ЛИТЕРАТУРЫ НАРОДОВ ПОВОЛЖЬЯ И ПРИУРАЛЬЯ 3 глава




Тем не менее, несмотря на обозначившийся резко с 1863 г. поворот самодержавия к реакции, правительство Александра II было все же вынуждено в 60-е — начале 70-х годов вслед за отменой крепостного права осуществить в России постепенно программу других либеральных реформ.

Проведенные Александром II в 1863—1874 гг. реформы — земская, городская, судебная, цензурная, военная, в области народного образования, финансов и т. д. — разрядили на некоторое время в глазах либеральной части публики общественную обстановку. Однако все перечисленные реформы имели более или менее куцый, половинчатый характер и не могли удовлетворить ни народные массы, ни наиболее серьезно мыслящих представителей демократической интеллигенции. В то же время развитие капитализма в России — железнодорожное строительство, рост банков, торговли и промышленности при сохранении самодержавия, всесилии помещиков-крепостников и бюрократической верхушки общества, сосредоточении в руках помещиков-землевладельцев основной массы земли, лесов и всех национальных богатств страны — вело к усилению всех видов социального и национального угнетения, к расслоению деревни и пролетаризации широких трудящихся масс.

Поэтому вслед за периодом временного и шаткого равновесия сил правительственной реакции и либерально настроенной части дворянства, периода, когда правительство Александра II, расправляясь с революционерами и вообще «неугодными» элементами, в то же время продолжало проводить необходимые ему буржуазные реформы, ослабляя этим общественное недовольство (1864—1874), исторически закономерно должен был наступить период нового общественного подъема.

В 70-е годы русское освободительное движение переживает период бурного расцвета, действенного революционного народничества. На смену Герцену, Чернышевскому, Добролюбову, Писареву приходят новые «властители дум» передовой революционной молодежи — Бакунин, Лавров, Михайловский. Основной фигурой революционного движения становится теперь революционер-народник, переодевающийся в крестьянское платье и «идущий в народ», чтобы с помощью социальной пропаганды и агитации «разбудить» народные массы и поднять их на буржуазно-демократическую революцию. В ответ на поднимающуюся новую волну общественного движения самодержавие переходит к еще более резкому усилению реакции и политике «контрреформ». Крушение идеи «хождения в народ» приводит к возникновению в 1879 г. «Народной воли». Деятели ее встали на героический и в то же время глубоко трагический путь террористической политической борьбы горстки революционной интеллигенции против самодержавия. Это приводит в конце 70-х — начале 80-х годов к возникновению в России новой (второй после периода 1859—1861

20

гг.) революционной ситуации. Убийство Александра II народовольцами 1 марта 1881 г. и вступление на престол Александра III, арест и казнь наиболее решительных и самоотверженных героев «Народной воли» обнаруживают ошибочность и бесперспективность террористической тактики народовольцев, а рост капитализма в России 70-80-х годов создает общественную ситуацию, делающую исторически неизбежным кризис народнических идеалов. На смену по-своему цельной и последовательной, хотя и ошибочной исторически, народнической доктрине 60—70-х годов, основанной на вере в нерушимость основ общинного строя русской народной жизни, возможность непосредственного перехода в результате победы русских революционеров над самодержавием от крестьянской поземельной общины (с общим владением землей) к социализму, приходит эклектическое, либеральное народничество 80—90-х годов. В то же время в 1883 г. возникает первая русская марксистская революционная организация — группа «Освобождение труда» во главе с Г. В. Плехановым. Последний период истории русской общественной жизни, культуры и литературы XIX в. характеризуется, с одной стороны, глубочайшей правительственной реакцией, а с другой — ростом пролетарско-социалистического движения, вхождением в литературу имен новых крупных писателей-реалистов (в том числе Чехова, Короленко, Горького), обозначивших собой целую новую полосу в ее развитии; наконец, началом русского декадентства и символизма.

