что искать во мне причины?
Я жила, судьбу дразня.
Вы же взрослые мужчины,
Разберитесь без меня.
Двойная жизнь
Как долго я была одна…
Жила, забытая судьбою.
Сюжет несбыточного сна –
Вдруг в жизнь мою ворвались двое.
И я хожу от дома к дому,
От одного хожу к другому,
Сжигают сердце два пожара,
Я их никак не потушу.
И я хожу от дома к дому.
От одного хожу к другому.
Я так боюсь небесной кары,
Грешу, и каюсь, и грешу!!!
Всю ночь шел дождь, к утру затих,
Рассвет подкрался осторожно.
А то, что я люблю двоих,
Понять, наверно, невозможно.
И я хожу от дома к дому,
От одного хожу к другому,
Сжигают сердце два пожара,
Я их никак не потушу.
И я хожу от дома к дому.
От одного хожу к другому.
Я так боюсь небесной кары,
Грешу, и каюсь, и грешу!!!
Две радости, две страшных лжи,
Душа, разбитая на части.
Моя судьба – двойная жизнь,
Двойная боль, двойное счастье.
Старый друг
Ты разлюбил меня, ну что ж?
Не растопить слезами холод.
Мой новый друг собой хорош,
Мой новый друг горяч и молод.
Мой новый друг к тому ж умен,
Но я тобой, мой милый, грежу.
Звонит уставший телефон –
Я подхожу к нему все реже.
Ты, мой старый друг,
Лучше новых двух –
Поняла я вдруг
Эту истину.
И замкнулся круг –
Ничего вокруг,
Никого вокруг,
Ты – единственный!
Мой новый друг, он так богат!
Мне жить и радоваться можно.
Но я опять смотрю назад,
Хоть это, в общем, безнадежно.
Добра не ищут от добра,
Но мне дороже зло с тобою.
Пусть эта истина стара,
Но что поделаешь с судьбою?
Ровно год
У меня сегодня праздник,
Я цветы поставлю в вазу,
Я оденусь в дорогое
И налью себе вина.
У меня сегодня праздник –
Ровно год, как мы расстались,
Ровно год, как ты с другою,
Ровно год, как я одна.
У меня другого нет.
Ты один – в окошке свет.
Ровно год, как мы расстались,
Долгим был, как тыща лет.
Я сегодня отмечаю
Праздник грусти и печали.
За безрадостную дату
Выпью я бокал до дна.
Год, как слушаю ночами
Телефонное молчанье,
Год, как нету виноватых.
Может, только я одна.
У меня другого нет.
Ты один – в окошке свет.
Ровно год, как мы расстались,
Долгим был, как тыща лет.
Я одна живу отлично,
Все нормально в жизни личной,
И почти что не жалею,
Что не я твоя жена.
У меня свои заботы,
Плачу только по субботам.
И еще по воскресеньям.
И еще, когда одна.
Я ждала‑печалилась
Я письмо напишу, но тебе не отправлю,
Чтобы ты не узнал, что я в нем напишу.
И надежд никаких я тебе не оставлю,
Что спустя столько лет я тобой дорожу.
Я ждала‑печалилась,
А потом отчаялась,
Лодочкой причалилась
К берегам чужим.
И в конверте сложены
Мысли безнадежные.
Вспоминать нам прошлое
Стоит ли, скажи?
Было все, как у всех – время встреч и прощаний.
Засыпала с тобой, просыпалась одна.
Не ждала от тебя никаких обещаний,
Но считала сама, что тебе я жена.
Я ждала‑печалилась,
А потом отчаялась,
Лодочкой причалилась
К берегам чужим.
И в конверте сложены
Мысли безнадежные.
Вспоминать нам прошлое
Стоит ли, скажи?
Ты меня разлюбил. Ничего не попишешь.
Я уже у небес ничего не прошу.
Засыпаю с другим. Он моложе и выше.
Ну, а что на душе, и тебе не скажу.
Последний мост
Кто учит птиц дорогу находить,
Лететь в ночи, лететь в ночи по звездам?
И нет сетей им путь загородить
К давно забытым гнездам.
Любовь ли их в дорогу позвала,
В дорогу позвала, где так недолго лето?
