Кавалер ордена Золотого Руна




Илья Ильф, Евгений Петров


Кавалер Ордена Золотого Руна

Роман

(На основе обработки литературного наследия)

Авторы обработки
Альберт Акопян и Влад Гурин


Предисловие к интернет-изданию

Друзья,
Эта книга — продолжение дилогии И. Ильфа и Е. Петрова. Она выходила в 1997 году в издательстве ‘Золотой теленок’. (Зашли с рукописью на книжную выставку. Нам понравилось название издательства, им — книга). Десять лет спустя авторы перечитали роман и поняли, что зря его стыдились. Не считая, пожалуй, обложки, где рядом с именами действительных авторов, оказались наши (Альберт Акопян и Владислав Гурин), хоть и меньшим шрифтом. А также предисловия, в котором мы расписали свой творческий героизм, вместо того, чтобы лучше объяснить читателю: книга не просто на 9/10 состоит из материалов Ильфа и Петрова, но реконструирует замысел их третьего романа. На успех мы не рассчитывали, и его не было. Зато откликнулась критика: ‘Первые 100 страниц обозреватель ‘КО’ проглотил в транспорте по дороге в редакцию и... пока жив! Читается легко’ (Л. Былин, КО, №15, 1997). С другой стороны — разгромная статья ‘Контора ‘Клей и ножницы’: ‘...Остапа часто бьют и часто обманывают... Ему нечего делать среди героев ильф-петровских рассказов и фельетонов. Он только путается у них под ногами’ (М. Путиновский, КО, №24, 1997). Нам не дали возможности напомнить мосье Путиновскому, что Остап, в общем-то ‘путался под ногами’ и в дилогии, что и там его били, грабили, а однажды даже убили. Но зато нам объяснили, что получить по морде от самого М. Путиновского — большая честь для начинающих авторов, и мы смирились. Чуть позже книгу заметила Макс Фрай. Более того, книга подвигла критикессу на эссе ‘Что было дальше’ с лейтмотивом: ‘Тварь я дрожащая, или право имею (дописать то, что нравится — А., Г.)’. Насколько мы поняли, ответ ее таков: ‘Ничего путного, скорее всего, не получится, но расшибающим лбы — слава!’
Мы начали, было, роман подчищать, да вовремя остановились. И вот в чем дело.
Нам действительно кое-что не нравится в тексте первого издания. И мы не против того, чтобы подвергнуть его всенародной правке. Условия сотрудничества таковы:
1. Гонораром делиться не будем, но в предисловии с благодарностью упомянем;
2. Не нужно нам рассказывать, что использованные материалы Ильфа и Петрова (редко издаваемые рассказы и повести, записные книжки, публикации 1920-30-х годов) ‘хорошо известны любому образованному человеку’. Намекайте на свою образованность кому-нибудь другому;
3. Учтите следующий факт: мы уже побеспокоились о том, чтобы роман прочитали люди, не чуждые основ литературоведения. Получили от них массу замечаний такого рода: ‘Вот это явно выбивается из стиля Ильфа и Петрова. Они написали бы вот как... э-э-э... где это... А! Вот!’. Во всех (!) этих случаях ‘акопяно-гуринским’ назывался исконный ильфо-петровский текст. И первым такую ошибку совершил уважаемый критик Путиновский. Были и совсем забавные случаи, когда отсебятина двух оболтусов ставилась в пример великим сатирикам. То же относится к экспертам, знакомым с реалиями середины 1930-х годов;
4. Мы в первую очередь, ждем от вас предложений, которые позволят сделать роман более динамичным, захватывающим, поистине гениальным. Предложения выкинуть тот или иной эпизод допустимы. Но только в том случае, если вы предложите некую замену, оригинальный ход. Иначе от романа не останется даже рогов и копыт. Может быть, туда ему и дорога.

Больше добавить нечего, кроме самого романа, разумеется.
Всего наилучшего,
Альберт Акопян, Владислав Гурин
12.02.2008
Email: cavalier_novel@mail.ru



Здравствуйте, наконец, дорогой
Остап Ибрагимович!

Народ любит мифы и охотно их повторяет, к месту и не к месту. Например о том, что Аляску продала американцам Екатерина II. Увы, к году совершения сделки матушка-заступница уже лет 60, как лежала в гробу. Или о том, что благодаря Миклухо-Маклаю в языке папуасов Новой Гвинеи до сих пор живет русское слово ‘топор’. Хотя, согласно новейшим этимологическим исследованиям, ‘топор’ - слово скифское.
Авторы никоим образом не желают умалить заслуг шотландско-российско-австралийского ученого и путешественника и тем более не призывают отказаться от законных прав России на Аляску. Мы вообще считаем, что русские - коренной народ американского континента. В самом деле, разве можно представить, чтобы индейцы назвали русских казачков бледнолицыми? Абсурд! Согласно капитальным исследованиям известного индейского хроника Зеленого Змея, русских первопроходцев краснокожие называли краснорожими, то есть признали своими.
Итак, мифы существуют и даже борются друг с другом. Вот уже 300 лет не чинятся копья и прочие перья в споре об основании российского государства. Одни считают, что здесь поработала залетная шпана во главе с Рюриком Синеусым; другие пальму с надписью ‘Киевская Русь’ на кадушке отдают бильярдному князю с Подола по прозвищу Кий. К чему она ему?
И к чему это лирическое отступление? Да просто авторы хотели оправдать перед читателем свою беззаветную любовь к мифу о том, что Ильф и Петров написали третью книгу о похождениях Остапа Бендера. Как в свое время Саша Корейко мечтал найти портмоне под водосточной трубой (впрочем, кто об этом не мечтал?), так и один из нас с начала 70-х, а другой - с конца 80-х мечтали поехать (полететь) в Москву (Крым), забраться на чердак (в подвал) и найти там позеленевшую (пожелтевшую) папку, на которой рукой Петрова (машинописно) было бы выведено ‘Рыцарь Ордена Золотого Руна’ (‘Великий Комбинатор’).
Но мифы, как говорится мифами,- дело житейское. А роман... Это не всякому по плечу.
Сидим мы как-то. Хорошо сидим. Михаила Самуэлевича помянули. Шуре Балаганову передачку соорудили, а заодно и отцу Федору в психушку. Посетовали, что об Остапе Ибрагимовиче ничего не слышно. И тут один из нас говорит:
- Хорошо бы роман написать.
- Щас!- сказал другой и принес школьную тетрадку в клеточку.
Начали писать. Обычное, в общем-то, дело. Самое смешное то, что утром продолжили. Трезво оценив свои способности, решили работать по следующему плану:
1. Определяем общий замысел.
2. Собираем кирпичики (подходящие рассказы, очерки, фельетоны, отрывки, черновики, эпизоды, персонажи, заметки из записных книжек, отдельные слова Ильфа и Петрова).
3. Остап складывает из кирпичиков основную сюжетную линию, так сказать, замок ордена Золотого Руна.
4. Достраиваем колонны, пилоны, башенки и прочие прибамбасы, замазываем швы, штукатурим, белим, красим, сносим башенки, пилоны, колонны и прочие прибамбасы, долбим стены, ругаемся с Остапом, ставим башенки, белим кирпич, плюемся, оставляем как есть, запираем Остапа - пусть выкручивается сам.
5. Получаем гонорар.
- Главное,- сказал один из нас,- чтобы не вышло как у Алексея Толстого с Буратино. Один к одному с Пиноккио. Только нос длиннее...
- Ты, мужик, не бойся,- рассудительно заявил второй.- Как у Толстого не выйдет. Гарантирую.
- И чтобы не было, как у Пушкина. Срисовал, понимаешь, Спящую красавицу с Белоснежки и семи гномов. Или, скажем, Шекспир. Модернизировал, конечно...
- Что ты, мужик, волнуешься?- успокоил второй.- Не будет, как у Пушкина. И как у Шекспира не будет. Англичане нам вообще не указ.
Вот так и писали. Брали, значит, как есть, и, стало быть, писали.
Зачем?
Мы не проталкиваемся, визжа и кусаясь, сквозь толпу, чтобы забить свой ‘последний гвоздь’ в крышку гроба с надписью ‘Коммунизм’. Во-первых, агитационные гробы, как правило,- пустые. А во-вторых, нам вряд ли удалось добавить хотя бы пару слов отсебятины, стоящих выше собственно ильфопетровских: ‘У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм.’ ‘Скучно’ - это гораздо страшнее, чем ‘противоречит убеждениям’. Скучно - это обвинение в идиотизме.
Мы вовсе не ставили своей целью и ‘очернение Америки’. Да, оказавшись за океаном, герой не блюет от счастья. Но ведь и не заставляет Америку танцевать на ушах! (Почти.)
Тогда зачем же?
Можно, конечно, нагло заявить, что мы не честолюбивы. Можно даже обмолвиться, что мы не мечтаем перейти из широких потребителей в узкие. Не поверите. И правильно. Если же мы скажем, что лица домочадцев сияют восторгом, когда мы хлопаем друг друга по спине и грызем ручки вместо более насущных домашних дел, то остальные порядочные графоманы просто перестанут нас уважать.
Но нас действительно возмущает то, что всевозможные борзописцы превратили Остапа Ибрагимовича, принципиального борца за денежные знаки, в какого-то беспринципного уголовника.
И мы действительно мечтаем, чтобы в наше суровое время лица россиян расцвели разноцветными узорами улыбок...
Важнейший этический вопрос: как отнеслись бы Ильф и Петров к данному произведению? Мы уверены, что одобрили бы. Более того, именно у них мы позаимствовали идею ‘незванного соавторства’. Фраза из записной книжки Ильфа: ‘Ввести в известную пьесу еще одно лицо, которое перевернет все действие’. Мы взяли несколько десятков малоизвестных произведений Ильфа и Петрова, ввели в них одно известное лицо и можем без ложной скромности заметить, что кое-что перевернули.
И последнее. Мы - дилетанты, любители, взявшие без спросу слово, придурки, которые ‘не прошли мимо’,- обращаемся к читателям с заявлением - отмежевкой:
Признавая свою отсебятину (5-10 или даже 12,3% романа) проявлением изощренного кретинизма, мещанской пошлости и беспринципного рвачества, не выдержанного в классовом и половозрастном отношении,
Рассматривая вышеозначенное произведение как первый, ‘черновой’ вариант романа, нуждающийся в доводке, докрутке, дожатке и вентилировании,
Просим читателей - почитателей, энтузиастов, обожателей, а также брюзг, критиканов и злопыхателей,- читать эту книгу, вооружившись ручкой (карандашом, фломастером, кисточкой для росписи тушью по шелку, позолоченной иголочкой для прокалывания пальца), а также мозгами,
Дабы все мысли (мыслишки, задумки, заморочки), от судьбы отдельных слов до добавления и исключения целых глав и изменения сюжетных линий, облекать в письменную форму (образцы печатных букв см. выше, ниже и по сторонам) и безвозмездно предоставлять их нам. Авторы идей будут названы в ‘каноническом’ издании и роман, таким образом, станет поистине народным.
Еще раз просим прощения за разбросанные там и сям зерна, плевлы, перлы и булыжники большевизма, антикоммунизма, сионизма, антисемитизма, субъективистского идеализма, вульгарного материализма, узколобого умничания и яйцеголовой дурашливости.
Просим гг. критиков пользоваться курсивом, а тж. собранием сочинений Ильфа и Петрова в 5-ти тт., М., 1961, и своеобразным 6-м томом ‘И.Ильф, Е. Петров. Из Архива печати. Автор издания М. Долинский. М., 1989.’ Ну а буде критическая статья опубликована, выслать ее авторам.

