Сергей Романенко
Закончилась ли на территории распавшейся Югославии Вторая мировая война?
Опубликовано в журнале: «Неприкосновенный запас» 2005, №2-3(40-41)
Сергей Александрович Романенко (р. 1956) - историк, политолог и журналист, ведущий научный сотрудник Института международных экономических и политических исследований Российской академии наук.
«Титовская» Югославия, распавшаяся в 1991 году, относилась к числу тех государств, чьи существование и легитимность непосредственно были связаны с победой во Второй мировой войне антигитлеровской коалиции и антифашистского Сопротивления. И социалистическая югославская государственность в целом, и государственность каждой из входивших в нее республик опирались на решения органов власти, созданных коммунистами под руководством Йосипа Броз Тито в 1942-1945 годы. С 1945 по середину 1980-х годов единственной разрешенной и господствовавшей версией была официальная концепция истории - «титовская». Созданная по образцу «сталинской», она обслуживала как интересы отдельной личности, так и интересы режима в целом и просуществовала в неизменном виде вплоть до того момента, когда (уже после смерти в 1980 году самого Тито) созданные им государство и политический режим вошли в фазу стагнации и начали стремительно приближаться к краху и распаду.
История - «важнейшее партийное дело»
Йосип Броз Тито, в 1942-1945 годы воссоздав Югославию на фундаменте сербской государственности, был вынужден заложить в основу внешней политики сербские традиции и национально-государственные интересы - иной возможности просто не существовало ни исторически, ни политически. Большинство народов Югославии не имели своей государственности, а воспользоваться, например, традициями и идеологией независимой до 1918 года Черногории или, тем более, Независимого государства Хорватии (NDH- хорв.) времен Второй мировой войны по разным причинам было невозможно. Национально-государственные интересы новой Югославии формировались и как некая сумма исторически сложившихся принципов и этнополитических претензий югославянских народов к соседним государствам под лозунгом полного объединения этнических территорий и национального самоопределения[1].
Основными чертами официальной и единственной до середины 1980-х годов исторической концепции, фундаментом которой была история Народно-освободительной борьбы (НОБ - серб., хорв.)[2], можно назвать классовый (пролетарский) подход в противовес «буржуазному»; интернационализм как альтернативу этническому национализму («братство и единство наций и национальностей»); югославизм как государственную идеологию; идеализацию партизанского движения, откуда вышло подавляющее большинство руководителей высшего и среднего уровня; антиколлаборационизм; стремление к независимости; отрицание возможности создания некоммунистической неантифашистской государственности; замалчивание политических репрессий против антикоммунистов и оправдание таковых по отношению к «информбюровцам», в 1948 году поддержавшим Сталина против Тито; огромную роль вождя и партии; отрицание важной роли СССР; негативное отношение к церкви; манипулирование статистическими данными (в том числе и о количестве жертв периода НОБ); а также - в более широком историческом контексте и по разным причинам - отрицательное отношение к Германии, Австро-Венгрии, Италии, Болгарии, Албании. Но, хотя в основе этой концепции лежали идеи борьбы с фашизмом за национальное освобождение и восстановление территориальной целостности и независимости Югославии, она была связана с коммунистической тоталитарной идеологией.
Моноэтнические компоненты югославского политического сознания соединялись и объединялись региональной формой полиэтнического национализма (славянской идеи) - югославизма. Формально провозглашенный коммунистический интернационализм не смог победить этнический национализм; наоборот, он стал его наиболее агрессивным выражением, опирающимся на силу государства. Это было результатом совпадения для народов Югославии во время Второй мировой войны социальной и национальной революций - национальное объединение воспринималось в неразрывной связи не только с долгожданным национальным освобождением, но и с новым обществом «социальной справедливости». Поэтому конфликт 1990-х годов был обусловлен внутренним развитием самого югославского государства.
Социалистическая Федеративная Республика Югославия (СФРЮ, до 1963 года - Федеративная Народная Республика Югославия - ФНРЮ), как и СССР, была государством идеологическим, марксистским. Следовательно, Союз коммунистов Югославии (СКЮ), так же как и КПСС, считал историю делом идеологическим и ни на одно мгновение не ослаблял «особой бдительности на архивно-идеологическом фронте». Играя на противопоставлении «сталинизму» в СССР, югославское руководство стремилось создать впечатление, что в стране существует большая свобода дискуссий, в том числе и в области истории. Действительно, на первый взгляд, архивные документы и воспоминания участников событий публиковались в большем объеме, но в целом проходили столь же жесткий отбор, как и в СССР: из большинства публикаций беспощадно «вымарывались» сведения и оценки, которые могли дать основу для сомнений в официальной государственной идеологии и роли Йосипа Броз Тито. Вторая мировая война и «народно-освободительная борьба» были в этом отношении однимиа из наиболее жестко «канонизированных» тем, поскольку были связаны с легитимностью государства и власти КПЮ-СКЮ и Йосипа Броз Тито.
Во второй половине ХХ века в социалистических (так же как и в начале ХХI века в постсоциалистических) обществах и государствах историческая наука часто приносилась и по-прежнему приносится в жертву политике, идеологии и пропаганде. В угоду этноконфессиональным, классовым и «геополитическим» схемам или материальным интересам делались тенденциозные выводы; закрывались, приоткрывались и вновь закрывались архивы; политическая цензура делала невозможным свободное обсуждение острых проблем. Каждая из сторон стремилась и стремится представить свой вариант истории, свою политику как цепь непрерывных военных, политических и нравственных побед, поглубже спрятав поражения, страдания простых людей, моральное убожество и преступления «исторических» деятелей. Именно поэтому многие события просто не попадали в «перечень» - они сознательно либо предавались забвению, либо засекречивались. Или же их трактовка была весьма тенденциозна.
Для понимания ситуации необходимо отметить: цензура была вызвана и политической необходимостью. После 1945 года за пределами Югославии оказалось довольно большое количество не только антикоммунистически, но и агрессивно националистически настроенных эмигрантов - сторонников Дражи Михайловича, Милана Недича, Димитрие Летича, Анте Павелича, Леона Рупника и других деятелей, в той или иной степени сотрудничавших с оккупационными властями во время войны[3]. Являясь противниками как коммунизма, так и идеи общего югославского государства, они стремились противопоставить режиму Тито не только террористические акты и политические программы, но и взгляд на историю «своего» народа в контексте его отношений с соседями, пытаясь в противовес мифу о Тито создать миф о своем национальном вожде, как правило, сотрудничавшем с оккупантами.
И в этом отношении титовская и антититовская - эмигрантская - историография были однотипны: и те и другие занимались политически ангажированным и исторически обусловленным мифотворчеством. Мифу о «братстве и единстве» разных народов они противопоставляли мифы о «величии» отдельно взятого народа, о неизбежности создания своего этнически «чистого» государства в максимальных границах. Идеологизированная мифология (в том числе и персонифицированная) стала неотъемлемой частью политической и психологической реальности. В 1990-е годы эта литература хлынула на книжные рынки независимых стран. И этот поток встретился с другим - исследованиями национальных историков, которые увидели преодоление «титоизма» лишь в том, чтобы изменить оценки политических деятелей. Открытие архивов при зачастую некритическом отношении к вновь открытым источникам и при запрограммированных властью, коммунистической или антикоммунистической, выводах ведет не к преодолению старых мифов, а к возникновению новых.