Зачем летят из вечного тепла, из вечного тепла? –
Мне не узнать об этом.
Не сжигай последний мост,
Подожди еще немного.
В темноте при свете звезд
Ты найди ко мне дорогу.
Знаю я, что так непрост
Путь к забытому порогу.
Не сжигай последний мост,
Отыщи ко мне дорогу.
Не сжигай последний мост.
Не сжигай последний мост.
В моих краях такие холода.
Одни снега и ветры завывают.
А ты летишь неведомо куда,
Где дни не остывают.
Но теплые края не для тебя,
Они не для тебя, и, если обернешься,
Поймешь, что жить не можешь, не любя,
Не можешь, не любя,
И в холода вернешься.
Транзит
Ты говоришь – расставаться полезно…
Вот я и ушла.
В город чужой ненадолго, проездом
Судьба занесла.
Осень покинув, в тревожную зиму
Поезд влетел.
Мне расставаться невыносимо,
Ты так хотел.
Я так просила: удержи!
Ты слова не сказал.
Я твой транзитный пассажир,
Ты мой транзитный зал.
Ты говоришь – расставаться полезно…
Так и сбылось.
В жизни твоей побывала проездом,
Поезд унес.
Там без меня догорают осины,
Желтая грусть.
Мне расставаться невыносимо,
Я не вернусь.
Не оставляй меня одну
И сегодня, и вчера,
И в другие вечера
Дотемна сижу одна
И яркий свет не зажигаю.
В черном небе круг луны.
О тебе я вижу сны,
Но тебе я не нужна,
Ведь у тебя теперь другая.
Но я вернуть тебя хочу,
Как заклинание шепчу:
Не оставляй меня одну.
Я ненавижу тишину.
Я ненавижу тишину,
Не оставляй меня одну.
Ревнуй, а хочешь, изменяй,
И лишь одну не оставляй.
Вот на фото ты и я
И заморские края.
Слышно, как шумит прибой
И волны в пене набегают.
Не вернуть и не забыть
И без тебя учиться жить,
Знать, что в прошлом жизнь с тобой
И у тебя теперь другая.
Сквозняки
Что‑то изменилось в отношеньях,
Все не так, как было до сих пор.
Ты уже готов принять решенье
И готовишь важный разговор.
Говоришь, что стал мой взгляд рассеян,
Что звонит нам кто‑то и молчит
И что в странных приступах веселья
У меня счастливый вид.
Но не было измен,
Все это пустяки,
Не стоит принимать решений резких.
Не ветер перемен,
А просто сквозняки
Колышут в нашем доме занавески.
Просто чей‑то взгляд неосторожно
Задержался медленно на мне.
Грустный голос ноткою тревожной
Отозвался где‑то в глубине.
Сквозняки мне в сердце залетели,
И озноб покоя не дает.
Но простуду лечат две недели,
Это значит – скоро все пройдет.
Ну и что ж?
Я уже ничего не ждала,
Начала привыкать к одиночеству.
Намекнули, грустя, зеркала:
Представляйся по имени‑отчеству!
Мексиканские фильмы любя,
С героинями плакала поровну.
Но, когда увидала тебя,
Жизнь рванула в обратную сторону.
Ну и что, что обжигалась
И не очень молода.
От ожогов не осталось
В моем сердце ни следа.
Обжигалась, что ж такого?
Это с каждым может быть.
Я еще сто раз готова
Обжигаться и любить.
Все забытые вспомнив слова,
Молодой я вдруг стала по‑прежнему.
Снова кругом пошла голова,
Переполнившись мыслями грешными.
Как сладка мне ночей кабала,
Как к утру расставаться не хочется.
Намекнули, смеясь, зеркала:
Рановато по имени‑отчеству.
Так сложилась жизнь
Так сложилась жизнь
Привычных дней текучий караван,
Где дни в один сливаются.
Все думают, у нас с тобой роман,
И очень ошибаются.
В минуту между снегом и дождем
Предчувствия тревожные.
Друг к другу мы немедленно придем,
Как помощь неотложная.
Уж так сложилась жизнь,
Зачем ее менять?
Уж так сложилась жизнь,
Попробуй все понять.
Но на закате дня
Ты рядом окажись,
Зачем нам все менять,
Раз так сложилась жизнь.
Ну разве можно все определить?
У каждого по‑разному.
Кто встретился, чтоб весны разделить,
Кто – первый снег отпраздновать.
Все чаще утро кутает туман,
Наверно, снег уляжется.
Все думают, у нас с тобой роман,
И мне порой так кажется.
Митрофанушка
Считается, что время летит очень быстро. Конечно, летит, когда все хорошо. Но в невеселые времена оно медленное и тягучее. А поэтому лучше, чтоб оно летело. Ведь это только ощущение, а реальность‑то одна и та же.
Итак, мое время рвануло в полет уже давно. Зашелестела книжонка моей жизни, открываясь наугад то на веселых, то на грустных своих страничках.
Ну вот, например, взяла да и открылась там, где была я второ– или третьеклассницей, и почему‑то даже заглавие появилось.
А дело было так.
Я отличница, бабушка не нарадуется, учительница не нахвалится. И быстрее всех читаю, и стихов знаю больше, чем сама учительница, ну и характер, само собой, – ангел. Да, и, чуть не забыла, волосы завиваются в конце косичек локонами, а если косички распустить, то все закрутятся, но так в школу ходить нельзя, а в конце косичек – пожалуйста.
Как какая комиссия из РОНО приедет на открытый урок, так меня – к доске. Вот, мол, каких вундеркиндов воспитываем.
Ну а уж если утренник какой‑то грядет – вся надежда на меня – звезду художественной самодеятельности 3 А.
И вот в самый разгар моих стремительных успехов врывается какая‑то Митрофанова Татьяна – явилась незадолго до новогоднего утренника. Видите ли – новенькая, из Сызрани в Москву переехала. И это свое название ехидное – Сызрань – так произносила, что все наши девчонки от зависти загнулись – тоже захотели из Сызрани этой быть. А сама‑то эта Митрофанова – подумаешь, косички никакими кудряшками не заканчиваются, а, наоборот, до конца заплетены и барашками к ушам подвязаны. Уселась на первой парте, губами шевелит, за учительницей слово в слово все повторяет.
А эта предательница‑учительница взяла, да и полюбила Митрофанову Татьяну и забыла про меня.
На репетиции новогоднего утренника мы решили сыграть сценку, в которой кучер, напевая песенку, запрягает тройку борзых быстроногих лошадей и едет к любушке своей.
Мы как раз последний год без мальчишек учились, и поэтому роли распределили между девочками.
И борзые – самые примерные отличницы наши – Галя, Катя, Лида. Кучер – Ритка. Она длинная была дылда, поэтому роль эта досталась ей. Ну а уж любушка – понятно кто, я, конечно. Дыроколом из белой бумаги кружочков настригли, кто в сценке не занят, будут потом на них на утреннике дуть, и полетит легкий снежок, и грянет песня залихвастская, и поскачет Ритка‑кучер ко мне. А уж я – краса‑девица, расцвету у всех на глазах и умчат меня борзые по серебряному снегу вдаль, под звон бубенцов, который обеспечит сама учительница ложкой о стакан.
Дома мы с бабушкой роль мою главную репетировали. Бабушка пела, бубенцы изображала и скакала и за борзых, и за кучера.
А мое дело было – плавно расцветать, пританцовывая и кружась в сторону кучера.
Когда бабушка убедилась, что с ролью я справляюсь, стали мы корону мне мастерить. В отрывном календаре бабуля нашла страничку, как в домашних условиях изготовить папье‑маше, и работа закипела. Старые газеты мочим, крахмалом мажем, сушим, клеим, корону вырезаем, белой бумажкой сверху, потом ромбики из «золотца» от шоколадки, ватные шарики на ниточках – вокруг лба. И потом самое главное – елочную игрушку – зеленую с красным птичку – молотком – бац, и в мелкие осколки. Потом по ним покатали скалкой для теста, чтоб они совсем мелкими стали. Корону клеем намазали и посыпали этой сверкающей красотой. Никогда еще у меня не было вещи прекрасней, чем эта переливающаяся корона.
А платье решили надеть голубое, в горошек, как снежинки из дырокола. Оно из маминого бывшего перешито было и очень мне шло. Ну а валеночки белые, которые обычно с галошами надевались, для сцены, конечно, без галош. И будет очень нарядно и красиво. И даже ради утренника можно будет все мои кудряшки в косички не заплетать – как‑никак любушка. Принцесса‑краса.
И вот, на последнюю репетицию я во всей этой красоте пришла. Ритка‑кучер тоже здорово оделась – отцовы штаны в валенки засунула, красным кушаком подпоясалась. А на голову напялила кепку чью‑то, и на девчонку‑то перестала быть похожа.
Лошадки Галя, Катя и Лида все пришли в марлевых платьях. Они ходили до школы в один детский сад и там снежинками наряжались. И вот как раз платьица снежинок пригодились – белые получились лошадки. А на ногах – белые носочки поверх школьных ботинок. Одним словом, все в тон.
Переплели они руки, как будто не лошадок изображают, а танец маленьких лебедей. Ритка на них нитку накинула, а я уже приготовилась расцветать. И тут открылась дверь и заявилась на репетицию Митрофанова Татьяна, и замерли мы все, а особенно замерла учительница. Митрофанова Татьяна была одета в настоящую балетную пачку. На ногах – настоящие пуанты с пробковым носком. А на голове у нее горел‑переливался кокошник, настоящий царский кокошник, откуда она его только взяла в своей Сызрани ехидной.
И затанцевала она на пробковых пальчиках в мою сторону, чтоб меня с трона моего скинуть, затмить своей красотой. И у нее все получилось. Расцветала она плавно, пальчиком на руке щеку подпирая, и было даже страшновато, что сейчас эта лебедушка оторвется от пола на своих пуантах и улетит в небо вместе с настоящим кокошником.
Учительница заволновалась, сразу ее любушкой назначила. А мне велела лучше новое стихотворение выучить и в своем платье гороховом его весело всем прочитать.
Почему я до сих пор помню свое горе, слезы безутешные? А бабушка все гладила меня по голове и говорила, чтоб я на эту Митрофанушку внимания не обращала и что великий русский писатель Фонвизин самого глупого героя своего бессмертного произведения «Недоросль» недаром тоже Митрофанушкой назвал.
Потом мы с бабушкой стали такое стихотворение мне подбирать, чтоб корона наша не пропала. И подобрали про царевну.
* * *
В день утренника вдруг оказалась у Ритки‑кучера болезнь – свинка. Она с соседской девчонкой играла и не знала, что свинкой от нее заразится. И остались лошади без кучера. Учительница быстрей ко мне – выручай. Кудряшки мои под Риткину кепку засовывать стала да красным кушаком голубое платьице подпоясывать. Ну, ладно, думаю – кучером, так кучером.
Сидят все наши мамы и бабушки в зале – чуда ждут. Моя бабуля особенно, волнуется, чтоб я про царевну слова не спутала. Занавес открывается, учительница на кружочки бумажные дует – снежок полетел, ложкой об тарелку – бубен зазвенел, мы зашли и поскакали в сторону Митрофановой. А Танька эта сызраньская, принцесса самозваная, давай на пальчиках кружиться – вот сейчас ее кучер заберет и в снежную даль умчит.
И тут я как запою во весь голос совсем другие слова – что белый снег летел, летел, я ехать к милой расхотел. И повернула своих удивленных лошадок в другую сторону. А Митрофанушка долго еще кружилась на пальчиках, никому не нужная.
Учительница стояла вся красная – может, дула на кружочки слишком сильно. Родители хлопали, Митрофанушка убежала в класс рыдать. А я корону свою напялила, выскочила на сцену и про царевну стихотворение без запинки прочитала. Все смеялись и хлопали, и бабушка говорила, что в доме растет артистка. Факт.
* * *
Билет в Кремль на елку был один на весь класс. Я случайно его видела до утренника на столе у учительницы и заметила в уголке бледную надпись карандашом – Ларисе Рубальской. Мы даже с бабушкой по секрету радовались, что я в Кремле окажусь.
Бабушка в «Вечерке» читала, что подарки будут там не просто в бумажных пакетах, а в пластмассовых красных звездах. И я брату младшему, Валерке, обещала, тоже по секрету, все потом поделить.
Митрофанушка потом с этой красивой звездой пластмассовой две недели в школу приходила. И ни с кем не поделилась.
А я и без этой елки кремлевской не пропала, зато бабушка записала меня в Дом пионеров, в театральный кружок. И я там роли главные и неглавные играла. И однажды даже партнера противного героя.
А как эту учительницу звали, я и сейчас помню. Но называть ее имя не собираюсь. Пусть Митрофанушка про нее книжки пишет.
Безнадежная надежда
Девятнадцати лет от роду Надя обожглась на молоке. Молоком был Витька, за которого она вышла замуж. Ожог об Витьку был очень сильным – как врачи говорят, третьей степени. Больно‑пребольно. И заживает очень долго. А когда зажило, Надежда решила, что теперь будет дуть на воду. И к моменту моего с ней знакомства она дула уже десятый год, решив раз и навсегда, что мужикам верить нельзя.
Бывало, что такая предосторожность помогала, а бывало, и нет.
Жизнь уже пододвигала Надю к цифре тридцать, а в этом возрасте паспорт без штампа о регистрации брака – печальный документ. Но Надя не печалилась, а, наоборот, гордилась, что она птица вольная, гордая и независимая. Гнездо свое у птицы было, причем очень симпатичное. И, конечно, время от времени туда залетали всякие перелетные птицы.
Работала Надежда чертежницей в конструкторском бюро да еще подрабатывала, помогая что‑то чертить студентам‑дипломникам. Клиентурой ее обеспечивал муж двоюродной сестры, преподаватель какого‑то технического института. Так что нужды особенной у Надежды не было, тем более что очень большой транжиркой она не была. Однажды Надя даже смогла скопить денег и съездить с подругой в Грецию. Туда в январе путевки стоят совсем недорого. И шубы там дешевые – подруга себе купила, а Надя нет – куда ходить‑то?
Про таких, как Надя, говорят – хорошенькая. И, правда, на нее всегда было радостно смотреть – не толстая, не худая, не верзила, не коротышка, все в норме и на месте. И всегда улыбается. Характер такой – улыбчивый. И зубы белые‑белые, ровные. Никогда не скажешь, что два передних зуба – вставленные. Взамен тех, которые Витька выбил. Это тогда же, когда сломал ей ногой два ребра. Ребра срослись, зубы доктор вставил новые, и что же Наде не улыбаться? Улыбается себе и дует, дует на воду – осторожно живет.
А мужики от Нади балдеют – нравится она им. А Надя свои глазищи серые невинные таращит, как школьница, а потом вдруг – раз, и темнеют глаза, и уже глядит на вас грешница‑блудница.
В то лето нашего знакомства Надежда разбогатела – отнесла денежки в какой‑то банк‑пирамиду. Пирамида потом рухнула, но Надя успела невеликий свой капитал увеличить втрое и вовремя выхватить его из рушащейся пирамиды. На все деньги Надежда купила путевку в круиз по Средиземному морю. В одноместную каюту. Правда, в трюме, без окна и около машинного отделения. Ну и что? В каюте же только спать, а все остальное время – сиди себе на палубе да разглядывай разные страны.
Я выходила на палубу рано – привыкла много лет вставать на работу, – но всегда была второй. А первой была Надежда. Придет раньше всех, шезлонг займет и сидит загорает. В это время и солнышко не такое уж жгучее. Однажды она вообще в шезлонге заночевала. А капитан поздно вечером шел из рубки и Надю на палубе заметил. И сел к ней. Они даже целовались. Но к себе в каюту капитан Надю не позвал, сказал – там жена спит. А так Надя бы пошла. А чего? Капитан симпатичный, в белом кителе. Таких у нее еще не было.
Все это мне Надежда рассказала сама, потому что через три дня совместного утреннего загорания мы уже были подружками. Я – старшей, она – младшей.
Путешествовали мы долго. Дней двадцать. И рассказать Надя успела многое, вернее, про многих. Сначала, как вы уже поняли, коротко – про Витьку, а потом про остальных, по порядку.
* * *
Военная форма очень шла Андрею. Такой мужественный. А глаза грустные. Подошел к ней в метро, попросил разрешения проводить немного. И голос тоже был грустным, как глаза.
Андрей рассказал, что он – летчик‑испытатель и завтра должен вылетать на очередное задание. А задание очень опасное. И он не знает, останется ли жив. И он загадал, что если встретит в метро симпатичную девушку и она не прогонит его, то он выживет.
И Надя не прогнала. А утром, провожая Андрея на задание, перекрестила, хоть и не была особенно верующей. Андрей сказал, что, если останется жив, вернется через два дня и сделает ее, Надежду, самой счастливой женщиной на свете. И ушел.
Надежда ждала, присматриваясь к небу, – как там самолеты? Может, в одном из них летит ее отважный летчик‑испытатель Андрюха.
Андрей не вернулся. Надя плакала, даже в церковь сходила – поставить свечку за упокой его души.
– Надо же, как бывает, – думала она. – И знакомы‑то были всего‑ничего, а как в душу запал! Герой! Болит душа, да и все. Уже три месяца не проходит.
Как‑то вечером Надя, как обычно, ждала поезд в метро, народу было немного, и она услышала какой‑то знакомый голос, произносивший слова, от которых оборвалась Надина, еще не отболевшая, душа. Вот что это были за слова:…понимаете, задание опасное, не знаю, останусь ли жив…
Надя обернулась. У колонны стоял целый‑невредимый Андрей и грустно смотрел на миловидную девушку. Он продолжал: –…и я загадал…
Андрей играл свою заученную роль, как заправский артист. Надя подошла поближе, чтоб Андрей увидел ее. И он увидел. И не узнал.
Больше Надя не плакала. Наоборот, велела себе радоваться – хорошо, что так обошлось, а ведь мог квартиру обчистить. Где он только форму летную взял, маньяк несчастный?..
* * *
Наш пароход плыл по спокойному морю, но однажды начался сильнейший шторм, судно бросало из стороны в сторону. У многих началась морская болезнь. У меня тоже. Я лежала пластом в своей каюте. Как только я поднимала голову от подушки, все, что я в круизе съела, давало о себе знать. Как нарочно, именно в этот день у меня должен был состояться концерт. Именно за этот концерт меня с мужем пригласили в этот круиз – плавай, пей, ешь – все бесплатно. Только концерт, и все. Но шторм усиливался с каждой минутой и я чувствовала, что концерт придется отменить.
Муж стал говорить, что я обязана встать и отработать, и не подвести организаторов круиза. Я вообще не из тех, кто подводит, но похоже, я все‑таки выступать не смогу.
Муж рассердился и ушел куда‑то – он морской болезни подвержен не был.
Вдруг по громкой связи парохода я услышала веселый голос кого‑то из руководителей круиза, который сообщал, что получена радиограмма от самого покровителя морей и океанов Нептуна, в которой говорится, что скоро шторм закончится и мы выйдем в спокойное море.
И через некоторое время этот же голос объявил, что шторм, как и обещал Нептун, кончился. И волнение моря не больше одного балла.
Я посмотрела на часы – концерт ровно через час. Ура! Я никого не подведу.
Оделась, накрасилась, иду в кают‑компанию. Уже все пассажиры в сборе. Концерт прошел замечательно – я читала стихи, рассказывала всякие истории, мы все вместе пели. Правда, мне казалось, что еще немного покачивает, но муж объяснил, что это остаточные явления после шторма.
Наутро наш пароход держал курс на Францию. Я вышла на палубу, где уже меня ждала Надя. Вместо того чтобы похвалить меня, как я вчера хорошо выступала, Надя похвалила моего мужа – какой он молодец! Я не поняла – а в чем он‑то молодец? Выступала же я!
И Надя, смеясь, рассказала мне, что на самом деле шторм вчера не кончался, но мой муж – хитрец‑молодец – попросил руководство круиза объявить, что море успокоилось. Он хорошо знает мою психику и сказал, что, если так объявят, я поверю, а заодно и пассажиры поверят и успокоятся. И концерт состоится. Так оно и получилось.
Во Франции Надя на берег не сошла. Она сказала мне, что ей нездоровится. Но я догадывалась об истинной причине – у Нади нет денег, а во Франции много соблазнов. Вернее, немного денег есть, но Надежда бережет их на Стамбул – купить дубленку. И боится их потратить раньше времени.
А на следующее утро пароход уже шел дальше по курсу, а мы с Надей опять сидели на палубе и она продолжала свой рассказ…
* * *
Следующим у Надежды появился Валерик. Вернее, он появился не у нее, а у ее подружки Ленки. Ленка с ним в Парке культуры познакомилась, когда сидела на лавочке и читала книгу, Валерик подошел и поинтересовался, что девушка читает.
В тот же вечер Ленка сдалась высокому черноглазому физику‑ядерщику Валерию. Он работал на синхрофазотроне в каком‑то очень засекреченном научном центре. Физик любил поэзию, читал наизусть стихи Брюсова. Он говорил про Брюсова – тезка. Он – Валерий, и я – Валерий. Только он лирик, а я физик. Вот и вся разница.
Когда Валерик читал стихи, он прикрывал свои черные глаза и получалось очень душевно. Ну вот Ленка и решила своего красавца подруге продемонстрировать. Надя и пришла.
Пили мартини, музыку заводили, и Валерик по очереди танцевал то с Ленкой, то с Надеждой. Когда Надя домой засобиралась, Валерик сказал, что двор у Леночки очень темный и он Надю до улицы проводит. А ты, мол, Леночка, пока постельку стели.
Не успели Надя с Валериком из подъезда выйти, как захлестнуло их волной. Горячей, сильной волной любви и страсти. И Ленка пролежала одна на своей накрахмаленной простыночке до утра.
А Надя и постель не стелила. Не до этого было. Еле сама раздеться успела.
Утром Валерий одевался медленно, говорил тихо. Он говорил Надежде, что в душе он большой романтик, и если верить в переселение душ, то в нем живет душа капитана Грея, а Надя – его долгожданная Ассоль. И Ассоль всегда будет ждать его на берегу, и он будет каждую ночь приплывать к ней под алыми парусами.
Через два дня синхрофазотрон вышел из строя, и капитан Грей остался на берегу – на работу не пошел. Портом его приписки стала Надина квартира. Сама Надя каждое утро убегала на работу, сидела до вечера у своего кульмана – чертила, а вечером – бегом домой, к своему Грею.
Надежда была самой счастливой и самой несчастной. Почему счастливой – ясно. А несчастливой‑то почему? Да потому, что чувствовала себя предательницей. Ленка, лучшая подруга, веселая и надежная, конечно, все узнала – ну не могла ей Надя правды не сказать! И хоть умоляла Надя подругу все понять и зла не держать, Ленка простить ее не смогла. И не звонила. А Надя скучала о ней, потому что только ей, Ленке, могла рассказать о том, что еще никогда в жизни ничего такого, что чувствует с Валерием, не чувствовала ни с кем. И жить без него теперь не сможет.
Капитан Грей оказался капризным, и Надя старалась ему во всем угодить, как могла. Прошло три месяца. А синхрофазотрон все не чинили. Чертежные деньги кончались быстро, и запас на отпуск уже кончился тоже. Надя немного одолжила на работе, но и этих денег хватило ненадолго.
И однажды Надя осторожно, чтоб не обидеть Валерика, сказала, что это не дело – дома сидеть. Мало ли сколько этот синхрофазотрон чинить будут. Может, пока другую работу поискать?
Капитан Грей обиделся, ужинать не стал и сказал, что не ожидал от своей Ассоль такой прозы.
Утром он отправился на поиски работы. И не вернулся. Надя ждала, хотела искать, но тут только поняла, что не знает даже фамилии Валерика, не говоря уже о месте нахождения этого чертового засекреченного синхрофазотрона.
А через три дня позвонила подруга Ленка – веселая и довольная. И пригласила Надю вечерком к ней зайти.
– Да ну их, этих мужиков. Что, из‑за них ссориться? Давай, заходи, кофе попьем, Валерик Брюсова почитает…
* * *
…Вечерами на пароходе все собирались в кают‑компании потанцевать. Надю часто приглашали, и она танцевала легко и красиво. Жены многих пассажиров ревниво поглядывали, когда их мужья танцевали с ней. Но их опасения были напрасны – Надежда зареклась иметь дело с женатыми мужчинами…