Но если серьезно, то было ли? А если было, то что? Готовый роман, с гоголевской трагичностью брошенный в печку, необработанные черновики, наброски, планы?
С одной стороны, в журнале ‘30 дней’ до сентября 1933-го года анонсировался ‘Подлец’, 3-й роман, задуманный Ильфом и Петровым; или взять записные книжки Ильфа: ‘Остап мог бы и сейчас еще пройти всю страну, давая концерты граммофонных пластинок. И очень бы хорошо жил, имел бы жену и любовницу. Все это должно кончиться совершенно неожиданно - пожаром граммофона. Небывалый случай. Из граммофона показывается пламя.’ Или другой факт: первый вариант ‘Золотого теленка’ заканчивался женитьбой Остапа на Зосе Синицкой, так сказать, переходом к оседлому образу жизни. Но в последний момент, в ходе публикации романа в журнале, авторы вносят изменения. На свет, среди прочего, появляется диковинный старичок, продавший Остапу высшую государственную награду Испании - орден Золотого Руна.
А в рассказе ‘Граф Средиземский’ (см. гл. 2), среди предков графа упоминается посланник при дворе испанском. Случайно ли? Не был ли рассказ первоначально задуман как глава третьего романа?
Была у Ильфа и Петрова идея романа, главное содержание которого – попытка Остапа вырваться за границу с помощью чужой американской родни. Это идея романа ‘Великий комбинатор’. Но авторы, по вполне понятным причинам, отказались от нее в пользу ‘Золотого теленка’, где стремление бежать появляется у Остапа почти случайно, под влиянием любовной драмы. Отказались ли авторы от идея заграничной родни окончательно, или история с орденом свидетельствует о том, что они только отложили ее до лучших времен? Ведь ‘Граф Средиземский’, несомненно, один из самых лучший рассказов Ильфа и Петрова, был опубликован только посмертно, в 1957 г!
С другой стороны, слова: ‘... Писать смешно становилось все труднее. Юмор очень ценный металл, и наши прииски были уже опустошены’. (ЦГАЛИ, 1821, 43).
‘Нас часто спрашивали о том, что мы собираемся сделать с Остапом Бендером - героем наших романов ‘12 стульев’ и ‘Золотой теленок’.
Ответить было трудно.
Мы сами этого не знали. И уже возникла необходимость писать третий роман, чтобы привести героя к оседлому образу жизни.
Останется ли он полубандитом или превратится в полезного члена общества, а если превратится, то поверит ли читатель в такую быструю перестройку?’ И каким образом Ильф и Петров могли пропустить Остапа Бендера через горнило ‘перестройки’? Один вариант: ‘Человек, который на Западе мог стать банкиром, делает карьеру в советских условиях’ (Е. Петров. ‘Мой друг Ильф’/ О планах романа ‘Подлец’). Другой - Беломорканал... (‘Наш третий роман’.- ‘Комсомольская правда’, 24 августа 1933 г.).

