Очевидно, что описание истории науки лишь в терминах накопления фактов и теоретических прозрений недостаточно. Надо привлекать вне-научные, культурные основания. Почему везде, кроме Европы, наука оказалась хилым ребенком, умершим вскоре после родов? Почему китайцы не использовали свои открытия? "В самой духовной подкладке восточной культуры отсутствовало нечто важное, что-то такое, благодаря чему Запад смог породить технологию".
Католический богослов С. Яки подчеркивает, что на протяжении последних трехсот лет современный ум формировался основными течениями научной мысли, и вплоть до самого последнего времени ни одно из этих течений никак не совмещалось с понятием циклической вселенной. Научное мышление всегда было особенно эффективно, когда отвергало мнения о постоянно возобновляющихся циклах движения вселенной как целого. В то же время в древних культурах идея вечного циклического движения вселенной встречается достаточно часто, причем иногда приводятся даже количественные расчеты длины одного цикла.
1. Древнеиндийская культура
Содержит эту идею вечных возвращений назад, причем любая фаза истории тем самым низводилась до уровня бесчисленных повторений одного и того же элемента цикла. О. Шпенглер называл мировосприятие человека в древней Индии аисторическим (если понимать историю, добавим от себя, в нововременном смысле, как поступательное, прогрессивное движение). Развитие науки в контексте культуры с таким пониманием истории было неизбежно затруднено, так как наука предполагает выведение каждого последующего достижения из предыдущего и более высокий уровень научного знания в будущем с точки зрения его истинности и объективности.
Великим культурам прошлого, не удавалось сформулировать понятие физического закона, или закона природы. Их теология отражала пантеистический и анимистический взгляд на природу, включавший в себя вечные, неумолимые возвращения к исходной точке. О.Шпенглер, Аль-Бируни, У.Е.Кларк, Дж. Нидам отмечают отсутствие хронологической последовательности древних текстов Индии и трудности в выявлении принадлежности тех или иных идей определенным мыслителям. Такая особенность культурного, научного наследия Индии непосредственно связана с отсутствием у древних индусов интереса к последовательному расположению событий во времени, а это затрудняет объективную оценку древнеиндийской науки. Для древних индусов было характерным не смотреть на книгу, написанную одним автором, как на событие, фиксированное во времени. Только в конце V в. в Индии появился, первый научный трактат, сочинения Ариабхаты из Ариабхатии, в котором были указаны и имя автора, и год написания (496). До этого, а до некоторой степени и после письменные тексты по науке и философии древней Индии не представляют собой серии сочинений, приписываемых конкретным лицам, а были, скорее, нескончаемым обсуждением, в которое последующие мыслители и переписчики включали свои собственные идеи и не считали грехом исправить то, что уже было написано.
Аль-Бируни еще тысячу лет назад в своей работе по Индии осуждал древнеиндийских переписчиков за их неспособность воспроизводить достаточно точные копии оригиналов. Между тем, доказательство оригинальности любого выдающегося научного достижения в большой степени зависит от его правильной датировки. Аль- Бируни обвинял древнеиндийских мыслителей в том, что они не любили истину, что они были неспособны преодолеть массу абсурдных понятий о физическом мире, которые наводняли их религиозную литературу. В связи с последним Аль-Бируни отмечал их безрассудную увлеченность очень большими числами и очень длинными эпохами самого разнообразного характера. В этом можно видеть плачевное влияние доктрины бесконечных циклов на способность древних индусов усвоить трезвое научное мышление. Они не смогли возвыситься, писал Аль-Бируни, до методов строго научной дедукции.
Напрасно стали бы мы искать в древнеиндийской научной литературе чего-либо, сравнимого с геометрией Евклида, или с трактатами Архимеда, или с астрономией Птолемея. Все эти и ряд других, не столь выдающихся достижений древнегреческой науки свидетельствуют о любви к научной систематизации и обнаруживают ум, который в своих занятиях наукой может оставить позади темный мир легенд и магии.
Что же касается древних индийских текстов, то они поражают современного читателя, пишет Яки, чередованием аргументов, основанных на чувствах, с самыми дикими фантазиями. Даже наиболее наукообразные результаты древнеиндийского мышления обрастают обычно массой несущественных для науки обстоятельств. Это можно сказать и об астрономии Ариабхаты, наиболее склонного к научному анализу. В его астрономии длина циклов определяется в терминах этапов жизни Брахмы. Это говорит о том, что Ариабхата был озабочен прежде всего не научной точностью, а мифологической космологией.
В случае с Индией, считает Яки, хорошо видно, как увлеченность циклично-анимистическим и пантеистическим представлением о мире надевает смирительную рубашку как на мысль, так и на волю. Какую бы пользу психологического плана ни удалось обнаружить в учении древних индусов о колесе истории, это едва ли помогло бы скрыть тот факт, что вращение колеса поддерживается тяжелым механическим трудом, который должен все снова и снова воспроизводиться. От этого факта нельзя уйти ни эмоционально, ни логически. «Пантеистическое описание космоса, где высшее божество определяется как и причина, и следствие одновременно, могло породить только путаницу в логике. Лишь дополнительные противоречия могла породить вера в мир, который представляет собой огромное яйцо в чреве божества, наделенного бисексуальными способностями».
Циклическое движение не допускало никаких рационалистических объяснений, так, абсурдно было бы проводить критический анализ дыхания Брахмы, которое будто бы регулировало вселенную. Склонность к иррационализму только усиливалась воображением, которое побуждало человека видеть зарождение змей из волос Брахмы, когда последний вздрагивал от отвращения.
То, что сам Брахма часто описывается опершимся на кровать из свернувшихся змей, является напоминанием о том, насколько во вселенной все является жертвой слепых, капризных витков или циклов. Законы этих циклов не допускают рационального объяснения. Если человек был крошечной частью огромного космического животного, практически не оставалось никакой психологической возможности для него выйти за пределы целого, чтобы критически взглянуть на это целое. Находясь во власти иллюзии, что он является продуктом всеохватывающего биологического ритма, человек не имел перед собой иного выбора, кроме как капитулировать перед вечным падением и подъемом космических вод существования, чья мрачная глубина не содержала в себе никаких признаков цели.