Прежде чем перейти к характеристике тех общих черт, которые составляют главную особенность русской литературы эпохи, освещаемой в данном томе, черт, обусловивших ее особое, ведущее место в мировом литературном развитии второй половины XIX в., необходимо остановиться на тех основных направлениях в развитии русской общественной мысли этого периода, без знакомства с которыми нельзя понять специфику литературного процесса.

Уже в 30—40-е годы XIX в. в России возникло два полемически противостоящих друг другу направления либерально-дворянской (а позднее — буржуазной) общественной мысли: западническое и славянофильское. Представители этих направлений были оппозиционно настроены по отношению к самодержавию, отвергали утверждавшуюся его идеологами программу «официальной народности», защищали необходимость общественных реформ, отмены крепостного права. Но западники были сторонниками европеизации России, развития ее хозяйства, культуры, политических и общественных учреждений по пути, аналогичному пути передовых западноевропейских государств в новое время, и в особенности после французской буржуазной революции XVIII в.

С обострением национально-политического кризиса в стране, диктовавшего необходимость решительных действий, все отчетливее проявляется внутренняя противоречивость западничества, его программы. В лагере западников происходит размежевание, значительная часть адептов этого течения утверждается на позициях более или менее умеренного либерализма. В противовес либеральной тенденции в западничестве формировалась радикальная — революционная и демократическая — оппозиция, связанная с подъемом народно-освободительного движения в стране. Она заявила о себе на страницах журналов «Отечественные записки» и «Современник» в спорах об отношении к социалистическим идеям, проблемам стратегии и тактики в противостоянии самодержавно-крепостнической системе. Резкое неприятие у этого круга западников вызывает славянофильская проповедь сословного мира, ориентация на традиции допетровской России, равно как и готовность идти на компромисс с власть имущими западников-либералов, приветствовать куцые послабления политического гнета. Из среды западников вышли такие наиболее передовые революционные мыслители России 40-х годов, как Белинский и Герцен, боровшиеся за утверждение в сознании русского общества идей демократии и социализма. Славянофилы же, отстаивая идею самобытности основ общественного строя России, русской государственности и русской культуры, истоки этой самобытности связывали с особым характером восточного христианства, чуждого, как они считали, духу отвлеченного рационализма, свойственному католичеству и протестантизму Запада. Отвлеченный рационализм западного христианства способствовал, по утверждению славянофилов, нравственно-духовной атомизации общества, разобщению в нем церкви и государства, высших и низших классов. В России же сохранение крестьянской общины, существование в ней в прошлом вечевого строя, а впоследствии — наряду с самодержавным государством — земских собраний и представительных учреждений, делали возможным, по мнению идеологов славянофильства, движение страны вперед не по «западному», революционному, а по иному, мирному пути развития.

Утопичность программы славянофилов сказалась в идеализации патриархально-общинных основ общенародной жизни, уходящих корнями в быт и нравы, государственные установления Древней Руси. Славянофилы, не приемля ни современный

21

им самодержавно-крепостнический строй, ни буржуазные «западные» начала, призывали к отказу от того пути, на который толкнули Россию реформы Петра I (отделившие образованные классы от низших), возвращению страны к свойственному Древней Руси, согласно историческим воззрениям славянофилов, идеалу общенародной духовной целостности. Достоинства русского человека усматривались по преимуществу в патриархальности, «смирении», «общинности», отсутствии мятежного личного начала. С этих позиций славянофильская критика (а впоследствии ее неославянофильские и почвеннические модификации) подходила к оценке творчества Пушкина, Гоголя, Лермонтова, писателей-современников.

Несмотря на утопические и консервативные черты, свойственные славянофильской доктрине (идеализация «восточного христианства» в противоположность «западному», утверждение, что тот или иной путь общественного развития зависит от характера религиозных идеалов, элементы идеализации общественного строя и нравов допетровской московской Руси), критика славянофилами западного буржуазного общества обострила внимание русской литературы и общественной мысли к противоречиям этого общества, укрепила стремление к поискам в недрах национальной жизни и культуры положительных нравственных ценностей, которые могли быть успешно противопоставлены буржуазному укладу жизни. Это хорошо сознавали такие идейные противники славянофилов, как Герцен и Чернышевский, хотя они резко полемизировали со славянофилами о путях общественного развития России и осуждали реакционные черты славянофильства.

