Всевед Сидоров-Коловоротти.

Спешите! Спешите! Спешите!

Только один день!

 

Всевед был молод, огромен и носат. На голове — чалма, на пле­чах — золотистое покрывало.

«Все может, — позавидовал Сережка. — Но разве обязательно быть магом, чтобы добраться до заимки и найти тайный ход? Главное — не трусить!»

Дома его встретил радостным визгом Савося, бесхвостый пес. Се­режка бросил дневник и скомандовал:

— Ату его, Савося, куси!

Здесь мы не можем не сделать отступления и не поведать о своем чрезвычайном уважении к дневнику, ибо без дневника нет ученика, как без барабана барабанщика, а без знамени боевого полка, и, будь наша воля, мы давно бы заменили все экзамены конкурсом дневников.

Одни говорят, что дневник—это паспорт ученика, другие — летопись детства, а мы считаем его трудовой книжкой.

Как приятны бывают минуты, когда урок закончен и ты несешь дневник к столу, и учитель, в такое время особенно добрый, умный и красивый, вырисовывает пятерку. В такой день портфель становится невесомым, дорога домой короткой, поют воробьи и вороны, встреч­ные собаки подмигивают, а кошки улыбаются. Ты идешь, будто Тур Хейердал по Бриджтаунской гавани после путешествия на «Ра» или Пеле вдоль охрипших от восторга трибун. А вечером, после ужина, ты, как будто невзначай, подсунешь дневник папе, а он посмотрит в него и скажет:

— Мать, а, мать, не купить ли сыну мопед да не отпустить ли его летом к дедушке Грише в деревню?

Вот что такое дневник, когда в него поставят пятерку. А если — двойку, то лучше бы его совсем не было.

Послышались шаги.

— Кто там?

На крыльцо вышла бабушка.

— Сереженька пришел! Ax ты мой дорогой внучек, раненько вер­нулся.

— Заболел я, — Сережка схватился за живот и незаметно поднял дневник, —отпустили меня: иди, говорят, Тарабука, полежи. А еще го­лова у меня болит, —пожаловался он.

Бабушка всполошилась.

— Выпей, внучек, порошок да в кровать ложись, а я скоро вернусь, только Ванечку попроведаю, да блинков испеку и тебе принесу.

Ванечка был младшим двоюродным братом Сережки. Обычно ба­бушка по очереди ходила к внукам, а теперь, когда Сережкины роди­тели уехали отдыхать на море, почти все время жила с Сережкой.

Как только бабушка ушла, внук сдул с ладони порошок в форточку, из бумажки сделал кораблик и пустил плавать в аквариуме. Потом плотно пообедал и отправился в арсенал.

Арсенал, которому очень завидовал двоюродный братец Ванечка, размещался в старом чулане. Чего только там не было! Рогатки всех известных систем, черемуховый лук, обломок весла, бамбуковое удили­ще, асбестовая прокладка от утюга, отремонтированного Сережкой (после чего ба­бу­ш­ка пожертвовала утюг на пионерскую плавку), флакон из-под одеколона «Северное сияние» с дегтем для врачевания ран, полученных в сражениях, охапка журналов «Наука и жизнь» и «Вокруг света», из которых можно было узнать о диких племенах, не­обыкновенных танцах, заклинателях змей, о том, как ловят крокодилов, и еще о многих захватывающих вещах.

В груде сокровищ Сережка отыскал молоток и спросил Савосю:

— Как ты думаешь, пригодится в походе?

— Р-р-р-рав! — ответил пес, довольный вежливым обращением, и принялся трепать асбестовую прокладку.

— Разбойник! — закричал Сережка и вырвал уцелевший кусок. — Да ты знаешь, что если надеть рукавицу из асбеста, то прямо из костра можно доставать печеную картошку? — и Сережка положил остаток в карман. — Думать надо.

— Р-р-ррав! — согласился Савося.

За молотком в рюкзак попали плоскогубцы, спички, солдатский ко­телок и ложка. Под руку подвернулась общая тетрадь. В ней Тарабука начал писать роман «Человек со шрамом на левой щеке». Кроме эпиг­рафа, взятого из «Собаки Баскервилей», дело дальше не пошло. «Нач­ну снова», — подумал он и вырвал лист, чтобы завернуть соль. Но тут Савося зарычал и выскочил из чулана. Сережка сунул листок в карман куртки, выглянул, отпрянул назад и закрылся на задвижку. Через двор шли Илья Семёныч и Авдеич.

— Никого.

— Подождем, — Авдеич сел на ступеньку и достал кисет. Савося вертелся у чулана. «Прочь, изменник!» — прошипел Сереж­ка. «Надо уходить», — подумал он. Открыл оконце, выходящее в огород, выбросил мешок, просунул ногу, потом голову и заклинился; ни взад, ни вперед. Назад не пускала голова, вперед — гвоздь в раме, за который беглец зацепился воротником куртки.