Ильф и Петров умудрились умереть, не предав ни одного собрата и не собрата по перу. Они не могли отпустить Остапа на свободу, не оказавшись за решеткой сами, но не могли и предать его, отправив на Беломорканал или превратив в совслужа-карьериста.

Илья Ильф умер от туберкулеза 13 апреля 1937 года; Евгений Петров, фронтовой корреспондент, погиб 2 июля 1942 года. Последняя запись в записной книжке И. Ильфа:
‘Сквозь лужи Большой Ордынки, подымая громадный бурун, ехал на велосипеде человек в тулупе. Все дворники весело кричали ему вслед и махали метлами. Это был праздник весны’.
Последние слова из неоконченного очерка Е. Петрова:
‘Теперь у него пассажиры - женщины, дети, раненые. Теперь надо будет спасать корабль или идти вместе с ним на дно.
Корабль вышел из Севастополя около двух часов’...

Третий роман И. Ильфа и Е. Петрова о великом комбинаторе им же посвящается.


Не великие, но комбинаторы,
А. Акопян и В. Гурин.




Часть 1-я

Дом на Шаймоновской








Глава 1
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ТИП

Во всех местах Советского Союза уважают американцев и только в одном месте Союза это здоровое чувство внезапно потускнело.
Началом всей истории послужило объявление в ‘Известиях’:

Американский гражданин
Арчибальд Спивак
разыскивает своих родственников.
Он просит их откликнуться
по адресу: Нью-Йорк, 68-я авеню, 136.