Во второй половине XIX в. западническое и славянофильское течения русской мысли продолжают развиваться, видоизменяясь и многообразно отражаясь разными своими гранями в литературе и журналистике эпохи. В 50-е годы представители старшего поколения славянофилов — И. В. Киреевский (1806—1856), А. С. Хомяков (1804—1860), С. Т. Аксаков (1791—1859), К. С. Аксаков (1817—1860), И. С. Аксаков (1823—1886), Ю. Ф. Самарин (1819—1876) — продолжают активно участвовать в литературной жизни. В то же время на смену старшему поколению славянофилов приходит младшее, идейно и организационно связанное с «молодой редакцией» «Москвитянина», главным теоретиком которой становится Ап. Григорьев. Впоследствии, в 60-е годы, новую фазу в развитии славянофильства образует так называемое почвенничество, программу которого развивают журналы Ф. М. и М. М. Достоевских «Время» (1861—1863) и «Эпоха» (1864—1865). Ап. Григорьев и его соратники, как и Достоевский, способствуют демократизации славянофильства. В 70—80-е годы славянофильские идеи и настроения обретают новую питательную почву, с одной стороны, в росте сочувствия русского общества освободительному движению западных и южных славян, а с другой — в патриотических настроениях эпохи русско-турецкой войны. В эти же годы происходит разложение славянофильства, все более и более приобретающего к этому времени характер узкой догматической доктрины, сливающейся зачастую с официальной консервативной идеологией самодержавия.

Одним из вопросов, который занял центральное место в литературно-эстетической борьбе в России 50-х годов, был вопрос о том, по какому пути следовало идти русской литературе после смерти Гоголя. Некрасов и Салтыков-Щедрин, революционно-демократическая критика (Чернышевский и Добролюбов) выдвигали в качестве основной, наиболее плодотворной линии дальнейшего развития русской литературы продолжение и развитие социально-критического, «гоголевского» направления. В противовес этому ряд влиятельных критиков, принадлежавших в прошлом к кругу Белинского, но эволюционировавших в 50-е годы в сторону либерально-идеалистических идей, — П. В. Анненков (1813—1887), В. П. Боткин (1811—1869), а также издатель журнала «Библиотека для чтения» А. В. Дружинин (1824—1864) — утверждали идею не революционной ломки существующего, а мирного культурно-исторического прогресса, важнейшим фактором которого они считали воздействие на человека идеальной, «чистой красоты» и «чистого искусства». В духе идеала «чистого искусства» они интерпретировали творчество Пушкина, противопоставляя его социально-критическому дидактизму, который они приписывали Гоголю и «натуральной школе». Как дальнейшее развитие начала «чистого искусства» представители либерально-эстетической критики ошибочно стремились осмыслить и достижения послегоголевской русской литературы 50—60-х годов, в частности творчество Тургенева, Гончарова, молодого Толстого (хотя при этом, благодаря незаурядному критическому таланту Анненкова, Боткина, Дружинина, им нередко удавалось тонко уловить отдельные черты новаторства русской реалистической прозы и поэзии 50—60-х годов). Все же, определяя «пушкинское направление» в литературе как противоположное «гоголевскому», игнорируя объективную преемственную связь Пушкина и Гоголя, на практике эстетическая программа деятелей либеральной критики приобретала

22

характер призыва уйти из бесформенного, грубого и хаотического мира общественной борьбы и противоречий и вступить в гармонический мир природы, личной жизни и отзвуков исторического прошлого (в том числе «вечных» идеалов античной красоты и античного искусства). Все это побуждало Чернышевского, Добролюбова и других деятелей революционной разночинно-демократической литературы и критики этого времени резко полемизировать с либеральной эстетической критикой.

