Исследование прагматического компонента, аспекта значения лексических единиц в текстах А.П.Чехова




 

Способность словообраза быть экспликатором подтекстовых смыслов заложена в его се- мантической структуре, создающей вокруг себя, по мысли Б.А. Ларина, «смысловое эхо», актуализируемое в сознании воспринимающего текст поле близких и далеких ассоциаций. В иерархии лексической структуры художественного текста словообразы проявляют себя как единицы высшей степени смыслового обобщения, обладающие наибольшим зарядом индивидуально- авторских значений. Это наделяет их особой функциональной значимостью в процессе извлечения подтекста.

Формула «Чехов – мастер подтекста» – одна из аксиом филологического знания, но наблюдения над поэтикой чеховского подтекста показывают недостаточную глубину его научного осмысления.

А.П. Чехов был первым писателем, кто осознал, что читатель не только воссоздает и ре- конструирует авторский замысел, но создает и конструирует смысл заново. Доверие к читателю, мастерское владение словом, точность архи- тектонического построения текста определили не только лаконичность его произведений, но глубину и многосмысленность их подтекстового уровня.

Во многом эти качества повестей и рассказов позднего Чехова определяются смысловой гибкостью компонентов их лексических структур, ведущей к потенциальной возможности тематических, ключевых и идеослов принимать на себя роль словообразов.

Рассмотрим, как компоненты лексической структуры рассказа А.П. Чехова «Дама с собач- кой» проявляют себя в качестве стимулов формирования подтекстовых смыслов. Их смысловое и структурно-композиционное прорастание в подтекст мы рассматриваем в синтагматической плоскости развертывания текста – от названия, через их реализацию в наиболее значимых сюжетно-композиционных фрагментах текста и в концовке (финале), который в идиостилевой системе А.П. Чехова практически всегда играет роль такого элемента семантической структуры текста, который делает ее принципиально от- крытой для разной степени глубины прочтения.

Возможен и другой путь исследования – в парадигматике текста (оставшийся за рамка- ми настоящей публикации), предполагающий изучение процесса формирования подтекстовых смыслов в речевой структуре текста как полифонического явления.

«Дама с собачкой» – один из самых сложных для работы с подтекстом рассказов А.П. Чехова, несмотря на прозрачность и лаконичность его сюжетно-композиционного строения. За внешней простотой кроется сложность и глуби- на художественной мысли, краткость продуцирует семантическую емкость, основанную на сочетании вербализованных и невербализованных смыслов.

Ни в одном из предыдущих произведений писателя возрождающая сила любви не выступа- ла столь торжествующе, убедительно и трепетно. Любовь предстает здесь не только как великое таинство, но и как мера духовности. В любовном сюжете художника привлекает не столько возникновение страсти и ее развитие, сколько пробуждение человека к новому взгляду на смысл собственной жизни, на мир, на людей.

Второй сюжетный мотив – ощущение не- выносимой, тюремной тесноты пошлого, бескрылого мира, который безжалостно подавляет человека, его свободу, волю, его живое влечение к настоящему, истинному счастью. В этом мире властвуют посредственность и безликость, заменяя живое человеческое общение ритуалом благообразного приличия.

Следуя своему излюбленному приему, А.П. Чехов расставил не только идейные, но и языковые акценты. Две сюжетные линии соотносятся с двумя тематическими словами – любовь и обыденность, двумя идеословами – явная и тайная жизнь, двумя группами ключевых слов – опорными звеньями композиции. Все эти компоненты лексической структуры рассказа проявляют способность к эмоционально-смысловому обогащению и аккумулированию подтекстовых смыслов по мере развертывания текста.

Так, идеослова появляются лишь в посткульминационном пространстве произведения, когда оба героя – и Анна Сергеевна, и Гуров осознают для себя необходимость тайной жизни. Как идейно-опорные, эти ретроэстетические фокусы произведения превращаются в образы-символы. А.П. Чехов накладывает на их общеязыковые значения индивидуально-авторские.

Общеязыковые значения: «явный» – «не скрываемый, открытый» [2, c. 1195]; «тайный» – «составляющий тайну для других, не известный другим, не явный, не открытый» [2, с. 1030].

