Задача сравнительного религиоведения – обнаружить эту абсолютную Истину, эту божественную Тайну, находящуюся за гранью слов и мыслей, в терминологии и мыслеформах каждой религиозной традиции: от примитивных родоплеменных культов до самых развитых мировых религий. В каждой традиции присутствует единая божественная Реальность и единая вечная Истина, но она скрывается за символами, коими являются слова и жесты, обряды, танцы и песни, поэзия и музыка, искусство и архитектура, традиции и убеждения, законы и моральные нормы, философия и теология. Божественная Тайна всегда скрывается за завесой, но каждое откровение (или «открытие завесы») раскрывает некоторые аспекты Истины, или, если угодно, в некоторых местах завеса становится тоньше. Семитские религии, иудаизм и ислам, раскрывают трансцендентный аспект божественной Тайны с потрясающей силой. Восточные религии демонстрируют имманентное присутствие Божества с неизмеримой глубиной. При этом в каждой религии присутствует и противоположный аспект Истины, но скрытым образом. Мы должны попытаться установить внутреннюю взаимосвязь между этими различными аспектами Истины и объединить их в себе. Если я хочу познать Истину и найти точку соприкосновения всех религий, то я должен стать индусом, буддистом, джайном, парсом, сикхом, мусульманином и иудеем, точно также, как я являюсь христианином.
Каждая религия, пока она существует, находится в состоянии эволюции. Мы можем проследить процесс развития индуизма из первоначальной арийской религии Риг-Веды, через Брахманы, Упанишады и Бхагавад-Гиту, и увидеть, как он вбирал в себя элементы древней дравидийской религии, заимствовал идеи из буддизма, позже – из ислама, и, наконец, из христианства. Мы можем посмотреть, как буддизм прошёл путь от простого примитивного культа хинаяны до сложнейшего комплекса махаяны, впитав множество индуистских элементов, придавая им новое, отличное от оригинального, значение, а затем, распространившись в Китае, Тибете и Японии, принял совершенно новые формы. Мы также знаем, как примитивная арабская религия Корана развивалась, столкнувшись с сирийской и персидской культурами и создавала своё мистическое учение через прямой контакт с индуизмом. Что касается иудаизма, то мы видим эволюцию Ветхого Завета от примитивной племенной религии до универсализма пророков: эта традиция получала знания из Египта и Вавилона, Персии и Греции, приобретая новые черты и распространяясь в языческих странах, и всё-таки, сохраняя свою обусловленность своим прошлым и храня верность первоначальному откровению. В каждой традиции единая божественная Истина приобретает особую форму, которая сохраняется на протяжении всего эволюционного процесса.
Очень важно определить характер этой изначальной формы в каждой религии. Часто его можно выразить одним словом. В индуизме это Брахман, «единый без второго», Бесконечность, Вечность, Сатчитананда – Бытие, Знание, Блаженство. Индуизм всегда возвращается к этой единой невыразимой Тайне. В буддизме это Нирвана, прекращение бытия, миг, когда свеча жизни гаснет, сверхсознательное состояние, пустота, содержащая всю полноту. Это отрицательный аспект божественной Тайны. В исламе это сам Ислам, «преданность» Аллаху, милостивому, милосердному, единой Истине и Реальности в её абсолютной трансцендентности. В иудаизме это Яхве, Святой Израилев, Вечный в своём проявлении в историческом контексте, божественная Тайна, сокрытая в облаках и во тьме, и всё-таки всегда близкая к сердцу человека.
А что же можно сказать о христианстве? В христианстве эта форма – откровение божественной Тайны в личности Христа. Единая вечная Истина, невыразимая и непознаваемая, символизируется жизнью, смертью и воскресением Иисуса из Назарета. В этот момент истории завеса рвётся и сквозь неё светит Тайна. В воскресении Иисуса человеческая природа возносится на божественный уровень, а время переходит в вечность. Но это всё лишь слова, которыми мы пытаемся выразить невыразимое. Мы можем прорваться сквозь завесу не с помощью слов и мыслей, а исключительно медитируя на Тайну. В этой точке человеческий разум терпит неудачу. Всё это лишь слова. Брахман, Нирвана, Аллах, Яхве, Христос – эти слова бессмысленны для тех, кто не может преодолеть грань рассудка и позволить божественной Тайне сиять через эти символы. Это происходит по вере. Вера открывает ум к трансцендентной Реальности, пробуждает к вечной Истине.