Выдающееся место в развитии революционно-демократической мысли, передовой русской эстетики и критики второй половины XIX в. сыграл трактат Чернышевского «Эстетические отношения искусства в действительности» (1855), основные идеи которого оказали огромное влияние на все передовое искусство того периода — не только на литературу, но и живопись «передвижников», музыку композиторов «Могучей кучки» (особенно на Мусоргского). Идейный вождь революционных демократов 60-х годов дал здесь материалистическую критику тезиса Гегеля и его учеников о том, что прекрасное — форма выражения «идеи» «мирового духа», неразрывно связав эстетические понятия человека с общественными, а искусство и литературу — с реальной жизнью и отражением ее в сознании человека, отражением, самые формы и характер которого определяются социальными условиями жизни (вследствие чего они неодинаковы у представителей разных классов). В этой работе получили яркое и последовательное отражение как философский материализм, так и атеизм Чернышевского. Он защищает мысль о том, что любые образы художественной (или религиозной) фантазии представляют собою переработку идей и представлений, порожденных действительностью. Земная жизнь вполне способна удовлетворить все — в том числе эстетические — потребности человека, который нуждается не в религиозном утешении и мечтах о загробном блаженстве, но в разумной организации своего земного существования.

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856), как и других своих статьях и критических выступлениях, Чернышевский стремится восстановить и упрочить преемственную связь между передовыми идейными традициями литературы 40-х и 60-х годов, оборванную эпохой «мрачного семилетия». Критик призывает писателей, не подражая Гоголю и не повторяя достижений писателей натуральной школы, следовать дальше по проложенному ими пути превращения литературы в передовую силу русской общественной жизни.

Напряженность социально-политической обстановки в России второй половины 50-х — начала 60-х годов приводит, как уже было указано выше, к усилению процесса размежевания литературно-общественных сил и группировок. Поддержка Некрасовым Чернышевского и Добролюбова, переход к критикам-демократам руководящей роли в определении социально-политической и литературно-идеологической позиции некрасовского журнала «Современник» приводят к тому, что журнал покидают критики умеренной либеральной ориентации — Боткин, Дружинин, а также крупнейшие представители «помещичьей» (по резкому полемическому определению Достоевского) литературы — те, успевшие к этому времени упрочить свою славу и завоевать признание читателя художники, которые в условиях предреформенной и позднейшей — пореформенной — эпохи продолжали рассматривать образованное дворянство как класс, призванный по своему положению руководить умственной жизнью русского общества, — Тургенев, Гончаров, Григорович, Толстой и др. Их место на страницах наиболее влиятельного журнала эпохи занимают молодые писатели-шестидесятники, выходцы в своей большей части из среды разночинной интеллигенции — Н. В. Успенский, Н. Г. Помяловский, Ф. М. Решетников, В. А. Слепцов, А. И. Левитов и др. Пройдя тяжелую жизненную школу, познав на собственном опыте беспросветную повседневность труда и быта низов дореформенной России, эти писатели в рассказах и очерках с трезвым реализмом изображали жизнь народа царской России, показывали нищету, голод, невежество, темноту и политическую неразвитость крестьянства, драматическую судьбу ищущей труда и заработка сельской и городской бедноты, растлевающее и отупляющее влияние на умы кабака, казенной школы и церкви.

Спад массового крестьянского движения после 1863 г. приводит к тому, что в среде передовых представителей литературной и общественной мысли на известное время укрепляется мнение о том, что для решения наиболее трудных общественных задач нужно, в первую очередь, увеличение в среде образованных классов числа таких «мыслящих людей», которые могли бы содействовать развитию науки, знания, просвещения, а также способствовать поднятию самосознания широких масс. В этих условиях наряду с Чернышевским и его соратником Добролюбовым — основоположником русской «реальной критики», умевшими гениально сочетать в своих статьях критический разбор каждого из важнейших произведений русской литературы 50-х — начала 60-х годов —

23

романов «Обломов» Гончарова, «Накануне» и «Отцы и дети» Тургенева, драматургии Островского — с анализом современной исторической ситуации, затрагивая насущные вопросы, которые она ставила перед мыслящей частью русского общества, третьим «властителем дум» демократической молодежи 60-х годов стал критик журнала «Русское слово» Д. И. Писарев (1840—1868). Высокоодаренный критик-публицист, Писарев был бойцом по политическому темпераменту. Бо́льшую часть своих статей он написал в Петропавловской крепости, куда был заключен в 1862 г. и где провел более четырех лет. Энциклопедист по широте интересов, Писарев был выдающимся мастером литературной полемики. Его беспощадность по отношению к «схоластике XIX века», к традиционным святыням и авторитетам «старого», самодержавно-крепостнического «порядка», блестящее остроумие и язвительность его статей обеспечили ему огромное влияние и популярность у современников. Но по своему социальному и философскому содержанию мировоззрение Писарева (как и его сподвижников В. А. Зайцева и Г. Е. Благосветлова) было значительно менее глубоким, чем взгляды Чернышевского и Добролюбова. Искренне сочувствуя народу, Писарев — в силу отсутствия условий для его революционного выступления — считал главной задачей литературы и публицистики воспитание у передовой части общества трезвого, строго реалистического по своему характеру склада мысли, который позволил бы ей с наибольшей разумностью и пользой деятельно служить делу усовершенствования материальных и политических условий общественной жизни. Отсюда — характерные для Писарева абсолютизация значения естественных наук, его близкое к позитивизму скептическое отношение к общей философской теории, к искусству и эстетике. Призывая литературу «всеми своими силами эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые налагают на нее робость собственной мысли, предрассудки касты, авторитет предания... и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны», Писарев, не сознавая этого, вступал в глубокое противоречие с этим идеалом, отрицая необходимость и пользу для общества и для богатой, всесторонне развитой человеческой личности красоты и искусства. Двойственность позиции Писарева отчетливо проявилась в его критических статьях. В лучших из них он, продолжая традицию «реальной критики» Добролюбова, отражает новые явления русской жизни 60-х годов. В других же статьях из-за своего программного утилитаризма Писарев не смог понять значение многих важнейших явлений русской культуры для своего времени и для будущих поколений.

Из числа русских критиков 50—60-х годов, не принадлежавших к революционно-демократическому направлению, наиболее талантливым был Ап. Григорьев (1822—1864). Стихийный демократ по своим убеждениям (и в то же время противник идеи социальной и политической борьбы классов), он высоко ценил традиции классической философской эстетики и критики, был поклонником идей молодого Шеллинга, Белинского 30-х — начала 40-х годов, Герцена, относился с большой симпатией к Карлейлю и Эмерсону, испытал в молодые годы влияние утопического социализма.

Ап. Григорьев рассматривал искусство и литературу как высшее выражение национальной жизни, взятой в органическом единстве народного эстетического идеала и реальности. Он считал искусство и поэзию каждого народа ключом к пониманию национальной психологии, стремился проникнуть в природу русской народно-демократической эстетики через ее отражение в русской народной песне, поэзии Пушкина, драматургии Островского, как и в других явлениях органически самобытной русской культуры. Учеником Григорьева, его наследником в русской критике был Н. Н. Страхов (1828—1896).

Самым влиятельным течением в среде участников освободительного движения со второй половины 60-х годов до начала 80-х — становится народничество, сложившееся под влиянием идей Герцена и Чернышевского, но подвергшее их идейное наследие значительной трансформации. Духовные вожди народничества — П. Л. Лавров (1823—1900), Н. К. Михайловский (1842—1904) и другие — считали развитие капитализма в России регрессом. Поэтому они стремились предохранить ее от капитализма и повернуть на иной, некапиталистический путь развития, возлагая свои утопические надежды на русскую крестьянскую поземельную общину и порожденные ею общинные инстинкты русского крестьянина, которые они считали здоровым зерном трудовой крестьянской жизни, способным противостоять разрушительным влияниям извне и изнутри, хотя в действительности — чего не хотели видеть и признавать идеологи народничества — в послереформенную эпоху капитализм одерживал в России одну победу за другой не только в городе, но и в деревне. Вот почему изживание идей народничества (отзвуки которых проникли в 70-е годы в творчество не только писателей, непосредственно

24

связанных с освободительным движением, но и ряда других, в том числе скептически относившихся к идеям революционного народничества, как, например, Достоевский) было необходимой предпосылкой подъема русского революционного движения на новую, качественно более высокую ступень.

К числу влиятельных русских критиков и публицистов 70—80-х годов принадлежали во многом близкие по своему духовному складу и литературным симпатиям к поколению Чернышевского и Добролюбова Н. В. Шелгунов (1824—1891) и пропагандист идей Бакунина, революционер-заговорщик П. Н. Ткачев (1844—1886). Наиболее же глубоким уважением в 70—80-е годы XIX в. в демократической среде, наряду с именем Лаврова, выдвинувшего в своих «Исторических письмах» (1868—1869) взгляд на «критически мыслящую личность» как на главную движущую силу исторического процесса, пользовалось имя другого, самого авторитетного теоретика, публициста и критика-народника Н. К. Михайловского.

Но если уже философские и социально-исторические взгляды Писарева были по своему уровню шагом назад по сравнению с идеями Чернышевского и Добролюбова, то в еще большей степени это относится к идеям Михайловского, общественно-философское мировоззрение которого носило эклектический характер: основным его стержнем было убеждение в глубоком, неразрешимом конфликте между фатально действующей, стихийной исторической необходимостью и развитием личности (а следовательно, и законами человеческой нравственности). В соответствии с этим Михайловский, разделяя основные представления естественно-научного позитивизма и агностицизма, характерные для буржуазной мысли 70—80-х годов, дополнял их идеями идеалистической по своему характеру «субъективной социологии». Поскольку между развитием личности и интересами народа, с одной стороны, и объективным ходом стихийного развития жизни, с другой, существует ничем не устранимое противоречие, доказывал Михайловский, то и общественный деятель, и писатель должны руководствоваться в своем стремлении к преобразованию жизни не законами объективного мира, а выработанной людьми идеальной «формулой прогресса», в наибольшей степени отвечающей требованиям (понятой узкоантропологически) человеческой природы. Выдвигая в своей социологической теории на первое место личность и противопоставляя ее обществу, Михайловский, подобно Лаврову, считал основной движущей силой истории «героев», а не «толпу» и полагал, что человек с сознанием и инициативой — «герой» — может легко увлечь за собой «толпу» (т. е. массу) на любое дело — как доброе, так и злое (статья «Герои и толпа», 1882). Проводя в своей оценке искусства и литературы прошлого и своей эпохи различие между служением их в одном случае суровой и трезвой «правде-истине», а в другом — высшей «правде-справедливости» (т. е. выражению этического и эстетического идеала) («Страшен сон, да милостив бог», 1889), Михайловский, хотя высоко ценил жизненную правду в искусстве, не замечал нерасторжимой связи этой объективной правды и субъективного идеала «справедливости». Поэтому он был часто склонен измерять ценность произведений художника в первую очередь степенью соответствия направления его мысли народническим идеалам, не стремясь постигнуть отраженную в этих произведениях объективную реальную диалектику жизни со свойственными ей сложными внутренними противоречиями. Отсюда — стремление Михайловского разграничить в творчестве Толстого его «десницу» и «шуйцу» (ее критик-народник усматривал в любовном отношении Толстого к семейному началу и дворянскому быту), поэтому он говорил о «жестоком таланте» Достоевского (склонность к мучительству как художественной самоцели) и замечал в повестях и рассказах Чехова всего лишь богатства внешней «фотографической» наблюдательности. Заслугой Михайловского как литературного критика поэтому были не столько оценка специфических особенностей творческой индивидуальности, целостный анализ крупных произведений русских писателей его эпохи, сколько защита им общего демократического пафоса передовой русской литературы и критики, проникнутых высоким общественным содержанием, а также настойчивое выдвижение перед литературой тем «болезни совести», долга интеллигенции перед народом, защиты «чести» разночинца и вообще простого русского человека.

Последний период деятельности Михайловского, как и других народнических теоретиков 70—900-х годов, был омрачен их все более усиливавшейся раздраженной борьбой с марксизмом. В то же время уже в 80-е годы марксистская литературная критика и публицистика в лице Плеханова и его соратников по группе «Освобождение труда» заявляет о себе как новая крупная и авторитетная общественная сила, превосходящая по своему идейному и эстетическому уровню критику народнических газет и журналов (из последних наиболее влиятельным и популярным после закрытых в 1884 г. «Отечественных записок» было «Русское богатство», 1876—1918).

Подъем русской культуры и русского освободительного

25

движения во второй половине XIX в. способствовал обогащению идейного и художественного содержания русской литературы этого времени, обусловив ряд присущих ей отличительных черт.

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856) Чернышевский с гордостью говорил об «энциклопедическом значении русской литературы», которая, по его определению, «у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа». Ибо «кто кроме поэта говорил России о том, что слышала она от Пушкина? Кто кроме романиста говорил России о том, что слышала она от Гоголя?».

В связи с происходившими в стране общественными сдвигами в литературе 60-х годов важнейшее место приобретает вопрос о новом положительном деятеле русской жизни, который мог бы прийти на смену Бельтову, Рудину, Лаврецкому и другим героям из поколения «лишних людей» 40—50-х годов. Тургенев в романе «Накануне» (1859) в образе болгарского революционера Инсарова, самоотверженного участника борьбы за освобождение своей родины от турецкого ига, делает попытку нарисовать новый для романа 50-х годов тип сжигаемого жаждой живого дела положительного «героя времени». Страстную мечту о приходе в жизнь и литературу русского героя-революционера, чуждого рефлексии и сомнений дворянских героев предшествующих десятилетий, выразил Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?» (1860), посвященной истолкованию и оценке этого романа Тургенева. В 1862 г. появляется знаменитый роман Тургенева «Отцы и дети». В образе мужественного и сурового «нигилиста» Базарова автор проникновенно запечатлел многие черты идейно-психологического облика и сложную трагическую судьбу нового героя русской жизни из среды демократической молодежи 60-х годов. Чернышевский во время заключения в Петропавловской крепости создает в 1863 г. роман «Что делать?», в котором рисует галерею «новых людей», они (особенно фигура революционера-ригориста Рахметова) стали для последующих поколений русской молодежи, а позднее — также и для деятелей международного социалистического движения вдохновляющим примером новых морально-этических норм, бескомпромиссного благородства и самоотвержения в общественной жизни и в личных межчеловеческих отношениях. Новый положительный герой — «народный заступник» — стоит в центре также ряда стихотворений и поэм Некрасова 60—70-х годов и шедших по его следам поэтов демократической «некрасовской школы» в русской поэзии.

Наряду с вопросом о духовном облике нового, передового деятеля русской общественной жизни и разночинного этапа освободительного движения, об исторически обусловленном нравственно-психологическом конфликте «отцов» и «детей» в условиях сложной, переломной эпохи русской жизни литература начала 60-х годов широко разрабатывает тему народа, различных тенденций его современного общественного бытия и его потенциальных исторических возможностей. Она получила особенно широкую и разностороннюю постановку в поэзии Некрасова и прозе демократических писателей-шестидесятников — от Н. Успенского до Ф. М. Решетникова и А. И. Левитова.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-01-11 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: