— В таком случае моя работа вряд ли представит для вас интерес.
— Почему? — удивился Чёрч.
— Да потому, что никакого отношения к финансовым делам она не имеет, — решительно сказал Улисс. — А вас, насколько я догадываюсь, привлекает именно эта сторона дела.
— Совершенно верно. Поэтому я и пришел к вам. У меня есть к вам практическое предложение.
— Какое?
Чёрч с удовольствием затянулся и, выпустив несколько тонких колец дыма, сказал, задумчиво глядя на них:
— Я просил бы вас в самых общих чертах изложить суть своего открытия. Научные детали меня, разумеется, не интересуют. Мне важно главное: у вас в руках есть или вскоре будет препарат, способный обыкновенного ребенка сделать вундеркиндом, на редкость музыкальным ребенком. Так?
Улисс вспомнил предупреждение профессора Милоти: быть осторожным, держать пока все в тайне.
— Я предпочел бы пока об этом не говорить, — сказал он решительно.
— Я ведь не требую, чтобы вы раскрыли секрет препарата. Мне хотелось бы из ваших уст узнать: есть такой препарат или нет?
«От Лайги он все равно уже знает. Какой смысл скрывать?» — подумал Хент и неуверенно сказал:
— Да, такой препарат может быть создан.
— Это всего лишь предположение?
Улисс медлил с ответом. Чёрч взял его руку своими холодными пальцами и доверительным голосом сказал:
— Напрасно вы меня чуждаетесь. Как деловой человек я могу быть вам очень полезным. Скажите прямо: вы произвели уже опыты, чтобы проверить правильность предположений Милоти?
— Да.
— На людях?
— Нет, на обезьянах.
— Удачно?
— Да, удачно.
— Тогда переходите к опытам над людьми.
Улисс отрицательно покачал головой.
— Нельзя. Надо еще и еще проверять. Нельзя идти на риск.
— Какой же риск, когда вы говорите, что опыты на обезьянах оказались удачными? Когда-нибудь надо же переходить к опытам над людьми. Мы найдем детей для опытов, вам ни о чем не нужно беспокоиться. За последствия вы не отвечаете.
Улисс хотел возразить, но Чёрч не дал ему и слова сказать.
— Я предлагаю такой договор: мы создаем вам условия для продолжения опытов — лабораторию, аппаратуру. Будут животные, дети. В общем, все, что требуется. Раз. Мы выплачиваем вам определенный гонорар за открытие и труды. О сумме, надеюсь, мы договоримся. Два. А ваша продукция… прошу прощения, — поспешил он поправиться, заметив, что Улисс недовольно поморщился, — то есть дети, у которых после опыта появится талант, поступают в наше распоряжение.
— Но, как же…
— Простите, я еще не закончил. Мы — деловые люди и должны разговаривать по-деловому. Сумму, необходимую для продолжения опытов, мы выплачиваем немедленно. Но вы сразу же произведете опыты на детях. Сами понимаете, капитал должен приносить доход… Что касается гонорара за открытие, то он будет выдан, как только вы продемонстрируете одаренность первого ребенка.
— Я считаю разговор преждевременным.
— Ничего подобного, — поспешно возразил Чёрч. — Рано или поздно вам придется обратиться ко мне… или в другое театральное бюро. Вы сами сейчас это поймете. Представим себе, что у ребенка действительно необычные музыкальные способности. Так что же родители будут держать его взаперти? Они пожелают обучить ребенка, подготовить его к сценической деятельности. Вы представляете себе, как это будет звучать?
Чёрч вскочил с кресла и, отчаянно жестикулируя, как на арене цирка, произнес:
— Гастроли вундеркинда Мило Горва или Кипи Бетсон. Феноменальный слух! Невиданная музыкальная одаренность! Чудо природы!! Естественно, — продолжал он уже более спокойным тоном, снова усевшись в кресло, — ребенок должен выступать в лучших концертных залах. А это возможно только с нашей помощью. Итак…
Он протянул Улиссу руку, но тот решительно отстранил ее.
— Таких детей еще нет. Говорить не о чем… Да если бы они и появились, судьбой их могут распоряжаться только родители.
— О, не беспокойтесь! — воскликнул Чёрч. — С родителями мы договоримся сами. Мне кажется, что условия вам подойдут. Назовите только сумму.
— Я считаю разговор бесполезным, — отрезал Улисс.
Но это нисколько не смутило Чёрча.
— Я не тороплю вас с ответом, — сказал он. — Одно условие: с сегодняшнего дня никто не должен знать о ваших опытах и наших переговорах. Абсолютная и безусловная тайна. И второе: я предлагаю вам любую сумму под отчет для продолжения опытов — и сто тысяч бульгенов гонорара за открытие.
Чёрч ожидал, что цифра ошеломит Хента. Его поразил спокойный ответ Улисса:
— Деньги ни при чем.
В это время вошла Лайга. Находясь в соседней комнате, она слышала все.
— Ты должен согласиться, Улисс, — сказала она, подойдя к нему. — Господин Чёрч — мой друг и зла нам не желает. Раз он советует, надо соглашаться. Он деловой человек и лучше тебя разбирается в таких вещах.
Улисс стиснул зубы, желваки забегали у него на щеках.
— Пойми, Лайга, этого нельзя делать, я не имею права. Еще неизвестно, какое действие может оказать препарат на людей. Профессор Милоти предупреждал меня: могут быть самые неожиданные последствия, которые предугадать трудно. Дети могут заболеть, например, гиперакузией — это бывает при обострении слуха: больной воспринимает звуки с необычной силой, ему все время слышатся шумы, потрескивание, свист, гудение. У него могут начаться слуховые галлюцинации.
Чёрч раскатисто засмеялся.
— Не пугайте, ради бога, себя и нас. Ну, что за страхи вы выдумали. Все страшно, пока нет денег. Если даже случится беда, мы наймем для этого самого гиперакузника лучших врачей, и его вылечат. Ему уплотнят барабанные перепонки каким-нибудь новейшим химическим веществом, и он перестанет так сильно слышать.
Чёрч вновь захохотал, довольный своей шуткой. Лайга тоже рассмеялась звонко, весело. Так смеются дети, не познавшие горечи разочарований и житейских невзгод. Один Улисс сидел мрачный, тревожно поглядывая на Лайгу.
— Это не мое открытие, — упорно возражал он.
Чёрч с досадой махнул рукой.
— Ну какой вы, в самом деле, щепетильный! — воскликнул он, с презрением глядя на Улисса. — Кто докажет, что это — работа Милоти? Ведь все документы у вас?
— У меня. Но документы его. Я как честный человек…
— Оставьте, господин Хент, детские рассуждения. Профессор Милоти умер, кости его догнивают в земле. Ему уже все равно — останется слава за ним или за вами… Вы говорите, у него есть дочь… Кстати, в каком театре она выступает?
— В «Жюль-сен Опера», — нерешительно ответил Улисс.
— Вот и прекрасно. С дочерью мы легко договоримся. Это же наш театр. Дайте только согласие, и мы все сделаем.
— Нет. Не могу идти против совести, — упрямо твердил Улисс.
Чёрч распрощался, Лайга пошла проводить его.
Улисс отправился в свой кабинет и сел на диван. «Нет! Нет! Нет! — стучало в мозгу. — Не соглашаться, ни в коем случае! Пока еще рано».
Он не слышал, как открылась дверь, но почувствовал знакомый запах духов. Лайга села к нему на колени. От одного прикосновения к скользкому холодному платью, туго обтянувшему фигуру Лайги, Улисса бросило в жар. Он вдохнул в себя запах ее дыхания и закрыл глаза. Лайга провела мягкой теплой ладонью по его волосам.
— Послушай Чёрча, он наш друг, — прошептала она и приблизила свои губы к его губам. — Ты же говоришь, что любишь меня…
Улиссу хотелось отстранить ее. Но мягкие, теплые руки Лайги властно потянули его к себе.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
У лисс боялся разговора с Эли. Но, сверх ожидания, она, почти не колеблясь, согласилась с его доводами. Скажем прямо: и здесь сердце взяло верх над рассудком. Эли, как и Улисс, хорошо помнила предостережение отца: не спешить. Но как часто улыбка или взгляд любимого человека заглушают голос рассудка. В устах Улисса доводы Чёрча казались такими убедительными, что Эли сразу согласилась.
— Если вы считаете, что можно приступать к опытам над людьми, действуйте. Вы сами должны решать. Что я понимаю в этом деле!
Улисс совсем не подозревал о чувствах Эли и принимал ее слова за мнение рассудительного человека. Одобрение Эли решило исход дела в пользу Чёрча. Тем более, что этого добивалась и Лайга.
Трижды заходил Чёрч к Улиссу, каждый раз предлагая все более высокую сумму гонорара. Когда он зашел четвертый раз, Улисс сказал:
— Я согласен.
Был заключен договор, по которому Хент получил от акционерного Общества покровительства талантам средства, необходимые для научной работы. Общество обязалось выплатить Хенту двести тысяч бульгенов гонорара за открытие, как только на одном ребенке будет доказана эффективность препарата, и по пятьдесят тысяч бульгенов за каждого следующего ребенка. Общество брало на себя музыкальное воспитание детей и, с согласия родителей, организацию их концертов. Особый пункт оговаривал ответственность Общества за здоровье детей и обязательство лечить их в случае возникновения какой-нибудь болезни от введения препарата. Был также пункт, строго обязывающий стороны хранить в абсолютной тайне научные работы Хента и его отношения с Обществом. Хент настоял также, чтобы в договоре был специальный пункт, дающий ему право не информировать акционеров и создателей Общества о научной стороне открытия и ходе дальнейших исследований. Таким образом, никто, кроме него, не мог воспользоваться препаратом.
Чёрч долго, но безуспешно оспаривал этот пункт.
— Вы сами должны понимать, — убеждал он Улисса, — что мы, деловые люди, не сумеем, конечно, разобраться в сложных научных проблемах. Но нам небезынтересно знать, какими средствами вам удается достигнуть таких удивительных результатов. Я не вижу оснований, почему вы должны хранить это в тайне от двух-трех учредителей Общества, людей, столь заинтересованных в судьбе вашего открытия.
На это Улисс отвечал своими претензиями:
— По непонятным мне причинам вы настаиваете на том, чтобы никто не знал о наших взаимоотношениях.
— Поверьте, у нас есть для этого веские основания, — говорил Чёрч. — Одно дело, когда широкая публика знает о том, что Общество покровительствует талантам. Это придает всему характер благородства, естественности, романтики. Другое дело, если широкая публика узнает, что дело связано с искусственным возбуждением талантов. Получится совсем иное. Поблекнет романтика, пойдут нежелательные толки, к вам хлынет стая репортеров, которая зальет потоком клеветы и вас и нас.
— Да. Я согласен с этим. Но у меня есть основания, по крайней мере, до определенной поры, никому не говорить о составе препарата. Исключение я сделал бы для ученых, фамилии которых готов назвать. Вот их список. С этими людьми я хотел бы посоветоваться.
Чёрч взял бумажку и ушел.
Спустя два часа он вернулся с этим списком и категорическим тоном заявил:
— Не может быть и речи. Мы, — я имею в виду учредителей Общества, — не верим в лояльность этих ученых.
— Тогда пусть это остается тайной для всех, — сказал Улисс. — Я никому ничего не скажу.
Обернувшись к сидевшей в кресле Лайге, он сказал:
— Все это я сделал для тебя.
— Ваша супруга достойна уважения, — заметил Чёрч. — Больше того, будь мое право, я назвал бы препарат ее именем — лайгамицин. Прекрасное название!
Лайга благодарно улыбнулась Чёрчу и выжидательно взглянула на мужа.
Необычайная суровость сковала лицо Улисса.
— Нет! — сказал он решительно. — Препарат, который должен сделать людей талантливыми и счастливыми, я назову милотицин.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
О первых месяцах жизни Люо лаконично, но точно рассказывают странички из дневника, который вел доктор Улисс Хент.
О языке ученых часто говорят со снисходительным пренебрежением, как о скупом, бесцветном, лишенном образов и ярких эпитетов…
Ну, что ж, нежным словам о цветущей магнолии и бледно-зеленых лунных ночах не дружить с математическими формулами и с предельно сжатыми, на тем не менее очень длинными и нелегко воспринимаемыми фразами философского трактата. Каждому произведению — свой стиль. Стиль ученого не заслуживает осуждения. Он краток, сух, но сколько подлинной страсти, какие чувства скрываются подчас в скупых строках труда ученого и, главным образом, между строк. То, что написано между строк, познаешь, только изучив жизнь и труд ученого, зная его быт, его радости и печали, успехи и неудачи.
Наука отнюдь не бесстрастна. Она не может быть бесстрастной, ибо наука — это творчество, горение, буря страстей, бездна человеческих чувств. Но, в отличие от писателей, призванных покорять души людей, люди науки обращаются к мозгу человека. Их язык должен быть как можно более краток и безусловно точен.
Поэтому мы и обращаемся сейчас к дневнику ученого.
Как у всех ребят, у Люо были пухленькие, словно перевязанные ниточками, ручки и ножки; круглое, совсем беззаботное личико, с черными, постоянно ищущими глазками; пучок шелковистых волос, торчащих на макушке. В общем, мальчик как мальчик. Но у него очень рано стало заметно необычное. Те места из дневника доктора Хента, где говорится об этом, мы приведем, а места, не представляющие интереса, опустим.
Итак, несколько выдержек из дневника доктора Улисса Хента.
10 февраля. Люо два месяца. Он лежит в люльке и бессмысленно глядит в пространство. В передней раздался звонок: кто-то пришел. Глазки Люо остановились. Он слушает? Я попросил госпожу Ричар выйти и позвонить. Опять то же. Люо застыл, как будто прислушиваясь.
12 февраля. Люо накормили, запеленали. Он лежит спокойно, видно, сейчас уснет. Раздался резкий звук: мать опрокинула стакан, и он ударился о графин. Люо повернул голову в ту сторону, откуда послышался звук. Надо узнать у педиатра, когда дети начинают реагировать на звуковые раздражения. Может быть, милотицин уже действует?
14 февраля. Люо плакал. Мать взяла его на руки, но он не успокаивался. Я сел за пианино, взял несколько аккордов. Люо неожиданно затих. Я перестал играть — он снова заплакал.
20 февраля. Госпожа Ричар, успокаивая Люо, запела какую-то однообразную песенку. И Люо вдруг начал тянуть «а-а-а, э-э-э». Не в тон госпоже Ричар, но одним тоном.
1 марта. Люо засыпает только под песню. Ничто другое не может заставить его лежать спокойно.
10 марта. Боюсь ошибиться, но мне кажется, что у Люо появилось чувство ритма. Госпожа Ричар однообразно напевала: «а-а-а! а-а-а! а-а-а!». Люо повторяет за ней, соблюдая тот же ритм.
14 марта. Мать поет. Люо вторит ей звуками «а» и «э». В тон. Да, в тон! Госпожа Ричар уверяет, что он «берет» «фа» и «си» — основные ноты ее колыбельной песни.
10 декабря. Люо год. Сегодня в комнате завели патефон. Люо начал выбивать такт ручонками и пританцовывать.
7 февраля. Люо сидит на полу и играет. Он очень увлечен. Пробовал его отвлечь — безрезультатно. В соседней комнате заиграли на пианино — Люо бросил игрушки и побежал на звуки.
20 мая. Люо поет на мотив песни «Я иду к тебе», которую часто напевает госпожа Ричар.
5 июня. Люо очень любит музыку. Это уже не вызывает сомнения. Если кто-нибудь начинает играть или мальчик услышит радио, он тут как тут.
10 июня. Госпожа Ричар играла на пианино. Люо спокойно стоял и слушал. Как только мать начала песенку «Я иду к тебе», Люо обрадовался, захлопал в ладоши и начал в такт притопывать. Когда госпожа Ричар закончила игру, Люо потребовал повторить.
15 июня. Я попросил госпожу Ричар сыграть начало песенки «Я иду к тебе» правильно, а затем допустить диссонанс. Люо сразу уловил эго.
20 июня. Сегодня продолжали опыт. Госпожа Ричар сыграла начало песенки «Я иду к тебе» в обычном такте, затем неожиданно изменила такт. Люо немедленно остановил ее.
18 сентября. Мы пригласили профессора музыки Оддо Квинта. При нем повторили опыты с Люо. Оддо Квинт сказал:
— Если бы все это происходило не при мне, я не поверил бы.
Оддо Квинт взялся обучать Люо.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ч ёрч не пожалел денег на рекламу. За десять дней до концерта Люо весь город был заклеен афишами и ослеплен световой рекламой. О предстоящем концерте удивительного ребенка сообщали все газеты. Репортеры не скупились на краски, описывая необычайные музыкальные способности трехлетнего дирижера.
Но то, что ожидало публику в концертном зале «Блим» — самом большом в столице Бизнесонии, — превзошло даже обещания рекламы.
К восьми часам вечера зал был полон до отказа. Чёрч распорядился отвести за счет дирекции три ряда для знаменитых музыкантов и репортеров самых влиятельных газет. Им были посланы именные приглашения.
Многие не скрывали своего недоверия:
— Очередной трюк!
— Нашли, наверное, лилипута и выдают его за трехлетнего вундеркинда!
— Говорят, что этот вундеркинд не знает ни одной ноты!..
Но вот поднялся занавес. Зал утих. Замолк разноголосый хор настраиваемых инструментов оркестра.
И вдруг на сцену в сопровождении господина Чёрча вышел… Кто бы вы думали? Вместо трехлетнего малыша появилась стодесятикилограммовая фигура старого джентльмена, при виде которого публика разразилась хохотом. Но шум улегся, как только зрители узнали толстяка.
— Господин Хапп! Мэр города! — пронеслось по рядам. И люди умолкли, не столько из уважения к представителю власти, сколько недоумевая: что могло заставить Хаппа появиться на сцене?
— Господа зрители! — произнес Чёрч. — Среди вас могут найтись люди, которые не поверят, что трехлетний мальчик способен дирижировать крупнейшим оркестром страны.
В зале загудели.
— Тихо, господа! Мы предусмотрели это. И попросили власти нашего города засвидетельствовать точную дату рождения Люо Ричара. По просьбе акционерного Общества покровительства талантам всеми уважаемый господин Хапп великодушно согласился, ввиду исключительных обстоятельств, выйти на сцену нашего театра и огласить результаты проверки.
— Сколько ему заплатили? — раздался голос с галерки. Но публика возмущенно заглушила его.
Толстяк подошел к самой рампе и неожиданным для могучей фигуры тонким голоском прочитал по бумажке, которую держал в руке:
— Я, мэр города, Бипи Хапп, на основании записей в книгах Донтингского аббатства, свидетельствую, что дирижеру Люо Ричару, имеющему выступать в концерте, отроду два года одиннадцать месяцев двадцать три…
— Громче! — раздалось из зала.
По просьбе Чёрча Хапп назвал дату рождения Люо.
Чёрч поблагодарил мэра и провел его в первый ряд, где восседала тучная супруга отца города.
— Я задержу ваше внимание еще на несколько минут, — сказал Чёрч, возвратившись на сцену. — Мы попросили известного музыковеда профессора Оддо Квинта, знающего Люо Ричара, сказать о мальчике несколько слов. Прошу вас, господин Квинт.
Профессор Квинт, сопровождаемый театральным служащим, вышел на сцену и, отворачиваясь от ослепительного света прожекторов, проговорил в микрофон:
— Я обучал Люо Ричара и выдал ему диплом дирижера первого класса.
Он хотел было уже идти на свое место, но вдруг возвратился к микрофону, снял очки и, смешно приподняв брови, сказал:
— Это удивительно!
В зале рассмеялись и зааплодировали.
После того, как все ушли со сцены, зал затих. И в абсолютной тишине заговорили репродукторы:
— Начинаем концерт симфонической музыки. Исполняется «Фантастическая симфония» Берлиоза. Дирижирует трехлетний дирижер, воспитанник Общества покровительства талантам Люо Ричар.
Говорят, что словами можно передать самые яркие картины природы и самые тонкие отзвуки человеческой души. Может быть, это действительно так. Но мы не находим изобразительных средств, чтобы описать тишину, наступившую в зале.
Принято говорить в таких случаях, что был слышен полет мухи.
Согласимся, что в такой тишине действительно можно услышать полет мухи. Но дело происходило зимой и мух, как известно, в это время в Бизнесонии не бывает.
Другие прибегают к помощи сердец. Дескать, каждый слышал биение сердца соседа. Поверим, что в такой тишине действительно можно услышать, как бьется в ожидании чрезвычайного события сердце рядом сидящего человека. Но очевидцы утверждают, что им в это время было не до соседей.
Даже ко всему привыкшие, много повидавшие и во всем разочаровавшиеся репортеры не сводили глаз с дирижерского пульта, у которого должен был появиться удивительный ребенок.
И вот он подошел к пюпитру. Маленький мальчик, совсем ребенок, с бледным, миловидным личиком и большими черными глазами, горящими неестественным блеском.
Он неловко поклонился публике. Потом, смешно подтянув штанишки, постучал палочкой по пюпитру. Взметнулись к струнам скрипок смычки, уставили в потолок медные пасти трубы, задрожали арфы в нервных руках арфисток. Еще взмах — и сто голосов оркестра слились в одну прекрасную мелодию. Послушные приказаниям крохотных рук ребенка то затихали, то трубили во весь голос флейты, звали к безудержной пляске или плакали нежные скрипки, вздыхали или властно навязывали свою волю оркестру басы…
Не будем утруждать читателя описанием этого концерта. Ограничимся тем, что приведем рецензию, опубликованную в «Вечерних слухах». Заметим, что редакторская ручка основательно прогулялась по тексту, написанному Тау Праттом, отчего рецензия стала вдвое короче. Но не в этом дело.
«Мы были вчера свидетелями необычайного зрелища», — писал Тау Пратт.
Далее шло изложение того, что уже известно читателю: переполненный театр, выступление мэра города и речь знаменитого музыковеда.
«Автору этих строк, — писал далее Тау, — не раз приходилось бывать на концертах, не раз доводилось видеть и слушать знаменитых музыкантов… Концерт Люо Ричара превзошел все виденное и слышанное. У этого ребенка, дирижирующего на слух, такое тонкое чувство такта, такая глубина эмоций, что порою сомневаешься: явь это или сказка».
Проанализировав содержание исполненной симфонии и достоинства оркестра, автор статьи перешел к оценке мастерства трехлетнего дирижера.
«Мы присутствовали при рождении нового музыкального гения. Современники жалуются, что сейчас мало гениев в области искусства, и утверждают, что прошлый век был куда счастливее нынешнего. Концерт Люо Ричара доказывает неосновательность этих суждений. Мы — свидетели рождения таланта, неведомого прошлым векам!..
Слава ему! Слава тем, кто обнаружил и по-матерински пригрел этот талант, — Обществу покровительства талантам, возглавляемому именитыми гражданами Бизнесонии, господином Нульгенером и господином Чёрчем!»
Последняя фраза не принадлежит перу Тау Пратта. Ее дописал главный редактор «Вечерних слухов», господин Грахбан. Не будем вдаваться в подробности, что побудило господина Грахбана дописать эту фразу.
Сейчас важно отметить главное: концерт Люо Ричара прошел с огромным успехом.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
З а первым концертом последовало турне Люо Ричара по Бизнесонии, а затем по другим странам мира. В короткий срок его имя стало известным во всех уголках земного шара. Выступления Люо всюду вызывали бурю восторга, они привлекали тысячи зрителей. Билеты всегда раскупались задолго до дня выступления, хотя цена их, как правило, была втрое выше обычной.
Сообщения о концертах Люо не сходили с первых страниц газет до тех пор, пока не произошли два других события. В залах Бизнесонии начались концерты второго питомца Общества покровительства талантам — дочери почтового служащего Куинси Кемб и почти вслед за ней третьего вундеркинда — сына гарунского шахтера Марсина Полли. Куинси играла на скрипке. А Марсин был пианистом. Лучшая музыкальная фирма страны «Лебрассо и сын» выпустила специальный рояль с уменьшенной клавиатурой для детской руки. В остальном, однако, инструмент ни в чем не уступал обычным роялям, выпускавшимся фирмой.
Мы привыкли делиться с читателем всем, что удалось узнать даже за кулисами повествования. Останемся и на этот раз верными традиции. Сообщим по секрету, что рояль стоил фирме «Лебрассо и сын» кругленькую сумму. Над изготовлением его трудились самые лучшие фортепьянных дел мастера, струны изготовлялись прославленным концерном цветных металлов. В общем, получился уникальный инструмент, стоивший баснословных денег. И все же дирекция фирмы «Лебрассо и сын», отнюдь не отличавшаяся щедростью, подарила его трехлетнему пианисту к первому концерту.
Мы рассчитываем на догадливость читателей, которые наверняка поняли, что подарок вовсе не такой уже бескорыстный и продиктован не только заботой о процветании талантов. На каждом концерте объявлялось, что Марсин Полли играет на специальном инструменте всемирно известной фирмы «Лебрассо и сын». Нам не довелось познакомиться с балансом фирмы, но можно полагать, что в конечном счете реклама окупила стоимость подарка.
Итак, вслед за Люо Ричар на сцене появились еще два питомца Общества покровительства талантам. Специальные самолеты носили их по воздуху из конца в конец планеты. На красочных афишах были вычерчены их пути по всему миру. Миллионы людей читали эти афиши и задумывались над капризами природы, так щедро одаряющей талантами представителей одной части света и так скупо относящейся к другим континентам.
Стоя у цветистых афиш, люди не подозревали, что синие линии, соединяющие Бизнесонию со всеми крупными городами мира, показывают не только дорогу славы вундеркиндов, но являются также обозначением незримых каналов, по которым деньги со всех концов земного шара текут в несгораемые сейфы Нульгенера и Чёрча.
При взгляде на афиши, многим не могло прийти в голову и то, что за фейерверком славы вундеркиндов скрывается трагедия создателя этой славы.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
А в доме доктора Хента назревала трагедия.
Лайга Моунт считала, что во всем виновна «эта танцовщица» — как она называла Эли Милоти.
— Если бы не она, Улисс, конечно, делал бы все, что я приказываю, — жаловалась она Чёрчу.
— Безусловно, — соглашался Чёрч. — Исполнять ваши приказы, должно быть, наслаждение.
— Вы думаете?..
— Я готов это повторять сколько угодно: исполнять ваши приказы — наслаждение для того, кто любит.
— Он всегда поступал, как я приказывала. И всегда получалось хорошо. Правда?
— Ну, конечно, — живо отозвался Чёрч, целуя руку Лайги. — По вашему настоянию Хент проделал опыты над детьми, и теперь весь мир должен благодарить вас. Вы дали миру гениев музыки! Если бы не вы, мир не наслаждался бы музыкой этих удивительных детей.
— Вы действительно думаете, что это моя заслуга?
— Ну, конечно, Лайга! Милая, божественная Лайга! «Лайгамицин!» — так я называю препарат, хотя это не по душе Хенту. В этом препарате — ваше обаяние, ваша душа. Вы же видите, что без вас от его препарата человечеству не было бы никакого толку. Вы тогда настояли, и он применил «лайгамицин». Но на этих ребятах долго не протянешь. Они растут, нужны новые вундеркинды. Надо заставить его действовать дальше. Мы предоставим ему детей, дадим… вам сколько угодно денег, только держите его в руках, Лайга.
— Он стал таким упрямым. Из-за той танцовщицы. Ради нее и вонючих обезьян он готов пожертвовать моей любовью. Боже мой, как я несчастна!
Лайга расплакалась.
Чёрч не выносил женских слез. Это хорошо знали сотрудницы театральных контор. Но то было там, на службе. Любимой женщине разрешалась даже такая вольность. И Чёрч не преминул сказать об этом плачущей Лайге:
— Я не люблю слез, Лайга, они обычно раздражают меня. Но ваши слезы разрывают мое сердце. Не будь Хент вашим мужем, я сделался бы его смертельным врагом. Не плачьте. Если моя жизнь может хоть на одну слезу уменьшить ваше горе, берите мою жизнь, она ваша…
Лайга любила романтические сцены. Этот «сухарь» Улисс не проник в ее сердце, не сумел затронуть самых звучных струн ее души. Тем хуже для него. Струны зазвучали для другого…
Улисс по-прежнему любил Лайгу и был ей покорен во всем. Когда Лайга настояла, чтобы деньги, полученные от Чёрча, были внесены на ее счет в банк, он согласился и на это. В доме все было так, как хотела Лайга, вернее, как хотел господин Чёрч, ибо с некоторых пор он распоряжался в доме Хента с большей свободой, чем в своем собственном, где господствовала хотя и поблекшая, но по-прежнему своенравная Гуги Тум, бывшая кассирша кабарэ — супруга Чёрча.
Но в одном Улисс проявил неожиданную самостоятельность: он отказался производить дальнейшие опыты над людьми с препаратом милотицин.
Ссоры следовали одна за другой. И однажды, сгоряча забыв о наставлениях Чёрча, просившего ее пока не порывать с мужем, Лайга ушла. В тот же день демонстративно покинула квартиру «этой обезьяны» служанка Петли.
Улисс остался один.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Э то был страшный удар для Хента. Он все еще любил Лайгу, хотя происшедшее заронило в его душу подозрения, что не такая жена нужна ему.
Улисс провел мучительную, бессонную ночь. Он понимал, что в таком состоянии нельзя ничего решить, нужно спокойно, с ясной головой обдумать все случившееся, но не мог заставить себя уснуть.
К полуночи он лег в постель с твердым намерением ни о чем не думать, забыться. Он начал было погружаться в сон. Но вот опять выплыл образ Лайги — знакомый, близкий, желанный. Она говорила нежно, мягко, как тогда, когда он уступил: «Сделай это для меня, Улисс. Сделай. Я люблю тебя». И глаза ее заволокло лаской…