Индивидуально-авторские значения этих словообразов рождаются в содержательной сфере произведения и соотносятся А.П. Чеховым с этическими понятиями: для Гурова и Анны Сергеевны явное – полное «условной правды и условного обмана», т. е. ‘лицемерное, пошлое, бездуховное’; тайное – ‘самое важное, интересное, искреннее, то, что составляет «зерно жизни»’.

А.П. Чехов обновляет языковые значения слов, но при этом их общая семантическая и стилистическая природа не разрушается. Явный и тайный являются языковыми антонимами, и это свойство полярности значений использует А.П. Чехов в реализации их обобщенно-эстетического употребления.

О Гурове говорится: «У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая – протекавшая тайно. И по какому-то странному стечению обстоятельств, может быть, случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно для других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его служба в банке, споры в клубе, его «низшая раса», хождение с женой на юбилеи, – все это явно» (здесь и далее в тексте курсив наш – Е.Л.) [4, с. 141].

(Словообразы явная – тайная жизнь вы- делены жирным курсивом и подчеркиванием; слова-ключи – жирным курсивом, слова- соключи – курсивом.)

Словообразы явная – тайная (жизнь) – основа развития широкого эмотивно- содержательного плана текста, включающего идейно-тематический пласт. Их семантическое обогащение, эстетическая трансформация происходят в тесной связи со всей образной системой произведения. В результате языковая номинативность уступает место смысловому обобщению, реализующемуся в текстовом и под- текстовом пространстве.

Благодаря смысловым наращениям тематических, ключевых и идеослов, превращающих их в словообразы, любовная тема инициирует у читателя размышления гораздо более широкого плана – психологического, морально-этического, философского, аксиологического характера. Авторская идеомысль о человеческом счастье через призму подтекстовых смысловых и структурно- композиционных связей текста реализуется как интенция видеть в одной системе координат вместе со способностью любить – чувство человеческого достоинства, внутреннюю силу и чистоту.

Развитию смыслового «корневища» словообразов способствуют слова-ключи и соключи, не только репрезентированные в лингвистическом контексте, но и рассредоточенные по всему тексту. Остановимся на двух из них, обогащающих семантику словообразов явная жизнь, лакей и серый.

Впервые образ мужа Анны Сергеевны, которого она «обозвала лакеем», появляется в ее восприятии: «Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей! Я не знаю, что он де- лает там, где служит, а знаю только, что он лакей» [4, с. 132]. ктуализировано переносное значение слова лакей – «о раболепном приспешнике, подхалиме» [2, с. 404]. А.П. Чехов использует лексический повтор как выразительный при- ем экспликации этого значения, важного в идейно-художественном плане. Данный прием будет способствовать раскрытию и обобщенно- символического образа лакея.

Показательно, что Анна Сергеевна даже не может объяснить, чем занимается ее муж на службе. Это характеризует их отношения. В тек- сте есть и другие доказательства того, что Анна Сергеевна и ее муж живут совершенно разной жизнью: «У него, кажется, дед был немец, но сам он православный…» [4, с. 133].

С другой стороны, такой способ изображения мужа-лакея можно расценивать и как сознательно выбранную форму для воплощения авторской мысли о распространенности этого человеческого типа. Чинопочитание, подобострастие, лакейство – характерная форма существования людей в той жизни, которая обозначена как явная. Вот почему образ мужа-лакея трансформируется в обобщенный образ, который получает содержательно-оценочную конкретизацию в кульминации произведения – сцене встречи Анны Сергеевны и Гурова в театре: «Вместе с Анной Сергеевной вошел и сел рядом молодой человек с небольшими бакена- ми, очень высокий, сутулый; он при каждом шаге покачивал головой и, казалось, постоянно кланялся. Вероятно, это был муж, которого она тогда, в Ялте, в порыве горького чувства, обо- звала лакеем. И в самом деле, в его длинной фи- гуре, в бакенах, в небольшой лысине было что- то лакейски-скромное, улыбался он сладко, и в петлице у него блестел какой-то ученый значок, точно лакейский номер» [4, с. 139].