Христианство, как и любая другая религия, также эволюционирует. Оно возникло как иудейская секта, члены которой общались на арамейском языке и были ограничены мыслеформами семитского мира. Затем оно проникло в Греко-римский мир, обрело новый язык и восприняло греческие мыслеформы. Этот процесс начался с самого возникновения христианства. Первые Евангелия представляли собой переводы оригинальных арамейских текстов на греческий язык, и представляли первоначальное послание в свете новых обстоятельств, в то же время, оставаясь верными изначальной тайне. В сердце Евангелий и всей эволюции христианства лежит «тайна Христова». Её нельзя адекватно выразить словами. Язык Нового Завета – самая ранняя форма выражения, которую мы имеем, и она наиболее близка к оригиналу, но Истина всё-таки пребывает за гранью того, что могут выразить слова. Она – Слово Божие, проявленная вечная Истина, тайна спасения и встречи человека с Богом. Это та самая Тайна, «сокрывавшаяся от вечности в Боге»[57]. Она – объект веры, выраженный словами, но всегда ведущий за пределы слов, говорящий к сердцу, пробуждающий глубины души, приносящий просветление, мир и радость. И эта Тайна, познаваемая в абсолютном источнике едина с тайной Брахмана, Дао, Яхве, Аллаха. Это единая Истина, единое Слово, единая Сатчитананда.
Все религии преследуют одну и ту же цель – абсолютное, трансцендентное состояние, единую Реальность, вечную Истину, которую нельзя понять или выразить словами. Это цель не только всех религий, но и самого человеческого существования: люди, хотят они того или нет, постоянно влекутся этой трансцендентной Истиной. Разум, со всеми формулировками, через которые он пытается выразить свои мысли, находится в поиске Абсолюта. Он создан для самого Бытия, для Истины, для Реальности, и не может быть удовлетворён никакой частичной истиной, никакими построениями человеческого ума. Он устремляется за пределы самого себя, к абсолютной Истине. Воля также всегда движима любовью Бесконечного. В каждой человеческой любви присутствует попытка достичь Бесконечности, превзойти себя, выйти за грань своего «я». Эта тенденция присуща и атеистам, и агностикам, и невеждам, и глупцам, точно также, как и мудрецам. Именно она придаёт бесконечную ценность человеческой личности. Все попытки отрицать эту тенденцию, загнать человеческую жизнь в рамки конечного и временного, обречены на провал, поскольку это борьба против самой природы. Они возникают из точных формулировок и ограниченных целей. Возможно, лучшее свидетельство тому – Виттгенштейн, но и марксизм подтверждает этот факт. Именно освободительный элемент любой философии ограждает её от установления частичного видения Истины.
И разумеется, что такова же благодать поэзии. Поэт, художник, артист всегда связан с трансцендентной Тайной - если, конечно, он настоящий поэт – однако он может быть ограничен миром чувств и воображения. Он может написать о природе, о войне, о человеческой любви и страсти; он может написать пейзаж или портрет, лишённый сакрального смысла, но именно присутствие священной Тайны превращает его работу в поэзию. Раиса Маритен очень хорошо раскрыла этот процесс, говоря о том, что поэзия зарождается «в глубинах души, которые суть общий источник разума и желаний, интуиции и чувственности, воображения и любви». Поэзия и мистика исходят из одного общего источника, основы или глубины души, где мы можем прочувствовать Тайну Бытия. Но поэт всегда выражает свой опыт символами: словами, картинами, музыкой. Мистик же находится в поиске самого опыта, за гранью слов, звуков и образов.