Кого не взволнуют слова: ‘американский гражданин’, ‘Нью-Йорк’ и ‘авеню’! В городке, где жили советские Спиваки (их было много, 200 Спиваков на 2000 человек жителей), этот номер ‘Известий’ продавался по три рубля за экземпляр. Спиваки плевались, но платили. Им хотелось своими глазами прочесть призыв американского родича.
Сомнений не было. Надвигалось что-то очень хорошее.
Чудесные мечты охватили советских Спиваков, политический уровень которых был весьма невысок. Читая на ходу волшебное объявление, они плелись по улицам, сослепу сталкивались друг с другом, и идиотские улыбки возникали на их лицах. Вдруг им захотелось за океан, захотелось какого-то анархического стихийного счастья и родственных объятий Арчибальда. Захотелось им ещё разок пожить в капиталистическом обществе.
Делались догадки, предположения, вспоминали всех Спиваков, уехавших когда-либо за границу. И наконец, вспомнили. Нашлась даже фотография. Даже две фотографии. На одной Арчибальд был представлен младенцем, и золотая подпись с росчерком ‘Рембранд’ указывала на то, что снимок был сделан ещё в России. На другой, американской, Арчибальд был заснят в таком виде: на голове котелок, а в руках мягкая шляпа, что одно уже указывало на сказочное богатство родственника.
- Это тот Спивак! - значительно сказал инкассатор Спивак, делая ударение на слове ‘тот’.- Продусёр! Коммерсант! Видное лицо в деловом мире.
Другой Спивак, милиционер, снял войлочную каску, обмахнулся ситцевым платком и гордо добавил:
- В деловом мире. На Уолл-стрит.
И тут все поняли, что надвигается действительно что-то очень хорошее.
Забытый старинный ветер коммерции подул на них вдруг из нью-йоркских ущелий, где обитал их великий родственник.
Единое чувство владело всеми Спиваками, чувство любви к родимому капиталистическому хищнику. Мерещился им торгсин, какие-то вещевые посылки и, кто знает, может быть, приглашение переехать на жительство в Нью-Йорк, на 68-ю авеню. Замечательное слово - авеню!
Вечером Спиваки писали письма. И хотя делали они это тайком один от другого, все письма начинались одинаково: ‘Здравствуйте, наконец, дорогой Арчибальд’. Так писал и Спивак-милиционер, и Спивак-инкассатоp, и Спивак -курортный агент, и Спивак-фуражечник и кепочник, и Спивак-бывший прапорщик выпуска Керенского, и даже Спивак-марксист без определенных занятий.
Все они заверяли Арчибальда в любви и сообщали свои адреса.
Два месяца длилось молчание, ни звука не доносилось из Соединенных Штатов. Казалось, Арчибальд внезапно охладел к своей советской родне. А может быть, напортил марксист, написав ему что-нибудь оскорбительное про прибавочную стоимость. А может быть, родственник был занят пропихиванием Рузвельта в президенты. А может быть, Арчибальда и самого выбрали в Конгресс, и до него теперь рукой не дотянешься.
Вдруг пришла телеграмма на имя Спивака-курагента. Потрясающее известие! Арчибальд извещал о приезде.
- Лично, персонально, в собственные руки!- в бессмысленном восторге бормотал курортный агент.
Ему завидовали. Считали, что он возвысился, что какими-то неведомыми путями завоевал особенную любовь американского гражданина. Курагент и сам понимал, что отныне он ‘счастья баловень безродный, полудержавный властелин’.
- Там,- говорил он, наклоняя голову в сторону Североамериканских Соединенных Штатов,- там курагенты тоже нужны.
Велико было скопление Спиваков на станции в день приезда Арчибальда. Ожидали крушения поезда, потому что начальник станции тоже был Спивак и так волновался, что мог бы в ажиотаже принять состав на занятый путь. Спиваки все время угрожающе шикали на него, напоминая ему о суровой железнодорожной действительности.
Последние два часа все молчали, подавленные ожиданием, и только марксист, которому стало совестно, что он встречает капиталистического магната, болтал, что пришел из любопытства, но и он присмирел, когда высокий поезд вошел на станцию.
Арчибальда узнали сразу. Он сиял, как жар-птица. На нем был мохнатый пиджачный костюм, шляпа и вечный воротничок ‘дакота’, который можно мыть под краном холодной водой, чем устраняется необходимость покупать и стирать воротнички. Но Спиваки не знали тайн капиталистического быта, и воротничок ‘дакота’ показался им верхом мыслимого на земле благополучия. Спиваки ничего не знали.
Бледный марксист, прижавшись к стене, глядел на блистательного представителя иной системы. Старый фуражечник-кепочник раскрыл объятия и двинулся навстречу дорогому гостю. Подойдя к Арчибальду вплотную, он, внезапно пощупав тремя пальцами материал его пиджака, остолбенело молвил: ‘Настоящая полушерсть’,- и заплакал. И это были самые сладкие слезы на земле. Если бы их можно было собрать в графин, то уже через полчаса они бы засахарились.
Бывший прапорщик-рубака, со словами: ‘Хелло, Арчибальд!’- ударил родственника по полушерстяной костистой спине. Родственник также радостно хлопнул по спине рубаку. И долго они били друг друга по спинам, восклицая: ‘Хелло, хелло!’- в то время как остальные Спиваки стояли вокруг и одобрительно качали головами. И только почувствовав ломоту в спине, бывший прапорщик уступил место другим.
Спивак-милиционер расцеловался с родственником, предварительно взяв под козырек. Курагент, в карманах которого уже шелестели воображаемые доллары, раздвинул толпу и с боярским поклоном провозгласил:
- Добро пожаловать, чем Бог послал!
Инкассатор, державший на руках девочку, ловко отпихнул боярина и протянул ребенка американцу.
И тут произошло то, чего не ждал никто из Спиваков, произошло невероятное. Арчибальд поцеловал девочку и растерянно посмотрел на родичей. Его маленькое лицо покривилось и он тихо сказал:
- Я не имею на жизнь!
- Хелло!- крикнул не расслышавший дурак-прапорщик.- Хелло, старина!
- Тише!- закричали перепуганные Спиваки.- Что он сказал?
- Я не имею на жизнь, джентльмены!- грустно повторил американец.- И вот я приехал к вам.
На этот раз расслышали все, даже старина-прапорщик.
- Приехали к нам?- спросил курагент, заметно волнуясь.- Жить?
- Жить,- подтвердил Арчибальд.
Тут инкассатор пугливо перенял девочку к себе на руки. А курагент, который был по совместительству еще и гостиничным агентом, с привычным бессердечием вскричал:
- Свободных номеров нет!
И, расталкивая родственников, он побежал с вокзала, крича, что загружен и не имеет времени на пустые разговоры с разными отрицательными типами. Лицо Арчибальда еще больше затуманилось, и он закрыл его руками.
С удивлением и страхом смотрели отечественные Спиваки на Спивака заокеанского. Родственное кольцо, сомкнутое вокруг американца, стало разжиматься.
Творилось непонятное дело. Плакал человек в чудном полушерстяном костюме, барской шляпе и вековом воротничке ‘дакота’.
- Мы имеем тут налицо,- сказал вдруг марксист тоном пророка-докладчика,- типичный результат анархии производства и нездоровой конкуренции. Мы имеет перед собой на сегодняшнее число дитя кризиса.
Когда Арчибальд отвел руки от лица, на перроне уже никого не было.
Пять дней он кочевал по городу, переходя от одного родственника к другому и возбуждая своим аппетитом и чистеньким видом отвращение к капиталистической системе. Особую гадливость вызывало то, что великий Арчибальд умел только торговать. Спиваки уже забыли, как жадно внюхивались они недавно в старинный колониальный воздух коммерции. А на шестой день отрицательный тип был отправлен назад, в Североамериканские Соединенные Штаты.
Билеты обошлись Спивакам в шестьсот три рубля ноль восемь копеек, и эта рана зияет до сих пор.

В ресторане киевского вокзала гремела ‘Кукарачча’. В оркестре царили такая мексиканская страсть и беспорядочное воодушевление, что больше всего это походило на панику в обозе отступающей армии. Под эти жизнерадостные звуки, среди пальм, заляпанных известкой, бродили грязные официанты. На столиках лежали скатерти с немногочисленными следами былой чистоты. Под сенью засохших цветов стояли мокрые стаканы с рваными краями. Какой-то ответственный банщик доказывал товарищу преимущества дубового веника перед березовым. При этом часть слов он говорил ему на ухо, а часть произносил громко. Но он перепутал - приличные слова говорил шепотом, а неприличные выкрикивал на весь ресторан.
За крайним столиком, под табличкой ‘На пол не сморкать!’, сидел Арчибальд Спивак. Вот уже четвертый час он беспробудно пьянствовал: 150 граммов ‘Столичной’ и салат ‘Демисезон’ практически превратили его в командированного совслужащего.
Номер ‘У самовара я и моя Маша’ был встречен радостным воем. Зазвенели стаканы ‘за Машу’, застучали в объятиях лбы. Несколько человек в пиджаках и украинских рубашечках, не выпуская из рук портфелей и чемоданов, делали пьяные попытки танцевать румбу. Вдруг оркестранты, положив инструменты на стулья, поднялись и запели постыдными голосами:
Маша чай мне наливает,
И взор ее так много обещает.
При этих словах Арчибальд уронил голову в тарелочку с надписью ‘Кто не работает, тот не ест!’ и зарыдал.
- Ну-ну, милейший,- приподнял его за плечи только что подсевший сосед,- не утирайте лицо лозунгами.
- Лозунгами?- повторил Арчибальд, размазывая по щекам капустную стружку.
- Этими словами,- незнакомец постучал кончиком ножа по тарелочке,- апостол Павел уговаривал рабов проявлять трудолюбие и сознательность.
- Но почему, - трясущимися губами пролепетал Спивак,- почему они танцуют с чемоданами в руках?
Сосед - ладный, относительно молодой человек с седыми висками - на секунду задумался:
- Видите ли, раз уж играет джаз, то хорошо бы и потанцевать. Но оставить чемоданы у столика нельзя - украдут. Можно, конечно, взять носильщика, чтобы танцевал рядом, но это не всякому по карману.
- А почему у вас духи продают в комиссионных магазинах?
Сосед внимательно посмотрел на Спивака и отчетливо произнес:
- Остап Бендер, сын турецко-подданного, интеллигент свободной профессии. С кем имею честь?
- Арчибальд Спивак, американец, бывший коммерсант, сейчас безработный,- неожиданно для самого себя внятно и быстро проговорил несчастный соискатель родственников.
Официанты нежно волокли к выходу распоясавшегося банщика, но орал он, почему-то, обращаясь к музыкантам: ‘Вы не гордитесь, что вы поете! При коммунизме все будут петь!’
- Знаете, - медленно начал Остап,- если бы Эдисон вел такие разговоры, не видать миру ни граммофона, ни телефона. Но я буду откровенным...- он щелчками сбивал головки засохших цветов.- Скажем так: приехав в эС-эС-эС-эР, вы поступили безумно... храбро.
- Да, мистер Бендер! Да! - личико Спивака сморщилось, руки крошили стебельки цветов.- Я всю жизнь был неудачником. Всю жизнь! Знаете, чего я боялся в детстве? Что я умру на пороге счастья, как раз за день до того, когда будут раздавать конфеты. В седьмом году мы уехали в Америку. От погромов, от нищеты, от унижений. Мы ехали не на пустое место. За два года до этого в Лос-Анджелесе поселилась наша красавица тетя Файна. Моя мама была много старше тети Файны, любила ее, баловала, приберегала лучший кусочек, и они с детства были дружны. Муж Файны, он граф, кое-что имел, к тому же в их семье изучали английский, поэтому он быстро стал на ноги...
- Пардон,- лениво прервал Бендер,- какой граф? Беговой? Покерный? Бильярдный?
- Нет-нет, мистер Бендер!- Спивак подался вперед.- Он действительно русский граф, Средиземский Андриан Спиридонович. Он влюбился в нашу красавицу Файну, и ему пришлось расплеваться с семьей. Навсегда! Никаких связей до семнадцатого года, а потом он пытался найти хоть кого-то, но безуспешно.
- Графы Средиземские...Что-то не припомню таких.
- Что вы, мистер Бендер! Это очень известная фамилия. Они служили по министерству иностранных дел в пяти поколениях. Их прадед был даже награжден испанским орденом Золотого Руна...
Тусклый свет засиженной мухами люстры вдруг ослепил Остапа. Пальмы вместе с кадками взлетели под потолок и посыпались на него, музыканты сбежали со сцены и трубили в самые уши. ‘Что они все, одурели?!’- думал Бендер, ватными руками отмахиваясь от пальм и музыкантов, как от назойливых мух. Орден, купленный четыре года назад у диковинного старика, орден, единственное сокровище, оставшееся у него после приключения на румынской границе,- этот орден сейчас жег его могучую грудь, палил дорогую батистовую рубашку, плавил зажим галстука. Издалека звучал голос амери-канца: ‘Это очень редкий орден: Андриан Спиридонович рассказывал, что их всего 8 или 9 в мире. Сам орден остался в Москве, у старшего брата, но и на фотографиях он великолепен. Так что вы не думайте, мистер Бендер,- это действительно важная семья... Ну, мы худо-бедно устроились. А потом... Восемь лет назад тетя Файна умерла, мир праху ее. Наследника Андриану Спиридоновичу она не оставила. Он женился вторично, на стопроцентной американке. Нас он за родню уже не держал. Но детей все равно не было, даже от горничной. Видимо, как говорил мой папа, мир праху его, ‘не в коня был корм’. А потом наступила депрессия и я, как-то случайно, потерял работу. Последние годы мы жили в Нью-Йорке. А потом ушла мама, мир праху ее...’
Пальмы и музыканты вернулись на свои места. Остап глубоко вздохнул и осторожно тронул раскисшего Спивака:
- Значит, он разыскивает родственников в России? А зачем?
- Ну как же, мистер Бендер! Ведь у него нет наследника, а он очень любил своего племянника, сына старшего брата! Правда, последний раз он видел его еще пятилетним карапузом и не знает, что с ним теперь. Каждый год он посылал ему две-три почтовые карточки, какие-то подарки, но...
- Как его звали?- Бендер правой рукой сжал запястье Спивака, левой пытаясь утихомирить взбесившийся орден.
- Кого?
- Мальчишку!
- Н-не помню... Зачем это вам, мистер Бендер?
Остап откинулся на спинку стула и, глядя прямо в глаза Арчибальду, сказал:
- Да, симпатичный орденок. И царапина его ничуть не портит...
- О, конечно! Андриан Спиридонович рассказывал, что это от удара сабли... Но... Откуда вы знаете?!
- Не спешите, Арчибальд,- Остап потрепал Спивака по плечу.- Актеры не любят, когда их убивают в первом акте трехактной пьесы. Кстати, как вас найти в Нью-Йорке?!
Спивак протянул злополучный номер ‘Известий’, который швырнул ему в лицо один из огорченных родственников.
- Это адрес моей сестры. Последние три года я жил у нее...

Лучшее из изобретенных человечеством снотворных – стук вагонных колес - было бессильно. Остап считал проплывавшие огни станций и повторял беспокоившую попутчиков фразу: ‘Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Командовать парадом буду я!’
Великий комбинатор ехал в Москву.


Глава 2
МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС...

Старый граф умирал.
Он лежал на узкой грязной кушетке и, вытянув птичью голову, с отвращением смотрел в окно. За окном дрожала на ветру маленькая голая веточка, похожая на брошь. А на заборе противоположного дома бывший граф Средиземский различал намалеванный по трафарету утильсырьевский лозунг: ‘Отправляясь в гости, собирайте кости.’ Лозунг этот давно уже был противен Средиземскому, а сейчас даже таил в себе какой-то обидный намек. Бывший граф отвернулся от окна и сердито уставился в потрескавшийся потолок.
До чего ж комната Средиземского не была графской! Не висели здесь портреты екатерининских силачей в муаровых камзолах. Не было и обычных круглых татарских щитов. И мебель была тонконогая, не родовитая. И паркет не был натерт, и ничто в нем не отражалось.
Перед смертью графу следовало бы подумать о своих предках, среди которых были знаменитые воины, государственные умы и даже посланник при дворе испанском; о сыне, проклятом графом за измену семье и сословию; о младшем брате, сбежавшем в Америку с жидовкой. Следовало также подумать и о боге, потому что граф был человеком верующим и исправно посещал церковь. Но вместо всего этого мысли графа были обращены к вздорным житейским мелочам.
- Я умираю в антисанитарных условиях,- бормотал он сварливо.- До сих пор не могли потолка побелить.
И, как нарочно, снова вспомнилось обиднейшее происшествие. Когда граф еще не был бывшим и когда все бывшее было настоящим, в 1910 году, он купил себе за шестьсот франков место на кладбище в Ницце. Именно там, под электрической зеленью хотел найти вечный покой граф Средиземский. Еще недавно он послал в Ниццу колкое письмо, в котором отказывался от места на кладбище и требовал деньги обратно. Но кладбищенское управление в вежливой форме отказало. В письме указывалось, что деньги, внесенные за могилу, возвращению не подлежат, но что если тело месье Средиземского при документах, подтверждающих право месье на могильный участок, прибудет в Ниццу, то оно будет действительно погребено на ниццском кладбище. Причем расходы по преданию тела земле, конечно, целиком ложатся на месье.
Доходы графа от продажи папирос с лотка были очень невелики, и он сильно надеялся на деньги из Ниццы. Переписка с кладбищенскими властями причинила графу много волнений и разрушительно подействовала на его организм. После гадкого письма, в котором так спокойно трактовались вопросы перевозки графского праха, он совсем ослабел и почти не вставал со своей кушетки. Справедливо не доверяя утешениям районного врача, он готовился к расчету с жизнью. Однако умирать ему не хотелось, как не хотелось мальчику отрываться от игры в мяч для того, чтобы идти делать уроки. У графа на мази было большое склочное дело против трех вузовцев Катаваськина, Невинского и Филосопуло, квартировавших этажом выше.
Вражда его к молодым людям возникла обычным путем. В домовой стенгазете появилась раскрашенная карикатура, изображавшая графа в отвратительном виде - с высокими ушами и коротеньким туловищем. Под рисунком была стихотворная подпись:

