Руководить устройством моста Иван поручил знаменитому итальянскому инженеру и архитектору Аристотелю Фиораванти. По случаю новгородской войны тот был временно снят со своей главной работы — строительства нового Успенского собора в московском Кремле — и отправлен с полками в Новгород. Основной военной специальностью итальянца была артиллерия. Однако он умел делать и многое другое, в том числе — наводить понтонные мосты.
Для постройки моста под начало Аристотелю были даны опытные плотники-«мостники», срочно вызванные из Пскова. Работа закипела. «И той мастер учинил таков мост под Городищем на судех на той реце, и донеле же (даже когда. — Н. Б.) князь великы одолев възвратися к Москве, а мост стоит», — восторженно замечает московский летописец (31, 317).
Между тем в условленный срок, 7 декабря, новгородские послы вновь явились в стан к Ивану III. Они привезли согласие на некоторые новые уступки, расширявшие права московских наместников. Увеличен был и размер дани, которую Новгород соглашался выплачивать великому князю.
Понимая, что этот этап переговоров — промежуточный, Иван уклонился от встречи с послами и поручил боярам выслушать их. Ответ великого князя на новгородские предложения, также переданный через бояр, был исполнен высокомерия. Иван повторил свой прежний тезис: «хотим государьства на своей отчине Великом Новегороде такова, как нашо государьство в Низовскои земли на Москве. („Низовской землей“ новгородцы издавна называли Северо-Восточную Русь. — Н. Б.) И вы нынеча сами указываете мне, а чините урок нашему государьству быти, ино то, которое государьство мое» (31,317).
Однако новгородцам уже было не до обид. Стиснув зубы они проглотили сказанное и смиренно попросили новых пояснений: «Великий Новгород Низовскые пошлины не знают, как государи наши великые князи государьство свое дръжат в Низовскои земле». В ответ Иван коротко разъяснил, что означает введение в Новгороде «низовских» порядков: «…Вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а государьство нам свое держати, ино на чем великым князем быти в своей отчине, волостемь быти, селом быти, как у нас в Низовскои земле, а которые земли наши великых князей за вами, а то бы было наше» (31, 318). Легко заметить, что в этом «разъяснении» кое-что названо предельно ясно (вечевой строй и выборная администрация отменяются), а кое-что — весьма расплывчато (какие, например, новгородские волости и села великий князь сочтет «своими»?). Однако суть дела новгородцы вполне уяснили: московский князь предполагал сократить размеры Новгородской земли за счет некоторых территорий, которые будут напрямую подчинены Москве.
|
|
Беспощадно диктуя новгородцам свои условия, Иван III счел необходимым уступить им в некоторых важнейших моментах: «А что есте били челом мне великому князю, что бы вывода из Новогородскые земли не было, да у бояр у новогородскых в отчины в их земле нам, великым князем, не вступатися, и мы тем свою отчину жалуем…» (31, 318). Смысл этой тяжеловатой для современного читателя фразы заключался в следующем: великий князь гарантировал новгородским боярам сохранение за ними тех вотчин, которыми они владели, а также освобождение от службы в московском войске за пределами Новгородской земли. Таким образом, появлялась ясность в главном вопросе: изменяя систему управления Новгородской землей, Иван не собирался отнимать собственность (а значит и власть) у ее правящего класса. Конечно, кое-чем и кое-кем новгородским «золотым поясам» предстояло поступиться, — но в целом они могли смело глядеть в будущее. Именно им предстояло стать опорой Государя в покоренной Новгородской земле.
|
|
В то время, когда московский Государь проводил в жизнь свой гениальный план покорения Новгорода, будущий автор знаменитой книги «Государь» еще бегал в коротких штанишках по грязным улицам Флоренции и зубрил латинские глаголы в школе магистра Маттео. Однако пройдут годы — и он напишет слова, под которыми охотно подписался бы и сам Иван III.
«Если, как сказано, завоеванное государство с незапамятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый — разрушить; второй — переселиться туда на постоянное жительство; третий — предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность города государю. Эти доверенные лица будут всячески поддерживать государя, зная, что им поставлены у власти и сильны только его дружбой и мощью. Кроме того, если не хочешь подвергать разрушению город, привыкший жить свободно, то легче всего удержать его при посредстве его же граждан, чем каким-либо другим способом» (117, 60)…
В следующее воскресенье, 14 декабря, состоялась новая встреча новгородских послов с московскими боярами. На сей раз новгородцы согласились почти на все требования, однако выдвинули новые условия. Они хотели, чтобы сам Государь, его бояре и его наместники целовали крест на верность Новгороду. Иван III решительно отверг эти скромные пожелания и напоследок отказался даже дать новгородским послам «опасную грамоту» — своего рода пропуск через расположение московских войск. Это означало, что он считает дальнейшие переговоры бесцельными. В дело пошли иные, более сильные аргументы.
|
|
Придворные московские летописи, подробно пересказывая ход переговоров, очень смутно рисуют саму осаду. Увидеть жизнь осажденного города отчасти позволяют неофициальные, провинциальные летописцы (псковские, ростовские). Судя по всему, горожане более всего надеялись на то, что Иван III не сумеет долго удерживать свое огромное войско на заснеженной равнине и вынужден будет пойти на очередной компромисс. Однако время шло, а великий князь и не думал уступать. Между тем «людем мятущимся в осаде в городе, иныа хотящи битися с князем великим, а инии за великого князя хотяще задати (перейти. — Я. £.), а тех болши, которые задатися хотять за князя великого» (41, 214).
Положение усугублялось обычными военными невзгодами. «Новогородци же затворишяся въ граде; князь же великый повеле и пушками бити град, и мнози новогородци под градом избьени быша… В граде же бысть мор и глад силен…» (30, 195–196).
19 декабря архиепископ Феофил и его свита вновь явились в московский лагерь и стали требовать личной встречи с великим князем. Вероятно, решив, что они готовы объявить о капитуляции, Иван III принял их. Однако это был еще не конец. Выслушав из уст великого князя уже названные боярами условия, новгородские послы удалились со словами: «Скажем то, господине, Новугороду». Вслед им посланы были бояре. Они напомнили послам о том, что среди прочего великий князь требует и согласия на конфискацию некоторых новгородских областей.
Раздоры в Новгороде и отчаянное положение осажденного города покачнули, наконец, и самого новгородского главнокомандующего — князя Василия Васильевича Гребенку Шуйского. В воскресенье 28 декабря он объявил о том, что складывает с себя крестное целование Новгороду и переходит на службу к великому князю. «И новогородцы, блюдяся великого князя, не смели ему ни слова молвити, а был у них в городе после склада два дни» (31,318). Иван III с честью принял сменившего флаг Шуйского в ряды своих подданных. (Впрочем, неделю спустя он не дрогнув конфисковал все села, принадлежавшие Шуйскому в Новгородской земле.)
Кажется, никто уже не сомневался в том, что Новгород скоро падет. Однако торг все еще продолжался. 1 января новгородские послы предложили великому князю забрать себе две волости на южной окраине Новгородской земли — Великие Луки и Пусторжев. Иван отказался от такого приобретения. В воскресенье 4 января послы явились вновь, предложив уже десять волостей. Но и это не устроило Государя. Отчаявшись, послы просили, чтобы он сам назвал желаемые приобретения. Ответ Ивана III прозвучал как пушечный выстрел: «Взяти ми половину всех волостей владычних да и манастырьскых да Новоторжьскые, чии ни буди» (31, 319).
Расчет Ивана III был точным и безупречным. Не задевая интересов частных владельцев, он получал при таком раскладе половину огромных вотчин новгородской кафедры и монастырей. Что касается Новоторжской волости, то ее столица, город Торжок (в прошлом — южный форпост и южные ворота Новгородской земли), уже находилась под контролем московской администрации. Потеря этих земель была для новгородцев как бы уже свершившимся фактом.
Через два дня и эти требования великого князя были приняты. Новгородцы просили теперь лишь об одном: пощадить мелкие монастыри, которые в случае конфискации половины земель остались бы совсем без средств. На это Иван III великодушно согласился. Вскоре по приказу московского государя новгородцы приготовили подробную роспись всех волостей, переходящих в его распоряжение. Он вновь проявил великодушие: оставил архиепископу чуть больше того, что мог бы оставить.
8 января новгородские послы вновь явились к Ивану с просьбой снять наконец осаду, «понеже бо теснота бе в граде и мор на люди и глад» (31, 319). Однако тот в ответ напомнил, что еще не решен вопрос о дани, которую предстоит выплачивать новым подданным московского князя. Несмотря на протесты и причитания послов, норма дани была существенно повышена по сравнению с тем, что земледельцы платили прежде в новгородскую казну.
Наконец, дошло дело и до завершающих мелочей. Был составлен полный текст присяги, которую должны были принести новгородцы своему Государю. Этот текст был оглашен московским послом подьячим Одинцом не на вечевой площади, как обычно, а «у владыки в полате» (31, 320). Через день новгородцы изъявили согласие не только присягнуть Ивану на его условиях, но и отдать ему для устройства резиденции старинное Ярославово дворище в центре города.
Великий князь повелел изготовить точную копию текста присяги и дать ее новгородскому владыке для собственноручной подписи и печати, а также для заверения печатями всех пяти районов («концов») Новгорода. 13 января началась процедура присяги. Часть новгородской знати целовала крест перед лицом самого великого князя в его ставке «у Троице на Паозерие». Простолюдины совершали обряд в самом городе.
Под занавес переговоров с новгородцев взяли еще ряд обещаний: не мстить псковичам и тем новгородцам, которые перешли на службу к Ивану III; признать переход Двинской земли и Заволочья под власть Москвы; даже заплатить ругу каким-то попам, почему-то обиженным новгородцами (31, 321).
Во вторник 13 января сломленные тяготами осады новгородцы сдались и «отворили град» (41, 215). Иван III прекратил осаду Новгорода. Через два дня в раскрывшиеся городские ворота въехали посланные Государем бояре для принятия присяги у горожан. К этой почетной миссии были определены воеводы князь Иван Юрьевич Патрикеев, Федор Давыдович Хромой, князь Иван Стрига Оболенский, братья Василий и Иван Борисовичи Морозовы. Вся церемония для знати совершалась в палате на владычном дворе, «по той бо день веча не бысть в Новегороде» (31, 321). После этого московские дьяки и «дети боярские» разъехались по городу, приводя к присяге всех подряд. «…Все целовали люди, и жены боарьскые, вдовы, и люди боарьскые» (31, 321).
Итак, военная часть похода была окончена. Настало время дипломатии и демагогии. Ратных людей можно было понемногу отправлять по домам. В субботу 17 января Иван III «отпустил» псковичей. За службу они получили от него лишь «кубок позлащен» да двух лютых послов, которые по дороге к Пскову грабили всех подряд, а в самом Пскове самым бессовестным образом вымогали у горожан дорогие «поминки». Когда псковичи попытались пожаловаться на них Ивану, тот лишь с досадой отмахнулся от этой докуки. (Иван по-своему оценил заслуги послов. Один из них, Василий Китай, был через несколько дней назначен новгородским наместником.)
В воскресенье 18 января новгородская знать «била челом» Ивану III о том, чтобы он принял ее на свою службу. В тот же день архиепископ Феофил обратился к великому князю с просьбой дать своих приставов для защиты многочисленных беженцев, скопившихся в Новгороде и боявшихся возвращаться в свои волости из страха перед московскими ратниками. Иван исполнил просьбу владыки.
Убедившись в том, что Новгород в его руках, великий князь 20 января отправил в Москву гонца по имени Слых с вестью о том, что он «отчину свою Великы Новгород привел въ всю свою волю и учинился на нем государем, как и на Москве» (31, 322). Делая по сотне верст в день, гонец примчался в столицу 27 января, в самый день именин Ивана III.
Между тем в Новгороде продолжались пышные похороны боярской республики. 21 января Иван принимал дары от новгородских богачей. На другой день он поставил Новгороду своих наместников — братьев Ивана и Ярослава Оболенских. Оба воеводы были известны как беспощадные администраторы. В их ведение передавалась правобережная, Торговая «сторона» Великого Новгорода. Через несколько дней еще два жезла наместников получили опытные в новгородских и псковских делах, а также известные своей свирепостью московские бояре Василий Федорович Китай и Иван Зиновьев. Им велено было ведать делами левобережной, Софийской («Владычной») стороны Новгорода (41,216).
Любитель всякого рода исторической символики, Иван настоял на том, чтобы резиденция его «правобережных» наместников находилась на Ярославовом дворище, где обычно собиралось общегородское вече. В древности же именно здесь находился двор киевского князя Ярослава Мудрого (1019–1054). Это решение Ивана должно было стать наглядным выражением его любимого тезиса о том, что он не разрушает традицию, а всего лишь возвращается к мудрой «старине», к той системе отношений великих князей с Новгородом, которая существовала до возникновения боярской республики в 1136 году.
Победитель не спешил, однако, лично насладиться зрелищем коленопреклоненного Новгорода. И на то была серьезная причина. В городе все еще свирепствовал мор. Только неделю спустя, в четверг 29 января, Иван торжественно въехал в покоренную им «северную Флоренцию». Вслед за ним ехали братья, бояре, весь московский двор. Отстояв обедню у святой Софии, великий князь поспешил вернуться к себе на Паозерье. Там, в московском лагере, был дан торжественный обед для московской и новгородской знати. Вновь зазвучали витиеватые здравицы, зазвенело серебро многоценных даров. Кончилось торжество, как обычно, всеобщим пьяным гомоном, в котором голоса тех, кто изливал радость, сливались со стонами тех, кто заливал горе.
Завершились церемонии и отшумели пиры. Бродячие псы дочиста изгрызли доставшиеся им кости. Настало время проявить силу новой власти. 1 февраля, в Прощеное воскресенье, Иван приказал за какую-то вину взять под стражу купеческого старосту Марка Памфильева. На другой день арестовали знаменитую Марфу-посадницу и отправили под стражей в Москву. Вместе с ней взяли и ее внука Василия, сына Федора Исаковича Борецкого, брошенного в московскую темницу еще в 1475 году. 3 февраля Иван произвел чистку новгородского дипломатического архива. Из него были изъяты все договоры Новгорода с великими князьями Литовскими и с польскими королями. 6 февраля был арестован знатный новгородец Григорий Арбузьев. В те же дни незваные гости посетили и еще некоторые новгородские усадьбы. 7 февраля скорбный караван новгородских пленников отправился в Москву. Имущество пострадавших было отписано на государя.
В Соборное воскресенье (8 февраля) Иван III вновь побывал в Новгороде и присутствовал на торжественной литии у стен Софийского собора. Это богослужение не случайно отмечено было присутствием государя. Согласно уставу этого дня на литии в присутствии всего духовенства и при большом стечении народа читался Синодик в Неделю православия. Там содержались многолетия православным царям и великим князьям, а также анафемы еретикам. Содержание Синодика менялось в зависимости от перемен церковно-политической конъюнктуры. Иван хотел доподлинно знать, кого теперь славят и кого проклинают новгородские попы.
После церемонии владыка вновь отправился в гости к Государю на Паозерье, где состоялся званый обед. Очевидно, великий князь каким-то образом ублажил владыку, который через четыре дня явился к нему с богатыми дарами. Впрочем, это могли быть и прощальные дары: новгородская эпопея подходила к концу.
Во вторник 17 февраля 1478 года Иван III рано утром выехал из Новгорода. До первого стана в Ямнах его проводил сам владыка Феофил, подаривший князю на прощанье бочку вина и породистого жеребца. Тут же суетились и гости помельче, принесшие Государю на дорогу свои скромные дары — мехи с вином и бочонки с хмельным медом. Всем им Иван III дал в Ямнах прощальный пир и отпустил обратно в Новгород.
В четверг 5 марта победитель возвратился домой. Пять месяцев назад Москву покинул великий князь Иван Васильевич. Теперь Москва встречала Государя.
Подводя итог всей новгородской кампании, летописец замечает: «А как и стал Великий Новгород и Русьская земля, таково изневоленье на них не бывало ни от котораго великаго князя, да ни от иного ни от кого» (18, 221). Кажется, уже современники ясно осознавали исторические последствия того небывалого «изневоления», в которое ввергнут был некогда гордый и независимый Великий Новгород. Прикрываясь рассуждениями о возврате к славной «старине», Москва решительно сокрушала всю старую политическую систему, возводя на ее месте новое, невиданное доселе здание, одновременно похожее на храм, крепость и тюрьму.
Отточенный в боях с татарами, московский меч провел черту под трехсотлетней историей той политической системы, которую можно определить как «демократию для аристократии». Падение Новгорода предопределило скорое исчезновение сходной системы во Пскове и на Вятке. Вектор российской истории отныне был направлен в сторону самодержавия.
Имелась ли у этого тяжкого пути какая-нибудь реальная историческая альтернатива? «Россия могла быть спасена (от удельного хаоса и произвола татар. — Н. Б.) путем развития общинных учреждений или установлением самодержавной власти одного лица», — утверждал А. И. Герцен. Последнее вполне удалось. О возможности первого пути большинство историков отзываются скептически…
Впрочем, в 1478 году все еще только начиналось. На пути к российской монархии московским правителям предстояло еще много сражений с внешними и внутренними врагами. Им предстояло убить любовь к свободе — речь здесь идет, конечно, лишь о свободе политической, ибо свободу духовную, «тайную», русский народ не терял даже в самые свирепые времена — не только в окружающих, но и в самих себе. Им предстояло положить за истину, что Россия — не та страна, где можно соединить свободу с независимостью. Они должны будут уверить себя и других в том, что самодержавие стоит своей цены, что выбирая между внутренней свободой и независимостью от внешних сил, следует предпочесть независимость, так как в этом случае все же остается шанс со временем получить и свободу, тогда как при отсутствии независимости всякая свобода — не более чем оптический обман…
Несколько дней спустя в Москву по приказу Ивана III привезли в качестве трофея и вечевой колокол. Чуткое ухо новгородца различало его тревожный зов среди звонов всех других городских колоколов. Теперь, словно пойманная птица, мятежный колокол был помещен на соборную колокольню в московском Кремле. Отныне его медный гул возвещал лишь печальную библейскую истину: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом…» (Еккл.3:1).
Ликвидация основных институтов боярской республики в результате похода Ивана III на Новгород зимой 1477/78 года еще не означала полной интеграции этого региона в систему Московского государства. Для того чтобы «переварить» столь крупный кусок, Москве понадобились многие годы.
Новгородские заботы не оставляли Ивана III и после возвращения в Москву. Весной 1478 года скоропостижно скончался только что назначенный новгородский наместник князь Иван Стрига Оболенский. Согласно его завещанию старый полководец был похоронен в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. Найти достойную замену умершему оказалось нелегко.
Между тем глухое брожение в Новгороде не прекращалось. Летописи скупо сообщают об этом. Новгородские дела оказались в тени двух других важных событий 1480 года — мятежа удельных братьев Ивана III и «стояния на Угре». Известно только, что во вторник 26 октября 1479 года (в день памяти святого Дмитрия Солунского, покровителя воинов) «князь великы Иван Васильевич поиде к Новугороду Великому миром» (31, 326). Вместе с ним поехал и победитель новгородских ратей князь Данила Холмский (5, 13). В Москве, как обычно, остался наследник престола Иван Молодой.
(Многие уникальные подробности этого похода сохранились в «Истории Российской» В. Н. Татищева. По-видимому, Татищев взял их из какой-то не уцелевшей до наших дней летописи. Косвенные подтверждения достоверности его рассказа можно найти и в сохранившихся летописях.)
Путь до Новгорода на этот раз занял у Ивана III более месяца. Выехав из Москвы 26 октября, он вступил в Новгород только в четверг, 2 декабря (40, 76). На то были свои причины. Понимая, что приход великого князя сулит им новые казни и высылки, новгородцы пытались не пустить его в город. Ивану пришлось дожидаться подхода московских войск и артиллерии, а затем вести настоящую осаду крепости. Две недели он стоял лагерем в селе Бронница, расположенном верстах в 20-ти к востоку от Новгорода (50, 67). В ходе осады вновь сказали свое веское слово мощные московские пушки, огнем которых управлял Аристотель Фиораванти. «А ис пушек бияху безпрестанно, бе бо Аристотель искусен зело» (50, 67).
Перед лицом подавляющего военного превосходства москвичей горожане сдались и открыли ворота незваному гостю. Въехав в Новгород, великий князь со свитой разместился не на Городище, где издавна жили новгородские князья, и не в центре города, а на Славенском конце — восточной окраине города, на дворе некоего Евфимия Медведева (30, 197; 31, 326). Часть приведенных войск князь Иван отправил под началом воеводы Андрея Никитича Ногтя Оболенского против немцев, которые сильно разоряли тогда Псковскую землю. Тем временем государь провел неожиданные репрессии в самом городе. 9 января (по другим летописям — 19 января) за некую «крамолу» был арестован новгородский архиепископ Феофил (20, 197; 31, 326). Суть этой «крамолы» в сохранившихся летописях обрисована довольно расплывчато, при помощи традиционных формул «измены Государю»: «Не хотяше бо той владыка, чтобы Новъгород был за великим князем, но за королем или за иным государем» (30, 198). В качестве мотива «измены» названо недовольство владыки конфискацией Иваном III по договору 1478 года половины всех владычных и монастырских волостей и сел. По этой причине архиепископ питал к великому князю сильное «нелюбие».
Очевидно, Иван III не имел никаких доказательств «измены» владыки Феофила, кроме сомнительных показаний, которые давали под пыткой истерзанные московскими палачами новгородцы. Да и самой «измены» в прямом смысле этого слова, скорее всего, не было. Действительно, у какого «государя» мог владыка просить помощи, когда единственный возможный «помощник» — король Казимир — уже вполне показал свое равнодушие к судьбе Новгорода?
Расправой с Феофилом великий князь хотел ликвидировать один из существенных пережитков вечевого строя — выборность архиепископа и его активное участие в общественно-политической жизни Новгорода. Возможно, владыка вступил в какой-то конфликт с московской администрацией в Новгороде или же каким-то образом препятствовал «черному переделу» в церковных вотчинах. Однако и без этого он едва ли сумел бы до конца удержаться на кафедре. Великому князю нужен был абсолютно свой человек в доме святой Софии. Немалую роль сыграло, наверное, и желание Ивана III заполучить богатства владычной казны. Взяв под стражу Феофила, великий князь «и казну его взя, множество злата и сребра и съсудов его» (30, 198).
24 января 1480 года архиепископ Феофил был отправлен в Москву. Насилие над епископом, согласно церковным канонам, считалось для любого правителя тяжелейшим грехом, за который он должен быть предан анафеме. Ивана это не остановило.
В Москве Феофил был брошен в темницу, где содержался в весьма тяжелых условиях. От него требовали публичного отречения от своего сана. Эта формальность необходима была для назначения нового новгородского архиепископа. Пленный владыка обладал крепким характером. Его стойкости хватило на два с половиной года (31, 326). Осенью 1482 года он сдался. Под 6991 годом (1 сентября 1482 — 31 августа 1483 года) летопись сообщает: «Того же лета остави, в заточении сидя, новугородский владыка Феофил епископьство нужею (принуждением. — Н. Б.) великого князя; и испусти его князь велики и повеле жити ему у Михайлова Чюда» (18, 235). Сохранилась «отписная грамота», в которой Феофил извещает митрополита Геронтия и епископский собор об оставлении им новгородской кафедры из-за «недостаточства своего ума» (45, 253).
Замена тюремного режима на монастырский стала, конечно, существенным облегчением для узника. Однако дни Феофила уже были сочтены. 26 октября 1482 года последний выборный владыка независимого Новгорода скончался.
Высылка Феофила являлась главным, но далеко не единственным звеном в цепи тех карательных мер, которые Иван III осуществил в декабре 1479-го и январе 1480 года по отношению к новгородцам. Далее началось самое страшное. Предоставим слово В. Н. Татищеву.
«И того же дня повеле изымати по росписям 50 человек пусчих (главных. — Н. Б.) крамольников и пытати. Они же поведаша, еже и архиепископ с ними бысть заедин, но долго тое таиша… Генваря в 19 день повеле великий князь архиепископа поимати и послати к Москве, богатства же его многое в злате, сребре, бисерех и камени драгоценном взя все. Новогородцев больших крамольников более 100 казни и вся имения их взя. Инных же с 1000 семей детей боярских (мелких служилых людей. — Н. Б.) и купцов разосла по городам низовым в Володимере, Муроме, Нижнем, Переяславле, Юрьеве, Ростове, на Костроме и в инных городех; тамо даде им поместья. Много же купцов и черных людей, до 7000 семей, по городам на посады и в тюрьмы разосла и в Новгороде казни, а на их место жалова поместьями их детей боярских с инных же городов и многих холопей боярских, много же и купцов в Новгород переведе. И тако конечне укроти Великий Новгород» (50, 68).
(Уникальный рассказ В. Н. Татищева поставлен под сомнение одним из современных историков. По его мнению, «перед нами, конечно, характерная для Татищева „реконструкция“ фактов на основе широчейшего распространения известия, которое историк мог почерпнуть из Воскресенской летописи или Лицевого свода XVI века» (115, 157). Однако, по сути, единственным аргументом, выдвинутым против татищевских известий, является их уникальность.)
Кровавое колесо московского «правосудия» внезапно остановилось. Словно услышав вопли несчастных, в дело вмешалось Провидение. Скорый гонец из Москвы принес весть о мятеже удельных братьев великого князя — Андрея Большого Углицкого и Бориса Волоцкого. Это было событие, которого Иван давно ожидал и более всего опасался. Призраки Шемякиной смуты воскресли в его памяти. Не медля ни часа, он собрал людей и, оставив до времени новгородские застенки, погнал коней в Москву. «Перед великим заговеньем» (13 февраля) он был уже дома. Здесь его с нетерпением ждал перепуганный слухами о новой смуте московский люд. «…И ради быша вси людие; быша бо в страсе велице от братьи его, вси гради быша во осадах, и по лесом бегаючи мнози мерли от студени, без великого князя» (18, 222).
(Поход на Новгород зимой 1479/80 года сильно напоминал карательную экспедицию. О дальнейшем сопротивлении московскому произволу не могло быть и речи. Однако поверженный Новгород сумел отомстить торжествовавшей Москве. «После поездки Ивана III в Новгород в 1479/80 году вместе с ним в Москву приехали два лидера новгородских еретиков — Денис и Алексей. Первый стал протопопом кафедрального Успенского собора, второй — священником придворного Архангельского» (81, 84). С этого времени новгородская ересь, прозванная современниками «ересью жидовствующих», стала быстро распространяться в столице. На долгие годы она превратилась в постоянную «головную боль» как для иерархов, так и для самого Ивана III. Множество москвичей разного чина и звания оказались вовлеченными в жаркие споры о вере. Известный борец с еретиками преподобный Иосиф Волоцкий с горечью писал: «Се ныне уже прииде отступление: отступиша убо мнози от православныя… веры и жидовствуют втайне. Иже преже ниже слухом слышася в нашей земли ересь отнели же восиа православна солнце, ныне и в домех, и на путех, и на тръжищих иноци и мирьстии и вси сомнятся, вси о вере пытают…» (39, 162). Ходили слухи, что совращенным в ересь оказался даже сам глава Русской Церкви митрополит Зосима (1490–1494). С огромным трудом московским духовным и светским властям удалось искоренить занесенную из Новгорода «беду» (39, 231).)
Решающая схватка с Большой ордой летом и осенью 1480 года отвлекла внимание Ивана III от Новгорода. Однако уже зимой 1480/81 года северо-запад напомнил о себе новой войной с Орденом. На помощь псковичам великий князь отправил не только московских воевод Ивана Васильевича Булгака и Ярослава Васильевича Оболенского (бывшего псковского наместника, известного своей жадностью и жестокостью), но и новгородское ополчение под началом обоих новгородских наместников — князя Василия Федоровича Шуйского и Ивана Зиновьева. В конце февраля объединенное московско-псковско-новгородское войско, численность которого превышала 20 тысяч воинов, вторглось в немецкие владения (юго-восточная часть современной Эстонии) и в течение месяца занималось их опустошением. Русские воины осадили главную резиденцию магистра Ливонского ордена — замок Феллин. Сам магистр бежал из крепости, а оставшиеся защитники сумели спасти свои жизни, предложив московским воеводам выкуп в 2 тысячи рублей. Ходили слухи, что эти деньги Иван Булгак и Ярослав Оболенский «втай взяша себе» (20, 213). Получив взятку, воеводы сняли осаду и отправились восвояси.