ГЛАВА 11
МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ
Все религии исходят из мистического опыта, рождаясь за пределами мысли, а затем пытаются выразить этот опыт, придавая ему форму с помощью языка, обрядов и социальной организации. Миф - это язык древних религий, поэтическое выражение мистического опыта. Миф можно понять, лишь подходя к нему как к поэзии. Мифы рождаются в глубинах, в которых человек встречается с высшей Тайной бытия и передаёт её языком поэзии. Прометей, прикованный к скале за то, что посмел похитить у богов огонь, Мать-Земля Деметра, спускающаяся в подземный мир в поисках Персефоны, умирающий и воскресающий бог природы – всё это символы тайны жизни. Индуизм по-прежнему пребывает в мире мифов. Индуистские боги суть мифологические образы, символы божественной Тайны, бесконечно могущественные, но приводящие разум в замешательство. Чёткая грань между фактами и вымыслом, человеческим и божественным, добром и злом отсутствует. Например, образ Кришны, возможно, имеет историческое основание: это был человек, который пришёл восстановить на земле принципы праведности (дхармы). Но история теряется в легендах, человеческое поглощается божественным, и, что более важно, это образ амбивалентен в моральном отношении. Кришна – символ высочайшей божественности, но как человек он плут, обманщик, приносящий людям беды, и, в конце концов, погибающий самым бесславным образом. Также он символизирует чистую любовь, выражая её в терминах грубой сексуальности. То же самое можно сказать и о Шиве. Он – Бог любви, бесконечной красоты и милости, чья сущность бытиё, знание и блаженство, Отец, Спаситель, Друг. И всё-таки, его символ – лингам, и у него, как и у Кришны, много жён.
Как же объяснить всё это? Должно быть, все эти образы исходят из недифференцированной основы подсознания. Они принадлежат миру первобытной невинности, существовавшему до того, как разум и сознание получили своё развитие. В процессе истории они очищались, проходя глубокое философское осмысление, и становились символами чистого мистического опыта, но, тем не менее, никогда не теряли связи с подсознанием, с миром мифов. Они никогда не подвергались демифологизации. Религия Израиля также имеет мифическое основание. Элохим (первоначально это слово употреблялось во множественном числе, а не в единственном) – несомненно, мифические существа, «боги», и даже Сам Яхве – мифологический образ, сохраняющий черты первоначальной моральной амбивалентности, но впоследствии эти образы были демифологизированны, пройдя процесс постоянного морального очищения. В истории Израиля присутствуют мифологические элементы – как в рассказах об Исходе, так и в более поздней концепции Мессии и Его царства, но история постепенно одерживала верх над мифологией, и возникало чёткое разделение между фактами и вымыслом, человеком и Богом, добром и злом. В Новом Завете этот процесс завершается. Миф об умирающем и воскресающем боге, о нисхождении в подземный мир, о человеке, страдающем ради того, чтобы доставить с небес огонь, проявляется в истории. Это происходит в конкретный момент в пространстве и времени, «при Понтии Пилате», и всё-таки, в этом событии, сохраняется вся тайна древних мифов. Человек Иисус – такая же реальная личность, как Сократ и Конфуций, но в Его человеческом естестве пребывает божественная Тайна, делая Его единым с Богом. Но главное, что исчезает всякая моральная амбивалентность. Иисус – это человек, являющий моральное совершенство, ради которого мы были сотворены, но, в то же самое время, Он являет Бога в совершенной любви, лишённой похоти Кришны или Шивы, насилия и гнева Яхве.
В Иисусе миф встречается с историей. Миф раскрывает высшую цель и назначение жизни, но, не имея зацепок в истории, он тонет в мире воображения. История сама по себе, как простая последовательность событий, не имеет смысла. Летопись времён раскрывает свой смысл лишь тогда, когда историк определит значение каждого события. Когда исторические события раскрывают высший смысл жизни, тогда миф и реальность встречаются. Таковы девственное рождение, воскресение, вознесение: это исторические события, о которых свидетельствуют современные им источники, чего мы не можем сказать, например, о жизни Будды, которая была описана позднее, и уже невозможно отличить факты от вымыслов. В то же время эти события суть мифы – они представляют собой символы абсолютной Реальности, вечной Тайны, проявившейся в пространстве и времени, нового рождения, через которое человек становится Богом, избавления от греха и смерти и достижения бессмертия, восхождения человека к божественному и возвращения к Единству. В этот исторический момент мир чувственных и психологических образов обретает своё полное значение. Природа являет смысл и цель своего существования, являет тайну, которая была скрыта с самого начала времён. Человек открывает свою истинную природу и познаёт себя как сына Бога. Божественное и человеческое встречаются «без разделения и без смешения».
Нет никакой необходимости демифологизировать Новый или Ветхий Заветы. Напротив, именно мифологический элемент раскрывает вселенское значение событий. Сами по себе события, описанные в Ветхом и Новом Заветах обладают весьма ограниченной важностью – миф же связывает их с вечной драмой спасения человека. Рай и Грехопадение, Исход и Земля Обетованная, Мессия и Его царство, Иерусалим, Град Божий, новые небеса и новая земля – эти великие мифы превратили историю небольшого ближневосточного народа в символ предназначения человечества. Точно также девственное рождение, жертвенная смерть, воскресение и вознесение превратили Христа из пророка местного значения в символ божественной Тайны, в откровение Божьего плана спасения человечества. Если бы существовал только миф, он бы не отличался от других мифов о девственном рождении, смерти, воскресении и вознесении на небеса, существующих по всему миру. Он оставался бы отражением божественной Тайны в человеческой душе (psyche). Он имел бы большое значение, но оставался бы поэзией, а не фактом. Он бы не стал событием, преобразившим мир. Но также, если бы существовало лишь событие, простой случай партеногенеза, появления человека после смерти, левитации тела и его исчезновения из вида – оно было бы удивительным феноменом, но вызывало бы ограниченный интерес. Именно сочетание мифа и истории, значения и факта, делает эти события откровением высшего смысла и цели жизни.
Кажется, что Израиль представляет собой уникальный случай. Другие народы, например, индийцы, создали богатейшую мифологию и построили на её основе глубокую философию жизни. Греки обладали чувством истории, но не связывали её с мифологией. Лишь в Израиле, с его развитым чувством истории, мифология воплотилась в историческом процессе. Землёй Обетованной стал Ханаан, к которому израильтяне были (и остаются до сих пор) страстно привязаны – но он также является символом «небесной родины», обители желания сердца. Мессия должен был стать царём Израиля, но в то же время, Он должен был появиться с небес на облаках, чтобы править всеми народами. Дева должна была родить Сына, но она должна была быть Девой Израиля, посвящённой Богу. И Иисус рассматривал Себя как страдающего раба Исаии, взявшего на себя грехи народа, но Ему было суждено оказаться распятым в ужасной реальности «при Понтии Пилате». Даже воскресению был придан откровенно мифологический характер. «Ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи».[58] И всё-таки события воскресения из мёртвых рассматриваются как исторические факты. Ученики были убеждены, что они видели Иисуса после Его смерти и разговаривали с Ним.
Несомненно, авторы Нового Завета верили, что девственное рождение и воскресение суть реальные события. Их истории отличаются от жизнеописаний Будды, Пуран, апокрифических евангелий, которые не заботились об историчности описываемых фактов. Рассказы происходили из различных источников и записывались с искренней простотой: авторы не думали о их гармонизации. Разумеется, они также осознавали и их «мифологический» характер: они писали как теологи, но заботились о верной передаче исторических событий далеко не в меньшей степени. Их теология носит исторический характер, и если бы история не была верна, то и теологию пришлось бы признать недействительной. Причина сомнений в истинности описываемых событий на Западе заключается в том, что в западном уме сложилось предубеждение против мифа. Таков недостаток научного мышления. Основная цель науки – извлечь всё из сферы мифа, создать сферу «фактов», которые следует соблюдать и проверять. Такой подход имеет свою ценность, и представляет собой необходимую дисциплину ума. Но он опустошает жизнь, лишает её смысла. «Факты» - это просто образы, сформированные чувствами, рассмотренные и проверенные разумом, что необходимо для проверки мифологической сферы. Но мир образов, познаваемых чувствами – очень ограниченный аспект человеческого опыта. Упанишады учат: «Выше чувств находится ум (манас), выше ума – разум (буддхи, чистый интеллект), выше разума – Великое «Я» (махат, космическое сознание), выше Великого «Я» - Непроявленное (мир идей, Nous), выше Непроявленного – всепроникающая непостижимая Личность (Пуруша). Выше Пуруши нет ничего»[59]. Именно миф открывает ум для более высоких состояний сознания, в то время, как учёный остаётся запертым в тесном мирке «фактов».
ГЛАВА 12
КРИШНА И ХРИСТОС
Какова разница между Кришной и Христом? Они оба «символизируют» Бога, являясь выражением божественной Тайны в человеческих терминах. Однако, Кришна – это мифологический образ, не имеющий реальной исторической базы. Исторический Кришна мог существовать, на самом деле их могло быть два или три, но он превратился в легендарного персонажа, в героя эпической поэмы Махабхарата и Пуран, принадлежащего миру мифов. Если бы история игры Кришны и пастушек была подлинной, она привела бы к скандалу, но она – символ, имеющий глубокое значение: Божья любовь заставляет людей забыть о доме и семье и с чистой любовью предаться Господу. Кришна – бог любви. Через него Высшее Существо, вечная Сатчитананда, раскрывает себя как любовь, требующая ответной любви. «Предай мне свой ум, своё сердце, своё жертвоприношение и своё поклонение. Таково моё обещание: ты, несомненно, придёшь ко мне, поскольку ты очень дорог мне»[60]. Вот истинное откровение божественной любви, которое на протяжении веков вдохновляло индусов поклоняться Богу и почитать Его. Сравнивая это прозрение с любовью Божьей, открывшейся во Христе, нам не следует недооценивать этот призыв, но мы должны видеть некоторую разницу. Любовь Кришны – это идеальная любовь, явленная во Вриндаване, небесном граде мифологического мира. Она носит экстатический характер, побуждая людей отвергнуть себя и предаться Богу в самоотверженном экстазе. Кроме того, это радостная любовь. Говорится, что Кришна явился на землю, чтобы наслаждаться, проявляя свою лилу (божественную игру) и ананду (блаженство любви). В этом вопросе контраст с любовью Христа поразителен: любовь Божья, открывшаяся во Христе – не поэзия, а история. Она проявляется не в экстазе, а в жертве за других, в смерти на кресте. «Так как Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих»[61]. В конце концов, она является не в игре, а в агонии крови и пота, не в радости, а в страдании. И всё-таки оба эти откровения истинны. Мы не можем себе позволить игнорировать их. В христианстве также есть место для идеальной любви, радостной и экстатической. В христианской традиции Песнь Песней давно (со времён Оригена) заняла место символа любви Бога к душе, и величайшие христианские мистики, такие, как Рюйсбрук и св. Хуан де ла Крус, говорят о кульминации божественной любви как о радостном экстазе. Есть ли в индуизме место Богу, страдающему и умирающему на кресте, Богу, вторгающемуся в историю, для любви, присутствующей в страдании и опустошённости – это, пожалуй, самый главный вопрос.
Можно ли сказать, что Кришна Бог? Всё зависит от того, что именно мы подразумеваем. Бхагавад-Гита чётко указывает, что Кришна – Высшее Существо, Отец вселенной, пронизывающий всё творение и пребывающий в сердце каждого существа. Он - «Верховный Брахман, высшая обитель, высшая чистота, вечный божественный Дух (Пуруша), нерождённое изначальное божество, всепроникающий Господь»[62]. Кроме того, его природа – это не только бытие, знание и блаженство, но ещё и любовь. Было бы трудно отнять титул Бога у такой личности. Но всё-таки, в образе Кришне, как и в любой другой индуистской концепции Бога, есть некоторые недостатки, включая те атрибуты Бога, которые стали известны Израилю. Прежде всего, следует упомянуть об аспекте Творца: ни в одной индуистской системе нет адекватной концепции творения. В адвайтической доктрине Шанкары, творение вообще не имеет реального бытия: оно представляет собой лишь комплекс внешних проявлений бытия, не более реальных, чем форма змеи, по ошибке принимаемая за верёвку. Лишь Брахман заключает в себе бытие, мир же есть майя. В учении Рамануджи, мир проистекает из Бога, являясь модусом (формой) его существования. Мир есть тело, душа которого – Бог. В этом случае божественная природа квалифицируется (ограничивается) миром. В философии Мадхвы мир реален, и не влияет на природу Бога, более того, он полностью зависим от Бога, но он существует вечно в состоянии такой зависимости, Бог не является источником его бытия. Творение имеет иное значение: будучи сотворённым, мир не только реален, хоть и относителен, будучи зависимым от Бога, но он обязан Богу самим своим существованием. В индуизме мир либо вообще не имеет реального бытия, либо он является «проявлением», «манифестацией» Бога, но мы не можем назвать его «творением» Бога. Это не просто вопрос философской доктрины – это разница основного прозрения, касающегося отношения человека к Богу. Израиль вывел из своего опыта спасения ощущение полной зависимости от Бога, и, в то же время, абсолютной Его трансцендентности. Этот опыт кажется уникальным. Ни у одного народа не было ничего подобного, и доктрина творения происходит из этого уникального опыта.
Другой недостаток Кришны кроется в его моральном характере: ни об одном из индуистских богов нельзя сказать, что они полностью моральны. Образы индуистских богов берут своё начало в мифологическом мире, в котором различия между добром и злом ещё не полностью оформились. И снова мы сталкиваемся с уникальным достижением Израиля. Конечно же, Сам Яхве первоначально был морально несовершенен, и до самого конца Ветхого Завета Он так и не достиг морального совершенства. Мы находим это совершенство лишь во Христе. Но с самого начала Яхве был праведным Богом, требовавшим праведности от Своих поклонников. Концепция праведности могла быть несовершенной, но всё-таки, она придаёт Ему подчёркнуто моральный характер, которого мы не находим ни в одном другом боге. В Махабхарате Кришна может сознательно приказывать совершать аморальные действия, такие как ложь и мошенничество, и никого это не удивляет[63]. На этом этапе концепция Бога не всегда связана с моральным совершенством. Но Яхве – Бог совести, олицетворяющий моральный порядок. Хотя сам моральный порядок может быть неверно истолкован, нет никаких сомнений, что Яхве его представляет. Человеческие концепции Бога зависят от роста морального характера. Только когда человек достигает морального совершенства, он может создать концепцию морального Бога, что и произошло во Христе. Христос – морально совершенный человек, являющий морально совершенного Бога.
ГЛАВА 13
БУДДА И ХРИСТОС
Что же можно сказать о Будде? Как он соотносится со Христом? Будда, в отличие от Кришны, предстаёт перед нами как историческое лицо. Хотя его образ оброс легендами, и проследить его биографию не представляется возможным, мы располагаем историческим базисом, а также видим, что его моральный характер становится определяющим, как у Иисуса и Сократа. Будда являет нам моральное совершенство и сострадание, реальные и универсальные качества, как и любовь Христова. Но опять таки, есть и отличия. Будда не является «Богом». Его называют «атидэвой », «находящимся выше богов». Говорят, что он всеведущ. Он представляет высший принцип бытия. У него есть дхармакайя, тело реальности, абсолютного бытия, самбхогакайя, тело блаженства, духовное тело, и, наконец, нирманакайя, тело воплощения. Всё это приближает его ко Христу. И всё-таки, в буддизме нет места для личностного Бога. Согласно основному прозрению этой религии, высшая Реальность определяется лишь в отрицательных терминах: она есть шунья, «пустота». Будда растворяется в пустоте, поскольку нет никакого «Я»: в буддийской мысли отсутствует личность. Этот фактор также влияет на сострадательность Будды. Его сострадание связано с тем, что, по его мнению, все люди обмануты, и не знают спасительного пути Нирваны. По мере познания истины, сострадание исчезает, поскольку не остаётся личности. Таким образом, буддийское сострадание отличается от христианской любви.
Эти различия необходимы, и они не обесценивают откровения Будды и Кришны. Будда, Кришна и Христос суть уникальные откровения Бога, божественной Тайны, и каждого из них следует воспринимать в его историческом контексте и с учётом его образа мысли. Утверждать, что Бог – личность, вовсе не значит отрицать того, что Он безличен. Это, прежде всего, значит, подчёркивать ценности личностного существования, какими мы их знаем, и, в особенности, ценности знания и любви, и, следовательно, моральной ответственности, присутствующих в Божестве. Но они существуют в Боге в таком виде, который недоступен нашему пониманию, и по отношению к которому все наши концепции остаются неадекватными, следовательно, утверждение о том, что Бог безличен, также может быть верным. Оно означает, что Божество, или высшая Тайна бытия, как бы мы её ни называли, настолько выше всех наших представлений о личности, что лучше не говорить о Нём, как о личности. В реальности мы обнаруживаем, что зачастую христианская концепция Бога становится настолько личностной, что нуждается в корректировке буддийским имперсонализмом. Также говорить, что Бог есть моральное совершенство, означает, что в Боге присутствует всё, что мы под этим понимаем (добродетель, снисходительность, мягкость, милосердие, сочувствие, милость и любовь), но, опять таки, в таком виде, который превосходит все наши рассуждения. Если мы будем чрезмерно настаивать на моральном характере Бога, то это значительно сузит наши представления о Нём, и лишит Его образ спонтанной свободы и экстаза радости, который мы видим в Кришне. Таким образом, каждое откровение дополняет другие, и действительно, в каждой религии мы видим тенденцию акцентировать внимание на одном из аспектов Божества, затем обращаться к другим, в поисках такого равновесия, в котором мы сможем найти абсолютную истину.
ГЛАВА 14
СМЕРТЬ И ВОСКРЕСЕНИЕ
Нам никогда не следует забывать об «ужасном» аспекте Бога. Представляя Бога как любовь, мы с лёгкостью можем скатиться на уровень сентиментальных образов Божества, не имеющих никакого отношения к реальности. Многие из тех, кто называет себя атеистами, справедливо отвергает именно такую сентиментальную концепцию Бога. Если Бог есть милосердие и любовь, то почему Он допускает такое количество страданий в мире? Как объяснить существование концлагерей Гитлера и Сталина, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки? Любая серьёзная религиозная традиция принимает «страшный» аспект Божества. Упанишады говорят, что «Брахман – обнажённый меч»[64], а Кришна является в Гите в образе «всепоглощающего Времени»[65]. Буддизм сравнивает высшую Истину с раскатом грома, а в Послании к Евреям говорится, что «Бог наш есть огонь поядающий»[66]. Этот аспект наиболее очевиден в иудаизме и исламе. Яхве, прежде всего, «ужасный» Бог - «страшен Он в делах Своих»[67], а ислам поражает нас как религия страха. Но Яхве также – Бог, который «милосерден и милостив, не спешит гневаться, исполнен любовью и верностью»[68], а Аллах, прежде всего, «кроток и милосерден». Тот же парадокс свойственен и Христу. Он может сказать: «придите ко Мне, все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас; возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем»[69]. Но Он также говорит: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготовленный Диаволу и ангелам его».[70] Современному миру трудно поверить в ад, но он с таким же трудом верит и в небо. Нас бы устроила удобная посредственность, нам не нужна требовательная любовь, которая ставит перед нами вопрос: всё, или ничего. В Распятии присутствуют и ужас и тайна, и это единственное решение проблемы, стоящей перед нами. Крест – высший символ тайны, точка, в которой вечная истина, наконец, прорывает завесу.
Каково же тогда значение креста? Он представляет собой точку конвергенции двух разнонаправленных течений. С одной стороны, человек движется вверх, к Богу, и это движение преодолевает преграды пространства и времени, направляясь к бесконечной Трансцендентности. Таково движение восточной мысли, восхождение к Брахману, Нирване, Дао, преодоление границ человеческой мысли, смерть эго и пробуждение к Божественному. Иисус, отдав свою жизнь на кресте, реализовал это стремление человеческой души; Он осуществил полное предание человека Богу, человеческого Божественному; Он достиг окончательной смерти «я» для этого мира и вывел его к вечной жизни в воскресении. Это первое течение, достигшее своей реализации на кресте. С другой стороны, Божественное нисходит в этот мир, и это - движение воплощения. С самого начала творения Дух сообщал себя материи. Каждая стадия эволюции (от материи к жизни и от жизни к уму) представляет собой передачу Духа, воплощение Бога. Все религии отражают это движение нисхождения Божественного, Бога, являющего Себя человеку, Духа, проявляющегося в любви. Это движение особенно чётко проявлено в иудаизме и исламе в которых бесконечный, святой, трансцендентный Единый, становится объектом познания, проявляя Себя в Духе. На кресте это движение божественного нисхождения встретилось с соответствующим движением восхождения человека к Богу; стремление Бога пожертвовать Собой ради человека и стремление человека пожертвовать собой в любви ради Бога сошлись в одном Человеке, и дело спасения мира осуществилось.
Но оно осуществилось на пределе человеческого страдания, в точке концентрации всех сил ада. Небеса и ад встретились: абсолютная трансцендентность, окончательная реализация, высшая радость с одной стороны, и силы тьмы, разрушения, смерти и полного одиночества («Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?») с другой. В этот момент проявилась полная реальность положения человека и его связь с абсолютной Истиной. Разумеется, в некотором смысле, эти силы зла суть майя. Они не обладают абсолютной реальностью. Они суть негативные силы, отрицающие Истину и Любовь. Но они приняли ужасающие реальные формы. Грех наделил их страшной силой. Грех – это согласие с нереальностью, добровольное принятие иллюзии, но для тех, кто попал под власть иллюзии, эта сила практически непреодолима – практически, но не полностью. На кресте сила иллюзии пошатнулась, и над теми, кто принимает крест, кто умирает для себя самого, иллюзия более не властна.
Любая религиозная традиция знает, что для того, чтобы увидеть Бога, то есть, познать Истину, встретиться с абсолютной Реальностью, необходимо умереть. На самом деле смерть, через которую должен пройти каждый человек, имеет тройственный характер: это смерть для мира, смерть для плоти и смерть для эго. Таковы три величайшие иллюзии, которые привязывают нас к нереальности и не дают нам познать Истину, причём никогда они не были так сильны, как в наши дни. Иллюзия мира есть иллюзия науки и технологий, автомобилей и самолётов, радио и телевидения, телефонов и кино, компьютеров и космических полётов, контрацепции и атомных бомб – всё это создаёт нереальный мир, для которого человек, в конце концов, должен будет умереть, если он хочет познать Истину. От начала и до конца это – мир чувств и внешних проявлений, система идолопоклонства, получившая силу, большую, чем когда б это ни было ранее, и привлекательность, которой мало кто может противостоять.
Кроме того, существует иллюзия плоти, бесконечное искушение секса, которым не только занимаются и культивируют всеми доступными искусству средствами, но которому также поклоняются, и который боготворят, делая его центром привлечения и рассматривая его в качестве источника жизни. Вторая смерть, через которую мы должны пройти, это смерть для плоти, для любых страстей и желаний, не только для их внешних выражений, но также и для малейших внутренних устремлений: «а Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём».[71]Третья смерть – это смерть для эго, и она даётся труднее всего. Человек может противостоять искушениям мира и плоти, но кто же может совладать с любовью к самому себе? Речь идёт о той самой «личности», которую все так любят развивать: власть, репутация, успех, слава учёного, исследователя, спортсмена, кинозвезды, политика – вся эта иллюзия эго привязывает душу к нереальности крепче, чем любая другая сила. Она преследует человека, ведущего духовную жизнь, до самых ворот небес: никто не свободен от этой иллюзии, кроме тех, кто умер со Христом и может сказать: «мир был распят для меня, а я для мира» и «уже живу не я, но живёт во мне Христос».
Но что происходит, когда мы умираем для мира, для плоти и для себя, смотрим сквозь иллюзию и встречаемся с реальностью? Тогда мы начинаем жить в истинном мире, в истинной плоти и в истинном «Я». Это парадокс, который очень трудно понять. Лишь отказавшись от мира, можно наслаждаться миром; лишь отказавшись от плоти, можно получить чистое наслаждение плотью; и, лишь отказавшись от себя, можно обнаружить свою истинную сущность. Этот факт многократно подтверждался в истории. Все великие цивилизации мира, включая китайскую, индийскую, исламскую и христианскую, были построены на этом принципе, но наиболее чётко он проявился в Индии. И буддийская, и индуистская культура основываются на радикальном отречении от мира, на признании иллюзорности бытия и поиске абсолютной трансцендентности. Именно из духа отречения возникли чудеса искусства и архитектуры, поэзии и музыки, философии и теологии, сфер политики и экономики, развития ремесла и социальных структур, и, разумеется, удивительный расцвет религиозного духа, превратившего индийскую цивилизацию в одну из самых богатых в мире. В Китае этот процесс обусловлен присутствием буддизма и влиянием даосизма с его культом нищеты, простоты и смирения, ву-вэй, или активной бездеятельности, действия в бездействии, создавшего изысканную китайскую культуру. В исламе такую роль сыграл суфизм, мистико-аскетическое движение, цель которого – фана, растворения «я» в Абсолюте, преобразившая исламскую цивилизацию, наделив её трансцендентной красотой. Наконец, в христианстве существует монашеское движение, основанное на добровольном и полном отвержении мира, плоти и себя, ставшее фундаментом всей средневековой цивилизации. Современный мир берёт своё начало в Реформации и Ренессансе, в отвержении монашеского идеала и культе мира, плоти и эго.
Нищета, целомудрие и послушание, или отвержение мира, плоти и эго представляют собой основу не только религиозной, но и всей человеческой жизни. Непривязанность – это универсальный закон. Вы не сможете наслаждаться тем или иным объектом, пока не научитесь быть не привязанными к нему. Пьяница не наслаждается вином, обжора не наслаждается пищей, а сенсуалист не наслаждается любовью. Идеа