В нашем доме номер семь
Комната найдется всем.
Здесь найдешь в один момент
Классово чуждый элемент.
Что вы скажете, узнав,
Что Средиземский - бывший граф?!

Под стихами была подпись: ‘Трое’.
Средиземский испугался. Он засел за опровержение, решив в свою очередь написать его стихами. Но он не мог достигнуть той высоты стихотворной техники, которую обнаружили его враги. К тому же к Катаваськину, Невинскому и Филосопуло пришли гости. Там щипали гитару, затягивали песни и боролись, тяжко топая. Иногда сверху долетали возгласы: ‘...Энгельс его ругает, но вот Плеханов...’ Средиземскому удалась только первая строка: ‘То, что граф, я не скрывал...’ Опровергать в прозе было нечего. Выпад остался без ответа. Дело как-то замялось само по себе. Но обиды Средиземский забыть не мог. Засыпая, он видел, как на темной стене на манер валтасаровских ‘мене, текел, фарес’ зажигаются три фосфорических слова:

КАТАВАСЬКИН, НЕВИНСКИЙ, ФИЛОСОПУЛО

Наступил вечер. Кушеточные пружины скрипели. Беспокойно умирал граф. Уже неделю тому назад у него был разработан подробный план мести молодым людям. Это был целый арсенал обычных домовых гадостей: жалоба в домоуправление на Катаваськина, Невинского и Филосопуло с указанием на то, что они разрушают жилище, анонимное письмо в канцелярию вуза за подписью ‘Друг просвещения’, где три студента обвинялись в чубаровщине и содомском грехе, тайное донесение в милицию о том, что в комнате вузовцев ночуют непрописанные подозрительные граждане. Граф был в курсе современных событий. Поэтому в план его было включено еще одно подметное письмо – в университетскую ячейку с туманным намеком на то, что партиец Филосопуло вечно практикует у себя в комнате правый уклон под прикрытием ‘левой фразы’.
И все это еще не было приведено в исполнение. Помешала костлявая. Закрывая глаза, граф чувствовал ее присутствие в комнате. Она стояла за пыльным славянским шкафом. В ее руках мистически сверкала коса. Могла получиться скверная штука: граф мог умереть неотмщенным.
А между тем оскорбление надо было смыть. Предки Средиземского всевозможные оскорбления смывали обычно кровью. Но залить страну потоками молодой горячей крови Катаваськина, Невинского и Филосопуло граф не мог. Изменились экономические предпосылки. Пустить же в ход сложную систему доносов было уже некогда, потому что графу оставалось жить, как видно, только несколько часов.
Надо было придумать взамен какую-нибудь сильнодействующую быструю месть.

Поиски диковинного старичка растянулись на два месяца. Но даже сейчас, поднимаясь в комнату графа, Бендер не знал, что скажет через минуту.
Мгновенно оценив безнадежное положение старика, Остап грохнулся на колени:
- Ваше сиятельство! Наконец-то...- что ‘наконец-то’, он еще не придумал.
В глазах старика появилось удивление, недоверие и еще что-то, довольно неприятное.
‘ Узнал, старый козел’,- подумал Остап и продолжил без паузы:
- Ваше сиятельство! Несколько лет назад я купил у Вас орден Золотого Руна. И он... перевернул мою жизнь! Я никогда не служил Советам, но это... это даже нечто большее. Я... Мой образ мыслей... Э-э-э...
Старик приподнялся на кушетке и посмотрел на Остапа с явным подозрением, словно хотел сказать ‘и не стыдно?’ ‘Не верит, сволочь’,- решил великий комбинатор и пошел ва-банк.
- Я не могу расстаться с этим орденом. Он часть меня. Он... моя путев



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: