По Линн Джакобс (1989), базальный контакт и процесс осознавания являются условиями для диалога, тогда как сам диалог представляет собой специфическую форму процесса контактирования, относящегося к отношениям между людьми. Диалогические отношения рассматриваются как межличностная модель феноменологического подхода к осознаванию.
Качественные характеристики диалогических отношений
В качестве необходимых условий для диалога в терапевтических отношениях терапевт-пациент выделяются присутствие, подлинное и открытое общение (коммуникация), включенность (по Jacobs, 1989) и признание-подтверждение. Йонтеф (2001) добавляет к ним обязательство перед диалогом и диалог как жизнь, акцентирующий со-творение. Рассмотрим эти характеристики на примере психотерапевтических отношений.
Присутствие
Это самый основной и наиболее трудный элемент диалогических отношений. Присутствие – это привнесение себя полностью в интеракции (Yontef, 1991). Присутствующим является тот, кто не пытается влиять на другого, чтобы тот увидел его в соответствии с его образом себя или представлениями о себе. И то время как нет никого, кто был бы свободен от желания быть увиденным определенным образом, присутствие все-таки должно преобладать в подлинном диалоге. Терапевт, например, должен отказаться от того, чтобы постоянно сохранять образ «хорошего терапевта». Если терапевт ведет себя в соответствии с образом «целителя», диалогический процесс прерывается, поскольку другой человек (пациент) становится только средством для реализации потребности терапевта выглядеть подобным образом (Jacobs, 1989, 1991, 1998).
Терапевт скорее желает быть увиденным клиентом, чем намеренно стремится к этому, не пытаясь манипулировать или управлять тем, как его видит клиент. Это дает клиенту шанс встретиться с другим. Ведь клиенты отчасти идут в терапию из-за того, что их значимые люди не хотят или утратили способность стать субъектами для клиента. Это родители, закрытые для своих детей, или просто депрессивные, или нарциссически ориентированные, нуждавшиеся в том, чтобы быть увиденными определенным образом и не позволившие своим детям увидеть их реально. Эти выросшие дети могут чувствовать безнадежность и отчаянье из-за неспособности к подлинной и глубокой связи с другими людьми. Такая встреча становится возможной только тогда, когда пациент получает возможность встретить подлинного «другого». Так что терапевт может стать первой личностью в их жизни, к которой они могут подойти, найти и найти себя через «другого» и через свои отношения с терапевтом, желающим быть субъектом. Таким образом, «инаковость» является очевидным параметром присутствия.
В терапии клиент может впервые получить возможность увидеть доступного реального человека с его защищенностью и способностью преодолеть эту защищенность, способностью например, извиниться перед клиентом за сарказм, оказавшийся следствием чувств униженности или страха. Но если терапевт имеет намерения или неосознанные нарциссические потребности к демонстрации себя как отличающегося от пациента, но не имеет цели встретить «инаковость» пациента, его включенность разрушается. Для терапевта его «инаковость» подчинена текущему процессу, в который он погружен (Jacobs, 1991). Одна из самых распространенных ошибок начинающих терапевтов состоит в навязывании себя пациенту. Это навязывание они представляют как выражение подлинного диалога, однако же диалог в терапии всегда соизмеряется с потребностями пациента и его готовностью к встрече с «другим».
Присутствие не может стать правилом для терапевта, но сопротивление присутствию должно быть им исследовано. В гештальт-терапии, где контакт рассматривается как «основной орган личности», личности терапевта придается центральное значение для появления изменений в поведении. Когда контакт затруднен, многие гештальт-терапевты уделяют время исследованию своих трудностей в супервизии, чтобы поддержать свою способность присутствовать. Это касается, например, момента, когда терапевт принимает защитную позу превосходства или когда он интерпретацией пытается преодолеть свое бессилие.
Практикуя присутствие, терапевт позволяет себе двигаться по направлению к клиенту и использовать полный спектр эмоций и поведения в контакте с пациентом: контакт глазами, физическое соприкосновение, движение – все это будет говорить о его присутствии. Присутствие включает силу и бессилие терапевта. Терапевт может сильно влиять на клиента и в решающие моменты его любящая позиция может производить значительный терапевтический эффект. Но в реальности терапевт бессилен изменить клиента, сделать его жизнь лучше, и эту боль желания и бессилия он может привнести во встречу.
Для того чтобы поддержать присутствие, очень ценен феноменологический подход – поддержка того, что происходит, без предрассудков и интерпретаций. Комбинация присутствия с феноменологическим подходом может сделать возможными «Я-Ты» отношения. При этом «в задачи гештальт-терапевта входит выражение своих переживаний клиенту. Регулярно, с рассудительностью и проницательностью, он сообщает о своих наблюдениях, предпочтениях, чувствах, получаемом опыте и мыслях. Таким образом, делясь личной перспективой, он моделирует феноменологические послания, помогающие обучать клиента доверию и использовать непосредственный опыт для усиления осознавания» (Йонтеф, 2001). А значит, и у клиента будет возможность привнести себя во встречу с терапевтом. Если терапевт рассудителен и думает, что клиент нуждается в изменениях, клиент будет скрывать то, что важно для него. Реальность терапевта не является более правильной, чем реальность клиента, просто это другая перспектива.
Однако некоторыми клиентами любое выражение «инаковости» терапевта будет восприниматься как тягостное столкновение с ним. Одним из очевидных параметров присутствия является само раскрытие — подлинное и откровенное общение терапевта с пациентом. Самораскрытие само по себе подразумевает такой момент терапевтического процесса, в котором пациент оказывается лицом к лицу с «инаковостью» терапевта. Это достаточно сложно мотивированная интервенция.
Это естественное следствие принципа присутствия. Откровенность и искренность не подразумевают того, что все, что пришло в голову терапевту, будет непременно сказано клиенту. Слова, которые сказаны импульсивно и не соответствуют терапевтической задаче, могут послужить препятствием к подлинному диалогу. Необходимость быть откровенным не означает лицензии на импульсивность – терапевтическое общение релевантно задачам терапии. Откровенность терапевта селективна – он действительно искренне верит в то, что говорит пациенту, но говорит ему лишь то, что, по его мнению, соответствует терапевтической задаче, а также актуальной терапевтической ситуации. Откровенная и подлинная коммуникация – это не обязательно только слова, такой коммуникацией может быть и молчание (не основанное на защите себя от чьего-либо искреннего самовыражения). Таким образом, подлинное общение происходит из аутентичного терапевтического присутствия и подчинено задачам терапии.
Так, Лаура Перлз (приведено по Jacobs, 1989) пишет, что терапевт может разделить с пациентом столько своего личного опыта и проблем, сколько тот может принять, чтобы перейти на следующую ступень в осознавании себя, а также в реализации своей позиции и потенциала. Другая позиция отражена Кемплером (приведено по Jacobs, 1989), который обращается к пациенту с прямой реакцией, базирующейся на том, как он чувствует себя с пациентом в данный момент. Он говорит о необходимости быть спонтанным и непосредственным, но тоже в контексте терапевтической задачи, и это требует от терапевта внутреннего осмысления. Самораскрытие может касаться прошлого личного опыта терапевта или актуального личного опыта в общении с пациентом (аспекты терапевтических отношений). Терапевт говорит о том, что считает ценным для терапии и то, без чего его способность к участию в диалоге уменьшится. Естественно, что терапевты не могут заранее знать, позволит ли их самовыражение пациенту сделать следующий шаг, но он искренно на это надеется. И, главное, терапевт может знать, в чем он нуждается сам, чтобы оставаться доступным для контакта. Это и есть ответственность участника диалога, ответственность рассматривать другого как «Ты».
Стратегически терапевт ориентируется на потребности роста пациента, одновременно удерживая в фокусе внимания потребности выживания и текущие потребности пациента.
Интересный пример присутствия терапевта приводит Тобин (1982). Он описывает клиента, который ушел от него после первой и единственной сессии, в конце которой терапевт сказал ему, что не чувствует с ним контакта. Клиент ушел и через три года снова пришел – уже на групповую терапию. Он рассказал терапевту, что чувствовал сильную боль от этого комментария и одновременно правоту терапевта. Позиция терапевта не была конфлуэнтной. Тобин спрашивает: «Не было ли это ошибкой терапевта?». Возможно, можно было дождаться, когда клиент будет готов к такому комментарию. С другой стороны, клиент вернулся «в состоянии отчаянной готовности к работе»... Была бы его жизнь лучше, если бы он оставался с эмпатически настроенным пациентом все три года? На этот вопрос гештальт-терапевт Петер Филиппсон отвечает так: «Мы не знаем и не должны действовать исходя из того, как если бы мы знали» (1996).
Включенность
Бубер определил включенность как характеристику терапии следующим образом: «Терапевт должен чувствовать другую сторону — сторону пациента — во взаимоотношениях как телесное прикосновение, для того чтобы знать, как пациент себя чувствует». Имеется в виду конкретное представление образа реальности другого человека при сохранении self-идентичности терапевта. Терапевт, практикующий включенность, видит мир глазами другого человека настолько полно, насколько это возможно. Это высшая форма осознавания себя и другого (Yontef, 1993). Это сензитивный настрой на другого человека (и на его «инаковость»), но терапевт должен осознавать эффект своих собственных действий. Гештальт-терапевты говорят о контакте и о включенности в одном ключе – изменения происходят через контакт и через включенность.
Включенность – это понимание клиента, стремящееся к своей полноте. В терапевтических отношениях терапевт поддерживает два полюса одновременно: полюс клиента (видеть то, что происходит из перспективы клиента) и свой полюс – полюс терапевта (рассмотрение того, что происходит в отношениях из перспективы терапевта). Такое профессиональное поведение – основной инструмент терапевта, называемый односторонней включенностью. Терапевт принимает на себя некоторые обязательства (быть присутствующим, откровенным, отдающимся течению диалога), но при этом не ждет взаимности от пациента. Клиенты чаще всего и не в состоянии практиковать включенность в начале терапии, а когда они оказываются способными это делать, терапия, по мнению Бубера, может заканчиваться. Именно односторонняя включенность терапевта делает отношения терапевтическими.
По мнению Йонтефа (2001), включенность «состоит в полном погружении, настолько, насколько это возможно, в переживания другого человека без стремления осудить, проанализировать или истолковать его поведение – и одновременно в сохранении чувства своего отдельного, автономного присутствия... С помощью включенности обеспечивается безопасность окружающей среды, необходимая для феноменологической работы, а общение и понимание переживаний пациента помогает сделать самосознание пациента более отчетливым».
Достижение «Я-Ты» момента – диалогический путь интерперсонального контакта – самый большой потенциал человеческого развития. Если терапевт находится в контакте с клиентом через существование в настоящем и включенность, он будет изменяться, и пациент, оказывающийся в контакте с терапевтом, будет изменяться тоже. Контакт равен изменениям, поскольку при идентификации с настоящим изменения происходят автоматически, ведь только борьба против существующего в настоящем прерывает контакт.
Для достижения включенности терапевт должен быть терпеливым к тому, с чем встретится в контакте. Это может быть тревога и масса других чувств, относящихся к опыту клиента и опыту терапевта, которые будут возникать при встрече с трудностями и возвращать терапевта к факту потери или ограничения включенности. Подобные ограничения проявляются в потере способности конфронтировать склиентом, в защищенности и саркастичности — избегании чего-то, чего терапевт не хочет видеть, нежелании соприкасаться каким-то болезненным для себя опытом или тем, что опыт отношений клиента с терапевтом совсем не такой, каким бы его хотелось видеть, или что он неправильный.
Итак, одна сторона включенности состоит в том, что терапевт стремится понять, что делает и что предпочитает делать клиент в отношениях с терапевтом и в своей жизни. Вторая сторона – отслеживание его (терапевта) собственных реакций на это. Присутствие и включенность находятся в диалектических отношениях друг с другом. Через практику включенности терапевт понимает, как его присутствие воспринимается пациентом, а также то, какой вид «инаковости» ищет пациент в отношениях с ним. Понимая это, он может адаптировать свое присутствие так, чтобы соответствовать потребностям роста пациента. Постоянное колебание между присутствием и включенностью, а также гибкая адаптация терапевтического присутствия — все эти параметры «выходят из игры» в определенный момент терапии. Это «Я-Ты» момент, в котором происходит потеря ролевой позиции терапевта
Признание
В теории диалога есть специфические представления о так называемом признании-подтверждении'. Близкими по смыслу английскому Confirmation в русском языке являются два термина — «подтверждение» и «признание», характеризующие одновременно подтверждение существования личности и признание личности в ее целостности, какой она является в данный момент, а также в потенциале ее развития.
Признание означает, что индивидуум является воспринятым (акт подтверждения существования) и признанным в его целостном существовании (Бубер). Акт признания требует, чтобы участник диалога вступал в феноменологический мир другого человека без рассуждения или предубеждения в тот момент, когда познает чье-то бытие. Кульминация «Я-Ты» отношений представлена моментом, когда другой (пациент) знает, что он представлен терапевту в его самости, без тенденции к интерпретации или какому-либо специальному влиянию. Такой пиковый момент отношений характеризуется взаимностью – это соприкосновение и подтверждение-признание существования одновременно, без потери чьей-либо личности или сепаратности.
Некоторые гештальт-терапевты выделяют различия между принятием и признанием (Friedman, 1985), состоящие в том, что признание (подтверждение), в отличие от принятия, является динамическим понятием. Терапевт встречает пациента, принимает и признает его таким, «какой он сейчас есть». Но это только первый шаг. Признание не означает, что терапевт хочет подтверждать только то, что есть, он принимает личность в ее динамическом существовании, в ее потенциальности, в том настоящем, в котором пока еще скрыто ее будущее. Таким образом, пациент должен быть признан в том, кем и каким он станет, даже если в настоящем он демонстрирует саморазрушительное поведение и миллион защит*. В то же время К. Роджерс не признавал разницу между принятием и признанием, поскольку считал, что если пациент чувствует себя принятым, то это помогает ему преодолеть защитные барьеры и его способность быть живым возрастает. Поэтому нет необходимости апеллировать к не наступившему еще будущему пациента; если тот встречается с кем-то по-настоящему, то он встречается с тем, кто живет и меняется.
Важен также вопрос о реакции терапевта на манипулятивное поведение пациента. Термин «манипуляция» возникает тогда, когда терапевт фокусируется на терапевтических отношениях, в частности, на пути, которым поведение пациента влияет на него. К подобному поведению пациенты прибегают тогда, когда не доверяют процессам своей self-регуляции, а само ма-нипулятивное поведение отражает попытку пациента удовлетворить свою потребность. Когда терапевт начинает видеть мир из перспективы пациента, последний делает не так уж много манипулятивных попыток достичь желаемого, как при конфликте между страхом и желанием, и, соответственно, требуется меньше попыток конфронтации с его поведением (Jacobs, 1989). Конечно, временами терапевту может очень не нравиться то, что делает пациент, и это требует терпения от терапевта. Такие чувства должны быть осознаны и сохраняться в фоне для поддержания диалогической позиции, которая иногда не проговаривается на словах. Это способность быть с пациентом, например, испытывая гнев или отвращение, способность оставаться открытым и чувствительным, насильно не «улучшая» свои чувства.