— Да-а, — Авдеич раскурил трубку. — В малолетство мое за мной никто так не бегал и в класс не звал. Куда там стекло разбить или в ок­но сигануть. На десятом году дед Савелий купил карандаш и свел меня в школу. Когда карандаш стал маленьким, я его в патронную гильзу вставил, а как совсем исписался, дед сказал: «Хватит, пора к делу при­ставать…»

Тут во двор вошла бабушка.

— Гости пожаловали! Милости просим. Что-то ты, Павлуша, забы­вать нас стал. Небось, когда мой Филатыч жив был, от тебя отбою не было. То-то дыму понапустите: «Наши наступают! Беляки бегут!»

— Дела, Петровна, все дела. Я ведь теперь в заместителях у дирек­тора, по хозяйственной части. Хлопотно.

— И я завертелась, да тут еще, как на грех, Сереженька захворал.

— Заболел? — удивился Илья Семёныч.

— Знаю я эту болезнь, — усмехнулся Авдеич. — Стекло он разбил в классе и удрал через окно.

— Глаза-то у тебя, Павлуша, худо видеть стали, ты сам, поди, разбил, а на ребенка грешишь. Да лежит он, сердешный. Окно разбил! Что он, лиходей какой?.. Такой послушный да смирный; скажешь — съешь пирожок, съест и еще попросит. Блинков вот ему испекла.

— В спальню я не проходил, — засомневался Илья Семёныч.

Когда не нашли Сережку и в спальне, бабушка так растерялась, что уронила блины к великой радости Савоси.

— Положение! — огорчился Илья Семёныч.

Покончив с блинами, Савося стал царапаться в дверь чулана. Ав­деич заключил:

— Там он.

— Не беда ли стряслась?! — испугалась бабушка.

Дверь оказалась закрытой изнутри.

— Придется взломать. — Авдеич надавил плечом — дверь сорвалась с петель.

В чулане — никого, лишь на гвозде, перед окном, висит куртка, из кармана которой торчит бумажка.

— Запутанное дело… — Авдеич посмотрел в листок и передал его Илье Семенычу.

«Есть ли нужда отрицать, что многие в нашем роду уми­ра­ли смер­тью внезапной, страшной и за­га­доч­ной», — прочитал тот.

 

Глававторая,
безкоторойнельзяпонять,
почемувчасахоказалсявеселыйчеловечек

Вечером редактор «Улитки», то есть Универсального Литературного и Технического Классного Альманаха, Генка Айсберг в разделе сатиры и юмора фельетоном «О двоечнике, его судьбе и водосточной трубе» за­клеймил несмываемым позором Сережку Тарабуку и только тогда вклю­чил телевизор. Была суббота, и шел фильм о Чингачгуке. Хаттер уже ле­жал с ободранным черепом, а Джудит и Хетти склонились над ним. «Воды! Воды! Глупые девчонки, —стонал бедняга Хаттер, — неужели вы позволите мне умереть от жажды?» А когда он раскрыл тайну сундука, на экране вдруг появилась дикторша и взволнованно сообщила:

— В нашем городе при загадочных обстоятельствах пропал ученик шестого «Г» класса восьмой школы Сережа Тарабука. Приметы: рост средний, волосы русые, глаза голубые, курнос. Одет в школьную фор­му. Всех граждан, видевших этого мальчика, просим немедленно сооб­щить в детскую комнату милиции.

Генка отлично знал героя своего фельетона, но то, что передали, было такой сенсацией, что он растерялся и никак не мог взять в толк, с какой стати Джудит и Хетти роются в сундуке. Генка был человеком дела и, преодолев растерянность, кинулся к телефону.

В трубке вначале слышалось пощелкивание, потом Игорь Хлопушкин кому-то пояснил; «Наверно, опять у Мормышкиной ответ не сходится, вот и звонит».

— Алло, алло! — закричал Генка. — Да, это я, кто же больше! Смот­рел телевизор?.. Сенсация!.. Какие пульсары?.. И вечно у тебя в голове звезды мельтешат… Сережка пропал, а он — пульсары… Тарабука, ка­кой же еще?.. Как что? Розыск объявлен… «Истоку» первая готовность. Сбор в парке, у памятника… Повтори, как понял… Ну, наконец-то!..

Генка был не только редактором «Улитки», но и командиром от­ряда «Исток» — «Ищет, спорит, творит, открывает каждый».

В городе взяли под наблюдение все дороги. В детскую комнату милиции доставляли мальчиков, похожих на Сережку. Их везли в такси, на грузовиках и мотоциклах.

Сережкина бабушка так расстроилась, что Илье Семенычу при­шлось два часа ее успокаивать. Завхоз Авдеич поклялся Петровне отыскать внука и лично возглавил комиссию по опознанию. «Не тот, — каждый раз говорил он, когда приводили очередного Сережу, — у того все поперек».

Работники милиции сбились с ног. Илья Семёныч с отрядом стар­шеклассников обыскивали чердаки и подвалы.

В 20.00 «Исток» приступил к поиску.

А с Сережкой случилось вот что.

 

Услышав треск двери, он ощутил в себе необыкновенную силу и так рванулся, что пуговицы у куртки отлетели, рубашка разорвалась и он вывалился в заросли крапивы. Сотни жал вонзились в тело. Превозмо­гая боль, он пополз вдоль стены за угол и там притаился.

По стеблям крапивы ползали бабочки-коробочки, гудели шмели, в воздухе порхали мотыльки, светило ласковое, солнце, а небо было синим-пресиним. Пела малиновка. Но ничего этого не видел и не слышал Сережка. От нестерпимой боли он пришел в отчаяние. «Будь что бу­дет», — решил он, встал и пошел сдаваться.

Во дворе, кроме Савоси, никого уже не было. После блинов пес, чувствуя приятную истому, лежал, смежив глаза.

— Спишь? — обиделся Сережка. — Когда твой хозяин, может быть, чуть не погиб.

— Гав, — лениво ответил Савося.

— Марш в чулан, предатель»! — приказал Сережка.

В чулане Савося устроился на обломке весла и принялся мирно грызть воронье крыло.

Зуд от крапивных ожогов побуждал к действию. Сережка шмыгнул в дом. Пробегая мимо зеркала, он увидел незнакомого мальчика и остановился. Тело незнакомца было покрыто волдырями, лицо распухло, вместо глаз — щелочки, на ухе висит паутина, в волосах запутался сор.

«Даже на улицу выйти нельзя: засмеют».

Сережка достал из мешка «Северное сияние» с «бальзамом» и сделал втирание. Деготь немножко уменьшил жжение. Теперь на него из зеркала смотрел черный человек.

Однако действие «бальзама» скоро кончилось. Все тело палило и жгло. Сережка метался по комнате, пока не попались на глаза таблетки, которые бабушка принимала от всех болей и бессонницы. Он решил проглотить сразу пять таблеток, ведь, кроме головы, болят шея, спина, живот и руки.

Как Сережка ни страдал, он не забыл о деле и полез на чердак за накомарником. Такая вещь всегда пригодится в походе: не хватало, чтоб еще комары накусали. Сняв накомарник с гвоздя, он сел у дымо­хода и стал примерять. Глядя сквозь сетку в слуховое окно, Сережка вдруг почувствовал, как опускаются руки, а голова клонится набок. «А еще не забыть…» Но он не успел додумать — уснул.

А когда проснулся, был вечер. Сережка спустился с чердака. Дома никого. Он сел в кресло и стал ждать бабушку. Тикали часы. Это были старинные часы с кукушкой. По утрем, когда очень хотелось спать, в часах открывалась дверца, и кукушка громко куковала. Вечерами, ког­да она назойливо куковала десять раз, папа выключал телевизор. И все-таки часы Сережке нравились.

Если бы кто-нибудь в это время заглянул в окно Сережкиного дома, то не поверил бы своим глазам… Но так как считается неприличным заглядывать в чужие окна, то никто и не мог узнать, что произошло.

В восемь часов кукушка успела прокуковать только три раза. В ча­сах началась какая-то возня, кукушка вывалилась на пол, а на месте ее появился маленький человечек и поклонился:

— Извините, который год?

Сережка протер глаза.

— Что же ты сидишь? Я запутался, помоги!

— Э-а-а…

— Отсоедини отверткой боко­вую стенку часов!

Выполнив просьбу, Сережка уви­дел: среди колесиков, пружинок и винтиков запуталась проволочка:

Он отцепил ее, и вдруг челове­чек спрыгнул на стол и устроился на учебниках.

— Кто ты такой?

— Хи-хи-хи-хи-хи, я — Тимоша.

— Тимоша?

— Да. Техническая импровиза­ция, опыт Шаддата четыреста две­надцать дробь сто восемьдесят семь.

— Робот?

— Может быть.

— Роботы не смеются.

— А я веселый. Таким меня сде­лал Шаддат Нуш Ануш.

— Кто?

— Самый великий изобретатель, который не любит слез. Когда ему приходится видеть плачущего, его сердце сжимается от сострадания. Он долго думал, как высушить че­ловеческие слезы.

— И придумал?

— Конечно! Ведь мыслей у него так много, что они не умещаются в голове. По вечерам он отбирает лучшие, включает реактор и встав­ляет мысли в головы веселых чело­вечков.

— Зачем?

— Чтобы не было несчастных. Видишь ли, всякий человек излучает токи: маленькие, когда спит, когда решает задачу — побольше. Если он окажется в безвыходном положе­нии, веселый человечек, приняв токи несчастного, обязан ему помочь.

— Ну и сочиняешь же ты.

— Хи-хи-хи-хи-хи, — Тимоша стал раскачиваться и болтать ногами. — Ты думаешь, это у меня уши? Нет, локаторы.

— Откуда ты взялся?

— Однажды Шаддат Нуш Ануш долго не мог раскочегарить свой реактор, был сильно не в духе и выпроводил меня: «Иди, шалопай». Я пошел погулять и заблудился.

— В лесу?

— Мы не знаем дорог, по каким ходите вы, люди. Мы перемеща­емся по времени.
Я задержался в Древнем Египте. Хотел помочь ра­бам, они делали гробницу Аменхотепу Четвертому, но бич надсмотр­щика случайно задел меня и сбил настройку. С тех пор блуждаю. Я заглянул в триста миллионов часов, надеясь найти такие, где стрелки двигались бы обратно, чтобы дождаться в них времени Древнего Египта. Но и эта кукушка кричит: «ку-ку», а не «ук-ук». Я должен выру­чать людей из безвыходных положений, а не блуждать во времени. Если не удастся вернуться, Шаддат Нуш Ануш все равно что-нибудь изобретет и найдет меня. Хорошо, если поворчит, а то кинет в свой реактор — и нет Тимоши. Скорей бы попасть в Древний Египет и побыстрее самому вернуться домой.

— Туда не попасть. Он был давно, еще до нашей эры.

— Откуда ты знаешь?

— Есть такой предмет—история: рабы, фараоны, пирамиды, Голу­бой Нил…

— Ого! Как ты много знаешь, Сережа! Помоги мне. Видишь диск? — Тимоша указал на спину с цифрами. — Набери время царствования Аменхотепа Четвертого.

Все фараоны жили где-то до нашей эры, но в каких веках, Сережка толком не знал, и представлялись они каменными статуями на одно лицо. Все же он сказал:

— Ладно. Мне не трудно, но что после этого произойдет?

— Я окажусь в Древнем Египте, а оттуда мне известна дорога на астероид Веселых Человечков.

— Сказки.

— Ты мне не веришь? Смотри.

На полу что-то зашевелилось. Деревянная кукушка встала, взмах­нула крыльями и выпорхнула в форточку.

— Вот здорово! А ты можешь для меня что-нибудь сделать?

— Пожалуйста. Чего ты хочешь?

— Я? Я…

Тут как раз донеслись с улицы голоса прохожих:

— Еще не нашли Сережку Тарабуку?

— Этот скверный мальчишка поднял на ноги весь город и как в воду канул.

— В цирке отменили представление, а так хотелось посмотреть на профессора таинственных искусств.

Прохожие говорили еще что-то, но Сережка их уже не слушал.

— Я хотел бы стать похожим на мага Всеведа.

— Это проще простого. Тимоша протянул серый шарик.

— Катализатор. Небольшая реакция — и готово. Глотай. Или боишь­ся? — Тимоша лукаво подмигнул.

— Я? Боюсь? Плохо ты меня знаешь, — и Сережка торопливо про­глотил пилюлю.

В животе стало холодно, потом горячо. Тело вздрогнуло, будто от удара током,

— Ой! — Тимоша покатился по полу. — На кого ты похож! Хи-хи-хи-хи-хи.

Сережка кинулся к зеркалу. Там он увидел огромного дядю, изма­занного дегтем, в покрывале и чалме.

— И долго я буду расти и расти, — испугался Сережка, заметив, как увеличиваются ожоги от крапивы.

— Не бойся. Через час катализатор перестанет действовать и ты снова станешь прежним.

Если даже все сыщики мира будут искать Тарабуку, этот час они потратят зря.

— Теперь поставь время Аменхотепа.

— Подожди, будет тебе Египет, когда вернусь.

—Ладно, — согласился Тимоша, скрываясь в часах.

Сережка еще раз осмотрел себя в зеркало. Хорош!

Уходя из комнаты, он стукнулся головой о косяк. Савося зарычал, тявкнул два раза, как при встрече с незнакомым человеком. «Не уз­нал», — обрадовался Сережка. На улице первыми попались ему бабушка и Ванечка.

— Бабушка, бабушка, — испугался Ванечка, —это кто?

— Уж и не знаю, милый,

— Вы куда? — спросил Сережка.

— А? — бабушка испуганно оглянулась по сторонам. — Ах, это вы. А мне показался голос моего внука.

Сережка пошел дальше.

На дорогу выкатился мяч. А за ним — Витя Самопалов, по прозви­щу Два-Ноль. Когда его спрашивали про оценки, он отвечал: «Три-ноль» или «Четыре-ноль», а чаще «Два-ноль».

— А ну иди сюда! — Сережка поманил Витю пальцем. — Скажи-ка, когда жил Аменхотеп Четвертый?

Самопалов захлопал глазами.

— Не знаешь. А еще центральный нападающий! — и Сережка за­шагал дальше.

— Не было такого футболиста, — крикнул ему вслед Витя.

 

Главатретья,
вкоторойСережкадает
интервьюГенкеАйсбергу

В двадцать один ноль-ноль «Исток» миновал городскую площадь. Постояв с минуту у водонапорной башни с афишами, он углубился в лабиринт переулков и улиц поселка и, наконец, достиг деревянного домика, надпись на воротах которого предостерегала: «Осторожно, может заесть собака».

Из глубины двора доносилось тоскливое повизгивание и слышался старческий голос:

— Сиротами мы остались, Савосюшка. И на кого он нас покинул, горемычных!

— Стой! — скомандовал Генка и постучал. Ворота открыла заплаканная Сережкина бабушка. Катя подсела к Петровне. — Не надо так расстраиваться, бабушка.

— Как же мне не печалиться, коли потерялся Сереженька, внучек мой родимый.

— Не плачьте, бабуся, мы его найдем, —пообещал Генка.

— Если его здесь нет, значит, он в другом месте. А если в другом, то здесь нам делать нечего. — выска­зался Ваня Лучинин.

— Что будем делать? — спросил Вася Коноплев.

— Ой, мальчишки, мне этюд Шопена разучивать надо, — вспом­нила Катя Мормышкина.

— Можешь идти, тебя вообще никто не держит.

— А я назло не пойду.

— Если Сережка совсем поте­рялся, игрушки достанутся мне? — спросил Ванечка.

— Что ты, соколик, что ты? — за­махала руками бабушка.

— Действуем, как договори­лись, — голос Генки звучал реши­тельно.

Через минуту ребята взбивали пыль вдоль улицы. Впереди бежал Савося, за ним шествовал Генка с биноклем на груди, затем осталь­ные. Им встретился Витя Самопалов.

— Тарабуку видел? — спросил Генка.

— Сам ищу. Сегодня он должен был играть правым крайним.

— Ты что, Два-Ноль, не слышал? Сережка-то пропал.

— Как же теперь? Ведь скоро финал.

— Да что с ним говорить! По­шли, — с досадой махнул рукой Игорь Хлопушкин.

— Без Тарабуки никак нельзя, — Самопалов поплелся следом.

Навстречу отряду в надвигаю­щихся сумерках шел огромный че­ловек в покрывале и чалме. Он подергивал плечами, мотал головой. Видно, исполнял ри­туальный танец каких-нибудь зулусов и по обычаю свое­го племени бубнил боевые песни.

Витя спрятался за спину Васи Коноплева.

— Это же фокусник из цирка, угадыватель чужих мыслей, — прошептала Катя Мормышкина и выбежала вперед: — Скажите, вы Всевед?

— Да, — пробасил маг, почесываясь.

— Покажите какой-нибудь фокус.

— Сенсация! — ее оттеснил Генка и представился: — Редактор «Улитки» Геннадий Айсанов-Бережков. Можно вопрос, уважаемый профессор таинственных искусств? Что вы думаете по поводу исчезновения Сережки Тарабуки?

— Скучно ему с вами, вот он и удрал, — ответил Всевед. — Никто не понимал его, кроме собаки. Савося, ко мне!

— Голос здорово похож на Сережкин, — сказал Ваня Лучинин Васе Коноплеву.

— Голос любого человека может стать моим! — заявил Всевед.

— Откуда вам известно имя собаки? — удивился Генка.

— Дай руку, редактор. Линии на ладони говорят, что ты учишься в шестом «Г» и тебя зовут Генкой. Потертый локоть — что ты часто под­нимаешь руку и лезешь в отличники.

— Простите, не лезу, а стремлюсь.

— Лезешь. Я про тебя еще не то знаю.

— А что вы еще про него знаете? — Катя сгорала от любопытства

Ребята обступили Всеведа.

— Ты, Катька, выскочка. Думаешь, научилась «Чижика-пыжика» брен­чать, так и знаменитость. Я знаю, почему Игорь ходит в «Эрудит» мимо твоего дома.

— И совсем не мимо, — покраснел Игорь.

— А Два-Ноль не знает, когда царствовал Аменхотеп Четвертый.

— Эхнатон правил вскоре после завоеваний Тутмоса Третьего, — поспешил на выручку Игорь.

— Я говорю про Аменхотепа.

— Это один и тот же; вначале звали Аменхотепом, а потом Эхнатоном.

— Много ты понимаешь, — рассердился Всевед. — Морочишь всем головы какими-то пульсарами, а их и нет вовсе.

— Д-д-д-аже в-в-в-еликие у-у-ченые не от-трицают э-э-того, — стал заикаться Игорь. Он всегда заикался, когда сомневались в науке.

— И вообще, хоть ты и ходишь в «Эрудит», а плавать не умеешь. И в футбол тебя берут, только когда в воротах стоять некому.

Это была правда.

— Чья возьмет в финале дворовых команд? — осмелел Самопалов.

— Два-ноль в нашу, то есть, в вашу пользу.

— Слышали? Вот что значит настоящий маг!

— Я все знаю, — продолжал Всевед. — Лучинин сегодня разбил ок­но в классе, а свалил на Тарабуку. Я про всех людей знаю, Сережка — лучше всех.

— Лучше, — фыркнула Катя, — я в музыкальную школу из-за него не пошла.

— Мне надо было на секцию самбо, — вздохнул Вася Коноплев. — У нашего Вовки сегодня день рождения.

— А мы с папой собирались червяков копать.

— Выползков ты и в темноте наловишь, а в «Эрудит» я уже опоз­дал.

У каждого из ребят было какое-то дело в субботу, накануне выход­ного дня.

— А сколько вам лет, товарищ Всевед? — спросил Генка.

— Сто, — ответил профессор.

— О-о! — удивился Вася Коноплев.

— В Индии люди живут по двести лет.

— Столько живут йоги.

— Я и есть йог.

— А вы тигров видели? — Генка продолжал задавать вопросы.

— Даже ловить приходилось. Их хватают за шиворот и в мешок.

— Он же руку откусит, — заметил Игорь.

— Вначале надо за хвост схватить и раскрутить в воздухе, а как у него голова закружится, бросить на землю, а там с ним что хочешь, то и делай: смирнее кошки.

— Вот вы все знаете, скажите, где Сережка Тарабука? — Игорь не мог простить профессору пренебрежение к науке.

— Он ушел на Комиссарову заимку.

В наступившей тишине стало слышно, как Савося переступает с Ла­пы на лапу.

— Один? — ужаснулась Катя.

— Он не ждал, когда скажут: дети, возьмитесь за руки.

Катин испуг сменился восхищением;

— Какой он бесстрашный!

Всевед расправил плечи, приосанился, поправил чалму.

— Один ушел, даже мне не сказал, — огорчился Ваня. — Это плохо, когда человек уходит один, значит, он отрывается…

— Тоже мне, путешественник, — негодовал Генка. — Двойка—раз, самовольно ушел—два, не видать нам теперь похода — три. Ну, по­дожди!

— Я ему покажу бросок через себя, — пригрозил Вася Коноплев.

Сережка вдруг почувствовал, как чалма стала наползать на уши. Действие катализатора заканчивалось.

— Я пошел, — заторопился Всевед.

— Что теперь будет с Сережкой? — спросила Катя Мормышкина.

— Леса дремучие, болота топучие — заблудится, — рассудил Игорь Хлопушкин.

— Что нам делать? — крикнул Ваня Лучинин вслед уходящему про­фессору.

Всевед посмотрел из-под ладони на последние лучи заходящего солнца и сказал:

— По законам йогов я должен замолчать до утра.

— В погоню! — скомандовал Генка. — Нельзя терять ни минуты.

«Исток» направился к лесу.

 

Главачетвертая,
рассказывающаяособытии,
которое, напервыйвзгляд, можетпоказатьсяневероятным

Рабочие на заводе делали машины, пекари в пекарнях пекли хлебы, шоферы развозили их по магазинам, а продавцы продавали. Но что бы ни делали люди, они ни на минуту не забывали: в городе пропал чело­век.

А человек смеялся. Да и как ему было не смеяться, если он одура­чил даже такого ученика, как Генка Айсберг. «Это тебе не статейки в «Улитку» писать», — подумал он и засмеялся еще громче. «Рассказать бы теперь кому об этом, вот была бы потеха. Но кому расскажешь? Как жаль, что Тимоша дал одну пилюлю. Надо было потребовать еще».

Сережка представил себя в школе знаменитым фокусником. Толь­ко рот открыл—бурные аплодисменты, махнул рукой—овации. Илья Семёныч в восторге. Весь класс кричит: «Браво!», Авдеич хлопает в ладоши, Катя Мормышкина кидает букет, а в нем приглашение на вечер встречи со знатными людьми. Сережка — в президиуме. А после встре­чи — банкет в актовом зале. На длинном столе—апельсины, бутылки с газированной водой, сколько хочешь мороженого, шоколад «Сказки Пушкина», арбуз, а в самом центре торт, на котором написано кремом: «Да здравствует наш дорогой и многоуважаемый Сергей Павлович Тарабука!»

Сережка не мог видеть, как отряд пересек речку, как шел вдоль берега, пытаясь найти тропу, не слышал, как ребята начали роптать;

— Генка, куда нас ведешь?

— Всевед мог ошибиться.

— Если бы знала мама, где я теперь.

Сережка не видел, как Генка объявил минутный привал и сказал пламенную речь;

— Как смеете вы думать о мамах? Может быть, в эту минуту наш товарищ сидит на сосне, а под ней стучат зубами голодные хищники.

И отряд двинулся дальше.

Но Сережка знал, что ушли искать его. Он вспомнил об этом и ему расхотелось смеяться.

Стало тревожно. Что он наделал? И почему не сказал, что никакой он не Всевед и не профессор. Посмеялись бы вместе. А теперь?

Вдруг заблудятся? Или нападет рысь? Нет, лучше не думать об этом. Но все равно думалось.

Он умылся и отыскал свою куртку. На ней не было ни одной пуго­вицы — пришлось скрепить полы булавкой. Чтобы отвлечься, взял Ко­нанДойля — не читалось.

А может быть, они уже вернулись? Надо узнать. Он подошел к те­лефону и набрал номер Мормышкиных.

— Алло, здравствуйте, товарищ Мормышкина, — подражая голосу взрослого, начал Сережка. — Говорит папа Хлопушкина. Скажите, пожа­луйста, Катька… э-э… простите, ваша дочка не вернулась? Нет? Как куда? В лес. К Комиссаровой заимке…

— Безумие! — закричала Катькина мама. — И куда смотрят учителя!.. Нет, так оставлять нельзя. Я… побегу… я найду классного… Бедная моя девочка…

Сережка положил трубку.

«Ох и шуму теперь будет! И попадет же мне! Ведь это я послал от­ряд на ночь глядя в лес».

Сережке представились ночь, болото, огненные глаза, как в «Соба­ке Баскервилей»… Вспомнилась бабушкина поговорка про Макара, на которого все шишки валятся. Он заморгал глазами, зашмыгал носом… И куда-то подевалась бабушка…

Петровна в это время который уже раз обходила знакомых, рас­спрашивая о пропавшем внуке.

Часы ударили один раз. Сережка поднял голову — половина две­надцатого. Распахнулась дверца.

— Хи-хи-хи-хи-хи.

— Тимоша! Понимаешь, мне нельзя больше появляться в школе.

— Так и не появляйся.

— Бабушка, папа с мамой заставят.

— Хи-хи-хи-хи-хи, хочешь, я сделаю их совсем маленькими и ты сам будешь отправлять их в школу?

— Нет, Тимоша, нет.

— Только не плачь, Шаддат Нуш Ануш не переносит слез. Может быть, тебя сделать невидимкой?

— Но тогда меня никто не увидит. Лучше сделай так, чтобы я все знал без школы.

— Мыслями может управлять один Шаддат Нуш Ануш. Но он счи­тает: только знания, добытые трудом, приносят радость. Учится чело­век всю жизнь — и постоянно радуется. Нельзя лишать его такого удо­вольствия.

— Вот бы избавиться от такого удовольствия! Представляешь, в истории целых две эры и обе учить надо.

— Хочешь попасть туда, где нет школы?

— Хочу!

— Пожалуйста, только не плачь.

Все произошло скоро и непостижимо таинственно. Распахнулось ок­но, кресло с Тимошей и Сережкой вылетело из комнаты.

В следующее мгновенье они оказались над городом. Промелькнули школа, памятник павшим борцам, башня с объявлением о том, что в город приехал профессор таинственных искусств, у речки Каменки — цепочка пляшущих огоньков, — это отряд Генки Айсберга искал Тарабуку.

 

Главапятая,
вкоторойДругСавосиспасаетотсмертиСынаВетра

Они летели на очень большой высоте. Внизу проплывали огни горо­дов, деревни и села мигали маленькими звездочками. Чем дальше, тем реже попадались огоньки, и Сережка все меньше думал о школе, доме и товарищах.

Под ними простиралась водная пустыня.

Сережка увидел остров. От быстрого снижения захватило дух. При­землились у стены темно-зеленого леса, подступавшего к обрывистому берегу.

— Ну вот, — сказал Тимоша, — я думаю, ты будешь доволен: здесь нет ни одной школы.  Тут живут вамбы-намбы. Ты станешь сильным, как мужчины этого племени, будешь понимать их язык. А теперь пос­тавь на нижнем диске год смерти Аменхотепа Четвертого.

«Аменхотеп правил вскоре после Тутмоса Третьего. А когда жил Тутмос? Если бы знать, что эти фараоны когда-нибудь пригодятся».

— Что же ты тянешь, Сережа?

— Сейчас, сейчас, — Тарабука набрал конец старой эры, прибавил на всякий случай еще пять тысяч лет и сказал. —Теперь будет в самый раз.

— Спасибо тебе, Сережа. Прощай.

— Как, насовсем?

— Поставь на моем диске № 412/187, и я вернусь, когда ты ока­жешься в безвыходном положении, если опять не собьется настройка.

Человечек исчез.

Сережка стал осматривать океан. Ни одного корабля, ни одной да­же самой маленькой лодки.

Над головой пронеслась огромная стая попугаев. Он проводил ее взглядом, обернулся и вдруг увидел старика, полуголого и тощего. Тот шел, прихрамывая, опираясь на палку. У обрывистого берега старик опустился на колени, протянул руки к солнцу и долго сидел неподвиж­но. Потом поднялся, взял в руки копье, которое Сережка вначале при­нял за палку, встал на самый край, еще раз посмотрел на солнце и подался вперед.

— Стойте — кинулся Сережка к старику и схватил его за руку. — Там острые камни!..

Неожиданно для себя Сережка заговорил на языке племени вамбы-намбы.

Старик отскочил назад. Лицо его выражало крайнее удивление.

— Они не примут меня, — он опустился на камень. — Теперь они далеко.

— Кто вы?

— Я Сын Ветра, Брат Победителя Тигров и вождь вамбы-намбы.

— Вождь?! — Сережка подпрыгнул от радости.

— У вамбы-намбы есть закон, — продолжал старик, — когда мужчи­на проживет семьдесят Великих Дождей и духи удачи перестанут помо­гать ему, он идет на этот берег и бросается вниз. Он отправляется в Царство Ночи. Туда ушел мой дед Сын Молнии, дед моего деда Мед­ная Гора… Никто не должен мешать уходящему, чтобы не распугать духов тьмы. Худо тому, кто нарушит закон.

— А что с ним сделают?

— Его сбросят с этой скалы, чтобы он первым попал в Царство Ночи и упросил духов тьмы вернуться, иначе племя постигнет несчас­тье.

— Я пошел, — заторопился Сережка. — Мне некогда.

— Постой. У нас есть другой закон: если человека из вамбы-намбы спасает человек другого племени, то его встречают как воина и от­дают почести. Как звать тебя, храбрый воин?

— Сережка Тарабука. По метрике — Сергей Павлович.

— Кто был Сережка?

— Я.

— А Тара-Бука?

— Тоже я.

— А Сергей Павлович?

— Я, кто же еще.

— Ты, наверно, совершил много подвигов, раз у тебя столько имен?

— Всего одно — Сергей Павлович Тарабука.

— По метрике — тоже твое имя?

— Нет. Метрика—это бумажка такая. Как я появился, в нее и запи­сали: родился, мол, Сергей Павлович Тарабука. А у вас разве не так? — заинтересовался Сережка.

— Молодых воинов у нас называют именами птиц, зверей, деревь­ев или по имени друга. Скажи, кто твой друг?

—Теперь у меня остался один — Савося.

— Второе имя воин получает за победу. Кого и когда ты победил?

— Я лауреат художественной самодеятельности.

— Что это значит? |

— Я лучше всех сплясал ритмический танец. — И Сережка показал несколько па.

— Мой народ чтит победителей в танцах. Кто долго пляшет, тот неутомим на охоте.

И Сын Ветра поклонился.

— О доблестный друг Савоси, неутомимый Лауреат Художественной Самодеятельности, ты войдешь в наши хижины как Спаситель Сына Ветра.

Они пошли густым лиственным лесом, куда почти не проникало солнце. Через час оказались у озера, и Сережке захотелось освежиться. Он уже занес ногу на корягу, как его отдернул за плечо старик. Коряга пропала под водой, а потом всплыли и уставились на Сережку два крокодильих глаза.

Дорога вела в гору. На вершине лес неожиданно расступился. Внизу простиралась долина. На дне ее блестела река, за ней синел лес. Перед рекой, над островерхими крышами хижин, поднимался дым костра.

— Сын Ветра, у вас много людей? — спросил Сережка.

— Было много. Одни погибли на войне, другие — на охоте или умерли от голода и болезней во время Великих Дождей. Теперь половина хижин пуста: духи рассердились на вамбы-намбы. У нас мало мужчин, значит, мало пищи. Вот почему, кто не может прокормить себя должен отправиться в Царство Ночи. А теперь надо идти тихо-тихо чтобы злые духи подумали: на пути к вамбы-намбы никого нет, — отстали.

 

Главашестая,
вкоторойСпасительСынаВетравосклицает: «Вотэтода!»

У Большого костра вамбы-намбы выбирали вождя. Появление Сыне Ветра привело всех от мала до велика в смятение. Не было еще слу­чая, чтобы старый человек возвращался из Царства Ночи, да еще не один. Серёжку рассматривали так, как обыкновенно в зверинцах рас­сматривают обезьян, с любопытством и опаской.

Сын Ветра рассказал, как дошел он до Большой Воды, как просил добрых духов унести его без лишней боли в Царство Ночи и как бе­лый человек, по имени Друг Савоси, вырвал его из рук злых духов тьмы.

— Другу Савоси здравствовать! — прокричали вамбы-намбы.

Затем мужчины окружили Сережку и подняли вверх копья.

Наступила минута молчания. В торжественной тишине старый вождь произнес:

— Люди вамбы-намбы, соглас­ны ли вы назвать Друга Савоси Спа­сителем Сына Ветра?

— Да будет так! — дружно про­кричали все.

—Я, Сын Ветра, передаю Другу Савоси свое имя, потому что верю: оно никогда не будет обесчещено и не достанется Пожирателю Имен, — сказал старый вождь.

— Спасителю Сына Ветра здрав­ствовать! — закричали вамбы-нам­бы.

Растроганный теплым приемом, Сережка поднял руку:

Дайте мне сказать.

У костра стало тихо.

— Товарищи вамбы-намбы! Сер­дечно благодарю и от имени шесто­го «Г» обещаю оправдать доверие. Ура, товарищи! — и захлопал в ла­доши.

Хлопки были восприняты как сиг­нал к танцу. Воины плясали и разма­хивали копьями. Ракушки на ногах и руках женщин отбивали ритм. Дети прыгали от радости. Одна из дево­чек напоминала Катю Мормышкину. Такого же роста, и волосы такие же густые, только глаза черней. Отплясывала же она так лихо, взбивая босыми ногами золу у кост­ра, — куда там Мормышке. Девочка была гибкой, словно лоза, подвиж­ной, будто ящерица, и звали ее Веткой Лианы.

Сережка, увлеченный общим весельем, тоже плясал.

После танца самые сильные воины должны были проходить испы­тания. Сильнейший из них станет вождем.

Сын Ветра обратился к Сережке:

— Наш обычай велит; предложи гостю место у костра, а обладате­лю многих имен дай испытать силу в состязаниях. Но Друг Савоси прожил мало Великих Дождей и может отказаться.

Сережка оглядел рослых, мускулистых и загорелых воинов и понял, почему сделал оговорку Сын Ветра.

И чтобы проверить свою силу, полученную от Тимоши, он поднял большой камень, подержал на вытянутой руке и встал в ряды воинов. Не так часто тебя принимают во взрослые игры, даже если тебе почти тринадцать лет.

— Вождь должен быть зорким, чтобы видеть опасность раньше всех, сильным, чтобы побеждать врагов в поединках, умным, чтобы племя его процветало, молча <