Портрет мужа Анны Сергеевны превращается в его обличительную маску, реализованную тремя однокоренными словами: лакей, лакейски- скромное, лакейский (номер). Но не только с по- мощью морфологического повтора А.П. Чехов раскрывает этот образ. В контексте много оценочных слов и выражений: Анна Сергеевна презрительно обозвала (не назвала) мужа лакеем («обозвать» – «дать кому-чему-н. обидное название») [2, с. 551].

Все мелочи поведения и детали внешности говорят о лакействе этого человека: то, что он постоянно кланялся, его сладкая – притворно- нужная, умильная улыбка. Лакейство мужа Анны Сергеевны ассоциативно накладывает отпечаток на, казалось бы, совершенно ней- тральные детали его портрета – фигуру, бакены, лысину.

Сравнение ученого значка с лакейским номером – опосредованная оценка. Этим приемом А.П. Чехов привносит в значение слова лакей обобщенно-эстетический смысл, на основе которого возникает образ-символ. Духовно убогий, не имеющий собственного «я», муж-лакей характеризуется в этом фрагменте текста через восприятие Гурова. Грамматическая модальность слов-соключей (вероятно, казалось) оценочно воспроизводит обезличенный образ. Лексико-семантическая неопределенность (что- то, какой-то) метонимически акцентирует его обобщенность: вместо лиц Анна Сергеевна и Гуров видят только мундиры: они шли по театру, «и мелькали у них перед глазами какие-то люди в судейских, учительских и удельных мундирах, и все со значками» [4, с. 140]. Конкретизируемые рядом однородных членов разновидности мундиров гиперболизируют метонимическую заме- ну (вместо лиц – мундиры), доводя словообраз лакей до гротескно-саркастического масштаба.

Ассоциативно-смысловыми связями объединены в идейно-художественном контексте многофункциональные компоненты лексической структуры текста явная жизнь и лакей. Они скреплены общими семами ‘посредственный, убогий, пустой’, возникающими в точке пересечения содержательно-смысловой и эмоционально-оценочной подтекстовой плоскости семантической структуры текста. Эта сема эксплицирована и в ключе серый, который противопоставляет явную жизнь мечте героев о но- вой, прекрасной жизни: «Гуров не спеша пошел на Старо-Гончарную, отыскал дом. Как раз против дома тянулся за- бор, серый, длинный, с гвоздями.

“От такого забора убежишь,” – думал Гуров, поглядывая то на окно, то на забор» [4, с. 138].

«Он ходил и все больше ненавидел серый забор, и уже думал с раздражением, что Анна Сергеевна забыла о нем и, может быть, уже раз- влекается с другим, и это так естественно в положении молодой женщины, которая вынуждена с утра до вечера видеть этот проклятый забор» [4, с. 138].

Серая от пыли чернильница на столе в гостинице, пол, обтянутый серым солдатским сукном, серое, точно больничное одеяло – все в этом провинциальном городе навевает скуку (слово-ключ I главы рассказа), говорит об отсутствии жизненных красок, самой жизни. Слово- ключ серый в значении ‘посредственный, ничем не замечательный, ограниченный и ограничивающий’ ассоциативно-подтекстово возникает и в сцене встречи героев в театре: «Вошла и Анна Сергеевна. Она, затерявшаяся в провинциальной (=серой – Е.Л.) толпе, эта маленькая женщина наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого (=серого – Е.Л.) оркестра, дрянных обывательских (=серых – Е.Л.) скрипок он думал о том, как она хороша. Думал и мечтал» [4, с. 139]. Вероятно, именно в этот момент «дама с собачкой» в восприятии Гурова окончательно превратилась в Анну Сергеевну – его любовь: единственное и неповторимое заслонило обезличенное.

Гуров старается вырваться из плена того, что обобщенно называл явной жизнью. Он мечтает, стремится к лучшему, светлому, к новой, прекрасной жизни. Его оскорбят обычные слова об осетрине с душком, брошенные ему партнером по игре в Докторском клубе в ответ на его искреннее признание: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!» [4, с. 137]. Он удивится, когда поймает себя на том, что эти, на первый взгляд, безобидные слова по- кажутся ему унизительными, нечистыми.

Идейно-образная выразительность этого сюжетно значимого эпизода возникает благодаря использованию А.П. Чеховым приема, суть которого заключается в том, что возникающее у Гурова чувство не связано непосредственно с изображаемым предметом. Без выделения абзаца после описания реакции Гурова на слова об осетрине с душком следуют размышления героя о куцей, бескрылой (=серой) жизни. Оттолкнувшееся от предметного, вещного, в герое растет пока еще неясное ощущение никчемности, пустоты привычной жизни: «Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!» [4, с. 137 Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Сочинения: в 18 т. / А.П. Чехов. Т. 10. М.: Наука, 496 с.].

Ключ серый уходит в подтекст, имплицитно иррадиируя вокруг себя зоны эмоционально- оценочной напряженности. Эпитеты куцая и бескрылая приобретают особый смысл в контрасте с новой, прекрасной жизнью, с идеей постоянно- го совершенства. В явной жизни – скука, апатия, нравственное разложение. За новой, прекрасной жизнью, той, которая пока остается тайной, – будущее, как в это верит герой.

Весь приведенный контекст пронизан со- ключами, благодаря которым этот отрезок текста превращается в один из самых эмоционально на- пряженных. Словосочетания бестолковые ночи, неинтересные (незаметные) дни конкретизируют тему скуки, получая дополнительное контекстуальное разъяснение: неистовая игра в карты (яркий оценочный эпитет), обжорство (стилистически сниженное слово), выражение разговоры все об одном, повторенное дважды, которое превращается в неделимую смысловую единицу. И далее: ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают – стилистически сниженное слово, подтекстово вызывающее интертекстуальные ассоциации с образом-символом хищника, на- шедшим воплощение в таких рассказах и повестях, как «Володя большой и Володя маленький», «Супруга», «В овраге», «Ариадна», «Анна на шее» и др. Они «отхватывают» лучшую часть времени, лучшие силы (повтор оценочного эпитета, обозначающего высшую степень положительного качества). И обобщение, итог: «…в конце концов остается какая-то чепуха», от которой «…и уйти, и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах» (сравнение, подчеркивающее ненормальное, нездоровое душев- ное состояние человека в явной жизни и направленное на эмоционально-смысловые ассоциации с образами-символами «Палаты № 6», «Случая из практики», «В родном углу», «Невесты» и др.).

Чеховские эпитеты, метонимия, метафоры и сравнения выразительно и емко вербализуют эмотивный подтекст, наслаивающийся на содержательно-смысловой подтекстовый уро вень семантической структуры текста. Сталкивая внешнее и внутреннее, предметно-вещное и эмоционально-психологическое, они провоцируют их взаимопроникновение. В сознании читателя возникает содержательно и эмотивно емкий образ явной жизни, от которой хотели бы избавиться главные герои.

В сложно организованной лексической структуре рассказа авторская мысль подтекстово реализуется через открытость семантической структуры тематических, ключевых и идеослов в их лексическом окружении. Они взаимно обогащают смысловую сферу друг друга, в пространстве художественного целого легко пере- ходят с одного уровня смыслового обобщения на другой и устанавливают многовекторные эмоционально-смысловые связи с лексическими структурами других чеховских произведений. Это позволяет рассматривать извлечение подтек- ста в качестве динамического процесса и считать цепочку: эстетически значимое слово – тематическое слово – ключевое слово – идеослово – словообраз – идея вектором для экспликации разных видов подтекста, структурирующим ментальный лексикон писателя и его индивидуальный образ мира, который всегда присутствует в тексте вербально опосредованно, подтекстово.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

В современном языкознании подход к языку художественной литературы как к сфере реализации потенциальных возможностей слова отмечается в отдельных лингвистических работах только спорадично. В нашей работе исследуется проблема словосочетательного потенциала как языковой категории, которая отражает реальную и потенциальную способность слова рождать новые смыслы и оттенки в составе контекстуального словосочетания. Функционирование лексических единиц рассматривается не изолированно: они выступают как элементы единого целого. С этой позиции исследуется характер взаимоотношений между лексической сочетаемостью и семантикой слова в контексте художественного произведения. Словосочетательный потенциал как языковая категория определяется путём анализа сочетаемости слов и семантической характеристики лексических единиц в контексте художественного произведения.

Прагматический компонент раскрывает, прежде всего, отношения между участниками акта коммуникации – субъектом текста и адресатом или субъектом текста и определенной научной теорией, которая связывается, как правило, с личностью какого-то ученого. Поэтому, с одной стороны, праг­матический компонент обладает особой контактоустанавливающей функци­ей, которая обеспечивает восприятие излагаемого материала, а с другой – реализуется при оценке достоверности и значимости фактов и суждений.

Прагматический компонент семантических единиц художественных текстов, фиксирующий позицию креативного субъекта, опирается на наглядно-чувственный образ и неразрывно с ним связан. Позиция субъекта проявляется в категории оценочности, сопряженной с ней категорией эмоциональности и выявляется на основании анализа синтагматических связей слова облака (его синонимов и эквивалентов), экспрессивно окрашенных синтаксических конструкций и изобразительно-выразительных средств.

 


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абрамов В. П. Семантические поля русского языка. Монография. М.; Краснодар: Акад. пед. и соц. наук РФ, Кубан. гос. Ун-т, 2003. С. 7.

2. Ахманова О. С., Магидова И.М. Прагматическая лингвистика, прагмалингвистика и лингвистическая прагматика. - Вопр. языкознания, 1978, №3.

3. Богданов В.В. Контекстуализация предложения // Предложение и текст. Семантика, прагматикаи синтаксис. Л., 1988. С. 23-28.

4. Богданов В.В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. Л.: ЛГУ 1990.

5. Бутяева О. Г. Соотношение прагматического и семантического компонентов в структуре значения слова // Традиции и новаторство в гуманитарных исследованиях: Сб. науч. тр. посвящ. 50-летию ф-та иностр. яз. Мордов. гос. ун-та им. Н. П. Огарева / Редкол.: Ю. М. Трофимова (отв. ред.) и др. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2002. - С. 152-154.

6. Васильев Л.М. Современная лингвистическая семантика. – М., 1990.

7. Гак В. Г. К проблеме гносеологических аспектов семантики слова // Вопросы описания лексико-семантической системы языка: Тез. докл. М., 1972. Ч. 1. С. 95.

8. Духбенбруус Д. Дискурсивный анализ и семантическая структура // Вопросы язы- кознания. 1996. № 2. С. 141-155.

9. Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. М.МГУ, 1976. 307 с. 5. Сгал П. Значение, содержание и прагматика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М., 1985. 55

10. Кобозева И.М. О первичных и вторичных функциях вопросительных предложений // Текст в речевой деятельности. М., 1988. С. 39-46.

11. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. М., 2000. С. 258-265; 288-291.

12. Кронгауз М. А. Семантика. М., 2001. С.336-358.

13. Кузнецов А.М. Поле. //БЭС. Языкознание. –М., 1998. –с. 381

14. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. М.: Сов. Энциклопедия, 1990. С. 380.

15. Новиков Л.А. Основы семантики // Новиков Л.А. Избранные труды. Т. I. Проблемы языкового значения. – М.: Изд-во РУДН, 2001.

16. Онипенко Н.К. Сложное предложение на фоне коммуникативной типологии текста // ВЯ. 1995. № 2. С. 91-98. 8. Почепцов Г.Г. (мл.) Коммуникативные аспекты семантики. Киев: Выща школа, 1987.

17. Почепцов О.Г. Основы прагматического описания предложения. Киев, 1986. 116 с.

18. Прагматические и семантические аспекты синтаксиса. Калинин: КГУ, 1985 с.

19. Предложение и текст в семантическом аспекте Калинин: Изд-во Калининск. гос. унта, 1978.

20. Романов А.А.Семантическая структура высказываний-просьб // Семантика и праг- матика синтаксических единств. Калинин: КГУ, 1981. с. 68-75.

21. Уфимцева А.А. Теории семантического поля и возможности их применения при изучении словарного состава языка // Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике. – М., 1961. – С. 30-63.

22. Уфимцева А.А. Опыт изучения лексики как системы. – М., 1962.

23. Хейз Ф.Дж. Гауптман А.Г., Карбонелл Дж.Г., Томита М. Семантико-семантический анализ устной речи: подход, основанный на семантических падежных фреймах не- адекватности // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.24: Компьютерная лингви- стика. М.: Прогресс, 1989. С. 292-310.

24. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Сочинения: в 18 т. / А.П. Чехов. Т. 10. М.: Наука, 496 с.].



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-27 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: